Глава 1

Борьба учения Любви с учениями пустоты: на рубеже третьего тысячилетия

Теория, любая теория, есть отражение определенных психических фактов, с трудом выразимых и нуждающихся в обращении к Слову. И чем глубже проникает Слово, даже произносимое про себя, тем более велико напряжение и освобождение. В настоящей главе мы будем подробно рассматривать то, как в современном мире психологии выражаются описанные в предыдущих главах тенденции.

В конце 19го века в России зародилось движение, апологеты которого старались на современном языке приблизиться к Слову, к осмысленной трансценденции (в извращенной форме, как мы знаем, похожим делом занимались Фрейд и К). Православные философы и психологи сильно отличались друг от друга. Но общим у них было ощущение безусловности бытия Другого (в то время как для психоанализа Другой заменяется чужим). Как мы уже говорили, исходными текстами современной психологии для верующих в бытие являются работы русских философов и психологов (Ухтомский, Флоренский, Бахтин), мировоззрение которых, с моей точки зрения, близко к христианскому. Отчасти, и только отчасти (и, подчеркну, это моя личная точка зрения!) верующие в бытие люди опираются на труды «аналитических» и «трансперсональных» психологов (Юнг, Грофф). Исходным же текстом для психологии пустоты, за рамки которого, тем не менее, мы вынуждены будем выйти, является текст З.Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия». Данный текст (под словом текст я подразумеваю приведенное в первой главе определение Маслова (т.е. сознательные и бессознательные высказывания в их устной и письменной формах) активно используют и те, кто хочет вырваться из круга лжи и иллюзий, но не способен еще полностью принять Любовь и Простоту). В свете веры в бытие бессознательное - это, во-первых, то, что позволяет нам выйти за рамки своего «я» и «окунуться» в Другого (человека, «страну снов» (и наоборот), Божественную сущность), это даже скорее не бессознательное, а запредельное, трансперсональное, и, во-вторых, то, что возникает на этапе прохождения сквозь смерть и преодоления грехов, - страхи-паразиты, неестественные, но реальные. Странно, что многие люди считают бессознательное лишь источником зла. Я считаю нелепым утверждение, что истинно духовная жизнь протекает лишь в сознании человека, а бессознательное – это якобы «тьма и грех». Взглянем хотя бы на цвета. Да, черный цвет – тьма. А синий цвет? Чем он, цвет темный и цвет темной ночи, плох? Он «плох» именно ля нашего «отщемленного» от Природы и от Другого сознания. Кроме того, кроме со-знания, есть еще и со-переживание. Конечно, можно сказать, что подлинное со-знание всегда сопряжено с истинным со-переживанием. Но, во-первых, в этом случае мы говорим о явлении, далеком от привычного нам «конвенционального» сознания. Мы говорим о выходе за свое «я» и за свое осознание мира и безусловном вхождении в знание и переживание Другого, познавая себя из Другого. А, во-вторых, рамки нашего сознания, конечно же, не исчерпывают бесконечной и вечной Сущности, Которая, тем не менее, открывается нам неведомым нам путем. Кто же осмелится сказать, что такое интуитивное и бессознательное, сверхсознательное познание, такое бытие бездуховно? Может ли быть бездуховным Дух, приходящий к нам неведомо откуда? Кроме того, в Нем мы соединены и с другими людьми, другими вселенными, познание которых тоже интуитивно и бесконечно. И еще: очень часто живущий во дезинтегрированном состоянии человек просто не может осознать свои истинные, светлые стремления. Он боится той боли, которая сопряжена с душевной и духовной работой и мгновенно «вытесняет» связанные с ней мысли и чувства. Таким образом, его духовная жизнь временно является бессознательной, а как раз таки бездуховность занимает доминирующее положение в сознании. Конечно, духовное пробуждение невозможно без сознания. К сознанию «обращается» бессознательная духовность в моменты, когда человек внезапно осознает болезненность своей жизни и встречается с самим собой. (Основным примером такого обращения является встреча Савла со Христом).

Неспособность «выйти из себя» - недаром святые часто говорят о себе в третьем лице, оставаясь собой, приводит и пошлости и грубости, когда тот же поцелуй начинает восприниматься именно и только как соприкосновение губ и смешение слюней на пути подготовки к коитусу. А ведь чувство себя в любимой или любимой и поцелуй как символ практически выводит человека во множество измерений Вселенной (практически!). «если я, обращаясь к какому либо Символу Бытия или осознавая свой грех и свой соблазн (иллюзию) встречаюсь с мыслью или(и) чувством, выходящим за рамки не только представления о себе, но и ощущения себя как «действующего лица», то «на мгновение» возникают как бы «два Я», между которыми балансирует «новое третье», причем меняются и фигуры внешнего мира в плане их восприятия и отношения к ним, оставаясь, кстати, при этом прежними. Это довольно сильное переживание, обладающее катарсическим эффектом и меняющее общую установку на действительность» И здесь мы приходит к важнейшему понятию - вере в Троицу. Троица отражается во всей нашей жизни, в частности, и во взаимоотношениях с Другими людьми. Бытие в Слове означает видение себя в Другом и наоборот, а, значит, уже априори существование третьей сущности, определяющей, создающей все, что истинно есть. «Человек никогда не совпадает с самим собой. К нему нельзя применить формулу тождества: А есть А" [. То есть, обращение к Слову, которое может выражаться и, например, телесных действий (вновь скажем о поцелуе), сталкивает человека с греховностью этого человека (невозможностью выразить себя) и, затем, в случае крепости веры в Любовь и покаяния, открывает ему троичную (а, значит, и четверичную (ибо тогда человек сам становится Вселенной)) сущность Жизни.

