Б. Обама - Дерзость надежды

государствам-нациям, теперь можно купить на черном рынке или скачать их чертежи из интернета; свободное передвижение людей и товаров через границы — источник жизненной силы глобальной экономики — может быть использовано для смертоносных целей.

Если государства-нации больше не обладают монополией на массовое насилие; если фактически вероятность того, что государства-нации предпримут против нас прямую атаку, все уменьшается, так как у них есть фиксированный адрес, по которому мы можем послать ответ; если быстрорастущая опасность является транснациональной — террористические сети, стремящиеся сдержать или разрушить силы глобализации, возможные пандемии вроде птичьего гриппа или катастрофические изменения мирового климата, — то как тогда должна измениться наша стратегия национальной безопасности?

Для начала наши оборонные расходы и организационная структура вооруженных сил должны отражать новую реальность. С начала холодной войны наша способность не допустить агрессию одного государства против другого в большой степени гарантировала безопасность любой стране, которая брала на себя обязательство соблюдать международные законы и нормы. Это наши корабли охраняют морские пути. И это наш ядерный зонтик не дал Европе и Японии оказаться втянутыми в гонку вооружений во время холодной войны и — по крайней мере, до недавнего времени — давал основание большинству стран полагать, что насчет ядерной бомбы можно не беспокоиться. Пока Россия и Китай сохраняют свои крупные армии и не избавились полностью от инстинкта давить на всех силой

и пока горстка стран-изгоев готова напасть на другие суверенные государства, как Саддам напал на Кувейт в 1991 году, нам придется иногда выполнять роль шерифа поневоле, всемирную роль. Это не изменится — да и не должно.

С другой стороны, пора признать, что оборонный бюджет и организационная структура вооруженных сил, построенные принципиально с расчетом на Третью мировую войну, имеет мало стратегического смысла. Военный и оборонный бюджет США в 2005 году превысил пятьсот двадцать два миллиарда долларов — это больше, чем военный и оборонный бюджет тридцати стран, вместе взятых. Валовой внутренний продукт США превосходит валовой внутренний продукт двух крупнейших стран с самой быстрорастущей экономикой — Китая и Индии,— вместе взятых. Нам необходимо сохранять стратегическую расстановку сил, которая позволит справляться с угрозой, исходящей от стран-изгоев вроде Северной Кореи и Ирана, и отвечать на вызов таких потенциальных соперников, как Китай. Действительно, учитывая уменьшение наших сил после войн в Ираке и Афганистане, нам, вероятно, потребуется немного увеличить бюджет в непосредственном будущем, чтобы сохранить боеготовность и заменить материальную часть.

Но нашей самой сложной военной задачей будет не опережение Китая (да и нашей самой крупной задачей относительно Китая вполне может быть задача экономическая, а не военная). Скорее всего, потребуется ступить на неуправляемую или враждебную территорию, где превосходно чувствуют себя террористы. Для этого необходимо более разумное соотношение между тем, что мы тратим на

оборудование самого высшего качества, и тем, что мы тратим на наших людей в форме. Это должно означать увеличение численности личного состава наших вооруженных сил для сохранения сменного графика, поддержание соответствующего уровня оснащенности и обучение личного состава языкам, сбору разведывательной информации и навыкам установления мира, которые им будут необходимы для успешного выполнения очень многосторонних и сложных заданий.

Однако изменения структуры наших вооруженных сил будет недостаточно. Для того чтобы справляться с асимметричной угрозой, с которой мы столкнемся в будущем, — террористическими сетями и горсткой стран, их поддерживающих, — структура наших вооруженных сил будет в конечном счете иметь меньшее значение, чем то, как мы решим эти силы использовать. Соединенные Штаты победили в холодной войне не просто потому, что обогнали Советский Союз по вооружению, а потому, что американские ценности одержали верх в суде международного общественного мнения, включая и тех, кто жил при коммунистических режимах. И в еще большей степени, чем во времена холодной войны, борьба против исламских террористов будет не просто военной кампанией, а битвой за общественное мнение в исламском мире, среди наших союзников и в Соединенных Штатах. Осама бин Ладен понимает, что не может победить Соединенные Штаты в обычной войне. Что он и его союзники в состоянии сделать, так это причинить такую боль, которая спровоцирует реакцию вроде той, что мы видели в случае с Ираком, — плохо подготовленное, непродуманное вторжение США в мусульманскую страну, которое вызывает движение сопротивления, основанное на религиозном чувстве и

национальной гордости, что, в свою очередь, вызывает необходимость длительной и сложной оккупации силами США, а это ведет к росту жертв среди войск США и местного гражданского населения. Все это раздувает антиамериканские настроения среди мусульман, увеличивает число потенциальных рекрутов для террористических организаций, и американский народ начинает сомневаться не только в войне, но и в той политической линии, которая вообще вовлекает нас в исламский мир.

