49 Методы

<...> Многое из того, что написано о методах семейной пси­хотерапии, относится к средней фазе лечения. В этом отража­ется тенденция семейных психотерапевтов к дифференциа­ции путем описания своих особенных и уникальных вмеша­тельств; и это отвечает желанию читателя продвигаться вперед и добраться до проблеморешающей части психотера­пии. Члены семьи приходят на лечение встревоженными и жаждут указаний, и они коммуницируют свое беспокойство психотерапевту. Они просят о помощи, и при этом часть их тревоги передается психотерапевту. Поскольку молодые пси­хотерапевты наиболее остро переживают тревогу, они сильнее других стремятся к тому, чтобы снять ее с помощью действий, то есть сделав что-нибудь вполне определенное. Хотя семей­ная психотерапия — это лечение действием, необходимо под­готовить почву для того, чтобы эти действия были эффектив­ными. Перед тем как психотерапевт сможет узнать, что происходит с конкретной семьей, и получить возможность что-либо изменить, он должен установить эмоциональный контакт с членами семьи и создать терапевтическую атмосферу, в кото­рой члены семьи будут восприимчивы к лечебному воздей­ствию. Для этого необходимо решить ряд практических вопро­сов, например: кого пригласить на первый сеанс? какая коман­да психотерапевтов будет проводить лечение? как войти в семейную систему? какую выбрать терапевтическую пози­цию? и как проводить диагностику?

Кого пригласить. Большинство семейных психотерапев­тов приглашает на первый сеанс всех членов семьи, живущих под одной крышей. Такой подход отражает убежденность в том, что в любую проблему вовлечены все члены семьи, даже если эта проблема открыто проявляется только у одного из них. Здесь также отражается принцип, согласно которому для изменения заявленного симптома необходимо изменить се­мейные взаимодействия, благодаря которым появляется или поддерживается этот симптом.

Приглашение всей семьи на первую консультацию — это сильнодействующий ход, который ведет к реструктурирова­нию и перестройке семьи. Присутствие всей семьи при диаг­ностике психологической проблемы подразумевает вовлечен­ность в нее всех членов семьи, даже если об этом не говорится в явной форме и это открыто не признается. Во многих случа­ях сам акт сбора всей семьи для обсуждения проблемы явля­ется самым эффективным из всех шагов к ее решению. Наибо­лее опытные семейные психотерапевты в этом убеждены, и они не тратят времени на размышления о том, как добиться, чтобы пришли все члены семьи. Они абсолютно уверены в не­обходимости этого; они знают, что они работают именно так; поэтому они спокойно заявляют об этом членам семьи. Когда психотерапевт прямо и как нечто само собой разумеющееся требует, чтобы присутствовали все члены семьи, большинство семей соглашается. Иногда приходится объяснять, что психо­терапевт хотел бы видеть всю семью, чтобы узнать точки зре­ния всех ее членов, но если психотерапевт уверенно себя чув­ствует в этом вопросе, то большинство семей принимает его требование.

Однако иногда один или двое членов семьи не приходят на консультации. В таких случаях большинство семейных психо­терапевтов работает с теми, кто присутствует. Неявка главных членов семьи для участия в психотерапии кажется затрудне­нием; на самом деле семейная проблема может быть именно в этом. Если, например, отец отказывается участвовать в тера­пии, предназначенной для того, чтобы помочь его дочери пре­одолеть застенчивость, его отсутствие на сеансе указывает на то, что его недоступность является существенным элементом проблемы. Возможно, самым важным шагом к решению заяв­ленной проблемы будет работа с матерью и детьми над тем, чтобы повысить его вовлеченность. Здесь семейные психоте­рапевты могут поучиться у психоаналитиков, которые считают сопротивление не помехой для терапии, а объектом терапии.

Представители некоторых школ семейной психотерапии не настаивают на присутствии всех членов семьи на сеансах. Практикующие психотерапевты бихевиористской школы, ко­торые занимаются обучением родителей, сосредоточивают все внимание на том, чтобы научить родителей — обычно мать — обращению с идентифицированным пациентом. По этой при­чине некоторые из них приглашают родителей вместе с детьми только на первый сеанс, в то время как другие рекомендуют проводить интервью с обоими родителями в отсутствие детей.

Психотерапевты школы стратегической семейной терапии решают этот вопрос по-разному. Хейли рекомендует пригла­шать всю семью, но многие из его коллег принимают только индивидов, родителей или супружеские пары, в зависимости от того, чего, по их мнению, требует ситуация. Решение этого вопроса основывается на том, кто из членов семьи обратился за помощью и кто кажется достаточно огорченным для того, чтобы сделать что-нибудь для решения проблем. Милтон Эриксон предпочитал такой подход, и его сейчас придержива­ются Ричард Рабкин и члены группы MRI.

Последователи Боуэна обычно работают с индивидами или супружескими парами. Если заявляется проблема у ребенка, то представители этой школы принимают родителей; если супруги жалуются на проблемы в брачных отношениях, то психотерапевты школы Боуэна приглашают их на прием вместе; а если согласится прийти ТОЛЬКО один человек, то психе терапевт примет этого человека.

И, наконец, большинство психотерапевтов (независимо о того, специализируются ли они на супружеской психотерапии) приглашает супружескую пару без детей, если супруг жалуются на проблемы в своих отношениях. Однако это верно не для всех психотерапевтов. Психотерапевты школ семейной структурной, экспериенциальной и психоаналитического терапии часто просят, чтобы дети пришли на первый сеанс, исключают их только в тех случаях, когда супругам необходимо обсудить интимные вопросы, такие, как свои сексуальны отношения.

Некоторые терапевты не только не соглашаются принимать неполную семью, но и настаивают на том, чтобы пришли и те, кто не является ее членами. Сетевые психотерапевты со­бирают большие группы родственников и друзей; некоторые психотерапевты стараются подключать к нуклеарной семье бабушек и дедушек. Приглашение членов расширенной семьи практикуется в различных школах семейной психотерапии. Многие семейные психотерапевты приглашают бабушек и дедушек, если они живут вместе с нуклеарной семьей или если создается впечатление, что они особенно вовлечены в ее жизнь; некоторые — например, Витакер и Сельвини Палаццоли — обязательно приглашают бабушек и дедушек. Еще один вариант состава участников психотерапии — это группа, состо­ящая из нескольких семей или супружеских пар. Мне кажет­ся, что единственным возможным оправданием подобной процедуры является ее экономичность. Групповая психотерапия с незнакомыми друг другу индивидами является полезным методом, потому что при этом происходит имитация естественной жизни. В семейной психотерапии нет необходимос­ти имитировать жизнь; если собрать вместе всю семью, то ее жизнь войдет в кабинет психотерапевта вместе с ней.

Хотя каждый из этих вариантов состава участников перво­го сеанса психотерапии имеет рациональное обоснование, я считаю, что лучше всего, чтобы на первой встрече присутствовали все члены одной семьи. Позднее могут возникнуть веские причины для приглашения на прием не всех членов семьи, но вначале лучше встретиться со всеми. Отклонения от этого плана чаще всего объясняются беспокойством, а не хорошим клиническим суждением. Члены семьи боятся собраться вме­сте и предать гласности свои проблемы, и поэтому естествен­но, что многие не хотят приходить целой группой. Это вполне понятно, и следует относиться к этому спокойно, настаивая на том, чтобы присутствовали все. Психотерапевты тоже волну­ются, собирая на прием семьи, особенно если члены семьи указывают на то, что один из них не хочет приходить. На самом деле истинной причиной того, что на сеанс является не вся се­мья, иногда является тревога психотерапевта; другими слова­ми, некоторые варианты состава участников семейных встреч не обоснованы разумными принципами семейной терапии и используются скорее из-за контрпереноса.

Психотерапевтическая команда. Семейные психотерапев­ты склонны работать группами, либо с котерапевтом, либо с командой наблюдателей. Семейные взаимодействия настоль­ко сложны, что человеку, работающему в одиночку, трудно увидеть все происходящее. Более того, при работе психотера­певта с семьей на него действует столь сильное эмоциональное притяжение, что он легко может быть вовлечен, примет чью-либо сторону и потеряет баланс и объективность. Работа вме­сте с коллегами помогает, потому что она позволяет получить дополнительные наблюдения и делает очевидной любую поте­рю перспективы. Обычно те школы семейной психотерапии, которые придают особое значение интенсивной эмоциональ­ной вовлеченности психотерапевта (в особенности экспериенциальная школа), отдают предпочтение котерапии; психотера­певты тех школ, где во главу угла ставится тактическое плани­рование (стратегическая, структурная), любят работать с ко­мандой наблюдателей.

Витакер уверенно выступает в поддержку котерапии; Минухин и Хейли придерживаются противоположной точ­ки зрения. Основанная на опыте психотерапия Витакера имеет интенсивный индивидуальный и интерактивный ха­рактер. Поэтому он защищает идею работы с котерапевтом, который необходим для контрбалансировки; в то время как один психотерапевт активно вовлечен в свободный взаимный обмен с семьей, второй следит за тем, чтобы избежать пристрастности и предотвратить вмешательства, основанные на контрпереносе.

Минухин и Хейли оба утверждают, что психотерапевт, работающий в одиночку, более способен к решительным действиям, и поэтому такой вариант работы предпочтительнее чем котерапия. Позиция Хейли соответствует его директивному стилю, и ее разделяет большинство стратегических психотерапевтов (за достойным упоминания исключением Сельви ни Палаццоли). С другой стороны, Минухин управляет процессом, но занимает не столь центральное место и менее директивен, чем большинство психотерапевтов стратегического направления. Он ставит перед собой задачу изменить семью манипулируя взаимодействиями между ее членами на сеансе. Для выполнения этой задачи он использует членов семьи в качестве своих котерапевтов. Если маленький ребенок застен­чив, Минухин подтолкнет кого-либо из семьи, чтобы он заста­вил ребенка разговориться; если подросток непослушен, Минухин стимулирует родителей к тому, чтобы они стали требо­вательнее. Используя членов семьи в качестве котерапевтов психотерапевты школы семейной стратегической терапии избегают «засасывания» в семью и взятия на себя функции, ко­торой в семье недостает.