Причем ощущение безусловности Другого означает, прежде всего, восприятие себя из Другого, наполненность Другим как самим собой, со-переживание). Здесь уместно привести высказывание Бахтина: "...подлинная жизнь личности совершается как бы в точке... несовпадения человека с самим собой, в точке выхода его за пределы всего того, что он есть как вещное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли, "заочно". Правда о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диалогически, т.е. заочная правда, становится унижающей и умертвляющей его ложью". Православный психолог видит в Другом центр, ядро бытия, веря в изначальную Святость Другого, обращаясь к этому ядру напрямую, со-общаясь с Другим в Боге и преодолевая чуждую человеку греховность, в то время как гуманистический психолог верит только в некую «хорошую» основу человека и в текучесть его бытия, забывая о необходимости разрушения иллюзий посредством именно утверждения, а это выводит нас за рамки безоценочного подхода (вообще, безоценочный подход, с одной стороны, является отражением западных ценностей системы потребления, но, с другой стороны, представляет собой и позитивную возможность подлинно встретиться (вопреки этой системе)). Это видно уже из православного понимания сути имени. «Редукционистская» психология, естественно, относит почитание имени к «архаике» и считает, что объясняет этим данный феномен. Начнем с того, что имя это некое сочетание звуков. А ведь каждый звук (как и цвет) обладает своей психологической характеристикой. Поэтому то или иное сочетание звуков также должно характеризоваться определенным содержанием, влияющим на означаемого им человека. Имя – это тоже текст, причем текст, один из первых для человека, выражающий его сущность в определенной модальности. Поэтому обращение к душе человека, контакт с ним, возможен ли при трепетном отношении к имени этого человека. «А то, что имя есть жизнь, что только в слове мы общаемся с людьми и природой, что только в имени обоснована вся глубочайшая природа социальности во всех бесконечных формах ее проявления. Это все отвергать – значит впадать не только в антисоциальное одиночество, но и вообще в анти-человеческое, анти-разумное одиночество, в сумасшествие. Человек, для которого нет имени, для которого имя – это только простой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем, и живет он в глухонемой действительности» (А.Ф.Лосев цитата из книги П. Флоренского «Имена»). Интересно в этой связи привести метафору петербургского психотерапевта А.А. Щеголева относительно религиозных обрядов и невроза. Представьте себе, что на концерт классической музыки пришел глухонемой человек. И видит он, как одни странные люди размахивают палочками, а другие сидят и молча слушают. «Явный случай компульсивного невроза или даже психоза!» - умозаключит глухонемой и напишет соответствующий трактате. То же самое относится и к ощущению души в музыке имени, в музыке «тончайшей плоти посредством которой объявляется духовная сущность» (П. Флоренский «Имена»). Итак, православный психолог обращается к имени человека, в его уникальности и месте в Едином, к его душе. (Именно поэтому так отвратительна для живого человека замена имен на номера). Он обращается к потенциально свободному человеку, говоря о его душе и говоря с его душой, ибо "...первейшее из первых условий жизни человека – это другой человек. Отношение к другому человеку, к людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. "Сердце" человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям; то, чего оно стоит, целиком определяется тем, к каким человеческим отношениям человек стремится, какие отношения к людям, к другому человеку он способен устанавливать. Психологический анализ человеческой жизни, направленный на раскрытие отношений человека к другим людям, составляет ядро подлинно жизненной психологии. Здесь вместе с тем область "стыка" психологии с этикой". Он верит (и соответствующим образом действует) в изначальность утверждения, а не отрицания: «Очевидно, что есть нечто, не сводимое к самоотрицанию: «таковы факты любви в собственном смысле, факты не самоотрицания, а самоутверждения. Факты любви суть первичные нравственные факты». Для православного психолога изначален не «психотический симбиоз», не вихрь пустоты, а Закон Любви и Благодати, Закон и Благодать созидания: «Я…не верю в то, чтобы тенденция энтропии царила во Вселенной, пока человек не скажет сам себе, что она царствует и неизбежна. Надо действовать! Надо верить!» Вера в изначальность любви ведет к видении Другого как лица, как собеседника. (Психоанализ извращает это в идеи о «доэдиповых» и «эдиповых» отношениях). Психология верующего в Любовь предлагает: «быть готовым в каждый данный момент предпочесть ноовооткрывающиеся законы мира и самобытные черты и интересы другого ЛИЦА всяким своим интересам и теориям касательно их. Освободиться от своего Двойника –вот необыкновенно трудная, но необходимейшая задача человека». Кажется, что об этом говорит и психоанализ, предлагающий освобождение от «нарцизма» или «болезненного нарцизма» и приобрести «аналитическую функцию». Однако, на самом деле, психоанализ предлагает еще сильнее опереться на Двойника, выстроив свою жизнь на взаимоотношениях с Зеркалом. «Эдиповы» отношения зиждутся именно на самоотражении и, таким образом, на отражении «Другого». Так называемое alter-ego - cуть взлелеянный Двойник. Работа психоанализа построена на болезненно смертоносном молчании, когда человека объективизирует и вынуждают смотреться в зеркало. Это – антитроичность. (И, при этом, поиск подлинного Слова иногда позволяет прийти к нему и во время сеансов «психоанализа», когда человек становится субъектом, ощущает подлинные движения своей свободной души, но, повторюсь, это происходит вопреки методологии психоанализа, соблазняющего свободой. Не даром человек, попавший в сети психоанализа и сказавший: «Наимболее фундаментальной проблемой, по-моему, является противостояние между любовью к жизни (биофилией) и любовью к смерти (некрофилией) не как между двумя параллельными биологическими течениями, а как между альтернативами» (Э.Фромм) стал «черной фигурой психоанализа» согласно мнению адептов этого учения. Преодоление Двойника во многом похоже на прохождение сквозь Тень в юнгианской традиции, но далеко не совпадает с ней). Православный подход, с моей точки зрения, заключается в «ежеминутном бдительном подвиге перед лицом Собеседника», практическом подвиге чувствования Другого и чувствования Мы. (В этой связи показательно, что один очень умный психоаналитик никак не мог понять, что подлинное чувство вины, коренящееся внутри человека, тем не менее возможно только по отношению к Другому, при при-знании Другого, как Вселенной. Показателен и подход «дериватов психоанализа». Гештальт-психологи, например, не могут понять Единства Я, Ты и Мы, отчуждая природу от самой себя (что бы там не писалось об аутентичности), а психологи «гуманистического» толка не могут взять в толк первоначальности Слова о Любви). «Пока человек не освободился еще от своего Двойника, он, собственно, не имеет еще Собеседника, а говорит и бредит сам с собою; и лишь тогда, когда он пробьет скорлупу и поставит центр тяготения на лице Другого, он получает впервые собеседника. Двойник умирает, чтобы дать место Собеседнику. Собеседник же, т.е. лицо другого человека, открывается таким, каким я его заслужил всем моим прошлым и тем, что я есть сейчас». В этом высказывании мы видим уже и практические возможности. Ведь очень часто именно вопрос «КАК?!» ведет к использованию практических и довольно действенных приемов пустоты. Веря в Слово, в душу Другого, мы может пытаться говорить, умирая в нашей слабости и осознавая свою греховность в ее разных проявлениях (начиная с «бревна в своем глазу», т.е. описания того, что в принято называть проекцией). «Факты психоанализа» сами откроются, при откровенном погружении вглубь, и мы сможет по-сути ощутить разницу между истинной речью и речью опосредованной (и понять, что ложного примешал в эти понятия Ж.Лакан). Очень важно, что диалог по Ухтомскому подразумевает изначальное присутствие Собеседника, которого, тем не менее, надо услышать. Взгляните, как раскрывается здесь «альфа и омега» того, что называется «защитными механизмами: «Когда люди осуждают других, то тем только обнаруживают своего же, таящегося в себе Двойника: грязному в мыслях все кажется грязным: завистнику и тайному стяжателю чудятся и другие стяжатели; эгоист, именно потому, что он эгоист, объявляет всех принципиально эгоистами. Везде, где человек осуждает других, он исходит из своего Двойника, и осуждение есть вместе с тем и тайное очень тонкое, и тем более ядовитое самооправдание, т.е. успокоение на себе и на своих точках зрения (доминанта на Двойника) застилает глаза на реальность…» Отсюда результат того, что в психоанализе называется «нарцизмом» или повторимся, «болезненным нарцизмом»: «погруженный исключительно в себя самого, совершенно одинокий, не ожидающий от окружающего ничего, кроме новых мерзостей, постоянно задерганный новыми ожиданиями бедствий, солипсический человек уже сейчас настоящий мученик ада…И некуда ему деваться, в особенности от самого себя! У него разве только тот единственный выход, чтобы, замыкаясь все более и более в самого себя, дойти до горделивого бреда своего величия! Так роковым образом в душе сумасшедшего бред преследования переходит в бред величия! Осудив все и все прокляв, несчастный «единственный» оправдывает только себя самого; и это уже последняя система бзумия…Так вот, это болезненное гораздо ближе к нам, здоровым, чем мы думаем!» (А.Ухтомский»). (Как близко это высказывание к сделанному Э.Эриксоном описанию феномена нарцизма!) В случае же психоанализа дело именно в прилагательном «болезненный». Психоанализ предлагает строить личность именно на нарцизме, только «здоровом». Здесь - «договор с сатаной», мучительное самоубийство, разрыв в живом слове, характеризующий современных адаптированных психоаналитиков-мумий. Одним из примеров является известный теперь в России американский психоаналитик м-р. Стоун. На одной из лекций он привел следующий пример: его пациент увидел сон, во время которого на песке пустыни умирала рыба, выброшенная из садка. Стоун безаппеляционно заявил, что этот сон говорит об «отмирании религиозности пациента в ходе анализа». Тем самым аналитик сразу отверг, по крайней мере, целый пласт самоценной действительности. Автор спросил, не может ли быть такого, чтобы «пациент» получил сигнал о потере связи источником своей энергии, о необходимости поиска новой религиозности. Представитель нового эзотерического учения пустоты заявил, что не понимает, о чем идет речь (или сделал вид, что не понимает). Точно так же психоанализ поступает и в плане отношения к другим. «Не осуждай» говорит психоанализ, ибо «будь равнодушен». В то время как православный мыслитель говорит: «…чтобы не мы не гневались на врагов, но жалели их, оплакивали их и сострадали им…чтобы опала опухоль гнева и утихло воспаление» (И.Златоуст). Конечно, и в идеях Ухтомского много противоречий. Формальная постановка на первое место материального … говорит о недопонимании великим ученым изначальности Слова, но, одновременно, показывает вчувствование Ухтомского в великую идею нашего времени, безусловность Человека в Любви. В Библии говориться, что человек еще сам не знает всей высоты, которую приуготовил для него Бог. Бердяев утверждает, что «пока не спасется последний человек, никто не спасется». Здесь – вера бытие и отвержение изначальности энтропии (а это возможно только в Слове): «Ведь по настоящему человек любит именно от избытка радости и света в сердце!» (А.Ухтомский). В этом – великая сила энергии Любви, о которой говорил святитель Г.Палама. В учении Г.Паламы мы находим представление о божественной энергии.. Палама утверждал первоначальность этой «энергии жизни», способность человека проходить сквозь тлен этого мира, встречаясь с фаворским светом и преображаясь в нем. Он говорил о таинстве внутреннего делания, о таинстве Любви. Нетрудно здесь увидеть, что некоторые их новомодных учений пустоты, в частности теория Мелани Кляйн и т.д. и т.п. (в данной теории упор делается на примате влечения к смерти и его репрезентантах) представляют собой «перевертыши» идей Г. Паламы… Однако, повторюсь, крайне важным для человека является осознание греха. Вера в изначальность Любви и в Целостность подразумевает восприятие греха как чуждого естественному порядку вещей, чуждого душе человека полностью (И. Златоуст) и, значит, необходимость безусловного покаяния. Об огромной важности покаяния говорил и Г. Палама. Речь идет о примирении «небесного и земного», о единстве душ во Христе, а не о компромиссе со смертью..

