3.Общетеоретическая часть: критика основ российского Гражданского права

Основной недостаток российского гражданского права — его привязанность к ошибочной концепции разделения права на частное и публичное. В наших условиях это не ведёт ни к чему хорошему, закрепляя веками сложившееся в России вредное представление о «центральной власти» как о некоем «богом данном» властителе, не зависящем ни от каких законов и вольном ставить любые эксперименты над «своими подданными». Я предпочитаю такой правопорядок, когда у государства нет никаких, не связанных с благополучием Общества интересов, и оно, государство, заинтересовано только в повышении собственной эффективности в качестве подсистемы управления Обществом — системы координации и оптимизации взаимодействия всех остальных подсистем Общества (см.[1]). А это возможно только в рамках единого права, в котором государство и индивид во всём равны перед единым законом, — то есть являются равнозначными субъектами права.

Но даже оставаясь в рамках критикуемой концепции, невозможно провести какую-то чёткую и обоснованную черту между публичным и частным правом. Об этом свидетельствует и Гражданский кодекс РФ, видимо, по необходимости включающий не только параграф 4 главы 4 «Государственные и муниципальные унитарные предприятия», но и специальную главу 5 «Участие Российской Федерации, субъектов Российской Федерации, муниципальных образований в отношениях, регулируемых гражданским законодательством». С другой стороны, нельзя не обратить внимания на соображения крупнейшего российского цивилиста И.А.Покровского [20]: «С другой стороны, можно легко представить себе всю область экономических отношений, область, которая является в настоящее время областью частного права, по преимуществу централизованной, т.е. перестроенной по началам права публичного: заведывание всем производством и распределением находится в руках центральной власти, деятельность каждого отдельного индивида определяется по началам трудовой повинности. Даже область семейственных отношений мы можем представить себе организованной по началам публичного права. Вообразим, что какое-нибудь государство, задавшись целью количественного или качественного улучшения прироста населения, пришло к мысли организовать и эту область отношений по принципу государственной повинности: все мужчины, находящиеся в известном возрасте и обладающие нормальным здоровьем должны вступать в брак и притом с женщинами, указанными им соответствующей властью». (Не ясно: считать ли таких женщин — публичными? Лучше — унять само слово).

Понятно, что ничего подобного позволять государству нельзя.

Следовательно, деление права на частное и публичное — в принципе весьма условная и малообоснованная операция. Как справедливо заметил классик, «Досадно то, что результат от точки зрения зависит!».

Популярное ещё со времён древнего Рима обоснование деления права на две части типа «публичное право имеет в виду интересы государства, а частное — индивида» несостоятельно по многим основаниям. Прежде всего, в нормально организованном Обществе государство только для того и существует, чтобы охранять интересы индивида, соответственно основные интересы государства именно в этом и состоят. В плохо организованном Обществе государство может, конечно, оседлать народ и выдавать за интересы государства шкурные устремления ограниченных групп — плутократов, чиновников, «силовиков». Но трудно отрицать, что в плохо организованном Обществе и Право плохо организовано.

Ссылка на различие в способах регулирования нам представляется тоже несостоятельной. Конечно, если намеренно или по недомыслию синкретично смешивать государство с Обществом, можно легко уклониться в область ошибочных представлений о существе Права и законодательства, о роли и месте государства в Обществе. Неразделение государства и Общества в системном плане способно подтолкнуть человека к идее, что «В одних областях отношения регулируются исключительно велениями, исходящими от одного единственного центра, каковым является государственная власть. Эта последняя своими нормами указывает каждому отдельному лицу его юридическое место, его права и обязанности по отношению к целому государственному организму и по отношению к другим отдельным лицам…Поэтому исходящие от государственной власти нормы имеют здесь безусловный, принудительный характер…Вот этот-то приём юридической централизации и составляет основную сущность публичного права.

К совершенно иному приёму прибегает право в тех областях, которые причисляются к сфере права частного или гражданского. Здесь государственная власть принципиально воздерживается от непосредственного и властного регулирования отношений; здесь она не ставит себя мысленно в положение единственного определяющего центра, а напротив, предоставляет такое регулирование множеству иных маленьких центров, которые мыслятся как некоторые самостоятельные единицы, как субъекты прав». [20].

При всём уважении к авторитету столь признанного цивилиста как И.А.Покровский, здесь я решительно не могу с ним согласиться по следующим основаниям. Обратите внимание на выделенную красным строку в его рассуждении. Почему у него не возник вопрос: а самому государству — кто укажет ему его юридическое место? Если оставаться на (нелепой, на наш взгляд) позиции, что этого не может никто, что только само государство и может определять своё место в Обществе (а то и над ним), — только при подобных допущениях можно увидеть какой-то системно-логически значимый смысл в рассуждении из [20].

Но кто доказал, что описанные в цитате подходы являются единственными? Тем более единственно правильными. На наш взгляд, всё обстоит диаметрально противоположным образом.

Даже в весьма несовершенной Конституции РФ статья 3 гласит: «1.Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ. 2.Народ осуществляет свою власть непосредственно,». Следовательно, даже при сегодняшних понятиях об основах конституционного строя, народ — единственный носитель неограниченной легитимной власти в Обществе. Вряд ли у кого достанет духу не согласиться с мнением, что государство — часть народа. По всем законам — божеским, человеческим, информациологическим и системно-логическим — часть не может быть больше целого, часть не может делегировать власть целому. Только строго наооборот. Проще говоря, государство — любое, даже самое авторитарное, — обладает только ограниченной, делегированной ему народом (сиречь, Обществом) властью. Следовательно, Общество и должно предписывать государству нормы поведения, в том числе и методы регулирования отношений. Полагаю, ни один здравомыслящий человек не посмеет с этим не согласиться.