В остальных школах семейной психотерапии не выработа­но четкой позиции по вопросу о котерапии. Те, кто выступает в поддержку котерапевтических команд, часто ссылаются на стремление обеспечить наличие мужских и женских ролевых моделей или сторонников; это особенно верно для психотера­певтов, занимающихся сексуальными проблемами. Психотерапевты психоаналитического направления придают большое значение конфиденциальности и склонны работать в одиноч­ку, так же как психотерапевты школы Боуэна. Сетевые психо­терапевты работают командами из четырех и более человек просто в силу практической необходимости, поскольку им приходится управлять большими группами. Психотерапевты бихевиористской школы склонны работать котерапевтическими парами, пока они учатся в аспирантуре, а после окончания стажировки они работают в одиночку.

Как правило, котерапия используется по экономическим и педагогическим соображениям. При подготовке психотера­певтов, когда стажеров больше, чем клиентов, котерапия — это способ дать каждому стажеру шанс выступить в роли психоте­рапевта. Начинающих часто просят поработать вместе, чтобы помогать друг другу. Хотя работа с котерапевтом может поначалу уменьшать волнение начинающего психотерапевта, мне кажется, что она скорее вредна, чем полезна, потому что при этом непонятно, кто главный и каким путем следует идти.

Существует лучшее решение, к которому семейные клини­цисты относятся более одобрительно: работать в одиночку, но с поддержкой команды наблюдателей, находящихся за зерка­лом одностороннего наблюдения. Этот метод приносит неоценимую пользу при исследованиях и обучении; в повседневной клинической практике он является полезным дополнитель­ным средством, помогающим психотерапевту наблюдать. Ко­манды наблюдателей чаще всего используются в семейной структурной и стратегической психотерапии; наблюдатели комментируют сеанс после его окончания, а также могут входить в кабинет психотерапевта во время сеанса и давать сове­ты. Такое наблюдение входит в программу работы членов группы MРI и миланских коллег. Преимущества такой формы работы в том, что наблюдатели могут дать дополнительную информацию, совет и обеспечивают обратную связь. Наблю­датели вступают в контакт с семьей, либо войдя в кабинет и обратившись непосредственно к членам семьи, либо послав им сообщение через психотерапевта, и могут сказать нечто прово­цирующее или очень важное, причем психотерапевт не несет ответственности за их высказывания.

Использование видеозаписи дает команде психотерапев­тов дополнительные возможности. При этом улучшается спо­собность наблюдателей видеть мелкие движения и повторяю­щиеся паттерны, а психотерапевт может наблюдать, как он сам взаимодействует с семьей. Видеозаписывающее оборудование дорого стоит и обычно имеется только в клиниках, где прово­дится стажировка психотерапевтов; поэтому его использова­ние — это скорее экономическая, чем теоретическая или тех­ническая проблема. То же самое можно сказать о зеркалах од постороннего наблюдения, наблюдателях и котерапевтах, которые чаще используются в клиниках и центрах обучения, Ч( в частной практике. Однако котерапией довольно часто занимаются психотерапевты, ведущие частную практику, и во можно, что это один из способов борьбы с собственным одиночеством. Поэтому котерапия в какой-то степени напоминает брак: все получается, если партнеры хорошо подходят друг другу и проявляют гибкость, а в противном случае совмести; работа может стать кошмаром.

Вступление в семейную систему. Семейные клиницист рассматривают семью как систему — то есть совокупность частей, взаимодействующих как единый организм. Независим от того, осознают ли это сами психотерапевты, они являются элементом большей системы, в которую входит семья вместе с психотерапевтом. Это справедливо как для психотерапевтов, которые сохраняют эмоциональную дистанцию (последовате­лей Боуэна и бихевиористов), так и для тех, которые становят­ся эмоционально вовлеченными (психотерапевты экспериенциальной школы). Все школы семейной психотерапии выра­ботали более или менее последовательный стиль установле­ния контакта с семьями и сохранения конкретной терапевти­ческой позиции.

В семейной стратегической психотерапии процесс вхожде­ния в семью считается главной детерминантой успешности те­рапии, и представители данной школы описывают этот про­цесс подробнее, чем кто-либо другой. Минухин использует термины присоединение и аккомодация для описания того, как психотерапевт строит отношения с семьей и приспосабливает­ся к ней, чтобы принять семейную организацию и стиль. Боль­шинство семей приходит на лечение с чувствами тревоги и не­доверия; члены семей ожидают, что их точка зрения будет под­вергнута сомнению и что их будут упрекать в том, что они сами виноваты в своих проблемах. Боясь критики и беспокоясь из-за того, что им придется измениться, члены семьи настроены га сопротивление. Осознавая это, семейные клиницисты структурной школы начинают с того, что успокаивают членов семьи: они приветствуют всех членов семьи по отдельности росят каждого изложить свою точку зрения и принимают все, что предлагают им члены семьи, даже если сначала это только сердитое молчание. «Ладно, сейчас вы сердитесь и не хотите разговаривать.»

Шаги к реструктурированию, которые будут сделаны потом — часто в форме резких и волевых конфронтации, — требуют больших возможностей воздействия, которые достигаются путем присоединения. Со структурных позиций некоторые другие школы, которые придают большое значение резистентным качествам семей (особенно стратегическая школа), возможно, неадекватно справляются с задачей присоединения. Психотерапевты получают рычаги воздействия не только с помощью присоединения, но и за счет утверждения своего статуса специалистов. Минухин не подчеркивает эту мысль в своих печатных трудах, но когда он представляется в качестве директора клиники, он сразу же утверждается в роли специалиста и авторитетной фигуры. Не у всех психотерапевтов есть производящие внушительное впечатление титулы и звания, но большинство прикладывает какие-либо усилия к тому, чтобы утвердить себя в качестве авторитета, например вешая дипломы на стену или демонстрируя свою компетентность с помощью действий.

Из психотерапевтов стратегического направление Хейли больше всех написал о процессе вступления в семейную сис­тему. Его позиция сходна с позицией Минухина; он описыва­ет психотерапевта как хозяина, который должен сделать так, чтобы члены семьи чувствовали себя комфортно и непринуж­ден но, но в то же время сохранять деловую манеру поведения. Он также использует идею аккомодации к организации семьи, предлагая, чтобы психотерапевты разговаривали сначала с ро­дителями, но его рекомендация обращаться сначала к наиме­нее повлеченному родителю противоречит идее аккомодации, и это первый ключ к разгадке психотерапевтической позиции Хейли.

Как большинство стратегических психотерапевтов, Хейли является мастером манипуляции. Представители этой школы устанавливают с семьями эмоционально дистантные отноше­ния; они не рассказывают о том, что действительно думают или чувствуют, а говорят только с расчетом на определенный эффект - продвигаться вперед при наличии сопротивления Независимо от того, занимают ли они главенствующее или подчиненное положение, это позиция специалиста, который спокойно оценивает семейные проблемы и предписывает как их следует решать. Вероятно, лучшей иллюстрацией такой позиции является то, как миланские коллеги консультируются со своими наблюдателями, а затем возвращаются к членам се­мьи, чтобы предъявить им письменные рекомендации. Члены группы ЛШ обычно занимают подчиненное положение - они демонстрируют покорность, смущение и пессимизм, чтобы не спровоцировать сопротивления, оптимистически подталкивая клиентов к изменениям. Чтобы добиться успеха с помощью такой стратегии, психотерапевты должны быть способны по­ступиться потребностью хорошо выглядеть или желанием производить впечатление, что власть в их руках

Подход семейных психотерапевтов экспериенциального на­правления резко отличается от стратегического подхода поскольку они полностью вступают в эмоциональную жизнь се­мьи и работают с позиций открытости и близости. Психотера­певты экспериенциального направления начинают с того что приветствуют членов семьи и знакомятся с ними. В процессе терапии они склонны говорить о своих собственных чувствах и установках и формировать теплые эмпатические отношения при такой интимной эмоциональной связи трудно быть объ­ективным; психотерапевту нелегко понять паттерны всей се­мейной системы, если он активно вовлечен в эмоциональные диалоги с отдельными членами семьи. Это одна из причин за­ставляющих Витакера настаивать на работе вместе с котерапевтом.

Практикующие психоаналитики тщательно воздерживают­ся от активной эмоциональной вовлеченности. Это входит в их план, согласно которому они избегают руководящей роли или роли актеров в драме, которая по их представлениям должна •заворачиваться спонтанно. В психоаналитической терапии позиция психотерапевта является самым важным ингредиентом метода. Ключом к проникновению в тайные проблемы семьи служит не интерпретация, не анализ бессознательного а молчаливое наблюдение.

Основоположник семейной психоаналитической психоте­рапии, покойный Натан Аккерман, был исключением из обще­го правила; он вступал в активный диалог с членами семьи, агрессивно нападал на них, «щекотал их защитные механиз­мы» и даже делился с ними некоторыми своими чувствами. Он поступал таким образом частично из-за того, что он был ско­рее психоаналитиком, создающим систему семейной психоте­рапии, чем психотерапевтом, применяющим психоаналитические методы в практической работе с семьями. Он подчи­нялся диктату своего собственного стиля и личности в такой же степени, в какой пользовался знаниями, полученными в процессе профессиональной подготовки.

Возможно, именно здесь наиболее уместно будет сказать о том, что характер отношений психотерапевта с семьями — его большая или меньшая активность, большая или меньшая эмоциональная близость с членами семьи — отражает как его лич­ностный стиль и индивидуальные предпочтения, так и пози­ции, одобряемые той системой психотерапии, которой он сле­дует. Все психотерапевты знают, что, используя подход, кото­рый близок к собственному индивидуальному стилю, можно избежать ненужного конфликта. Однако верно также и то, что практикующие психотерапевты, принадлежащие к различным школам, склонны занимать сходные позиции.

Психотерапевты школы Боуэна занимают промежуточную позицию между эмоциональной интимностью психотерапев­тов экспериенциального направления и контролируемым тех­ническим мастерством стратегических психотерапевтов. Их любимое слово — объективность; их цель заключается в том, чтобы установить контакт с семьями, но остаться невовлеченными в треугольники отношений. Считается, что научение должно происходить в спокойной атмосфере, поэтому психо­терапевт школы Боуэна пытается снизить тревогу и создать климат рационального понимания. Он начинает с вопроса о симптомах и их клиническом течении. После этого психотерапевт начинает действовать как учитель, объясняя теорию се­мейных систем, и как инструктор, побуждающий членов семьи наладить контакт с остальными членами семьи и работать над самоопределением.