Как было сказано выше, в плоскости «теорий пустоты», в частности, в наше время, психоанализа, само обращение к феномену бессознательного отсылает нас в область внутреннего умирания. В самом деле, не веря в изначальное Единство (которое, будучи естественным теряется человеком в мире греха) и осознавая определенные факты, психоаналитик говорит себе: «если есть два «я», значит есть непреодолимый разрыв, значит, движение вперед означает, прежде всего, умирание». Факты гипнотических состояний, оговорок, сновидений и их влияния на бодрственную жизнь, потери сознания, описанные Фрейдом как доказательства существования бессознательного служат доказательством существования феномена. Психоаналитик знает, что есть в нас нечто, включенное в нашу душевную реальность и странным образом отчужденную от нее, причем это нечто притягивает нас (многие хотят и боятся войти в гипнотическое состояние (гипноз –ментальное изначилование), когда их прежняя личность исчезает, уступая место, скажем, личности «двух лет». Более того, обращение к материалу собственной психической жизни, логические рассуждения и наблюдение за межличностными отношениями в раннем детстве и т.д., при одновременной отчужденности от сущности Бытия, от истинного Слова, позволяют психоаналитикам, наследникам древних античных мыслителей и египетских заклинателей, предположить особого рода структурированность этого бессознательного, основывающуюся по крайней мере на вытеснении неприемлемых для функционирования общественного механизма желаний (которые психоанализ зачастую путает с побуждениями) и возникновения страха перед подавленными импульсами