Но дальше начинается путаница: где Общество, где государство? Особенно, когда речь заходит о так называемом «гражданском обществе». Словарь современных понятий и терминов полагает, что «г. общество — совокупность внегосударственных общественных отношений и институтов, выражающих разнообразные интересы и потребности членов общества». При этом под словом «общество» он понимает разное: «1) совокупность исторически сложившихся форм совм. деят-ти; тип социальной системы с определёнными отношениями собственности и пр-ва мат.благ; 2) круг, сообщество людей, объединённых общностью положения, происхождения, интересов, традиций и пр.; 3) объединение людей, связанных общностью профессии, интересов и т.п.». Совершенно очевидно, что словарь ограничивается исключительно литературными (практически бытовыми) значениями определяемого понятия.

Ни [2], ни [3] даже понятия такого — гражданское общество — ни разу не упоминают. Не упоминает о нём и [12]. О ГК и говорить нечего — в нём тем более полная глухота по поводу гражданского общества. Сегодняшние политики в последнее время усвоили манеру много рассуждать о ГО, но понимают они при этом всё тот же «сухой остаток от вычитания государства из Общества». Синкретичное перепутывание государства и Общества, представление государства как некоей «политической организации общества», как «нации», страны и народа в целом — все эти традиционные заблуждения и позволяют спекулировать, выдавая пресловутые «государственные интересы» за интересы народа, и утверждать, что якобы всё, не принадлежащее конкретным лицам, автоматически принадлежит государству. Только в прокрустовом ложе такой «доктрины» можно рассуждать о праве государства на «абсолютные веления» и о разделении Права на публичное и частное.

Детально разработанная теория Гражданского Общества приведена в [1]. Напомним некоторые моменты из названной работы.

Как известно, гипотез о происхождении государства не меньше, чем концепций Культуры. (Что само по себе говорит о явном неблагополучии в данной области науки). Однако бесспорно одно: только системный подход даёт удовлетворительные ответы там, где все иные подходы никаких членораздельных ответов выдать не в состоянии. Исходя из этого бесспорного положения, посмотрим на историю государства с системных позиций. Структурная схема Общества представлена на рис.2.

Государство есть подсистема Общества, которой последнее поручает управление собой на определённых (установленных Обществом) условиях. Резонно предположить, что государство и возникло именно тогда, когда Общество ощутило явную потребность в координации всех своих подсистем, в организации информационных и вещественных потоков, необходимых для оптимизации взаимодействия всех компонентов Общества. Это и составляет предназначение государства, именно в этом его суть. Всё остальное, как минимум, второстепенно. Когда говорят, что «государство — политическая организация общества», забывают, что Обществу на деле вовсе не нужны никакие политики, нужны добросовестные и умелые управленцы, способные минимизировать общие потери, неизбежно связанные с управлением столь сложной системой как Общество. Политика — всего лишь способ навязать Обществу в качестве управленца именно себя, любыми способами отпихнув (в самом буквальном значении слова) от кормила всех возможных конкурентов в борьбе за власть. Для подавляющего большинства политиков эта борьба становится самодовлеющей, власть — единственной целью, а кормило превращается в кормушку.

В интересах Общества найти и узаконить внеполитические методы формирования собственной подсистемы управления — государства. И уж конечно надо полностью исключить любые возможности лоббирования чьих-то частных интересов в каких бы то ни было органах управления Обществом. В них должны трудиться только высокообразованные профессионалы, способные осознать важность для всех оптимизации критериев эффективности надсистемы — Общества — ценой пресечения «проклятия субоптимизации», в процессе борьбы всех против всех, при безудержном стремлении максимизировать собственную платёжеспособность за счет снижения удельной платёжеспособности всех остальных. И этих профессионалов надо отбирать так же тщательно и по объективным критериям, как отбирают лётчиков и космонавтов. Ибо выбор политическими методами с удручающим постоянством приводит к власти далеко не самых лучших представителей человечества. (Если кому-то мало России, довольно взглянуть на сегодняшнюю Америку). Не случайно ещё в 1938 г. знаменитый Бернард Шоу заметил: «Двуногое животное, занятое политикой, не выдерживает звания человека. Сотворившие его силы обязаны создать что-нибудь более совершенное».

Никита Николаевич Моисеев в своё время описал наглядную модель рассматриваемой ситуации: экипаж утонувшего корабля в одной лодке. Существует единственная общая стратегия, максимизирующая вероятность доплыть до берега всем вместе (следовательно, и каждому в отдельности), исключающая борьбу интересов в порядке рыночной конкуренции. Как только кто-то из экипажа предпочтёт совместным усилиям поедание ослабевших соседей —этот несчастный сразу же снижает вероятность для себя лично добраться до берега.

К сожалению, сегодня превалируют рыночно-политические настроения и рыночная же манера взаимодействия всех подсистем Общества. При этом роль государства становится в основном отрицательной. В кибернетике существует один неприятный закон: если подсистема управления сама себя оценивает по своим «внутренним» критериям эффективности, никак не связанным с эффективностью управляемой системы, — в этой ситуации неизбежно реализуется наиболее удобный для управляющей подсистемы закон управления: полная дестабилизация управляемой системы. Всё больше признаков, что в сегодняшней России сложилась именно такая ситуация.

Достойно сожаления, что ясные системно-логические подходы к анализу соотношения таких важнейших понятий, как Общество и государство, не находят места в учебниках, где всё еще предпочитают старые привычные «осторожно-многоаспектные» (хотя и весьма непоследовательные в смысле развития мысли) «исторические» рассуждения. Например, В.М. Корельский в учебнике «Теория государства и права» [18] пишет: «Соотношение общества и государства. Общество и государство, их отношения — кардинальная для науки теории государства и права проблема, которая, несмотря на её несомненную важность и актуальность, изучена слабо. Долгое время научная мысль вообще не делала различий между обществом и государством. Лишь с наступлением буржуазной эпохи учёные стали (хотя сначала только терминологически) разделять политическое государство и общество, гражданское общество и правовое государство, рассматривать некоторые аспекты их взаимодействия. Марксизм трактует соотношение общества и государства главным образом под углом зрения учения о базисе и надстройке.