Психотерапевты бихевиористского направления берут власть в свои руки, выступая в роли специалистов. Они стоят на позициях учителей; они берут на себя руководство, задают вопросы, объясняют принципы и задают домашние задания. Поскольку они играют ведущую роль, проявляют активность и дают директивы, то им трудно наблюдать за естественными и спонтанными взаимодействиями членов семей, с которыми они работают. При таком подходе поле для наблюдений нахо­дится под контролем и довольно ограничено. Психотераневты-бихевиористы могут работать над частью проблемы, проявляя при этом большое техническое мастерство, но они рискуют изо­лировать эту часть проблемы от общего семейного контекста. Тс, кто работает с семьями так же, как обычно проводится групповая психотерапия, допускают различные степени эмо­циональной вовлеченности. Некоторые психотерапевты, сле­дующие тавистокской модели, являются отчужденными на­блюдателями; другие, испытывающие влияние движения по реализации человеческого потенциала, активны и интерактив­ны. Семейные групповые психотерапевты могут быть вовле­ченными или беспристрастными, но в любом случае они отно­сятся к семьям как к собраниям индивидов; они не присоеди­няются к семьям, а просто проводят семейные встречи.

В начале развития семейной коммуникативной психотера­пии семья рассматривалась как команда противника — дезори­ентированного и дезориентирующего других оппонента, кото­рый может искажать смысл коммуникации, и это его качество надо с самого начала взять под контроль. Представители этого направления обращали большое внимание на структуру сеан­сов и на управление ими; они боялись позволить процессу раз­виваться естественным путем, поскольку думали, что не смогут снова взять его под контроль. Они начинали с формулирова­ния своих взглядов, в явном виде заявляя о том, что вся семья имеет отношение к симптомам пациента, и устанавливали пра­вила, согласно которым будет проводиться психотерапия: «Го­ворите только от себя лично»; «Не перебивайте других».

По мере накопления опыта коммуникативные психотера­певты поняли, что при таком прямом подходе семьи склонны показывать сопротивление. Тогда они стали использовать более косвенные способы установления контроля, в основном с по­мощью парадоксальных вмешательств, и таким образом ком­муникативная психотерапия превратилась в стратегическую психотерапию. Но в целом такая психотерапия все равно оста­ется рассудочной попыткой перехитрить семью. Считается, что психотерапевты рациональны и имеют хорошую мотива­цию; семьи рассматриваются как резистентные и иррацио­нальные. В результате психотерапевт занимает эмоционально-дистантную позицию и навязывает терапию членам семьи, заботясь об их же благе.

Оценка. В разных школах семейной психотерапии диагно­ст икс придается различное значение и используются различ­ные методы оценки. В каждой школе имеется своя теория се­мьи, от которой зависит, в какой области психотерапевты бу­дут искать проблемы и что именно они увидят. Некоторые психотерапевты рассматривают всю семью (представители структурной школы и школы Боуэна); некоторые изучают индивидов и диады (психотерапевты психоаналитического и экспериенциального направлений); а некоторые сосредоточиваются только на симптомоподдерживающих последователь­ностях поведенческих актов (представители стратегической и бихевиористской школ). Стратегические психотерапевты ду­мают о мелочах, чтобы клиенты не ощущали подавленности и чтобы помочь им сразу же добиться успеха.

Семейные психотерапевты бихевиористского направления придают самое большое значение диагностике и используют наиболее формализованные и стандартизованные диагности­ческие процедуры. При этом подходе диагностика отделяется от течения и является первым пунктом повестки дня. Бихевиористы также оценивают эффективность своих вмешательств, поэтому правильнее было бы сказать, что их первая диагно­стическая оценка отделяется от терапии. Большое достоин­ство бихевиористского подхода с акцентом на оценке заклю­чается в том, что он позволяет получить ясные данные, поста­вить определенные цели и дает надежный способ определения степени успешности терапии. Недостаток этого подхода в том, что, используя стандартизованные интервью и анкеты, бихевиористы не видят семью в процессе естественных взаимодействий. Рассматривая только часть семьи (мать и ребенка или супружескую пару), они упускают из вида общий контекст; структурируя оценку, они видят только то, как семья реагиру­ет на психотерапевтов. Семейные стратегические психотера­певты также проводят тщательные оценки, но они делают это более естественным образом. Они начинают с того, что спра­шивают о проблемах, а затем слушают ответы, желая выяс­нить, каким образом попытки решить проблемы приводят к их сохранению. При таком подходе ставятся следующие главные вопросы: В чем состоит проблема? Кто в нее вовлечен? Какое поведение членов семьи приводит к тому, что из проблемы вы­растает симптом? Психотерапевт ищет ответы на эти вопросы, исходя из того, что рассказывают члены семьи, и из своих соб­ственных выводов; наблюдениям за фактическими взаимодей­ствиями придается меньше значения, чем в экспериенциальной или структурной школах. С другой стороны, стратегиче­ские психотерапевты весьма сенситивны к взаимодействиям между ними самими и членами семьи, и они учитывают эти взаимодействия как часть своей оценки. Часто они уже на нер­вом сеансе дают директивы, чтобы выяснить, уступчива или резистентна данная семья.

Такая расстановка акцентов соответствует центральной роли отношений между психотерапевтом и пациентом и огра­ниченному использованию взаимодействий между членами семьи, которые происходят во время сеанса.

Семейные структурные психотерапевты также придают большое значение диагностике, но их оценки основаны на на­блюдениях за тем, как члены семьи взаимодействуют между собой. Эти взаимодействия происходят либо спонтанно, либо по указанию психотерапевта. Проигрывание ролей и ситуаций дает психотерапевту возможность наблюдать паттерны сме­шения и рассоединения, которые являются главными компо­нентами структурного семейного диагноза. Применяемая в этой школе процедура оценки имеет свои положительные ас­пекты: в ней используются паттерны взаимодействий между членами семьи, рассматривается вся семья, и процедура орга­низована с помощью простой терминологии, которая прямо указывает на желательные изменения. Если психотерапевт проигрывает беседу между родителями, но ребенок часто их перебивает, то семье будет выставлена следующая структур­ная оценка: между родителями существует рассоединение, а между родителями и ребенком — смешение. В таком случае цел психотерапии будет увеличение взаимной вовлеченности ро­дителей и одновременное укрепление границы между родите­лями и ребенком. Потенциальным недостатком структурной Оценки является то, что можно потерять из вида индивидов, Сосредоточившись только на их семейных ролях. Это происхо­дит не всегда, но такую ошибку совершают многие начинаю­щие клиницисты.

Психотерапевты школы Боуэна также отлично умеют изу­чать всю семью в ходе процедуры ее оценки. Однако в отличие от структуралистов последователи Боуэна полагаются на то, что им говорят, а не на то, что они видят, и их интересует не Только настоящее, но и прошлое. Проводя оценку, они исполь­зуют экстенсивные клинические вопросники, которые состав­лены в соответствии с теорией Боуэна. Согласно этой теории, симптомы являются функцией стрессоров, вызывающих чувство тревоги, уровня дифференцированности членов семьи и

степени эмоциональной изоляции от систем поддержки, осо­бенно от расширенной семьи. Психотерапевты, работающие с расширенными семейны­ми системами, начинают свою оценку с описания их истории заявленной проблемы. Они записывают точные даты появления проблем, которые впоследствии сверяют с событиями в жиз­ненном цикле расширенной семьи, чтобы выявить связь. За­тем они изучают историю нуклеарной семьи, включая инфор­мацию о том, когда встретились родители, как происходил с ухаживание, вступление в брак и воспитание детей. Особое внимание уделяется тому, где проживала семья и когда пере­езжала с места на место, особенно по отношению к месту жительства их расширенных семей.

Следующая часть процедуры оценки посвящается изучению истории расширенных семейных систем обоих родителей. Психотерапевт расспрашивает каждого из супругов о его рождении, о его позиции по отношению к сиблингам, о важнейших фактах из его детства и о функционировании его родителей в прошлом и настоящем. Вся эта информация записывается на генограмму, где представлено не менее трех поколений. Такая оценка позволяет получить панорамную картину всей семьи и ее истории; она также дает подробную информацию об инди­видуальных членах семьи.

В психоаналитической и экспериенциальной школах также уделяется много внимания индивидам. В процессе оценки психотерапевты сосредоточиваются на изучении индивиду­альных членов семьи и их диадных отношений внутри семьи. В этих двух школах используются неструктурированные оценки, которые проводятся в ходе процесса терапии. В виде исключения из этого правила некоторые клиницисты-психо­аналитики встречаются с каждым из супругов по отдельное перед тем, как приступить к оценке всей семьи. Так же, как при использовании других подходов, психотерапевты псих аналитического и экспериенциального направлений не всегда изучают именно ту информацию, которая интересует их в к конечном счете. Бихевиористов интересует поведение, но они слушают вербальные сообщения; психоаналитиков интерес, ют латентные мысли, а психотерапевтов экспериенциальной школы интересуют латентные чувства, но и те и другие тща­тельно изучают поведение членов семьи на сеансах, чтобы най­ти разгадку того, что от них утаивают.

Несмотря на то, что оценки, используемые в психоанализ ческой и экспериенциальной психотерапии, весьма схожи п.< форме, они сильно отличаются но содержанию. С точки зре­ния сложности используемых ими теорий эти две школы зани­мают крайние противоположные позиции; психоаналитическая теория обширна и сложна; экспериенциальная теория узка и проста. Широта психоаналитической теории позволяет психотерапевтам этой школы проводить теоретические рассуждения, опережающие получение данных о семье; неболь­шое количество информации дает им возможность судить о многом. Преимущество такого подхода в том, что теория помогает организовать информацию и дает ценные «подсказки» позволяющие раскрыть тайный смысл. Однако существует опасность, что теория может оказывать искажающее влияние на восприятие фактических данных, заставляя клинициста видеть то, чего нет на самом деле. Экснериенциальный подход не имеет ни подобных преимуществ, ни недостатков. Психотера­певты этого направления проводят свои оценки, руководству­ет, простыми представлениями о чувствах и механизмах их подавления; они, как правило, не выявляют многого из того, Что от них скрыто, но и не склонны видеть вещи, отсутствую­щие в действительности.