Это план того, как выиграть войну, сидя в пещере, и пока, во всяком случае, мы следуем этому сценарию. Дабы изменить сценарий, мы должны сделать так, чтобы любое применение Америкой военной силы способствовало, а не препятствовало достижению более широких целей: лишить террористические сети возможности причинять разрушения и победить в глобальной борьбе идей.

Что это означает в практическом смысле? Нам следует исходить из того, что Соединенные Штаты, как и все суверенные страны, имеют одностороннее право защищаться от нападения. И как таковая наша кампания по ликвидации баз «АльКайды» и режима талибов, давшего им укрытие, совершенно оправданна и рассматривалась как легитимная даже в большинстве исламских стран. Вероятно, лучше иметь поддержку союзников в таких военных кампаниях, но наша непосредственная безопасность не может быть заложницей желания иметь международный консенсус; если нам придется действовать в одиночку, американский народ должен быть готов заплатить любую цену и нести любое бремя, чтобы защитить свою страну.

Я бы также заявил, что у нас есть право предпринимать односторонние военные акции для ликвидации непосредственной угрозы нашей безопасности — при условии, что под непосредственной угрозой понимается страна, группировка либо личность, которая активно готовится нанести удар по объектам США (или союзников, с которыми США имеет взаимное соглашение об обороне) и имеет или получит возможность нанести этот удар в ближайшем будущем. «Аль-Кайда» подходит под эти критерии, и мы можем и должны наносить ей упреждающие удары, где только возможно. Ирак при Саддаме Хусейне не соответствовал этим критериям, вот почему наше вмешательство является такой грубой стратегической ошибкой. Если мы собираемся действовать односторонне, нам лучше иметь полную информацию о наших целях.

Однако я убежден, что, как только мы выходим за рамки самообороны, почти всегда в наших стратегических интересах действовать многосторонне. Под этим я не имею в виду, что Совет безопасности ООН — организация, которая по своей структуре и своим правилам зачастую оказывается реликтом времен холодной войны,— должен обладать правом вето на наши решения. Но я не считаю, что нам достаточно заручиться поддержкой Соединенного Королевства и Того — поступать как угодно. Действовать многосторонне означает делать то, что делали Джордж Г. Буш и его команда во время первой войны в Персидском заливе, — заниматься тяжелой дипломатической работой для получения максимальной международной поддержки наших действий и обеспечения того, что наши действия будут способствовать еще лучшему признанию международных норм.

Зачем нам так себя вести? А затем, что от соблюдения международных «правил дорожного движения» никто не получит столько пользы, как мы. Мы не сможем убедить других соблюдать эти правила, если будем вести себя так, словно они писаны для всех, кроме нас. Когда единственная мировая сверхдержава добровольно сдерживает свою силу и соблюдает международные правила поведения, она дает понять, что это правила, которым стоит следовать, и лишает террористов и диктаторов того аргумента, что эти правила просто инструмент американского империализма.

Глобальное долевое участие также позволяет Соединенным Штатам уменьшить нагрузку, когда требуется проведение военной акции, и увеличивает шансы на успех. Учитывая относительно скромные оборонные бюджеты большинства наших союзников, разделение военного бремени в некоторых случаях может оказаться иллюзией, но на Балканах и в Афганистане наши партнеры по НАТО действительно брали на себя долю риска и расходов. Кроме того, в тех конфликтах, в которые мы, скорее всего, окажемся вовлечены, начальная военная операция часто будет менее сложной и дорогостоящей, чем последующая работа — обучение местной полиции, восстановление электро- и водоснабжения, построение работающей судебной системы, поощрение независимых средств массовой информации, создание инфраструктуры в сфере общественного здравоохранения и подготовка выборов. Союзники могут участвовать в оплате перевозки грузов и предложить свои знания, как это было на Балканах и в Афганистане, но вероятность того, что они это сделают, будет выше, если наши действия получат международную поддержку еще в

самом начале. На языке военных легитимность будет «фактором повышения боевой эффективности».

Также важно то, что кропотливый процесс создания коалиций заставляет нас выслушивать и другие точки зрения и таким образом смотреть, куда мы собираемся прыгнуть. Когда мы не защищаемся от прямой угрозы, в нашем распоряжении есть время; наша военная сила становится всего лишь одним из множества инструментов (хотя и необычайно важным), призванных оказывать влияние на события и продвигать наши интересы в мире — интересы в сохранении доступа к ключевым энергетическим ресурсам, в сохранении стабильности финансового рынка, в уважении международных границ и в предотвращении геноцида. Преследуя эти интересы, мы должны проводить трезвый анализ, сравнивая затраты и выгоды применения силы и других имеющихся в нашем распоряжении инструментов.