Общество возникло задолго до государства и длительное время обходилось без него. Объективная потребность в государстве появилась по мере усложнения внутреннего строения общества (социального расслоения), обострения в нём противоречий из-за несовпадения интересов социальных групп и увеличения числа антиобщественных элементов. Следовательно, государство пришло на смену отживающей свой век родовой организации как новая форма организации изменившегося и усложнившегося общества. Процесс возникновения государства был, по-видимому, полусознательным, полустихийным.

Весь опыт мировой истории доказывает, что обществу со сложной структурой, раздираемому противоречиями, имманентна (внутренне присуща) государственная организация. В противном случае ему неизбежно грозит саморазрушение. Значит, государство есть организационная форма структурно сложного общества, которое здесь выступает как государственно-организованное.

Государство — социальный институт всего общества, оно выполняет многие функции, обеспечивающие жизнедеятельность последнего. Его основное назначение заключается в управлении социальными делами, в обеспечении порядка и общественной безопасности. Государство противостоит антисоциальным, разрушительным силам, а потому само должно быть мощной организованной силой, иметь аппарат (механизм) управления и принуждения. Иначе говоря, по своей глубинной сути государство — явление общесоциальное и конструктивное, чем и обусловлена его великая жизнеспособность. Политическим и классовым оно становится постепенно, по мере развития в обществе классов, антагонистических отношений. С расколом общества на классы, с возникновением классовых антагонизмов экономически господствующий класс подчиняет себе государство. Но и в этих условиях оно выполняет в определённой мере конструктивно-социальные функции.

С появлением государства начинается сложная и противоречивая история его взаимодействия с обществом. Как форма организации общества и управляющая система, государство выполняет функции в интересах всего общества, разрешает возникающие в нём противоречия, преодолевает кризисные ситуации. Вместе с тем иногда оно может играть и деструктивную роль — возвышаться над обществом, огосударствлять его, т. е. проникать во все общественные сферы, сковывать их, ослаблять и разрушать общественный организм. Но в общем и целом государство движется вместе с обществом вперёд, постепенно становится более современным и цивилизованным, сохраняя при этом относительную самостоятельность по отношению к обществу.

Именно в диалектическом единстве определяющего влияния общества на государство и относительной самостоятельности последнего заключена суть противоречивого их взаимодействия, имеющего принципиальное методологическое значение. Причём степень такой самостоятельности государства в силу разных причин может колебаться от минимальной до чрезмерной. Необходимая и разумная мера её предопределяется в конечном счёте объективными потребностями каждого исторически конкретного общества».

Эта длинная цитата оставляет неоднозначное впечатление. С одной стороны, она содержит несколько абсолютно верных утверждений, но с другой, — изобилует внутренними логико-системными противоречиями. Нельзя не согласиться с утверждением, что отношения общества и государства — кардинальная проблема. Но почему только для «науки теории государства и права»? На самом деле это главная проблема правоведения вообще — как предельно общей теории права, так и любой её подсистемы (в строгом соответствии с Теоремой Гёделя, см [1]). В том числе и для теории гражданского права.

И почему В.М. Корельский не делает из собственных рассуждений логически из них вытекающий конечный вывод о том, что «теория государства» — всего лишь подраздел общей теории права? Что давно назрела необходимость в университетских курсах «теории государства и права» как минимум переставить местами понятия «право» и «государство»? (Что, к слову, уже и делается иногда).

Многие последующие рассуждения Корельского (правильные с позиций системоанализа) категорически исключают допустимость такого словосочетания как «политическое государство». Остаётся предположить, что в устах автора цитаты это просто дань привычке, дань устоявшимся профессиональным штампам, произносимым без участия левого полушария.

Совершенно справедливо утверждение, что Общество возникло задолго до государства и длительное время обходилось без него. Системный подход предписывает сделать из этого однозначный вывод: Общество породило государство — когда в последнем возникла осознанная Обществом потребность. Следовательно, Общество не только «первороднее» государства, но и выше его в иерархической структуре систем обеспечения человеческой жизнедеятельности. Отсюда — неизбежный конечный шаг: признание государства подсистемой Общества.

Ибо две взаимосвязанных прямыми и обратными связями (о чём вспоминает и сам Корельский) системы всегда находятся в иерархическом соподчинении. При этом система, возникшая раньше, большая по объёму и важности для общих элементов систем, всегда будет надсистемой, а другая система — с железной необходимостью —подсистемой первой системы. И разве кто-либо посмеет оспорить, что государство возникло не только позже Общества и никоим образом не иначе, как только из его «недр», но и что Общество безусловно больше и важнее для людей, чем государство. Ведь обходилось же Общество без государства «длительное время» — по заявлению самого Корельского.

Но для конечного логически бесспорного вывода автору цитаты чего-то не хватает. Быть может, всё той же самой пресловутой «политической воли»? Или ему (как и всем иным авторам учебников) довлеет привычка к округло-осторожненьким, с «приседаниями», рассуждениям «исторического», а не системно-логического толка?

Нельзя не возразить автору цитаты и по некоторым чисто формально-логическим соображениям. Например, «Значит, государство есть организационная форма структурно сложного общества». Никакой вещественный объект не может считаться «формой» чего бы то ни было. Форма (наряду с содержанием) —характеристика объекта. Никакой объект не может быть «формой» другого объекта.