Так же, как существует много способов проведения психотерапии, существует много процедур оценки; то, что годится при использовании одной системы психотерапии, может не подойти при использовании другой системы. Однако я счи­таю, что существуют два принципа оценки, которые справед­ливы для всех семейных психотерапевтов. Во-первых, лучше не полагаться на формализованные, структурированные процедуры оценки. При введении столь жесткой структуры на раннем этапе терапии создается искусственная атмосфера; вместо того чтобы узнать, каково естественное поведение членов семьи, психотерапевт, который проводит формализованную оценку, узнает, что они говорят и как они взаимодействуют с ним самим. Кроме того, если психотерапевт начал проводить. формализованную оценку, ему уже трудно занять. децентрализованную позицию и стать наблюдателем семейной ди­намики. Более того, после воздействия на семью структурой формализованной оценки члены этой семьи в дальнейшем все­гда будут сопротивляться свободному взаимодействию в про­цессе психотерапии.

Несмотря на кажущееся противоречие между следующей мыслью и моим предыдущим высказыванием, я также считаю, что большинство семейных психотерапевтов уделяет оценке недостаточно внимания. У психотерапевтов существует тен­денция одинаково относиться ко всем семьям, особенно у тех, Kin владеет мощными техниками, но работает на основе узких концептуальных схем. Например, парадоксальные директивы могут принести пользу, но не при лечении податливых семей с хорошей мотивацией. «Говорите только от себя лично» — хо­рошее предложение для семей со смешением, но оно не годит-i я для семей с рассоединением. Контракты взаимного обмена могут не подойти для супружеских пар с комплементарной структурой. Использование техники «семейного любимца» без опоры на оценку всей семьи может принести некоторую пользу; но без оценки структуры семьи вряд ли можно с помо­щью такой техники изменить основные конфигурации, из которых возникают и сохраняются семейные проблемы.

После того как психотерапевт собрал всю семью вместе присоединился к семье, установил свою терапевтическую по­зицию и оценил структуру и функционирование семьи, готова почва для использования сильнодействующих техник, с помо­щью которых в семейной психотерапии производятся решающие вмешательства.

Решающие вмешательства. Представители каждой школь семейной психотерапии используют самые разнообразные техники; некоторые из этих техник продиктованы подходом другие определяются личностью и опытом психотерапевта Даже если мы ограничимся рассмотрением техник, которые часто используются представителями всех школ, мы получим длинный и путаный перечень. Некоторые техники применяются практически всеми, кто занимается семейной психотерапией — например, отражение чувств, прояснение коммуника­ции; этот общий перечень растет по мере того, как различные подходы становятся все более интегрированными. Тем не ме­нее представители каждого направления полагаются на один-два метода, которые являются относительно уникальными и играют решающую роль. В этом разделе я выделю и сравню эти дефинитивные вмешательства.

В семейной психоаналитической психотерапии существу­ют две главные техники. Первая из них, интерпретация, хоро­шо известна, но не до конца понята. При правильном употреб­лении термина под интерпретацией подразумевается толко­вание неосознаваемого значения. Интерпретация не означает высказывания мнения — «Вам необходимо выражать друг другу свои чувства, чтобы по-настоящему сблизиться»; сове­тов — «До тех пор, пока вы пишете ему, ваши отношения не завершатся»; теоретических рассуждений — «Некоторые при чины вашего влечения к нему связаны с бессознательными потребностями»; или конфронтацию — «Вы сказали, что вам все равно, но на самом деле вы рассердились». Интерпретации — это сформулированные в явной форме догадки психо­терапевта, касающиеся неосознаваемого смысла определен­ных поступков или высказываний. «Вы говорили о неприят­ной привычке вашего сына все время спорить с вами. Судя по тому, что вы сказали прежде, я думаю, что в какой-то степени ваш гнев можно объяснить действием защитного механизма отвлечения внимания от вашего мужа. Он поступает так же, как сын, но вы боитесь сказать ему об этом, и поэтому вы так сильно сердитесь на своего сына».

Воздерживаясь от того, чтобы задавать вопросы, давать со­веты и указывать, о чем людям следует говорить, психотера­певт-психоаналитик последовательно сохраняет позицию слу­шателя, который стремится к пониманию. Ограничивая свое вмешательство интерпретацией, психотерапевт дает ясно по­нять, что цель лечения — получение знаний; воспользуются ли члены семьи возможностями, которые дает такая атмосфера, и изменят ли они свое поведение в результате обретения этих знаний — решать им самим.

Вторая главная техника в психоаналитической семейной психотерапии — это молчание. Психотерапевт использует мол­чание таким образом, что это позволяет ему выяснить, что происходит в умах пациентов, и тестировать семейные ресурсы; молчание также повышает убедительность последующих ин­терпретаций. Когда психотерапевт молчит, члены семьи гово­рят, следуя за своими собственными мыслями, а не отвечая на вопросы, интересующие психотерапевта. Если они знают, что психотерапевт не будет часто их перебивать, то они реагируют друг на друга и отвечают друг другу. При этом появляется мас­са информации, которая иначе не всплыла бы на поверхность. Если в начале первого сеанса отец говорит, что проблема в том, что у него депрессия, а психотерапевт спрашивает, давно ли она началась, то психотерапевт может не узнать, какие мысли ас­социируются с депрессией в уме этого мужчины или как его жена реагирует на его жалобу.

Молчание психотерапевта, как правило, продлевает диалог между членами семьи. При этом психотерапевт получает воз­можность узнать больше о том, как они разговаривают, а чле­ны семьи вынуждены находить конструктивные способы выхода из затруднительных положений, возникающих при взаи­модействии. Если психотерапевт активен, то члены семьи при­выкают ждать предложений с его стороны, когда они попада­ют в затруднительное положение; если психотерапевт молчит, им приходится стараться самим выйти из тупика. Молчание психотерапевта также усиливает воздействие его вмеша­тельств. Слова имеют больший вес, если они перемежаются большими паузами. Многие семейные групповые психотера­певты используют ряд активных и манипулятивных техник, в том числе дают советы и вносят предложения. Однако в сущ­ности этот подход сводится к тому, чтобы поощрять свобод­ные и откровенные обсуждения; тогда члены семьи усовер­шенствуют свои коммуникативные способности и научатся решать свои собственные проблемы. Главная техника при та­ком подходе — это конфронтация: семейные групповые психо­терапевты вызывают на разговор тихих членов семьи и побуж­дают их раскрыться; они атакуют властных членов семьи и стимулируют их к тому, чтобы они помолчали и послушали.

Конфронтация также является главной техникой в семей­ной экспериенциальной психотерапии. В этой школе конф­ронтация предназначается для того, чтобы спровоцировать эмоциональные реакции, и часто эта конфронтация имеет аг­рессивную, прямую и резкую форму. Нередко психотерапев­ты экспериенциального направления велят клиентам замол­чать или высмеивают людей, когда те неискренне выражают свои чувства или мысли. Конфронтация часто сочетается с личным самораскрытием психотерапевта это вторая основ­ная техника данной школы. Экспериенциальные психотера­певты сами подают пример спонтанного, эмоционально-экспрессивного, свободного функционирования. Наконец, боль­шинство экспериенциальных психотерапевтов использует ряд структурированных упражнений. Сюда входит проигрывание ролей, психодрама, скульптурирование и графическое изображение семьи. Смысл этих техник в том, что они позволяют быстро спровоцировать эмоциональные переживания на сеансе; их очевидный недостаток в том, что поскольку эти приемы искусственны, то вызванные ими peaкции оторваны от обычных семейных переживаний. Выполняя структурированные упражнения, члены семьи могут дать выход каким-то своим чувствам, но маловероятно, что они перенесут полученный опыт на свои повседневные взаимодействия дома.

У большинства людей подкрепление ассоциируется с бихевиористской психотерапией, но подкрепление не является техникой, используемой в бихевиористской семейной психотерапии; главные техники этого подхода — это наблюдение и научение. Семейные психотерапевты бихевиористской школы начинают с тщательного наблюдения за случайностями, которые служат подкреплениями в семьях их клиентов. Они стараются выявить предпосылки и последствия проблемного поведения. После завершения функционального анализа поведения они становятся учителями, объясняя членам семьи, каким образом они непреднамеренно подкрепляют нежелательное поведение. В роли учителей они преподают свой самый полезный урок — учат пользоваться позитивным контролем. Они объясняют родителям, что вознаграждение детей за хорошее поведение действует гораздо эффективнее, чем наказание за плохое поведение; они учат супружеские пары отказаться от обычных пререканий и вместо этого стараться делать друг другу приятное.

Позитивный контроль — то есть вознаграждение желательного поведения — это один из наиболее полезных принцип семейной психотерапии. В нем содержится ценный урок членов семьи и для психотерапевтов. Психотерапевты, как родители, склонны ругать своих подопечных за ошибки; к сожалению, если человеку говорят, что он подавляет свои чувства, балует своих детей или пользуется принудительным контролем, то чаще всего он чувствует себя глупым и неполноценным. Хотя, возможно, бывает необходимо указывать людям их ошибки, можно достичь большего эффекта, если чаще хвалить позитивные аспекты их поведения. Из всех практикую­щих семейных психотерапевтов это лучше всех понимают, по-видимому, структурные психотерапевты, которые говорят о том, что надо работать с сильными сторонами семьи, и стратегические психотерапевты, которые пользуются позитивной коннотацией для поддержки членов семьи, старающихся по­ступать правильно.

Психотерапевты, работающие с расширенными семьями, также являются учителями, но они преподают по другой про­грамме. Они учат людей нести ответственность за самих себя и объясняют, каким образом это может изменить все системы семьи. Ответственность за самого себя означает, что человеку ясно, что он думает и чувствует — это не то, что говорит его мать или что он прочитал в «Нью-Йорк Тайме», а то, во что он действительно верит — и что он будет верен своим убеждени­ям в своих взаимодействиях с другими людьми. Человек не должен изменять других людей или даже хотеть, чтобы они были другими; он должен отвечать за себя и сохранять свои собственные ценности. Такая позиция обладает огромной си­лой. Если человек принимает себя таким, как есть, и принима­ет других людей, допуская, что они другие и имеют право быть самими собой, то, вступая в отношения, ему уже не надо ду­мать о том, что либо он, либо другой человек должен изменить­ся. Это позволяет устанавливать контакт с людьми, не слиш­ком огорчаясь и не становясь эмоционально реактивным.

Кроме обучения дифференцированности, психотерапевты школы Боуэна преподают два дополнительных урока — следу­ет избегать вступления в отношения треугольника и восстанавливать прерванные семейные отношения. Эти три урока, вместе взятые, позволяют единственному человеку преобразо­вать всю сеть своей семейной системы. Если жена вас пилит, дети не слушаются, а ваша мать никогда не приезжает к вам в гости, вы можете все это изменить. В других школах семейной психотерапии в качестве рычага, позволяющего подтолкнуть семью к изменению, используется подключение всех членов семьи к участию в сеансах психотерапии; последователи Боу­эна учат индивидов быть самими собой, устанавливать кон­такт с другими людьми и разрешать конфликты именно с теми людьми, с которыми они вступили в конфликт. Такой урок дает человеку возможность меняться, причем эта возможность остается у человека постоянно, а не только на сеансах психо­терапии, поэтому результаты бывают более стойкими.