Стоит ли дешевая нефть этих затрат на войну — людских и материальных? Приведет наше военное вмешательство в конкретный этнический конфликт к долговременному политическому урегулированию или необходимости неопределенно долго задействовать силы США? Может ли наш спор с каким-нибудь государством быть разрешен дипломатически или при помощи координированной последовательности санкций? Если мы хотим одержать победу в более широкой борьбе идей, то в расчет должно приниматься мнение мирового сообщества. И пусть иногда неприятно слышать антиамериканские заявления от наших европейских союзников, пользующихся нашей защитой, или слышать речи в Генеральной Ассамблее ООН, рассчитанные на то, чтобы затемнить вопрос, отвлечь внимание

или оправдать бездеятельность, вполне возможно, что под всей этой риторикой скрываются перспективы, которые прояснят ситуацию и помогут нам принять верные стратегические решения.

Наконец, вовлекая союзников, мы включаем их в трудную, методичную, жизненно важную и необходимую работу по ограничению возможности террористов причинять вред. Работа эта подразумевает перекрытие каналов финансирования террористов и обмен разведывательной информацией для задержания подозреваемых в терроризме лиц и проникновения в их группы; наша неспособность эффективно координировать сбор разведданных даже между различными службами США, а также недостаток в сборе агентурной информации непростительны. Что еще более важно, так это то, что нам необходимо объединить усилия, чтобы не дать террористам доступ к оружию массового уничтожения.

Один из лучших примеров такого сотрудничества был приведен в девяностые годы сенатором-республиканцем Ричардом Лугаром от штата Индиана и бывшим сенатором-демократом Сэмом Нанном от штата Джорджия, которые понимали необходимость образовать коалицию до того, как наступит кризис, и использовали это для решения важной проблемы — предотвращения распространения ядерного вооружения. Посылка программы, получившей название программы Нанна — Лугара, была проста: после падения Советского Союза главную опасность для Соединенных Штатов представляет — не считая случайного запуска ракет — не первый удар по приказу Горбачева или Ельцина, а переход ядерных материалов и технологии в руки террористов или государств-изгоев, что могло быть результатом

стремительного экономического падения России, коррупции среди военных, обнищания российских ученых и пришедших в негодность систем охраны. По программе Нанна — Лугара Америка предоставляла средства для ремонта этих систем, и хотя программа вызвала опасение у тех, кто привык мыслить категориями холодной войны, это оказалось одним из самых важных вложений, какое мы только могли сделать, чтобы защитить себя от катастрофы.

Вавгусте 2005 года я ездил с сенатором Лугаром, чтобы посмотреть на некоторые результаты. Это была моя первая поездка в Россию и на Украину, и я не мог даже вообразить лучшего гида, чем Дик, удивительно активного семидесятитрехлетнего человека с мягкими невозмутимыми манерами и непроницаемой улыбкой, которые сослужили ему хорошую службу во время наших бесконечных встреч с иностранными чиновниками. Вместе мы посетили ядерные объекты в Саратове, где русские генералы с гордостью показали недавно сделанные новое ограждение и систему безопасности; потом они угостили нас обедом с борщом, водкой, тушеной картошкой и крайне подозрительной заливной рыбой. В Перми, на территории, где производился демонтаж тактических ракет SS-24 (РТ-23 УТТХ «Молодец») и SS-25 (РТ-2П «Тополь»), мы походили внутри пустых оболочек диаметром в восемь футов и молча посмотрели на массивные, гладкие, еще действующие ракеты, которые сейчас были уложены в склады, но когда-то нацелены на города Европы.

Втихом жилом квартале Киева нам показали украинское подобие Санитарноэпидемиологического центра, скромное трехэтажное здание, похожее на учебную

лабораторию средней школы. Во время экскурсии, после того как мы посмотрели на открытые из-за отсутствия кондиционеров окна и на грубо приделанные к дверным косякам полосы железа, чтобы не пролезли мыши, нас подвели к небольшому холодильнику, который защищала только веревочка с печатью. Женщина средних лет в лабораторном халате и хирургической маске вынула из холодильника пробирки, помахала ими в футе от моего лица и что-то сказала по-украински.

— Это сибирская язва, — пояснил переводчик, указав на пробирку в правой руке женщины. — А это, — сказал он, показывая на пробирку в левой руке, — чума.

Я оглянулся и увидел, что Лугар отошел к дальней стене.

—Хочешь взглянуть поближе, Дик? — спросил я, тоже отходя.

—Уже был, уже видел, — ответил он с улыбкой. Были моменты во время нашего путешествия, которые

напоминали нам о днях холодной войны. В аэропорту в Перми, например, пограничник двадцати с чем-то лет задержал нас на три часа из-за того, что мы не позволили ему обыскать наш самолет, так что нашим сотрудникам пришлось обрывать телефоны посольства США и Министерства иностранных дел в Москве. И все же почти все, что мы видели и слышали, — магазин «Кельвин Кляйн» и салон «Мазерати» на Красной площади; остановившийся перед рестораном кортеж из джипов, за рулем которых крепкие парни в свободных костюмах, которые когда-то,