Согласно законам системоанализа, два объекта могут соотноситься только в трёх конфигурациях:

• Как равнорядовые, равноуровневые подсистемы некой системы

• Как система и её собственная подсистема

• Как система и её метасистема.

Выше было однозначно доказано, что государство — подсистема Общества. Писать о подсистеме как о «форме» системы ошибочно не только системно-логически, — это нелепо даже чисто лингвистически.

Не совсем оправдано утверждение автора цитаты «Государство противостоит антисоциальным, разрушительным силам». «Должно противостоять» — это было бы логически верно. Ибо несколькими строчками ниже автор противоречит сам себе: «Вместе с тем иногда оно может играть и деструктивную роль — возвышаться над обществом,…ослаблять и разрушать общественный организм».

Трудно согласиться с цитатой и в этой части: «государство …постепенно становится более современным и цивилизованным». Почему, собственно, постепенно? Разве это нужно Обществу — терпеть, пока его собственное государство постепенно соизволит стать «более цивилизованным»? Что это за мистика такая? Почему бы Обществу просто не предписать государству (законодательно — исходя из отработанного наукой Права) с завтрашнего дня стать настолько современным и цивилизованным, насколько это необходимо современному Обществу?

Ниже г-н Корельский пишет: «Существуют ли пределы самостоятельности государства по отношению к обществу? Такие пределы есть, но они тоже относительны, подвижны и оценочны». Вопрос — кому это нужно? Государству? — вероятно. Но разве интересы государства не ниже по приоритетности, чем интересы Общества? Без сомнения, ниже. Пределы «самостоятельности» государства на деле определены совершенно точно: это пределы самостоятельности подсистемы по отношению к своей надсистеме. Иначе говоря, критерии эффективности государства должны быть частными производными от критериев эффективности Общества, цели государства не смеют противоречить целям Общества, пресловутая «государственная безопасность» может приноситься в жертву безопасности Общества.

Поскольку государство — слуга народа, вполне уместно применить к нему знаменитые законы роботехники Айзека Азимова. Вот эти законы:

Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием способствовать причинению ему вреда;

Робот подчиняется всем командам человека, если они не противоречат первому закону;

Робот заботится о собственной безопасности, если это не противоречит первому и второму законам.

Смею заметить: «стиль А. Азимова» — это именно то, чего так остро не хватает сегодняшним законам Российской Федерации — начиная с Конституции РФ. (Впрочем, и законам многих других стран).

Следует, на наш взгляд, решительно высказаться и против распространённого сегодня толкования столь важных понятий как «гражданское общество» и «правовое государство». Во всех (доступных мне сегодня) источниках гражданское общество (в конечном итоге непоследовательных и, как правило, маловразумительных рассуждений) толкуется как некий «сухой остаток» — за вычетом из Общества государства. Правовое государство толкуется как такое, которое соблюдает законы. (Что особенно «приятно», если вспомнить, что в рамках подобных концепций эти законы само государство и пишет исключительно по собственным понятиям).

Ещё раз обратимся к цитате из г-на Корельского: «Отмеченное касается прежде всего гражданского общества и правового государства. Гражданское общество как система социальных, социально-экономических, социально-политических объединений граждан (институтов, структур), действующих на началах самоуправления, и правовое государство, где государственная власть функционирует на правовых началах, в рамках закона, логически и сущностно связаны между собой».

Сначала несколько предварительных замечаний формального характера. Во-первых, несколько удивляет утверждение автора, что «объединения граждан» якобы функционируют не на правовых началах. Неважно, что автор цитаты «имел в виду» — важно, что у него получилось. Мы ведь проводим не что-нибудь, а именно системно-логический анализ. Во-вторых, не так уж просто сразу понять, что именно «связаны между собой». Юристу необходимо заботиться о строгости и ясности фразы. И наконец, как понимать это «логически и сущностно». Противопоставление здесь вряд ли корректно: ведь если формальная логика действительно не учитывает содержание высказываний, то диалектическая логика как раз и озабочена более всего именно сущностью изучаемых ею объектов.

Но главная ошибка в рассмотренной цитате — непонимание сути системных связей. «Связаны между собой» — это ещё не научный язык: следует показать, как связаны. Одно есть непременно подсистема другого. Безусловно, правовое государство есть подсистема Гражданского Общества — ведь нами уже доказано (см. выше и [1]), что государство вообще не может быть ничем иным, как только подсистемой Общества.

Обратим внимание ещё на одну цитату из [18]: «С относительной самостоятельностью сопряжено воздействие государства на общество. В этом воздействии ведущая роль, несомненно, принадлежит обществу, которое выступает социально экономической основой государства, определяющей его природу, могущество и возможности». В рамках предложенной нами концепции Общество вовсе не какая-то неопределённая «основа» государства — поскольку является совершенно определённой метасистемой государства. Со всеми вытекающими из этого структурными и функциональными последствиями (см. выше).

Ещё цитата : «Воздействие общества на государство принято считать прямой связью, а воздействие государства на общество — обратной». В этой короткой цитате две системно-логических ошибки. Прямая связь та, по которой от системы управления к управляемым элементам поступают управляющие сигналы («команды»), обеспечивающие гомеостазис управляемой системы или её переход из одних состояний в другие. По обратным связям от управляемых элементов поступают сведения («доклады») подсистеме управления о результатах выполнения её ранее поступивших команд. По этим сведениям («информации») подсистема управления корректирует свои последующие команды. При отсутствии отрицательных обратных связей — противодействующих по определённым алгоритмам поступающим командам управления, — вся управляемая система (метасистема по отношению к подсистеме управления) идёт вразнос — вплоть до разрушения и полного прекращения функционирования.