И воображаемыми фигурами, их репрезентирующими. Фигурами из прошлого. Грозящими карами. Результирующими в угрозе становящей реальной в мире, где нет настоящей опоры - угрозе кастрации (в том числе и для женщин, для которых, в том случае, если они захвачены системой координат мертвых слов, кастрация означает потерю того, чем они обладают (мужчин, драгоценностей, успехов на карьерной ниве (а в результате – потеря Ребенка (отсюда злая английская поговорка: «Diamonds are girl’s best friends»)). Хотя здесь следует подчеркнуть, что на свет вылезают, пусть и из подполья, но образы других личностей. Отдельных от воспринимающего субъекта, который существует как бы по определению. Это понимание бессознательного соответствует восприятию психического аппарата с позиций эго-психологии (конечно, грубо говоря) взявшей на вооружение структурную модель, но отказавшейся принять идею влечения к смерти, но и не преодолевшей смерть, а вообще отказавшейся иметь дело с глубинными переживаниями и фактами. А, между тем, идея влечения к смерти представляет собой «царскую дорогу» в глубины психики (правда до определенного предела) со «стороны» пустоты. В работе «Неудовлетворенность культурой» Фрейд коснулся вопроса о так называемой «недифференцированной матрице», откуда мы все якобы исходим и которая манит нас обещанием «рая» (под которым Фрейд, как матерый наркоман (кокаинист) подразумевал «море кайфа»), матрице, понятие которой по-своему эксплуатировал Гартманн. Эта «матрица» для психоаналитиков есть ничто иное как «диадическое единство», «симбиоз» младенца и матери. Вернемся к М.Кляйн. Приведем некоторые из базовых положений ее теории: основным мотивом человека с рождения является влечение к смерти, проявляющееся как в слиянии с матерью («растворение»), так и в сепарации («отпадение»). Не в силах отказаться от «материнской груди» и испытывая зависть к ее содержимому, младенец «поглощает» ее, а, значит, и себя (он не отделен от матери). Но «поглотить грудь значит ее лишиться. В результате младенец не может принять репрезентанты собственного влечения к смерти, отторгаться от себя же и проецирует на «внутренние» и «внешние» объекты свои зависть, ненависть, жадность и т.д.. «Плохое» ассоциируется то с «внутренним чужим», то с «плохой грудью». Отсюда возникает тревога преследования. Все это называется «параноидно-шизоидной позицией». Однако постепенно младенец научается идентифицировать и себя, и «мать» с «плохим объектом» («архаическим суперэго»), что позволяет сохранять «хорошую грудь» в себе, сепарироваться от матери и воспринимать себя и ее как отдельных личностей. Но это очень непросто. Примирение с «плохим», необходимость выдерживать боль сепарации и невозможности полностью отделиться (архаическое суперэго (плохие объекты) подавляют жизнь, что идентично «растворению) приводит к переживанию депрессивных чувств. Т.е младенец переходит к «депрессивной» позиции. И если он выдерживает боль, связанную с сепарационной тревогой, то рождается «личность». Итак, психоанализ (под психоанализом мы понимаем современную форму эзотерического учения пустоты) являющийся для многих людей единственным средством обратиться к подлинности, описывая параноидно – шизоидную позицию, говорит о том, что «целостность первичного состояния» оплачивается «тревогой преследования». Ужасом самоуничтожения, проецируемого внутри «единства», т.к., находясь в состоянии слияния с «миром» «младенец» является либо «всем», то есть теряет того, кто может дать ему необходимую соединенность, безопасность, либо «ничем», завидующим «всемогущей груди» и уничтожающим его как «всемогущий», съедая себя же и vice versa. Причем, подчеркнем, психоанализ дает описание «базового», «естественного» с психоаналитической точки зрения состояния, воспринимая реально данную нам сущность Другого, источник всего как «объект». Мысль о единстве сущностей, о бытии в изначальном слове, о возможности любви к ближнему как к самому себе является для психоанализа невозможной. Психоанализ, даже выходя за рамки рассмотрения мира масок (мира эго), создавая, так сказать, квантовую и одновременно релятивистскую физику психики, не может прийти к сути этого мира, но, тем не менее, еще раз повторимся, сталкивается с некоторыми фактами и, кроме того, как «кажется», предоставляет шанс отказаться от лжи мира. Но что психоаналитик находит взамен? «Сущность», основанием которой являются «инроецированно-идентифицированые» «объекты», которые всегда срамятся к самораспаду и отделению к друг от друга, объекты ненавидимые и страстно лелеемые неизвестно кем. Для психоаналитика единственной реальностью является иллюзия, имеющая значение обеспечения существования как такового, когда будучи одним целым с «хорошей грудью» некто бежит от переживания потери мира, жизни, возможной лиши в единстве с Другим – иначе наступит ничто. Однако и без «себя» ничего не будет. Стало быть, пропадает Другой. (Мы, напомним, рассматриваем ситуацию, возникающую в мире кривых зеркал). И тогда поддерживается болезненная (и адаптивная в соответствии с периодом развития) иллюзия, которая и является «первичным эго», первичной обманкой, состояния до вытеснения, иногда называемое «первичным вытеснением», вернее тем, на основании чего происходит первичное вытеснение. Так психоанализ называет возникающую в нашем мире психическую структуру (опять-таки, не видя очевидного у себя под носом, но зато сталкиваясь с психическим фактом греховности и спекулируя на нем). Понятие «параноидно-шизоидной» позиции означат слияние с «будущими другим» и уничтожение их, себя самого, еще нереального в «нечеловеческой реальности» (Лакан Ж.) Причем процесс, согласно психоаналитической теории, идет по принципу «порочного круга», приводя к саморасщеплению, защите от репрезентаций влечения к смерти в себе, выражающихся в фантазмах. Тут полезно остановиться и акцентировать следующее: согласно подлинному психоанализу, изначальная проблематика исходит не из «общества», злостно подавляющего индивидуума, а из самой «изначальной реальности» каждого, которая и создает как «частно-индивидуальные» так и «совместные» «общества», в которые по механизмам обратной связи может «врастать (Винникотт) тот или иной индивид в соответствие со своей внутренней программой, универсальной в «недифференцированной матрице», иллюзорной после «выхода» из нее в иллюзии. Т.е., грубо говоря, психоанализ рассматривает психическую структуру, как некую парадоксальную патрицу «встроенных в себя из себя же («недифференцированного») объектов, выражением которых и является «внешний мир». И в этой позиции, которая вроде как призвана побеждать расщепления, как раз-таки и содержится базовое расщепление (а ведь «если царство разделится в себе…»). Человеческая сущность оказывается «изначально» и «бесповоротно» отрезанной о других сущностей, да вдобавок еще и абсолютно иллюзорной. И работа психоанализа заключается в реверсном «вскрытии» и «упрочении» иллюзий. Но если мы говорим об иллюзии чего, то наверно, только на основе существования этого чего-то. Вспомните «пример с роботом» из начала работы. Здесь уместно привести еще два примера. Первое. Какое-то время назад, я, в определенной ситуации, испытал сильнейшее чувство зависти ( к сожалению, я часто его испытываю). Осознав ситуацию, я должен был сделать выбор. На пути своего развития отказавшись от прямого противопоставления «культуры и инстинкта», психоанализ еще более упрочил это противопоставление, говоря об «объектах» и «влечениях», подразумевая, что человеку якобы свойственно самоуничтожение и уничтожение объектов на пути к становлению адаптивного эго. Поэтому для психоанализа зависть это - смертоносное, но нужное и полезное чувство, без которого никак на «пути к умиранию». В то же время православная психология говорит о том, что зависть – это болезнь, а не творчески перерабатываемое и позитивное, и негативное чувство, возникающая в результате боязливости и страха перед покаянием (прохождением через пустоту). Выбор (единица самосознания) состоял в том, чтобы либо приять зависть как нечто по-сути «мое», интегрируя ее в систему своей личности, модифицируя и направляя на свою пользу в системе координат «мира потребностей», либо решительно признать чуждость себе данного чувства и понять на пути к чему (к нестяжательству, к восприятию Других как уникальных центров бытия) это ядовитое чувство стоит. Психоаналитик усмотрел бы в христанском подходе расщепление, но, не являлось бы это попыткой осуществить как раз таки расщепление? Ведь если некто говорит о том, что человек в своем естественном виде должен переживать противоречащие друг другу чувства (пусть затем и «интегрируемые (например, та же зависть и стремление полностью опереться на объект зависти)), то разве это не расщепление? А ведь с расщеплением вроде бы полагается бороться…на основе расщепления же. (Методология всех видов психоанализа, включая теорию нарциссизма, построена именно на этом). Христианская же психология построена на базовом ощущении целостности человека как сущности, и отсюда следуют все дальнейшие практические (в плане самоанализа) выводы. Существует так называемое противоречие «индивидуума и вида». Данная идея активно эксплуатируется в психоанализе. Но ведь «вид» состоит как раз из «индивидуумов», и существует именно в них! Т.е. смысл существования «вида» заключается именно в бытии конкретных сущностей, которое, в свою очередь, немыслимо без Единства. Парадокс трагической прерывности является не условием, а последствием бытия здесь, тем, что следует преодолеть. Я не верю, что души других людей – фантомы, а не безусловная реальность, вселенские сущности. Представь себе, что ты на лодке в открытом океане с тобой мать (жена, муж, ребенок, ближайший друг). Если ты ее съешь, то выживешь (дождешься лайнера). Ответь, ты допускаешь гипотетическую возможность, что ты скушаешь маму (жену…ребенка…)? Ты скажешь: «Никогда» (естественно) (я пишу не для людоедов). (Хотя, отдельно следует поговорить обискушении, некоторыми психологами называемом Тенью). Итак в наивысшей кризисной для тела ситуации вы, по сути, выбираете (и выберете) материальную смерть, естественно предпочитая ее смерти духовной и вам по-сути чуждо побуждение съесть близкого человека (и в то же время существование побуждения как такового требует глубокой внутренней проработки, но не в режиме «осознать, но осудить» Фрейда, который предложил бы осознать данный импульс именно как своежелание, а непобуждение) . Таким образом, не логично утверждать, что Другой появляется в результате необходимости адаптироваться и соответственно, учитывать интересы «другого». Во-первых, уже в данном выказывании имплицитно подразумевается предсуществование Другого. А, во-вторых, если бы восприятие Другого зиждилось на материальной, «потребностной» выгоде, то в конечном счете, всегда побеждала бы именно эта выгода. Однако это не так. Значит, у нас есть самостоятельная потребность ощущать, переживать Другого. Выше мы говорили, что на этой потребности основывается все наше бытие. (Кстати, скажите, зависит ли действие человека на лодке от уровня его образованности, культурного развития? Вот здесь ответ будет отрицательным. («Матом кроют прокуроры и родные отцы»). Бывает, что неграмотный и матюгающийся деревенский парень не съест мать, а городской денди – с удовольствием. Т.е. противоречие «инстинкты»/»культура» искусственно (так же как и противоречие «параноидно-шизоидной» и депрессивной» личностных организаций). А что не искусственно, так это особенность культуры и особенность инстинктов. Культуры и инстинкты людоедов с Самоа и древних славян, индейцев-атцеков и древних иудеев, деревенской искренней культуры жизни и городской душеразложенческой культуры, личной культуры благородного человека и личной культуры негодяя (либо личной культуры Человека и личной культуры беса). Та или иная культура появляется не «от балды». Отчасти (и только отчасти) здесь находится ответ на вопрос о «неграх и христианстве»).

То же самое относится и к таким практикам как исповедь и сеанс психоанализа. Последний является именно перевернутой исповедью. И во время исповеди, и во время психоанализа, человек полностью открывается, встречаясь с весьма неприятными глубинами своей психики, но в первом случае он остается целостным, субъектом, хотя и перешагивает через пропасть своей слабости, своих иллюзий, своих похотений. А во втором он теряет свою душу, свою человеческую сущность включая в свое «я» абсолютно все, проговаривая от первого лица и то, что ему чуждо (ну не расщепление ли?). Священник полностью принимает человека, прощая ему и любя его, как человек, но осуждая абсолютное зло, и признавая стремление души человека к Свету, в то время как психоаналитик «отзеркаливает» клиента, не воспринимая его как Сущность, но видя его как конгломерат влечений и объектов, принимает все эти элементы, не осуждая абсолютного зла, но, не позволяя клиенту быть цельным, то есть лишая его права на природную этику. Для православного психолога истоком бытия является Святое, в том числе и в душе человека, а в то время как психоаналитик и клиент «не имеют права» считать что-либо святым. Так называемый и считающийся «основой» «профессионального» консультирования «безоценочный» подход в данном свете открывается совсем по-новому.

Итак, психоанализ, как и другие «пустотные» эзотерические учения прежних эпох, опирается на бездуховность общества, предлагая ему суррогат, очень похожий на правду, и от этого становящийся особенно притягательным и действенным.