Семейные коммуникативные клиницисты внесли такой большой вклад в развитие теоретических основ семейной пси­хотерапии, что довольно трудно выделить техники или основные вмешательства, характерные именно для этой школы. По-видимому, главное достижение представителей этого направ­ления состоит в том, что они указали на многослойный харак­тер коммуникации и на то, что часто самое важное из сказан­ного бывает сказано в скрытой форме. Эта психотерапия разрабатывалась для того, чтобы сделать тайное явным. Сна­чала для этого применялась техника выявления скрытых со­общений; когда при таком прямом подходе психотерапевты натолкнулись на сопротивление, они начали использовать ди­рективы, чтобы сделать явными правила функционирования семьи и чтобы спровоцировать изменения в этих правилах.

Стратегическая психотерапия ответвилась от коммуника­тивной теории, и стратегические психотерапевты используют техники, которые являются усовершенствованными вариантами техник коммуникативных психотерапевтов. Основные техники стратегической психотерапии — это рефрейминг, директивы и позитивная коннотация. Психотерапевты этой школы начинают с получения подробных описаний проблем и попыток, предпринимавшихся для их решения. В процессе психоте­рапии они обращают особое внимание на речь и ожидания чле­нов семьи. Они пытаются уловить и принять точку зрения чле­нов семьи, это и называется позитивной коннотацией; затем они используют технику рефрейминга, чтобы изменить семей­ную точку зрения, и дают директивы, чтобы прекратить пове­дение, способствующее сохранению проблем. Пользуясь таким общим планом, представители этой школы разрабатывают об­щий метод; но, как и многие другие, они планируют свои вме­шательства индивидуально для каждого случая.

Во всех случаях самым мощным вмешательством, по-види­мому, является использование директив. Эти директивы пред­назначены для разрушения ригидных паттернов гомеостаза; члены семьи получают задание выполнять их, находясь дома; обычно директивы бывают парадоксальными. Хотя стратеги­ческие психотерапевты подчеркивают, что лечение должно подходить для данного пациента, они всегда считают необхо­димым проводить непрямое вмешательство, чтобы хитростью преодолеть сопротивление. Иногда это действительно необходимо, но не всегда. Дело не в том, что некоторые семьи резистенты, а другие не резистентны; сопротивление не является внутренним качеством семей, это характеристика взаимодей­ствия между психотерапевтом и семьей. Психотерапевт, рабо­тающий исходя из предположения, что члены семьи не способ­ны или не хотят следовать его советам, скорее всего столкнет­ся с сопротивлением, которого он ожидал.

Семейная структурная психотерапия тоже является психо­терапией действием, но в рамках этого подхода действие про­исходит на сеансе. Основная техника этой системы — это из­менение границ между членами семьи, которое происходит в процессе их взаимодействия. Жесткие границы смягчаются, когда психотерапевт заставляет людей говорить друг с другом и пресекает их попытки уклониться от разговора и попытки других перебивать говорящих. Точно так же диффузные гра­ницы укрепляются, когда психотерапевт работает над перено­сом границ во всей семье. Блокировка вторжения одного из ро­дителей в функционирование детей не даст стойких результа­тов, если не оказать помощь этому родителю в вовлечении его в отношения с супругом. <...>

50 Во-первых, объединяющим признаком системной терапии служит значимость понимания трудностей психологического характера в контексте социальных отношений. Во-вторых, все психотерапевты этого направления едины в том, что необходимо выделять различия и распознавать «разницу» как признак возникновения изменений. В-третьих, существует общая особенность — бригадный метод работы, когда один психотерапевт проводит интервью, а небольшая группа других врачей комментирует его, основываясь на своих наблюдениях. Степень влияния постмодернизма на эти модели и методы работы может быть различной. Стремясь обобщить современную теорию и практику постмодернистской системной терапии, я кратко опишу две основные модели — постмодернистскую модель (Andersen, 1987; Anderson & Goolishan, 1992; Anderson, 1997) и модель нарративной психотерапии (White & Epston, 1990). После определения понятий «модернизм» и «постмодернизм» я сравню эти два движения, рассматривая некоторые темы структурализма, «самость», перспективу и язык, а затем перейду к обсуждению значимости постмодернизма для деятельности Национальной службы здравоохранения.

Семейная психотерапия и путь к постмодернизму. Семейная психотерапия выделилась как отдельная форма практики, адаптировавшая теорию общих систем (von Bertalanffy, 1950). Ее основные элементы основывались на кибернетической модели Bateson (1972) и на структурной модели семейной психотерапии, разработанной Minuchin (1968). В последней модели в основном рассматривались вопросы оптимальной организации семьи и четкости границ. Кибернетическая модель была адаптирована врачами с тем, чтобы рассматривать семью как гомеостатический механизм с паттернами передачи информации в процессе общения, аналогичными тем, которые используются в механической системе обработки информации. Миланский метод (Selvini Palazzoli et al., 1978) и метод краткосрочной психотерапии (De Shazer, 1985) основаны на этой модели. Указанные парадигмы сохраняли приоритетность до середины 1980-х годов. Семейная психотерапия первого порядка характеризовалась тем, что врач наблюдал за системой извне. В семейную психотерапию второго порядка включена концепция конструктивизма. Основная суть этого подхода — представление о том, что «знание» во внешнем мире детерминируется нашими врожденными психическими и сенсорными структурами (Maturana & Varela, 1984). В этом заключается отличие от предыдущей позиции, согласно которой внешняя реальность «познаваема». В рамках семейной психотерапии это означало, что в процессе наблюдения врачи вынуждены проявлять личную предубежденность или приверженность какой-либо теории. Другой в корне отличающийся взгляд на реальность характерен для социального конструкционизма. Считается, что реальность создается с помощью языка в процессе постоянного взаимодействия и построения отношений. Дискурс о мире не является ни отражением, ни картой реальности, а всего лишь артефактом, полученным в результате обмена информацией в процессе общения (Gergen, 1985). В настоящее время семейные психотерапевты заинтересовались активным процессом создания смыслов и бoльшим разнообразием возможностей — внутренними предположениями во время некоторых дискурсов и идеями, которые раньше не принимались в расчет. Что касается системного подхода, то переход от конструктивизма к социальному конструкционизму, сначала казавшийся маленьким шагом, затем оказался гигантским прыжком (Gergen, 1991). Социальный конструкционизм подвел нас к постмодернизму. Hoffman (1993:83), заявляя о потере своего интереса к кибернетике и конструктивизму, сказала: «Постмодернизм, что бы ни означало это слово, несколько лет был для многих из нас, «системных» людей, маленькой черной тучкой на горизонте, а затем он разразился сильнейшим громом в области семейной психотерапии».

Постмодернистская модель Anderson и Goolishian (1988, 1992) определяют свою практику как постмодернистскую психотерапию (вставка 1). Социальный конструкционизм, по определению Gergen (1991), сыграл важную роль в развитии этой модели. Другим важным краеугольным камнем стала философская культура герменевтики — науки об интерпретации и объяснении.

Вставка 1. Основные компоненты постмодернистской психотерапииВрач — участник-распорядитель разговора, но не «специалист». Язык, а не стиль взаимодействия играет роль системы. Смысл и понимание доступны благодаря постоянным усилиям. Сложности создаются в системе языка и могут «растворяться» благодаря языку. Изменения происходят благодаря развитию нового языка.Рефлексирующие бригады используются для получения комментариев и участия в совместном создании альтернативных смыслов.

Структура психотерапии в меньшей степени представлена начальной, средней и конечной стадиями и в большей — созданием пространства для налаживания определенного типа беседы между ее участниками. Если бы мы наблюдали этот метод психотерапии в действии, то отметили бы рефлексирующую и молчаливую позицию врача. Задаваемые вопросы мягко и осторожно направлены на расширение и открытие смыслов для индивидов, задействованных в системе. Беседа носит зигзагообразный характер, причем врач старается не поддаваться предложениям взять на себя роль «знающего». Совет или результаты исследований в отношении какой-либо конкретной проблемы можно предлагать лишь как некоторые из множества возможных идей. Врач с пониманием относится к тому, что какая-то «информация» окажется несовместимой с опытом клиента, и неподдельно уважительно и с интересом воспринимает его мысли и реакции. Основной вклад врача в процесс изменения состоит в конструировании определенного стиля беседы. Во время «бесед рефлексирующей бригады» ее члены разговаривают друг с другом перед семьей (Andersen, 1987). Они развивают и проясняют темы, прозвучавшие во время сеанса, предлагают идеи, появившиеся у них во время слушания, а также активно реагируют на смыслы, выявленные в результате беседы. После этого члены семьи и врачи вправе проигнорировать, отбросить или более детально развить эти темы.

Клинический пример После обращения за помощью (например, маленького мальчика с нарушениями поведения) может возникнуть диалог между семьей и врачом относительно сконструированного различными членами семьи смысла поведения мальчика. Например, мать может описать ребенка как «сумасшедшего со дня рождения». Врач может проанализировать, что именно имеет в виду мать под сумасшествием и употреблением этого выражения к плохому поведению. Будет развита история этой идеи. Было ли «сумасшествие» мальчика унаследовано, или же оно является следствием какого-то события? Возможны ли альтернативные объяснения? Отец может сообщить, что трудное поведение ребенка может быть ответной реакцией на некую обиду. Продолжая, врач может уточнить характер обиды и требовала ли она другой реакции со стороны ребенка или родителя (ей). Далее может последовать обмен мнениями о проблемах равенства, иерархии и честности в отношениях между родителями и ребенком. Врач может поделиться своими мыслями о возможных альтернативах. Ребенок может считать, что его поведение особенно попадает в поле зрения, потому что его брат более «изворотлив». Врач может вслух поинтересоваться, на что именно обращают внимание в этой семье, а также выяснить преимущества и недостатки быть замеченным. Предполагается, что процесс развития более полного и взаимного понимания может дать положительные результаты. После появления других идей снова будут рассмотрены первоначальные описания. Например, врач может предположить возможность того, что тревога матери об этом ребенке означает, что она следит за ним больше, чем за его старшим братом.