Таким образом, в цитате показано полное непонимание сути прямых и обратных связей. Уж если говорить о воздействии общества на государство и о воздействии государства на общество, то в обоих случаях имеет место пара связей: прямая связь и обратная связь. Государство — в рамках установленных для него Обществом полномочий — осуществляет оперативное управление Обществом. В стратегическом плане — через науку — Общество управляет государством: устанавливает его оптимальную структуру, допустимые методы управления, круг обязанностей и соответствующих полномочий, запреты и ограничения; средства, выделенные на решение установленных задач.

Это и есть вторая ошибка автора цитаты. Ещё раз приходится убедиться в слабости системно-логических познаний сегодняшних российских юристов. (Возражения типа «Но это ведь всего лишь авторы учёбников» всерьёз принять нельзя. Ибо учебники должны как раз писаться лучшими из лучших — исходя из принципа, что каждый учёный должен позаботиться о смене, то есть обязан трудиться и на педагогической ниве; а те, кто учит, должны это делать на собственных разработках, на накопленном «собственным горбом» научном опыте, а не тиражировать затёртые чужие банальности).

Сделаем ещё одно замечание о соотношении сфер компетенции государства и Общества.

М.Н. Марченко в [19] пишет: «Проблема соотношения права и закона существовала всегда, с древнейших времён, с тех пор, как появилось право. Рассматривалась эта проблема множество раз как в рамках зарубежного, так и отечественного права. Последние, весьма острые и в такой же мере бесплодные по своим результатам споры в нашей стране приходились на 60-е — 80-е годы. Каждая из спорящих сторон приводила свои собственные, на её взгляд самые убедительные аргументы, стремилась склонить на свои позиции как можно большее число последователей, однако, в практическом плане всё оставалось без изменений.

Актуальность проблемы соотношения права и закона сохраняется и поныне. Более того, она не только сохраняется, но периодически, особенно в переходные, сопровождаемые усилением социальной напряжённости в обществе, периоды, значительно обостряется. Причина этого усиления внимания заключается в том, что эта, на первый взгляд сугубо «кабинетная», академическая проблема имеет не только и даже не столько теоретическое, сколько прикладное, практическое значение.

Разумеется, эта значимость обусловлена прежде всего характером и особенностями самой проблемы, суть которой кратко сводится к тому, что не все нормативные акты — законы исходят (издаются или санкционируются) от государства и являются правовыми законами.

Существуют законы, соответствующие правовым критериям, которые следует, с точки зрения авторов — сторонников данных суждений — считать правовыми. Здесь право и закон совпадают. Но есть и такие законы, которые не отвечают правовым критериям, и, следовательно, с правом не совпадают.

Нетрудно заметить, что в данном случае, в разрешении проблемы соотношения права и закона, как и в случаях решения вопроса о соотношении государства и права, сталкиваются два различных взгляда и подхода. Один из них сориентирован на то, что государство является единственным и исключительным источником права, что всё то, о чём говорит государство через свои законы — это и есть право.

Другой же взгляд или подход к разрешению проблемы соотношения государства и права, а вместе с тем — права и закона основывается совершенно на других постулатах. А именно на том, что право как регулятор общественных отношений считается «по меньшей мере относительно независимым от государства и закона или даже предшествующим закону, например, в качестве надисторичного естественного права или в качестве права общественного, социально-исторически обусловленного, распадающегося в объективных общественных отношениях» (В.А. Четвернин. Демократическое конституционное государство: введение в теорию. М., 1933).

В данном случае, как нетрудно понять, мы имеем дело с совершенно иным правопониманием и с иным представлением о соотношении государства и права, а также — права и закона. Государство и право признаются не только относительно самостоятельными друг по отношению к другу институтами, но и в равной мере производными от объективных отношений и условий, складывающихся в пределах гражданского общества.

Право при этом определяется не иначе, как форма выражения свободы в общественных отношениях, как мера этой свободы, форма бытия свободы, «формальная свобода». В развёрнутом виде оно представляется как «претендующий на всеобщность и общеобязательность социальный институт нормативного регулирования общественных отношений в целях разумного устройства человеческого общежития путём определения меры свободы, прав и обязанностей и представляющий собой воплощение в обычаях, традициях, прецедентах, решениях референдумов, канонических, корпоративных, государственных и международных нормах правового идеала, основанного на принципах добра, справедливости и гуманизма и сохранения окружающей среды» (С.А. Емельянов. Право: определение понятия. М., 1992).

Что же касается государства, то оно при таком правопонимании не только не рассматривается в качестве творца или источника права, но, наоборот, само представляется повсеместно связанным, или, по крайней мере, значительно ограниченным в своих действиях правом. Оно представляется в качестве института, который не столько устанавливает, сколько формулирует или выводит право, благодаря законотворческой деятельности, из объективно существующей экономической, социально-политической и иной действительности.

Государство представляется исключительным творцом и источником законов, но, отнюдь, не права. Оно монополизирует законотворческую, но вовсе не правотворческую деятельность, ибо законотворчество и правотворчество, а вместе с тем, закон как результат процесса законотворчества и право как продукт процесса правотворчества, согласно развиваемым при таком подходе воззрениям, отнюдь не всегда совпадают.

Каков же критерий «правовых законов»? Какие законы можно рассматривать как совпадающие с правом, а какие нельзя? Наконец, какие существуют объективные основания для отнесения одних законов к разряду правовых, а других — к разряду неправовых? Что делает одни законы правовыми, а другие — неправовыми?

Эти и другие им подобные вопросы издавна занимали внимание отечественных и зарубежных юристов и философов. Однако удовлетворительного ответа на них до сих пор не было найдено. Учёными-юристами и философами предлагались различные основания — для разграничения права и закона, правовых законов и неправовых, но все они вызывали и вызывают лишь дальнейшие вопросы и дискуссии.