С точки зрения некоторых видов психоанализа происходит защита от «реализации» влечения к смерти как разрыва без утешения, а именно интеграции в себе «плохого объекта», когда умирают прежние «я» и «мир», и появляется нечто совершенно другое, хотя, как это не печально, сохраняется и ощущение себя. Тут возникает естественный вопрос: «Как это «без утешения»? Разве идентификация с образом целостного себя на основании целостного же образа матери не формируют «адаптивное эго», способное к зрелым, приносящее удовлетворение партнерам по взаимодействию отношениям?» Описанное выше жизненное ощущение (псхический факт) Фрейд и называл «господством принципа наслаждения». Это, с позиции психоанализа, и есть наше более или менее зрелое эго или, можно даже сказать, «я». Эго, согласно психоаналитическим теориям, создается как минимум (если принять гипотезу об изначальном эго вкупе с ид) захвата определенного количества психической энергии или потенциальностей. «Как новый фактор, мы рассматриваем гипотезу Брейера, который считает, что имеются две формы заполнения энергией, причем следует различать одну, свободно текущую и стремящуюся к разрядке, и другую, покоящуюся зарядку психических систем(или их элементов) Мы, может быть , остановимся на предположении, что «связанность» энергии, вливающейся в психический аппарат, заключается в переходе из свободно текущего состояния в состояние покоя»( сб. «Мы и смерть» Спб 1993 стр. 53 далее данная работа цитируется «по умолчанию) Предположительно, это и есть основная функция эго, выполняющего роль «мертвого слоя» живого пузырька, только и становящегося живым ( мы говорим о живом в отделенности от мертвого, начиная с возникновения сознания, которое живо, пока не слилось с живым(органика), выделяя «живое» из «мертвого» и тем самым «создавая» смерть) вследствие возникновения «корки раздражения», вследствие травм. Травм, повторимся, исходящих не столько в соответствии с принципом наслаждения. Однако тут мы сталкиваемся с тем, у чем упоминали: адаптивная смена объекта отнюдь не отменяет вопроса о том, «кто» заменяет, и, кроме того, изначальный принцип «все или ничего,» означает необходимость повторения того, что становится недостижимым в результате энтропии и активизации «плохих объектов», а, значит, потери без утешения, внутренней смерти себя и Другого, что приводит к защитной же депрессивной позиции. А совершается сие, опять-таки согласно психоаналитической методологии, за счет новой иллюзии идентификации с Другим и представления Другого как себя. Это, понятно, только усиливает первичный разрыв, привыкнуть к которому невозможно. «Тогда высшим психическим слоям предстояла бы задача связывать раздражение первичных позывов при достижении ими первичного процесса. Неудача такого связывания вызвала бы нарушение, аналогичное травматическому неврозу: только после свершившегося связывания могло бы беспрепятственно установиться господство принципа налажд6нияч(или его модификация к принципу реальности). Но этому моменту предшествовала бы другая задача психического аппарата, а именно овладеть или связать раздражение и притом не в противоречии с принципом наслаждения, а независимо от него и отчасти без учета последнего. Проявления вынуждения повторения показанные нами в ранней психической жизни ребенка и в переживаниях психоаналитического лечения в высокой степени отличаются от непреодолимым характером, а там, где они находятся в противоречии с принципом наслаждения, характером демоническим»(стр. 56) Возможно, об этом говорил Лакан, имея ввиду «диалектику желания», когда «выталкивая Другого», т.е. идентифицируясь с «Другим» («матерью» или же «репрезентациями влечений», являющимися одновременно «независимыми объектами»), представляя себя в образе «Другого» и присваивая себе право на желание, в то же время «отдавая желание Другому» (опять же «вовне» и «внутри» - «хочу чтоб меня желали»(эта плоскость упоминается как одно из возможных описаний) некто представляет себя в образе Другого, как «до разрыва», так и «после разрыва», что отражает некий психический факт (ведь мы создаем образ себя «даже» (по Лакану) как тела на основании присвоения образа целостности Другого себя, будучи разорванным на куски завистью и бесконечной фрагментацией «в плоскости эго-принципа-наслаждения». То есть, согласно Лакану признавая «желание Другого», но не будучи целостными и не веря в Святое, мы теряем Другого, что означает переживание смерти, потери себя. В рамках душеразложения последующее нахождение себя возможно только при отказе от Другого путем разрушения иллюзии (переноса).. Здесь мы видим, как в концепции и «эдипова комплекса», и «доэдиповых отношений» психоанализ извращает естественную сущность Бытия-в-Слове, при котором рождение сущности означает пусть и болезненное (из за греховной слабости), но направленное на здоровое и гармоничное обретение себя как центра вселенной, воспринимаемого и переживаемого из других Вселенных и из Единой Сущности (можно провести аналогию с голограммой). Троичность взаимоотношений, препятствие на пути к ней раскрыты в психологии бытия, в православной психологии. Однако если Живое Слово не услышано, то на авансцену выступает слово неживое («нежить»), но действенное. Повторим же: согласно психоанализу признание в себе Другого(например отщепляемых деструктивных импульсов по отношению к самому святому на уровне безусловных ощущений вкупе с либидозными компонентами влечения) и изменение образа себя, появление качественно нового образа себя и «первое» (во всех случаях) появление действительно Другого представляет собой присвоение Другого, его убийство, самоубийство, ощущение вины как еще один вариант присвоения и капитуляции(депрессивная позиция) и, «через работу скорби», создание нового эго новой параноидно-шизоидной позиции. Которая качественно не отличается от предыдущих и в то же время является совершенно отличным, в рамках принципа навязчивого повторения, влекущим к попытке «создания нового рая», что увеличивает разрыв и заставляет «крутиться». По мере «развития сознания на основе эго» последнее становится «фабрикой страхов», искаженно символизирующих первородный ужас в бегстве от него. К данному психическому факту относится душеразложенческая концепция «воображаемого» (так называемой функцией которого является появление страха и смягчение ужаса (с помощью «символического»)). И здесь особое значение приобретает поговорка: «Когдакажется, нужно креститься». Вы видите, что христианский взгляд на мир направлен на преодоление иллюзии, и эта интенция заложена в нем как в таковом. Продолжим же рассмотрение «психоаналитической парадигмы»