Нарративная модель семейной психотерапии

Нарративная модель (вставка 2) также основывается на социальном конструкционизме, но в большей степени она непосредственно позаимствована у французских структуралистов. Центральными в этом отношении стали концепция Derrida (1975) о деконструкции и идеи Foucault (1975) о доминирующих и подчиненных дискурсах. Используя исследования (1989) Bruner и Luciarello в отношении значения структуры повествований в создании смыслов людьми, White связал социетальные дискурсы с повествованиями индивидуумов (White & Epston, 1990; Epston & White, 1992).

Вставка 2. Основные компоненты нарративной психотерапии Идентичность индивида становится частью личного повествования, которое содержит различные его версии самости. Клиенты приходят в психотерапию с «проблемно-насыщенным повествованием», которое подвергается интернализации как первичное самоописание. Рассказы о проблемах/идентичности создаются, проживаются и поддерживаются их связью со значимыми другими. Техника экстернализации разрывает связь проблемы с самоописаниями клиента. Влияние проблемы «схематизируется», устанавливая, таким образом, связь повествования о проблемах с другими лицами. Повествования создаются на социетальном уровне, поэтому представления членов семьи о проблемах требуют «деконструкции». Психотерапевт выясняет «особые последствия» — положительные стороны описания проблемы — и усиливает изменения, используя написание писем, определенную аудиторию (лиц, которые успешно справились с такой же проблемой) и личный энтузиазм.

Если понаблюдать за нарративной моделью психотерапии в действии, можно заметить, что врач особенно заинтересован в описании представленной проблемы. Обычно представление проблемы «инициатором обращения к врачу» (взгляд родителя(ей)) отличается от такового «идентифицируемого клиента» (ребенка). Основная задача — способствовать установлению связи между проблемами инициатора обращения к психотерапевту и проблемой, переживаемой идентифицируемым клиентом. После того как проблема клиента прозвучала так, как он желает, она экстернализируется. Лингвистическая структура вопросов психотерапевта подразумевает, что проблема — это нечто другое, чем «ядерная» идентичность клиента. Цель нарративной психотерапии состоит в том, чтобы не только ребенок, но и врач, ребенок и значимые другие вместе устраняли представленные нарушения. При этом врач приуменьшает значение последних, очень активно выявляя эпизоды, которые дадут более положительные самоописания. И снова рефлексирующие члены бригады уточняют эти новые эпизоды перед ребенком и членами семьи. Члены бригады могут поделиться личным опытом, связанным с данной проблемой, если их рассказы содержат примеры достижения успеха и оптимистический настрой. Нарративная психотерапия несет в себе потенциальную опасность злоупотреблений, особенно в учреждениях закрытого типа, в которых ее применяют.

Клинический пример

Психотерапевт, к которому обратился маленький мальчик за помощью по поводу нарушений поведения, захочет выяснить, как сам ребенок понимает свою проблему. Мальчик может сказать, что это был гнев, как ответ на несправедливость, из-за чего у него возникли неприятности, в то время как его более изворотливый брат остался незамеченным. Он может назвать свой гнев словом «месть». Экстернализации можно достичь с помощью таких вопросов: «Когда Месть подталкивает тебя, в какие неприятности она хочет тебя втянуть?», «Кто помогает Мести вырастать большой и сильной?», «Когда Месть неподалеку, как она влияет на твои отношения с матерью?», «Когда тебе удавалось не обращать внимание на Месть, и заметил ли кто-нибудь, что тебе это удалось?». Другой путь развития рассказа может определяться восприятием ребенком себя как честного и справедливого человека. Психотерапевт обращает внимание на эпизоды честности и справедливого разрешения конфликтов и развивает их в связи с другими аспектами индивидуальности мальчика. Например: «Мы заметили, что, когда ты используешь свой хороший ум для того чтобы подумать, прежде чем сделать, Месть пугается и уходит». Такие переходы поощряются с помощью конструирования элементов, которые могут служить для укрепления рождающейся самости: «Твой учитель заметил силу твоего острого ума и обратил внимание, как ты использовал его против Мести в классе. Он также отметил, что твое чувство справедливости помогло другому ребенку, которого обижали».

51 Что такое модернизм и постмодернизм? Модернизм — это яркий период европейской культуры, начавшийся в конце 19-го столетия и продлившийся до середины 20-го. Подчеркнутая вера в разум, свободу и концепцию прогресса определяет корни философии, уходящие в эпоху Просвещения. Ключевая концепция более позднего периода модернизма — проникновение в основную структуру, что и наблюдалось в науке и искусстве. Концепции модернизма и постмодернизма описаны во вставке 3.

Вставка 3. Концепции, ассоциируемыес модернизмом и постмодернизмом

Модернизм Вера в общественный прогресс. Оптимизм. Рациональность. Вера в абсолютное знание, достигаемое с помощью науки, техники и политики. Вера в истинную самость. Вера в универсальные структуры, обычно состоящие из бинарных противоположностей. Постмодернизм Множественные версии постмодернизма: отсутствует единое определение. Недоверие к обещаниям, сделанным во имя прогресса. Исследование того, что находится между бинарными противоположностями, и того, что исключалось из-за особых различий. Предпочтение варьирования над когерентностью. Вера в социально созданную самость.

Следует ли постмодернизм за модернизмом, как это вытекает из названия, или же они пересекаются? Некоторые не считают постмодернизм отдельным периодом; его характеризуют скорее как период дальнейшего развития модернизма, который продолжался настолько долго, что начал размышлять над собой. По мнению других, единственное различие между ними состоит в том, что постмодернизм воздерживается от ностальгии. Кое-кто настаивает на том, что постмодернизм это не идентифицируемый хронологический период, а скорее образ мышления. Некоторые говорят, что он представляет собой полную трансформацию принципов с радикально разными взглядами почти на все — от философских позиций, искусства и архитектуры до того, что такое быть человеком. Одно из основных различий между двумя течениями состоит в том, насколько полезными считаются ценности эпохи Просвещения, вера в прогресс и разум для понимания общества и культуры. Edmundson (1989) описывает две формы постмодернизма. Первая, более ранняя, негативная или демистифицирующая, была посвящена описанию того, как это жить в мире, в котором уже не было трансцендентной позиции нейтрального наблюдателя и который отвергал решительные попытки модернистов проникнуть в глубины смыслов. Вторая, более поздняя, характеризовала период заново рождающейся позитивной или романтической экспрессии, которая приветствовала возможность переделать самих себя.

Семейная психотерапия, как и любая другая, зародилась в период модернизма, а значит, инкорпорировала его предпосылки. Однако положение семейной психотерапии отличается от положения, в котором оказались изобразительное искусство и литература, в какой-то степени пережившие определенный период модернизма, из которого или вопреки которому развились творения постмодернизма. Специалисты в области семейной психотерапии проводили различия между терапией первого и второго порядка, но «заметили» модернизм лишь после того, как была введена концепция постмодернизма.

52 Системные психотерапевты особенно заинтересовались вопросами а) структуры, б) определений самости, в) перспективы и г) языка.

Структурализм и постструктурализм Термины «структурализм» и «постструктурализм» часто появляются в дискуссиях о модернизме и постмодернизме. По сути, структурализм предполагает наличие различимых основных структур, которые определяют принципы организации, а также то, что эти структуры имеют фиксированную связь друг с другом, которая выходит за пределы времени и действует двойственно. Примерами таких структур можно считать концепцию Декарта о структурном дуализме души и тела, семиотику Соссюра (язык содержит собственные связи между знаками и значениями, бинарные противоположности и глубинные структуры), концепцию Фрейда о том, что основная структура психики представляется в виде сознательного и бессознательного и управляется инстинктами жизни и смерти, диалектический материализм Маркса, а также представления Levi Strauss о культурах и мифах. Все зафиксировано на уровне системы и наблюдается извне или сверху (Sarup, 1986). Многие подвергали сомнению способность структурализма объяснять всеобъемлющие системы с фиксированными связями между подкомпонентами; наиболее заметным был французский философ Derrida, выступающий против взглядов Saussure (1959). Derrida подверг сомнению предпосылку семиотики об объяснимых структурах, различимых фиксированных смыслах, которые мог бы выявлять читатель. Он утверждал, что нельзя верить словам, обозначающим нечто «где-то там», и что понимание текста отдельно от опыта его автора невозможно. Другие также пытались низвергнуть утверждения структуралистов об арочном принципе. Физика Ньютона подвергалась сомнению теорией относительности Эйнштейна; Фрейд подвергся структуралистскому анализу французского психоаналитика Lacan (чья работа также стала предметом атаки постструктуралистов, которая основывалась на том, что существует несколько возможных прочтений работ Фрейда). Все теории, формирующие семейную психотерапию, по своей природе были структуралистскими. Мы понимали семью в рамках теории общих систем (связь частей в целое), кибернетики (семьи как системы обработки информации с петлями обратной связи и со стремлением к гомеостазу) или структурной модели (семья как организация с исполнительными функциями, границами между поколениями и паттернами взаимодействий). Эти модели, как утверждалось, позволяли установить фундаментальную сущность семьи. Процесс постструктурального анализа охватил и системную психотерапию. Благодаря его влиянию открывается возможность исследования основополагающих предпосылок противоположных позиций. Lynn Hoffman перечисляет пять «священных коров» современной психологии: «объективность» социальных исследований; ограничивающее понятие «ядерной» самости; чрезмерный акцент на заранее определенных путях изменения (т. е. психология развития); особый статус эмоций; иерархия уровней при обращении к теории координированного управления смыслами (Hoffman, 1993). Движение к конструктивизму можно рассматривать как еще одну форму структурализма, а его влияние способствовало одновременному существованию различных взглядов на мир, положив, таким образом, начало разрушению концепции единой внешней реальности. Социальный конструкционизм привел к тому, что системные психотерапевты стали ценить подвижность языка и смыслов.