Ещё в конце 19 — начале 20 веков в отечественной и зарубежной литературе в качестве такого критерия предлагалось, например, считать «общую волю», то есть волю всего общества, нации или народа. По логике подобных предложений следовало считать правовыми лишь такие законы или иные нормативные акты, которые адекватно отражают эту волю. Все остальные законодательные акты следовало причислить к разряду неправовых.

Подобная постановка вопроса, как и сам предложенный критерий разграничения правовых и неправовых законов в зависимости от содержания или, наоборот, отсутствия в них «общей воли» несомненно заслуживают полного одобрения и внимания. Но, вместе с тем, они вызывают и ряд других, ставящих порою под сомнение целесообразность, а, главное — обоснованность и эффективность использования такого критерия. Среди них, в частности, такие вопросы, как: кто и каким образом может определить, содержится ли в том или ином законе «общая воля», или её там нет? Почему парламент как высший законодательный и представительный орган, призванный выражать волю и интересы всех слоёв общества, в одних случаях издаёт законы, отражающие «общую волю», а в других — не отражающие её?

Возникают и иные, им подобные вопросы, на которые не всегда можно найти убедительные ответы. Один из них, очевидно, может заключаться в том, как писал французский государствовед и правовед (трудно не обратить внимание на по-своему знаменательный факт: если второй термин не вызывает никаких нареканий, то первый выглядит, как минимум, нелепо и искусственно-вычурно, АП) Леон Дюги, что «закон есть выражение не общей воли, которой не существует, и не воли государства, которой тоже нет, а воли нескольких голосующих человек. Во Франции закон есть воля 350 депутатов и 200 сенаторов, образующих обычное большинство в палате депутатов и в сенате. Вот факт. Вне этого имеются лишь фикции и пустые формулы. Мы не желаем их».

И дальше: «Если закон есть выражение индивидуальной воли депутатов и сенаторов, то он не может быть обязательным для других воль. Он может быть обязательным только как формулирование нормы права или как применение её лишь в этих пределах. В действительности все законы делятся на две большие категории: на законы, формирующие норму права, и на законы, принимающие меры к её исполнению. Я называю первые нормативными законами, а вторые — конструктивными законами» (Л. Дюги. Общество, личность и государство. Спб., 1901).

Подобные рассуждения и государственно-правовые идеи Л. Дюги всегда вызывали живой интерес у его современников и у юристов последующих поколений. Однако они не дают ответ на вопрос о том, что есть правовой закон, а что не является таковым, каково соотношение права и закона.

Не дают удовлетворительного ответа на поставленный вопрос и другие, выдвигавшиеся в более поздний период, вплоть до настоящего времени, критерии и подходы. Пытаясь решить эту проблему и хотя бы в приближённом виде обозначить грань между правом и законом, авторы нередко обращаются, в частности, к различным моральным категориям — справедливости, добру, гуманности, злу и др. Право при этом определяется не иначе, как «нормативно закреплённая справедливость».

В этих же целях — решения проблемы соотношения права и закона — иногда используется такая категория, как правовой идеал. В научной литературе он определяется как «порождение индивидуального, общественного, научного сознания о разумном устройстве общежития на принципах добра, справедливости, гуманизма и сохранения природной среды». Со ссылкой на известное высказывание римлян о том, что «справедливость и благо есть закон законов», делается вывод относительно того, что правовой идеал есть не что иное, как «закон законов». Следовательно, все другие законы, которые не содержат в себе правового идеала, сообразующегося с принципами добра, справедливости и иными им подобными принципами, не являются правовыми.

Стремление подвести моральную основу под законодательство в целом и отдельные законы несомненно является весьма благородным делом. Человечество может только мечтать о том, чтобы под каждым издаваемым в той или иной стране законом имелась солидная моральная база. К сожалению, это не всегда и не в каждой стране случается. Ярким подтверждением этому может служить законодательство фашистской Германии, фашистской Италии и ряда других тоталитарных государств.

Однако нельзя не заметить, что, стремясь подвести моральную базу под закон и таким образом отделить его, назвав правовым, от всех иных, неправовых законов, авторы невольно допускают смешение моральных категорий с правовыми. В отечественной юридической литературе правильно отмечалось в связи с попытками определения права как «нормативно закреплённой справедливости», что ссылки при этом на моральные категории справедливости, добра и зла важны при определении понятия и характеристики морали, но не самого права.

Таким образом, использование этих категорий при определении права, а тем самым — и правового закона отнюдь не способствует решению проблемы соотношения права и закона. Более того, оно непроизвольно усложняет проблему, ведёт к смешению категорий права и морали.

Проблема остаётся не только не решённой, но и ещё более усугублённой. Очевидно, её удовлетворительное решение возможно лишь на принципиально новой методологической и мировоззренческой основе и является делом отдалённого будущего».

Безусловно, трудно не согласиться с последним абзацем этой длинной цитаты. (Цитата действительно длинна, зато в ней есть практически все взгляды, которые в разной степени заслуживают критики. По нашему убеждению, иные, более консервативные, взгляды сегодня уже просто нет никакого смысла вообще обсуждать конкретно — достаточно заявить о принципиальном несогласии с ними).

Но, соглашаясь с оценкой наличия такой ситуации — когда «проблема остаётся не только не решённой, но и ещё более усугублённой», — я абсолютно не согласен с аргументацией, приведённой в этой цитате для обоснования каких-то возражений по поводу недостатков чёткого разделения системы права и системы законов. Прежде всего (видимо, по недостатку необходимого образования), автор цитаты не осознал, что для решения проблемы следует обратиться не к моральным, а к системным категориям.

Не вижу никакой возможности опровергнуть следующее умозаключение:

Либо приходится признать, что нет двух систем, а существует всего лишь одна — «законы, за рамками которых нет никакого права»,— и тогда логически нелепо вообще говорить о каком-то соотношении права и закона.