«Готовность к боязни вместе с гиперзарядкой воспринимающих систем является последней линией защиты от раздражения»( стр.52) И наоборот, отсутствие страхов также есть «суперпараноидность» (к чему еще будет повод вернуться) Страхи, выражающиеся в той или иной форме, всегда скрывают за собой бегство от навязчивого повторения реализации конституирующего действительность символа смерти. Смерть здесь понимается как постоянное переживание сепарации и сепарированности, при потере связи и принудительного ее установления, хотя сепарация (в том виде, в которой ее представляет методология психоанализа) принципиально невозможна. «Другой» тогда постоянно дискретно изменчив, так же как и «противостоящий» ему субъект. укорененный в «эго», которое в свою очередь, отождествляется с выталкиваемым «Другим»? Здесь психоанализ отражает некий факт, связанный с трагической разорванностью жизни без Бога, без веры в Святое, при которой возможным является лишь отрицание неправды, и опора на неправду, т.е. на непризнание святости Другого и собственного бытия. В результате любое состояние вне Целостности еще дальше уводит от переживания Целостности, что ведет к разрушению актуального состояния (в котором, вопреки миру кривых зеркал нечто есть именно благодаря изначальному Единству), возникающему ужасу перед ничто, возвращению к иллюзии и т.д. «Жизнь организмов движется прерывистым темпом: одна группа первичных позывов устремляется вперед, чтобы в возможно кратчайший срок достигнуть конечной цели жизни: другая группа на конечном этапе этого пути устремляется назад, чтобы, начиная с известной точки, проделать путь снова и, тем самым, удлинить его продолжительность…высшее развитие в одном пункте очень часто искупается или уравнивается регрессом в другой»(стр.62) Это же касается и эго, и психической реальности в разорванном, безбожном мире «имения» (having) как таковой. «Бессознательное» (как психический факт) в таком случае «исчезает» и появляется в результате целенаправленной(осознанной и бессознательной) работы сознания по своему же разрушению и созиданию. Данные теоретические выкладки могут казаться отвлеченным философствованием до тех пор, пока в безбожном не начинается процесс психоанализа как терапии или самоанализа именно под «символом смерти»(и любви) или пока внутренне верующий в Любовь человек не осознает необходимость подлинной и истинной встречи с Другим в Слове. Когда же начинается практика погружения в глубины, тогда даже в рамках душеразложения происходит нечто существенное: понятия «хорошего» и «плохого» объектов для человека живущего в расщепленном мире (и, вопреки, обманкам, реальная встреча), приобретают самую что ни на есть полновесную реальность, соприкасаясь с невыразимыми в нашем слове процессами. В случае же принятия веры в Бытие реальной становится осознанная встреча со Словом, со Своей душой, с Другим, с собой. (Во время церковных таинств и таинств общения мужа и жены, друзей, братьев и сестер, во время интимных встреч с подлинно любящим психологом). Действительно, наша реальность определяется системой языковых символов. В случае «мира душеразложения» они позволяют поддерживать существование в режиме той или иной воображаемой опоры (Лакан). Для верующего человека они открывают путь в Вечность, путь к истинному Другому. В психоаналитической же системе координат, создавая каждый раз новую «обманку» (а на самом деле, поддаваясь тому или иному соблазну) человек «действует» как младенец, зафиксированный либо в круге «тревоги преследования» («бревно в своем глазу не видит, а соринку в чужом замечает»), либо в круге «депрессивной тревоги», причем данные круги перекрывают друг друга. (Говоря на языке западной глубинной психологии, можно сказать, что выход из депрессивного состояния приводят как раз к подлинному «депрессивному состоянию», когда Другой становится действительно отделенным и возникает реальная пустота, в то время как ощущение ничтожности и вины подразумевает возможность удовлетворения и всемогущества «в обвинении так называемого «интроецированного объекта» (т.е и себя, и действительно инородной сущности). Для внутреннее верующего в Любовь, но. попавшего в силки душеразложения человека происходит своеобразное движение «крест на крест», когда выход за пределы воображаемой иллюзорной структуры означает возвращение, восприятие ранее подавляемого и (или)отщепляемого), принятие его и отвержение, «сознательное осуждение» и бессознательная реализация, причем одновременно происходит регрессия, уход в еще большую незрелость(или, скорее, «гниение), с которым делается попытка справится и т.д. Психоанализ улавливает данный факт и дает ему свою интерпретацию: «Из разности между найденным и требуемым повторением создается движущий момент, не позволяющий остановиться ни на одной из создавшихся ситуаций…вытесненный первичный порыв никогда не перестает стремиться к своему полному удовлетворению, которое состояло бы в повторении первичного опыта удовлетворения: все замены, выработки реакций недостаточны, чтобы устранить его постоянное напряжение…путь назад к полному удовлетворению, как правило прегражден сопротивлениями, поддерживающими вытеснение и, таким образом, не остается ничего другого как движение в ином, еще свободном направлении развития, правда, без перспективы процесс завершить и достигнуть цели» ( стр. ) «Эротическое» и «танатическое» влечения подразумевают взаимное уничтожение в накладывании друг на друга и реализация их возможна только при условии неудовлетворения (влечение к смерти может быть реализовано только в случае разрыва, ухода, т.е. слияния и, наоборот, эротическое влечение может претендовать на удовлетворение только в том случае, если есть объект вожделения, то есть осуществлен разрыв). Бред? Абсурд? Но очень действенный. Действенный именно потому, что при потере прямой дороги к Целостности, человек тем не менее остается человеком, и, соответственно, как мы уже неоднократно говорили, на смену истинным символам, приходят слова ложные, но касающиеся правды, и поэтому, лишенный истинного со-знания человек оказывается в их практически полной власти (становление собой происходит вопреки обманным символам). (Советские психологи, говоря об общении, об интеракциях и о деятельности, пытались черпать из источника христианской духовности, но в силу ряда причин (например, в силу связи коммунистической символики (в ее первоначально иудейском виде) и психоаналитической доктрины) не могли делать это последовательно. Поэтому их работы, будучи притягательными (как хоть какая-то символика, позволяющая чувствовать бытие и не поддаваться), и вопринимаются (по крайгне мере, мною) как довольно поверхностные. Такая «диалектика субъекта и Другого» подразумевает, что петля стягивается все туже, шагреневая кожа сжимается (кожа, на языке психоанализа – символ «эго»), а внутренний мир становится все «богаче» и «закрытее» при все большем разнообразии переживаний. Фрейд в свое время так описал данные механизмы: «Не следует ли предположить, что…садизм является инстинктом смерти, который, будучи отделен от «я» влиянием нарциссического либидо, может проявляться только на объекте? Тогда он переходит в сексуальную функцию…Однако перевод инстинкта от объекта к «я» принципиально есть ничто иное как поворот от «я» к объекту: мазохизм, поворот инстинкта от собственного «я» был бы тогда возвратом к «я» одной из его ранних фаз, регрессом.»(стр. 74, 75) Это самоопределение при отсутствии себя, отсутствии подлинных чувств и удаление в пустоту. «Можно предположить, что лица, сами не знакомые с анализом, испытывают смутную боязнь пробуждения чего –то , что, по их мнению, лучше бы не просыпалось и, в сущности, страшатся появления этого демонического вынуждения» ( стр.57) И, вновь скажем, в соответствии с психоанализом влечет к сему изнутри ядра человеческой сущности, в то время как вера в Бытие означает, что человек определяет себя в полноте и истинности Жизни-в-Другом, и именно в Троичности, а пустота является следствием греховной боязни перед пустотой, преодолимого самопожертвованием любящего, отдачей себя и смирением осознания своей слабости перед теми или иными побуждениями и желаниями, которые тянут за собой ядро сущности, «ставя» на ее место «слова-паразиты», и именно в этом смысле зло исходит изнутри нас. Вот так в нашем мире происходит борьба между все теми же силами. Психоанализ по своей сути- эзотерическое учение, в очередной раз нашедшее себе выход нашедшее себе выход (в соответствии с системой символики современного мира: «Для нас отправной точкой была не живая материя, а действующие в ней силы и мы признали два вида первичных позывов, влечения, одни ведущие жизнь к смерти, а другие сексуальные первичные позывы, снова и снова стремящиеся к обновлению и этого достигающие. (стр.66)

Проработка в себе фантазмов при анализе на кушетке якобы создает возможность взросления, зрелой идентичности. Однако стоит припомнить о движении «крест на крест», чтобы понять иллюзорность получающейся системы, ее «параноидно-шизоидность» и, соответственно бегство от себя в пустоте и преодоления пустоты. Примером могут служить опухоли Фройда. Ведь каждая «новая взрослость» создается на базе новой иллюзорной платформы, преодолеваемой в ходе «развития». (Современные психоаналитики живут долго, и безболезненно, и, я подозреваю, вообще полуживут, питаясь страхами пациентов). То, о чем здесь говорится частично понятно самим психоаналитикам, и тут мы приходим к психоанализу психоанализа, который может идти разными путями, но, но, тем не менее, все равно не может выйти за пределы психоаналитической методологии. «Кажется, можно заниматься с помощью одного лишь интеллекта любой наукой, кроме психологии…именно благодаря «аффекту» субъект становится сопричастным реальности…бессознательного боится гораздо большее количество людей, чем это можно было бы ожидать…» ( Юнг К.Г. )

Выше было показано, что сам по себе процесс взросления без веры в Святое является отражением саморазрушения в круговой системе одной большой "«психотической"» позиции. В безбожном мире и для безбожного человека «плавное способствование развитию смерти в себе», как исходный философский принцип (уже принимая который мы трансформируем личностную структуру), на основании которого может осуществляться обращение хоть к биоэнергоанализу по Лоуэну, остается нерушимым вместе с исходным принципом пустоты и «необходимости достойного отчаяния». Это, еще и еще раз повторим– базовая установка, объединяющая все ветви психоанализа, будь это «психология самости» Х.Кохута или «школа» Лакана. Суть ее в безжалостном разрушении иллюзий ради создания новой иллюзии.

Итак, мы прояснили причины, по которым методология психоанализа, преставляющая собой «свежое» проявление древних учений пустоты, противоречит первичным фактам бытия, при этом «затрагивает» каждого из нас и препятствует движению к Истине.

Случается, что запертый в мире кривых зеркал и иллюзий человек, еще не пришедший к вере во Христа. задает себе вопрос: за счет чего мы утверждаем, что нас нет? Кто вопрошает? Не является ли «скорбное, но достойное» водружение «я» на место «оно» вариантом бегства от трансценденции, от обращения к Богу, от предвечного Другого, от признания Другого в полной мере как нуминозной силы изначального стремления к бытию? Действительно ли, наше бытие само по себе нелогично, ведь сама по себе логика именно на бытие, в том числе и нашем? Вот суждения человека, который, как я считаю, стремился прийти к Святому: «Реализация самости, логически следующая из признания ее верховенства, ведет к фундаментальному конфликту, к доподлинной подвешенности между двумя противоположностями(напоминающей о распятом Христе, подвешенном между двумя разбойниками) и состоянию приблизительной целостности, лишенной совершенства. Стремиться к «телейосису» в смысле совершенства, не только допустимое, но и просто врожденное свойство человека…», но, «человеческая природа способна на зло в невероятных количествах, и злые дела столь же реальны, сколь и добрые, в той мере и в тех пределах, в каких человеческая психе в состоянии дифференцировать их и выносить суждения» ( стр. 235) .