Самость:«ядерная» идентичность или социальный конструкт? Тема модернизма — дихотомия между универсальным и индивидуальным. Конструирование самости рассматривается восточными религиями как иллюзия, а на Западе представление о самости включает уверенность в индивидуалистической истинной самости. Это отражается в древнем греческом фразеологизме: «будь верен самому себе». В основе психоаналитической работы лежит раскрытие пластов психики для того, чтобы проникнуть в глубинные, более фундаментальные характеристики индивида. Большинство психотерапевтических подходов основано на западной концепции самости индивида, и в этом психотерапия является детищем модернизма (Parry, 1991). Системная семейная психотерапия заменила идею единой самости идеей единой системы. Эта позиция означала, что психотерапевтическое воздействие должно осуществляться на уровне семейной системы. В системной теории, одновременно с психодинамической концепцией «истинной самости», присутствовала вера в самокорректирующуюся природу системы. Если системная психотерапия направлена на семью как целое, то все входящие в нее индивиды будут получать выгоду. Более широкие (влияние культуры, различных общественных институтов и политических ситуаций) и более узкие ракурсы (различающиеся потребности индивидов в семье) не наделялись равным весом. Феминистки, а также лица, работающие с детьми, подвергающимися жестокому обращению, и с жертвами насилия в семье, особенно помогли системным психотерапевтам-практикам переосмыслить их предположения о власти и проблемах, создаваемых дихотомическими границами: семейная система/индивид и семья/более широкий социальный контекст. Процесс деконструкции, описанный выше применительно к постструктурализму, был осуществлен и в отношении индивидуальной идентичности. Когда социальная конструкция вносится в область самости, можно считать, что понятие «ядерной» идентичности — не более чем один из дискурсов. Огромная значимость концепции «ядерной» идентичности начала таять. Семейные психотерапевты, которые больше сосредоточивались на коллективных описаниях исходя из типов семей или системы семейных ценностей, начали уделять больше внимания изменениям внутри семей. Определение системы стало гораздо подвижнее. Системы формировались и поддерживались вокруг определенных проблем. В зависимости от содержания беседы могут проявляться или создаваться различные аспекты семьи. Вклад постмодернизма в понятие самости — акцент на быстротечности и гибкости определений. В поп-культуре такие личности, как певица Мадонна, приводятся в пример как способные к различным определениям самости. Постмодернистская самость постоянно развивается и входит одновременно в различные социальные сферы. В худшем случае самость фрагментарна, в лучшем — творчески свободна.

Перспектива Robert Hughes (1991), искусствовед и культуролог, рассматривая зарождение раннего модернизма в изобразительном искусстве, описывает радикальное изменение в перспективе. По его мнению, искусство эпохи Возрождения имеет традицию перспективы в одну точку, когда для изображения расстояния в соответствии с законами геометрии уменьшают величину объекта. Это упрощенное статическое соотношение между глазом, мозгом и объектом, которое не отражает реального построения перспективы. Тем не менее эта модель сохраняла свое влияние до 1900-х годов. Одновременно, но в не связанных друг с другом сферах, F. H. Bradlеy, Alfred North Whitehead, Albert Einstein и Paul Cйzanne работали над идеями альтернативных перспектив — относительности и принципа неопределенности (Hughes, 1991). В мире искусства эти идеи определяли ранний период модернизма (кубизм и экспрессионизм), а постмодернистское искусство продвинулось еще дальше. Недавние лауреаты премии Turner свидетельствуют о том, насколько широко постмодернистское движение раздвинуло рамки искусства. Влияние постмодернизма можно усмотреть в множественности перспектив: отображение перспективы и более важных культурных и творческих поисков художника; активное размещение аудитории в этих множественных точках зрения; а также контекст построения этих точек зрения. Современные тенденции в системной психотерапии в некоторой степени свидетельствуют о возобновлении желания использовать разнообразные модели и техники без чрезмерно активного стремления синтезировать их или навязать искусственную согласованность. Может быть, то, что до сих пор называлось эклектизмом, в основе которого лежат прагматические соображения, теперь расценивается как любознательность в отношении результатов применения альтернативных методов. Линии, разграничивающие различные системные модели, стали более размытыми, а дебаты менее важными, оставляя больший потенциал для заимствования перспектив, а не для их опровержения. Перспективы, т. е. взгляды и мнения клиента, все больше учитываются при формировании терапевтического процесса: врач рассказывает клиентам о различных методах психотерапии и спрашивает, какой из них больше всего соответствует представлениям клиента о лечении, наделяя его полномочиями приглашать в кабинет членов рефлексирующей бригады в том случае, если он хочет услышать их комментарий, кроме того, клиента могут спросить, что он думает о работе с психотерапевтом, принадлежащим к другой культуре.

Язык Язык настолько важен для психотерапии, что он заслуживает особого рассмотрения. В модернизме язык в основном наделяется фиксированной структурой и понимается как отражающий «реальность». Его используют разумные существа как средство для передачи мыслей, чувств или выражений. Два беседующих человека могут предположить, что они все понимают почти одинаково, а употребляемые ими слова близко связаны с тем, что каждый из говорящих имеет в виду. Lyotard (1984) отстаивает позицию, что невозможно полностью понять какой-либо дискурс и невозможно критиковать или сравнивать альтернативные дискурсы, поскольку каждый из них глубоко увязает в своих специфических исторических и идиосинкратических правилах языка. Он высказывает мысль о том, что самое лучшее, на что можно надеяться, — это на «краткое повествование» или частичное, а не глобальное понимание. Он рассматривает язык скорее как предмет эстетики, нежели истины. Более оптимистическую позицию занимает Gergen (1991). Соглашаясь с тем, что невозможно найти глубинную структуру, он предполагает, что понимание может развиться в результате взаимодействий между людьми. Для психотерапевтов очень важно занять ту или иную позицию в отношении связи между пониманием и языком. Язык — один из инструментов, с помощью которого психотерапевт исполняет свою роль, предполагающую проведение исследований, предоставление объяснений, прогнозирование и осуществление изменений (Anderson, 1997). Системные постмодернисты соглашаются с несостоятельностью языка как средства отображения, но расходятся в оценке серьезности этой проблемы.

Действительно ли системные психотерапевты — постмодернисты? Frosh (1995) полагает, что проблема модернизма/постмодернизма была запутана семейными психотерапевтами, поскольку они брали на вооружение некоторые аспекты, но на деле не принадлежали полностью к тому или иному движению. Он обращается к Baudrillard (1988), одному из более радикально настроенных постмодернистов, который полагает, что любая попытка интерпретации обречена на неудачу, если будет предпринято усилие продвинуться дальше поверхностного. Frosh утверждает, что психотерапевты, чьи вопросы и комментарии построены на какой-либо попытке интерпретации, хотят они того или нет, работают в модернистском стиле. Parry (1991) считает, что нарративная психотерапия представляет собой постмодернистский путь вперед: «постмодернистское трактование рассказа просто как рассказа дает нарративному психотерапевту инструмент, позволяющий клиенту сбросить с себя ограничивающие убеждения». Однако Doan (1998) отмечает, что нарративные психотерапевты, как и постмодернисты, рискуют вступить в противоречие с собой, продуцируя лишь еще один «дискурс», одновременно протестуя против создания «всеобъемлющих повествований». Более того, попытки найти точную позицию системной психотерапии исходя из модернистской и постмодернистской позиций сами по себе являются модернистской деятельностью (Parker, 1999). С точки зрения социального конструкционизма психотерапия как дисциплина подвергается опасности рухнуть под грузом собственных противоречий (McLeod, 1997). Возможно, напряженность между психотерапией как стремлением к решению проблем, как более личным философским путешествием и как методом лечения болезни еще больше разделяет психотерапевтов на непримиримые лагеря.

Применение в Национальной службе здравоохранения Что именно должна предложить Национальной службе здравоохранения практика, обогащенная пониманием постмодернизма? Внимание, проявляемое к относительным перспективам и к перемещению власти, может помочь клиницисту в институциональном и управленческом контекстах. Возрастает уверенность в том, что стиль консультирования, который способствует вовлечению клиента в этот процесс, повышает и удовлетворенность клиента, и успешность консультирования (Roberts & Holmes, 1998). Кроме того, постмодернизм способствует лучшему восприятию различающихся теорий, принятых специалистами разного профиля в многопрофильных бригадах. А использование разнообразных техник и приемов может привести к формированию лучших рабочих отношений между психотерапевтом и клиентом. С другой стороны, влияние постмодернизма может рассматриваться как поощряющее необоснованные и поверхностные методы рассмотрения проблем. Из-за ограниченности денежных ресурсов и очередей психотерапия должна быть более сфокусированной и ограниченной во времени. Кроме того, необходимость доказательной практики и измерения результатов может поставить в невыгодное положение некоторые элементы постмодернизма, которые не поддаются статическим определениям. Кроме того, усиливается критика в отношении излишне редукционистского направления в исследованиях человеческого поведения (Laugharne, 1999). На более абстрактном уровне трудно установить, насколько чувствительны модели при работе с представителями различных культур или языков. Некоторые люди могут считать позицию психотерапевта-постмодерниста как «неспециалиста» проблематичной и неуважительной для себя. Отношение к языку становится более чем спорным, если врач работает через переводчика, вследствие чего могут утрачиваться абстракции или игра слов. И наконец, иногда семьи хотят получить простой, прямолинейный совет специалиста.

53 1. Фрейд не оставляет никаких сомнений по поводу своих отношений с семьей Ганса и самим мальчиком: "Я уже раньше знал этого забавного малыша, милого в своей самоуверенности, которого мне всегда приятно было видеть" (с.26). Итак, мальчик приходит к человеку, которому его всегда приятно видеть: Фрейд прямо моделирует теплое, даже пристрастное отношение к клиенту, словно предвосхищая сломанные семейными терапевтами копья по поводу (ложно понимаемого?) принципа нейтральности.

2. "Моделированием" широко пользуются в семейной терапии, косвенно, через поведение терапевта по отношению к наиболее уязвимому члену семьи (чаще всего ребенку), как бы задавая образец "сильным" членам семьи (обычно родителям). Знаменитая интерпретация Фрейда, данная Гансу, для его отца является моделирующей: достаточно сравнить предшествовавшее терапевтическое вмешательство отца ("...большой жираф - это я, так как длинная шея напомнила ему "вивимахер") и реплику "профессора" о том, что "он чувствует страх перед отцом, потому что он так любит мать. Он мог бы думать, что отец на него за это зол...." (с. 26). Комментарий Фрейда содержит несколько предостережений от чрезмерной поспешности, с которой неофит-отец навязывает Гансу интерпретации, которые тот принять не в состоянии. Они сформулированы на языке, который лишь поверхностно схож с "языком клиента" (вроде "вивимахара"), на самом же деле является своего рода насилием и вызывает сопротивление. "Возможно, эта (сексуальная) символика верна, но от Ганса большего пока нельзя требовать" (с.25); "отец расспрашивает слишком много и следует по готовому плану, вместо того, чтобы дать мальчику высказаться" (с.43). Фрейд как бы "притормаживает" отца Ганса, и, возможно, это сыграло не последнюю роль в возникновении у мальчика большего доверия к "профессору" и его анализу и снизило тревогу. Если до встречи с Фрейдом отец писал тому о Гансе, то после нее мальчик начинает диктовать отцу письма к "профессору".