Либо следует признать наличие двух систем — права и закона. Причём эти системы, согласно законам логики, в принципе не могут полностью совпадать. Только во втором случае может рассматриваться вопрос о системной иерархической соподчинённости права и закона.

Исходя из соотношения Общества и государства как системы и её подсистемы, логически неизбежно признать закон (порождаемый государством) подсистемой правовой системы (порождаемой Обществом).

Признав все эти логически неопровергаемые умозаключения, мы получаем однозначный и чёткий критерий правозаконности закона: объективно правовым является единственный закон — сформированный как следствие права. Все иные законы являются юридически ничтожными (то есть априори признаются неправовыми).

И не имеет никакого значения, чью пресловутую «волю» выражает закон. Просто он должен соответствовать системно-логически обоснованным требованиям науки. Хотя, конечно, воля Общества безусловно неизмеримо выше воли любого государства. Тот факт, что эту «волю общества» не так легко измерить, вовсе не повод для отвержения самой необходимости такого измерения. Иное дело, что подобные измерения ни в коем случае нельзя доверять властям предержащим — эта задача по плечу только подлинной науке, — ни административно, ни экономически не зависящей от исполнительной власти.

И пора, наконец, рассуждать более точными и чёткими категориями, чем это синкретичное «государство». Уж не говоря о том, что эту подсистему Общества нигде и никогда не следует смешивать со страной (или «нацией»), а тем более с логически абсурдной «формой организации Общества», необходимо рассматривать конкретные ветви наёмного механизма управления Обществом: Концептуальную, судебную, законодательную, исполнительную. Необходимо помнить, что каждая из этих ветвей государства должна быть только представительной. Что законы пишутся прежде всего именно для этих ветвей. Что они (законы) не просто «сдерживают», «ограничивают» государство — они (законы) предписывают государству, какие задачи и какими методами оно должно решать в интересах Общества.

Аргументация противников такого подхода выглядит слабой и нелогичной. Например, рассуждение о «подведении моральной базы под закон», что якобы приводит к смешению моральных категорий с правовыми. Что именно хотел сказать автор цитаты? Что закону может повредить его «моральность»? Неужто аморальный закон предпочтительнее? Что значит это нелепое, на мой взгляд, утверждение: «ссылки на моральные категории справедливости, добра и зла важны при определении понятия и характеристики морали, но не самого права»? Хорошенькое представление о праве у автора цитаты! (Не говоря уж о его не вполне корректной стилистике). Ему бы вспомнить об английском праве, не случайно подразделившем себя на «общее право» и «право справедливости». Между прочим, именно по такому праву живут сегодня все англоговорящие страны. А это практически более трёх четвертей всего «цивилизованного Мира».

Заслуживают системно-логического порицания и другие конструкции автора цитаты. «Почему парламент как высший законодательный и представительный орган, призванный выражать волю и интересы всех слоёв общества, в одних случаях издаёт законы, отражающие 'общую волю', а в других — не отражающие её?». По форме вопрос просто наивен. Ведь ответ на него может быть предельно прост: потому что в парламент прошёл капитал, потому, что действует пресловутая формула: «деньги — власть — деньги», потому, следовательно, что большинство в парламенте принадлежит представителям пяти процентов населения. И издаваемый этим парламентом закон отражает только шкурные интересы этих пяти процентов — в ущерб всем другим. Но можно предположить, что даже этот парламент когда-нибудь выдаст закон, не противоречащий интересам большинства. Например, в преддверии нападения внешнего агрессора. Не говоря уж о том, что автор цитаты ещё раз допускает классификацию по разным основаниям: парламент — как и все остальные ветви государства — обязан быть только представительным. Поэтому писать «как высший законодательный и представительный орган» — логически некорректно.

Не понятно, на каком основании автор цитаты делает столь удручающее заявление: «Человечество может только мечтать о том, чтобы под каждым издаваемым в той или иной стране законом имелась солидная моральная база». Выходит, он признаёт за государством (создающим в этой концепции законы) моральное право на любой произвол? Быть может, он (автор цитаты) хотел сказать совсем не это. Но тут уж ничего не попишешь: с логикой шутки плохи. Тщательнее надо быть, господа, как справедливо заметил Михаил Жванецкий.

Выше мы одобрили последний абзац рассматриваемой цитаты. Но не весь. Верно, что «удовлетворительное решение возможно лишь на принципиально новой методологической и мировоззренческой основе». Но почему же непременно это «является делом отдалённого будущего»?

Ибо мы как раз и предлагаем эту принципиально новую методологическую и мировоззренческую основу. Она называется Системная Парадигма Права.

И нам представляется, что эта новая основа заслуживает поддержки научного сообщества.

Для полноты и корректности изложения приведём разработанную нами систему взаимосвязанных понятий. В сущности это и есть терминологическая основа (тезаурус) новой — системной — парадигмы права.

Право — подсистема Культуры, непосредственно формирующая и контролирующая деятельность человека как социально ответственной и законопослушной личности и определяющая все запреты и ограничения, налагаемые Обществом на государство; представляющая собой систему взаимосвязанных идей, максим и принципов, определяющих и направляющих формирование законов.

Общество — система, организующая на определённой территории — от частного клуба до Планеты — разумных и целенаправленных особей в интересах обеспечения их жизнедеятельности, направленной на достижение определённых духовных, экологических и вещественных идеалов.

Государство — подсистема Общества, координирующая функционирование всех остальных подсистем и организующая все необходимые Обществу знаковые и вещественные потоки — методами и в жёстких рамках правил, установленных Обществом.

Правовое государство — законодательно признающее себя равнозначным субъектом права с гражданином.

Система — совокупность элементов, объединённых в цельную структуру прямыми и обратными связями, определяющими свойства системы, выходящие за рамки простой суммы свойств составляющих её элементов.