Но без Веры в Христа никакая вера в Самость не может привети к встрече с подлинным бытием, хотя, с другой стороны, может парадоксальным бразом вести к Свету.

В завершении данной главы очень важно еще раз сказать называемой советских психологов и так называемой советской психологии. В свое время автор очень удивлялся ее воздействию на массы. В чем же сила и слабость данного направления? Мне представляется, что ответ на этот вопрос заключается в двух фактах: а) практически все видные советские психологии «культурно-исторического» направления вышли из «колыбели психоанализа» и б) они жили в России с ее пластом православной культуры. Что касается первого пункта, то, как известно, на первых порах существования большевистского государства психоанализ был его главенствующей идеологией и методологией в области психологии. В Москве был открыт третий в мире институт психоанализа, был создан так называемый «детский психоаналитический садик» для детей партийных вождей и, вообще, т.Троцкий мечтал о повальном психоаналитическом воспитании в России. Г.г. Выготский. Лурия, Блонский и т.д. оставляли ядро Российского психоаналитического общества (эти и другие факты хорошо освещены в книге Эткинда «Эрос невозможного». (Конечно, российский психоанализ нес в себе определенную специфику «рефлекторного» плана с упором на будущую «эго-психологию»). После поражения Троцкого психоанализ в России был переименован в педологию, а с разгромом педологии остались «культурно-историческая» концепция. Однако психоаналитическое ядро осталось. Недаром Выготского так уважают на Западе. Идея «появления символического», т.е. якобы вторичности слова, выраженная Выготский, перекликается с фройдовским «сначала было дело». Ориентация на предметы в контексте взаимодействия тесно связана с объектной психологией и концепциями «выстраивания реальности через переходные объекты». Выготский признавал «психологичность бессознательного», что также позволяло говорить психоаналитической закваске, но идея «зоны ближайшего развития» позволила Льву Семеновичу соприкоснуться с русской культурой, ибо прогрессивность, утверждение, потенциал актуализации, заложенный в бессознательном, давал возможность осветить совершенно новый для психоанализа той поры пласт реальности. В своем роде Выготский действительно был гением. Однако его методология, в конечном счете, построена на неверии в изначальное единство (а не симбиоз, недифференцированность и т.д.) сущностей, на неверии в Изначальное Слово. Поэтому-то ценные для методологии психоанализа замечании Выготского о структуре интеракций и появлении опосредованной речи используются такими видными психоаналитиками как Орбан и Лоренцер. Кроме того, они взяты на вооружения западной «психологией развития», современным вариантом старой российской педологии и наследницей эго-психологии. В России же при подавленности подлинной русской психологии и при угрозе доминирования психоанализа, «культурно-историческая концепция» при ее и кажущейся, и специально «сформированной» поверхностности была принята как своеобразный компромисс, внешне сочетающийся и с русской традицией, и с «передовой наукой». Конечно, одной «культурно-исторической» концепцией дело не ограничивалось. Сущность теории деятельности Леонтьева очень близко совпадает с идеей таинства действия, однако без направленности на факт существования души деятельность оказывается, в конечном счете, мертва, ибо все «земные» ценности по большому счету поддаются редукции до «нуля», т.е. пустоты, безжизненности.Скажем. Леонтьев утверждает: « Мы привыкли думать, что человек представляет собой центр, в котором фокусируются внешние воздействия и из которого расходятся линии его связей, его интеракций с внешним миром, что этот центр, наделенный сознанием, и есть его «я». Дело, однако, обстоит вовсе не так (…). Многообразные деятельности субъекта пересекаются между собой между собой и связываются в узлы объективными, общественными по своей природе отношениями, в которые он необходимо вступает. Эти узлы, их иерархии и образуют тот таинственный «центр личности», который мы называем «я»; иначе говоря, центр этот лежит не в индивиде, не за поверхностью его кожи, а в его бытии» (Леонтьев А.Н.). Данное высказывание очень близко к христианскому подходу. Но что такое «общественные отношения» и «общественность»? Советская психология, «советская» часть которой основана на мракобесии, материализме и язычестве, вместо Бога говорит о социуме, и тем самым не дает подлинно ощутить душу Другого Человека, являющуюся высшей ценностью в Боге. Безликая «общность» советской психологии, это либо «жертва», которую были вынуждены приносить верующие люди, либо рудимент психоаналитической закваски советского иудейства. Не ставя во главу угла ценность каждой души, рождающейся и истинно существующей в Боге, «советский» психолог, в конечном счете, ориентируется на «грамотное» использование другого, низведенного до роли «винтика», исповедует религию материализма, а значит, религию пустоты. Как бы то ни было, концепция Выготского представляет собой «визитную карточку» советской психологии. Психология пустоты (Выготского или Фрейда, не важно) проходит мимо изначального бытия, изначального Слова. Ее «дом» построен на псевдопротиворечии межу «видом» и «индивидом». (Данная идея активно эксплуатируется и в психоанализе.) Но ведь «вид» состоит как раз из «индивидуумов», и существует именно в них! Т.е. смысл существования «вида» заключается именно в бытии конкретных сущностей, которое, в свою очередь, немыслимо без Единства. Парадокс трагической прерывности является не условием, а последствием бытия здесь, тем, что следует преодолеть. Я не верю, что души других людей – фантомы, а не безусловная реальность, вселенские сущности. В это не верят и многие другие люди. «В самой природе младенца … имеются внутренние условия, исходные основы и простейшие условия проявления социальности: он рождается не животным, а человеком, пишет психолог А. В. Брушлинский и добавляет: индивид изначально (а не когда-то потом) является социальным». А затем Брушлинский теоретически перечеркивает сделанные им выводы, заявляя о том, что субъект якобы рождается во время пренатального периода. В чем же качественная разница между рождением в период младенчества и рождением в утробе матери? Если развивать мысли Брушлинского до логического конца, то нужно признать, что субъект (душа, истинное «я») существует уже в момент зачатия! В самом деле, сперматозоид или яйцеклетка не являются носителями субъекта. Это субъект проявляется в том числе в виде материальной сущности! Изначально он просто есть и одновременно является потенциально. В нем есть одно — предощущение себя, как уникальной сущности, которой нужно самопроявляться, и соответственно, предощущение Другого, через которого и для которого происходит самопроявление. А бытие-в-другом и при этом в себе возможно только в Боге и благодаря Ему. Во взрослом же (самосознательном) состоянии мы осознаем другого как уникальную вселенную, как особый центр бытия. Такое высшее знание тоже даруется нам Богом и возможно только в Нем. На этом зиждется и психотерапия, осуществляемая психологом—христианином. С моей точки зрения психолог—христианин может и должен полостью отдавать себя другому человеку, делая это во Христе. Таким образом между психологом и страждущим может возникнуть терапевтическое единство, искажением которого является «рабочий альянс» аналитика и анализанда. Психолог может высвечивать побуждения, мешающие страждущему жить истинной, целостной, трансцендентной жизнью. Он может помочь ему прийти ко Христу, ощутит вечную любовь, проявить себя в Боге и в других. Вновь укажем на то, что ощущение и осознание Живого Слова позволяют личности проходить сквозь различные конфликты, обусловленные нашей греховной слабостью. Ведь «конфликты нижележащие …снимаются, точнее преображаются, ценностным уровнем...» (Братусь Б. С.). Обратившись к душе другого со Словом, открывающим перед человеком новое измерение бытия и соприкасающим его с Вечностью, психолог дает импульс процессу Исцеления. Если психологу удается помочь другому человеку начать жить в Другом и, значит, в Боге, скорее даже в Боге и, значит, в Другом, то этот человек обретает Смысл жизни вообще, и своей собственной жизни, в частности. Более того, обретение деятельностной веры во Христа открывает перед человеком перспективу бесконечности. Психологическое время выпавшего из целостности человека заканчивается лишено связи с истинной трансценденцией. Старея, такой человек лишается будущего, разрушается психологически, ибо верит в свою конечность, ибо, вконечномсчете, служит смерти, ибо существует в обществе потребления и совращения. А в обществе потребления царствует закон энтропии, саморазрушения. Верующий же в Любовь и в душу Другого человек видит перед собой Вечность. Поэтому физическое старение не лишает его будущего, не лишает его перспективы развития. Соответственно, он не деградирует, его переживания не затухают, а, наоборот, дифференцируются и обогащаются. Конечно, одновременно он должен осуществлять внутренний труд покаяния. «Здесь впервые открывается потенциальная эквивалентность человека Миру, что позволяет ему выйти за пределы сколь угодно развитой индивидуальности как таковой и войти в область соборных жизненных смыслов и духовных ценностей как «в свое другое» («Я» — «Ты»). Со—бытие как видимая форма единства со многими другими уходит вовнутрь, становится эзотеричным, приобретая подлинно личный (уникальный, единственный в своем роде) характер: целостность, объемность, глубину и суверенность. Зрелость как всеобщая форма со-бытийности человека и его мира в целом и как предельная ответственность его за этот мир выводит человека за пределы мерного и пограничного в сферу подлинно вселенского и универсального События, о котором апостол Павел мог сказать: «И уже не я живу, но живет во мне Христос!» (В. И. Слободчиков). В сообщении с Богом и с ближним во Христе сокрыт секрет победы над смертью внутри самого человека. И в этом «весь закон и пророки». Об этом по-своему говорил даже К. Г. Юнг, который постулировал существование «религиозной функции» и отмечал, что здоровое развитие человека второй половины жизни немыслимо без личностного нахождения вечного смысла жизни. Еще раз подчеркнем важность покаяния и отвержения абсолютного зла. Абсолютное зло — это равнодушие, восприятие Другого как чужого, как вещи. «Верхом грехопадения является использование человеком другого человека в качестве средства для достижения своей цели» (Шадриков В. Д.). При восприятии другого как вещи нет необходимости видеть в нем особую реальность, центр бытия, вселенную. Есть только необходимость учитывать свойства этой вещи (вновь мы возвращаемся к психоаналитическому зеркалу).