3. Роль совместного присутствия на этом сеансе отца и сына трудно переоценить еще и потому, что "приемником" центральной интерпретации становится не только идентифицированный пациент, но и его отец. Обнаружение враждебного отношения мальчика к отцу и, в связи с этим, страха перед отцом, проецируемого на лошадей "с черным вокруг глаз и рта" - такое же откровение для отца, как и для самого Ганса. На какой-то момент оба - отец и сын - оказываются в равной позиции, отец "уличен" профессором так же, как он все время "уличает" самого Ганса. С этого мгновения триумфа, возможно, начинается для Ганса путь к финальной триумфальной фантазии, символизирующей выздоровление - и к более доверительным отношениям с отцом. (Кстати, о семейной природе первоначального сопротивления Ганса терапии и, в частности, приезду к профессору, может свидетельствовать явная тревожная реакция отца ("Тут отец прерывает меня,"- отмечает Фрейд), когда анализ выходит за пределы предсказанного им, из-под его контроля. Такого рода динамика взаимодействий очень типична для "семейного" приема.)

4. Наконец, как не отметить, что сама "переломная" интерпретация имела своим источником именно возможность физически видеть перед собой не только самого пациента с его внутренними объектами, но и его "реальный объект": очки и усы отца Ганса навели Фрейда на мысль о причине страха и объяснили роль "черного" на мордах особенно пугавших Ганса лошадей.

Последнее, на чем хотелось бы остановиться, можно отнести к разряду гипотез-фантазий на тему: "Что еще лечил Фрейд, когда лечил Ганса". Осмелюсь предположить, что он "лечил" семейную структуру. Кризис Ганса - кризис семьи при переходе на новую стадию жизненного цикла семьи с двумя детьми. В силу каких-то дополнительных причин родительская пара оказалась, возможно, более уязвимой, чем раньше - происходит замещение (смещение) симптома с супружеского конфликта на симптоматического ребенка. "Внутренняя опасность превращается во внешнюю" - ребенка можно лечить (атаковать опасность), ребенок же, продуцируя фобию, делает то же самое, но с избеганием опасности. "Продуцирование фобии Гансом было для него целительным... потому, что повлекло за собой подачу помощи отцом", - пишет Фрейд (с.99). Возможно, оно было целительным для всей семьи, так как повлекло за собой подачу помощи Фрейдом.

Утилизация или ре-изобретение содержащихся в работе о маленьком Гансе идей и принципов отчетливо прослеживается в дальнейшем развитии семейной терапии. Например, описание механизма защиты по типу смещения симптома стало одним из центральных концептов семейной терапии, "вплелось" в понимание зашиты системы от "внутренней опасности", угрозы ее равновесию, посредством превращения ее во "внешнюю опасность" - симптоматическое поведение идентифицированного пациента. Особая роль сиблинговых констелляций впоследствии получила развитие в работах Адлера, Боуэна, Томана и современных семейных психотерапевтов.

Тот факт, что терапия, проводимая Фрейдом, в этом случае относилась к разрешению "кризиса (психосексуального) развития" мальчика на определенной фазе жизненного цикла (рождение сестры), отчетливо корреспондирует с позднее развитыми в семейной терапии идеями фаз ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА и кризисов перехода с одной на другую. Еще более важно, что Фрейд использовал технику, впоследствии прижившуюся в некоторых видах семейной терапии (например, системной терапии Боуена) - действия через "сильное" и влиятельное звено системы (по Боуэну, более "дифференцированного" члена семьи) для воздействия на более "слабое" (т.е. симптоматического пациента). Например, Фрамо при лечении детей работал почти исключительно с родителями.

Между строк вычитывается в случае маленького Ганса и работа с семейным переносом, семейным сопротивлением и семейной структурой.

Наконец, огромное значение имеет и уточнение психоаналитического принципа нейтральности в работе с ребенком и членами его семьи.

54 Некий миф, описывающий семейную идентичность, существует в любой семье, но в обычных случаях это знание смутно, плохо структурировано, редко используется.

Миф необходим тогда, когда границы семьи находятся под угрозой. Это бывает в тех случаях, когда посторонний человек входит в семью, семья меняет социальное окружение или в моменты каких-то серьезных социальных перемен. Кроме того, семейный миф ярко проявляется в случае семейной дисфункции. Жесткая семейная идентичность, выраженная в мифе, наряду с симптоматическим поведением идентифицированного пациента, самое мощное средство поддержания патологического гомеостаза семейной системы.

"Мы - дружная семья". Этот миф широко распространен в российской культурной среде. В дружной семье не может быть открытых конфликтов, и уж тем более при детях. Сор из избы не выносится никогда. Отношения не выясняются, все конфликты замазываются. Принято чувствовать только любовь, нежность, умиление, жалость и благодарность. Остальные чувства - обида, гнев, разочарование и пр. - игнорируются или вытесняются. Проблемы начинаются в тех случаях, когда кто-то из семьи оказывается неспособным игнорировать свои нормальные и неизбежные отрицательные чувства к родственникам. Он и становится идентифицированным пациентом. Тревожно-депрессивные расстройства, агрессивное поведение, анорексия - типичные проблемы "дружной семьи".

"Мы - герои".

Как правило, в семье хранятся рассказы о героических поступках предков: там встречаются старые большевики, партизаны, люди, пережившие голод, подвергавшиеся репрессиям, вырастившие детей в тяжелых условиях и т.п., иначе говоря, люди, преодолевшие серьезные препятствия и добившиеся результатов.

Миф о героях задает определенный стандарт чувствования и миропонимания.

Где герой, там все с размахом, нет радости - есть счастье, нет любви - есть неземная страсть, нет жизни - есть судьба, нет грусти - есть трагедия.

В семье "героев" часто встречаются хронические не леченые заболевания -- "герои" не ходят по врачам, это так понятно. В их жизни много трудностей и проблем. У "героев" всегда высокий стандарт достижений, они принципиальные и непримиримые люди.

Для людей, которые живут в "героическом" мифе, совершенно необходимы трудности, необходимо преодоление, они за все должны биться. "Герои" часто говорят, что им в жизни никогда ничего не достается легко, просто так. У них есть специальное переживание преодоления, такое специальное чувство. "Герои" отличаются ригидностью аффекта - могут годами быть в ссоре, не разговаривать, не прощать. Часто они этим гордятся, потому что такое поведение кажется проявлением принципиальности и стойкости. Ребенка в семье "героев" воспитывают строго, в качестве наказания лишают удовольствий, нередко используют порку. Интересно, что в "дружной семье" чаще используют в качестве наказания остракизм.

В России существует специальный вариант "героического" мифа - это миф о "Выживальщиках". Выживание в трудных условиях - национальный навык и настоятельная необходимость.

Я предполагаю, что существует некая закономерность смены мифа. Например, миф о "героях" в следующих поколениях нередко преобразуется в миф о "спасателях".

"Что бы мы делали без..." В семье обязательно должен быть некий человек, который держит всю семью на вытянутых руках. Понятно, что для того, чтобы всем помогать, необходимо, чтобы эти все были слегка инвалидами, а то получится, что никто не нуждается в "спасателе". "Спасатель" может быть в моральной ипостаси, а может быть и в физической, впрочем, может быть и то и другое вместе. Моральный "спасатель" нуждается в грешниках. Его семья должна состоять из людей, которые часто делают что-то плохое: пьют, воруют, гуляют, попадают в скверные истории. "Спасатель" выручает и только в этом случае и может чувствовать себя спасателем. Грешники благодарят, обещают исправиться и... снова грешат. Физический "спасатель" выхаживает, лечит, кормит, приносит продукты и т.п. Поэтому его семья состоит из больных, беспомощных, калек, иначе как бы он смог их спасать?

"Мы - люди". Идея мифа состоит в том, что человеческое существо должно совершать в течение всей жизни определенные действия для того, чтобы подтверждать свое специфическое человеческое качество. Если этого не делать, то автоматически происходит "оскотинивание и озверение". Неработающая женщина, которая проводит свои дни у плиты, превращается в курицу, клушу. Люди могут напиваться и превращаться в свиней.

В семейном мифе "Мы - люди" роль магического ритуала играют учеба, процесс приобретения знаний, процесс создания неких ценностей, чаще духовных, иногда материальных. Обладание знаниями - вот то, что отделяет человека от " нелюдя", и неважно, идет ли речь о понятиях, которыми обладает криминальный авторитет и его окружение, или о духовных ценностях образованного представителя христианской цивилизации. Носители этого мифа ясно понимают, что специфическое человеческое не дается с рождением, а в процессе жизни легко утрачивается. В такой семье маленьких детей часто ласково называют рыбками и зайчиками. Они еще не вполне люди. Чуждых по духу ругают "скотина", "гад". Овладение знаниями носит ритуальный характер. Например, в такой семье могут читать некоторые книги не потому, что они нравятся или увлекают, а потому что эти книжки считаются культурным событием, к нему надо приобщиться. Если этого не делать, то можно опуститься, а там уж и вовсе обнаружить себя на четвереньках. Дети обязательно должны учиться, и учиться хорошо. Если ребенок плохо учится, то он может так и не превратиться в человека. Поэтому цена ошибки, цена незнания очень высоки. Часто именно из-за такой избыточной реакции родителей на неуспех у ребенка развивается невротический страх неуспеха и отказ от той деятельности, где неуспех значим. Сегодня нарушения познавательной деятельности у детей из семьи "людей" приобрело особенно драматический характер, потому что в разных поколениях оказались разными способы получения информации. Родители еще получают информацию из книг, а дети уже перестали читать. Общего багажа знаний не будет, поэтому невозможно узнать, произошло ли превращение в человека или нет. Именно поэтому школьные отметки становятся единственным индикатором, поэтому и школьные неврозы по моей статистике стали встречаться чаще. Получение двух, а то и трех высших образований - обычное дело в семье "людей", я не говорю о золотых медалях и красных дипломах. Дети болеют, в доме беспорядок, а мама учится, чтобы не превратиться в курицу. Текут краны и не закрываются форточки, но папа навязчиво смотрит новости и читает газеты, без этого он станет тюленем.