Вообще, доминанта «социума», свойственая марксистской психологии, не позволяет человеку обратиться вглубь себя и любить конкретного Другого, ради Другого, а не ради абстрактного «общества». Психология материализма не может опираться на Слово, как на исходную причину действия. Психоанализ, напротив, предлагает возможность выхода в глубины себя и за пределы себя, но он подменяет Живое Слово словом мертвым, ведь согласно психоаналитической парадигме Другой не является безусловной ценностью. Психоаналитик не верит в изначальную реальность Слова и Бытия, во врожденность личности. Таким образом, он подменяет Бога бессознательным (а не просто учитывает существование бессознательного), а Другого – зеркалом или альтер-эго. Но только в вере в Христа можно обрести истинную встерчу с собой и с другими. С моей точки зрения православному психологу следует, как и в случае с основным психоанализом, брать из советской психологии ценные наблюдения, ценное настроение и использовать лучшее из ее языка для диалога с человеческими душами. Подобно психоанализу советская психология может указывать на некоторые факты, без учета которых стремящемуся к истине человеку не обойтись и «задевать» некоторые явления. Кроме того, есть и еще очень важный момент. Парадоксальная укрепленность в слове, причем в слове интенциональном, позволяет людям, наводящимся в парадигме советской психологии вообще, и в культурно-исторической концепции (хотя бы в некоторой степени позволяющей знать, откуда ты и куда ты идешь) в частности. быть устойчивыми ко многим манипулятивным технологиям (и психоаналитическим, и «новомодным» (НЛП и т.д.)). В свое время автор активно разрабатывал практическую концепцию субъекта, как некой «точки», позволяющей личности быть свободной от тех ли иных обманок и ограничений, позволяющей человеку парадоксальным образом идти к себе и другим, не «прилипая» к какой-либо «плоскости» бытия. Субъект, считал я, поднимается над самим собой, оставаясь в себе, и движется «крест-накрест», принимая (и отвергая) и психоанализ, и православную веру. Очень похожие идеи я обнаружил в книге «Личность в психологии: парадигма субъективности» В. А. Петровского. В. А. Петровский так говорит о мысли: «Мысль— мыслящая себя, и есть трансцедентальное Я. Именно оно ведет в за-пределье, будучи действующей причиной в составе causa sui. Осваиваясь в границах возможного, мысль с необходимостью трансцедентирует их, или, что то же самое, постигая конечность, посягает на то, чтобы с нею покончить». Таким образом, на мысли, по его мнению, основано трансцеднентальное «я», а трансфинитное, безграничное «я», — на безграничночти переживания. Субъект же, «крест на крест» проходящим через «имманентное», «идеальное», «трансцендентное» и «трансфинитное» «я» — это «сама идея я», это — «causa sui», это — одновременно я-в-самом-себе и я-везде. Однако концепция В.А. Петровского не отвечает на вопрос об изначальной причине «я». Получается непоследовательность. Сама по себе понятие «актуальной и капризной бесконечности» не значит чего-либо существенного. От этого понятия пахнет пустотой. Истинным субъектом можно стать, лишь будучи укорененным в Любви и стремясь ко Христу (даже бессознательно). С моей точки зрения концепция свободной причинности представляет собой самое важное достижение советской психологии Если бы В.А.. Петровский говорил не о мысли, а о Слове, если бы он не упирал на понятие «переживания», а Слово Любовь, то его мировоззрение приобрело бы стройный вид. Тем не менее, это мировоззрение нужно учитывать и понимать. Однако учитывать не означает следовать. Следовать нужно общей парадигме христианской веры, используя речь православных (по духу) религиозных психологов и философов.

Итак, мы прояснили методологию нашего исследования, которая зиждется на основах православной веры и трудах русских философов и психологов, а также подразумевает использование психоаналитической парадигмы в качестве как материала для анализа, так и резервуара для некоторых ценных фактов.

Обратимся же теперь уже непосредственно к анализу игр подростков. Предложенные же теоретические рассуждения могут служить подспорьем для встречи внутри себя внутри «себя» с тем того потенциальным и испытываемым постоянно опытом за, которым может стоять за проникновение в некоторые обуславливающие исследованных игр.

Описание игр:

1. «Усыпление» – очень распространенная среди подростков среднего школьного возраста игра, заключающаяся в том, что один из игроков, заходя сзади, зажимает другому горло ладонями(в районе сонной артерии) на несколько секунд, после чего усыпляемый падает и бьется в конвульсиях, переживая состояние, близкое к клинической смерти. Усыпляемый перед процедурой садится на корточки и глубоко дышит. Через некоторое время усыпленный приходит в себя. Усыпляющий же и, как правило, зрители наблюдают за ним в это время, выслушивая затем рассказ о том, что видел усыпленный. Иногда усыпленные рассказывают о ярких видениях, иногда они ничего не помнят. Бывает, что усыпление осуществляется посредством надавливания на грудь и, соответственно, остановки дыхания таким образом.

2. «Пиковая Дама». Игра распространена среди подростков младшего и среднего школьного возраста. Суть ее заключается в следующем. Вызывается некое страшное и всемогущее существо женского рода, обладающее ужасной черной силой и, одновременно притягательное. Ее вызывают просто так и для помощи в каких то делах .Если Даму вызывают вместе, нужно садиться в круг, выход за который грозит скорой смертью. Можно вызывать Даму с помощью зеркала, на котором нарисована неоконченная лестница. В случае совершения ошибки, Дама может придти ночью и задушить всех членов семьи, обернувшись черным пятном. Ассоциации: баба-яга, ведьма, Снежная Королева.

«Вот и сбывается, все, что пророчится

Уходит поезд в небеса, счастливый путь!

Ах, как нам хочется, как всем нам хочется

Не умереть, а именно уснуть»

В.С.Высоцкий

«Если царство разделится в самом себе,

не может устоять царство то, если дом

разделится сам в себе, не сможет устоять дом тот»

Евангелие от Матфея