Чтобы понять сущность объекта, нужно представить его в виде системы: найти, в ряду каких систем он находится, из каких подсистем он сам состоит, элементом какой метасистемы (надсистемы) он является.

Эффективность есть показатель степени приспособленности системы к решению определённой задачи в определённой ситуации.

Экономичность системы — величина, обратная суммарным затратам на создание системы, её производство и эксплуатацию в составе группировки, потребной для решения определённой задачи в заданных условиях.

Культура — исторически изменяющаяся системообразующая функциональная подсистема Общества, формирующая человека как социально активную и законопослушную личность и удовлетворяющая его духовные потребности — путём производства, хранения, распределения и потребления духовных ценностей.

Культура — системный базис Права.

Духовная ценность — результат творчества, поднимающий человечество или личность на новый уровень понимания мироустройства или эмоционального восприятия себя самого и своего окружения.

Творчеством признаётся процесс, в результате которого из известных реалий создаётся нечто объективно новое или обнаруживаются ранее не известные реалии.

Нация — целеустремлённая самоорганизующаяся на базе совпадения тезаурусов и менталитетов общность личностей, независимо от этнических и религиозных особенностей говорящих и мыслящих на одном языке и приобщённых к общей Культуре, основанной на общечеловеческих духовных ценностях.

Закон принципиально не может быть источником права, являясь следствием права. Право порождается Обществом (Наукой от имени Общества), закон — порождение государства, представляющего собой подсистему Общества, наёмный механизм управления Обществом. Следовательно, право иерархически выше закона. Закон — следствие права; не вытекающий из права закон («неправовой закон») априори юридически ничтожен.

Закон есть предписание государства самому себе (чиновникам) и самодовлеющим членам Общества (гражданам).

Корни теории права и теории экономики должны произрастать из основ рационального природопользования. Экология должна стать основой образования и воспитания современного человека — в любой области его последующей деятельности. Необходимо создать новую системную науку, изучающую все объекты одновременно с трёх позиций — права, экономики, экологии. Предлагаем назвать эту новую междисциплинарную ветвь науки эконологией.

Интеллигенция — основа Гражданского Общества, создающая необходимую для управления им отрицательную обратную связь; в отсутствие такой связи система идёт вразнос — до полного физического самоуничтожения.

Интеллект — свойство системы выделять себя из окружения, анализировать внешние стимулы, поддерживать гомеостазис, формировать идеи и создавать духовные ценности.

Идея — это зафиксированное в каком-то коде представление об устройстве объекта, о сути процесса, о причинах и следствиях явлений — всё то, что позволяет передать объективное сообщение об объекте, либо реализовать его неким объективированным способом.

Интеллектуальной собственностью признаётся любая, обладающая новизной, нетривиальностью и реализуемостью дефиниция идеи, способствующей развитию индивида или Общества и обеспечивающей удовлетворение их вещественных, духовных и экологических потребностей — без каких-либо побочных эффектов, вредных для человечества.

И краткое промежуточное резюме. Уже сегодня мы живём в мире, насыщенном информационно-коммуникационными сетями. Если бы мы пожелали охарактеризовать нашу эпоху одним словом, вобравшим в себя всё самое важное (и в то же время, самое тревожное!) в нашей сегодняшней жизни, мы наверняка не нашли бы ничего лучше, чем слово и н ф о р м а т и з а ц и я. На всех распространённых языках это слово пишется и понимается практически одинаково: это и компьютеризация всех сфер жизни — от науки до быта, — и резкий рост значения и роли в Обществе массовых коммуникаций, и понимание информации как самого компактного, самого важного и самого дорогого товара. Это и понимание необходимости информационно-сотовой структурной организации Гражданского Общества с подчинённым ему Правовым государством, возглавляемым Концептуальной властью, сформированной по информациологическим законам путём интеграции научных и массовых коммуникаций. Это и новая философская парадигма о трёх китах, на которых стоит наш мир, — вещество, информация, мера.

Напомним: потребительское общество — в отличие от всех других форм организации «юридического лица» — в наибольшей степени соответствует требованиям, предъявляемым к первичной самоорганизационной ячейке информациологического Гражданского Общества — информосоту.

И не случайно на пороге XXI века возникла новая наука ИНФОРМАЦИОЛОГИЯ: она создана для изучения всех этих объектов, всех связанных с ними процессов, происходящих в сегодняшней Науке, в человеческой цивилизации, уже несколько тысячелетий эволюционирующей на планете по имени Земля.

Полагаю очевидным: в рамках новой парадигмы Права деление его на частное и публичное лишено смысла. Системно обоснованная декомпозиция системы Право приведена в [1].

Как справедливо подметил И.А.Покровский (в изложении Савиньи): «Право не создаётся единичной волей тех или других отдельных лиц сообразно их желанию или таким или иным предвзятым общим началам. Оно является органическим продуктом «народного духа», развивающимся самопроизвольно и незаметно, подобно языку и нравам, в народной истории. Что же касается законодателя, то он, в лучшем случае, может только формулировать народное правосознание, а не творить».

А с практических позиций, невозможно не признать, что сложившийся в сегодняшней России правопорядок привёл к дичайшему разрыву между Обществом («народом») и государством. Последнее сегодня воспринимается подавляющим большинством населения как некая злонамеренная эгоистично-лицемерная, малокультурная и к тому же малоэффективная сила. Ждать каких-либо принципиальных улучшений без попытки принципиально изменить основы Права — как минимум наивно. Главное же в том, чтобы не позволять государству лепить «под себя» некое особое «публичное право», обособленное от общей системы «Право». Право должно быть единым. Все его субъекты должны быть равнозначны перед лицом общего, единого для всех правового закона. Иначе погибнем. В том числе и те, кто сейчас бездумно плюют на Право и кроят короткоживущие законы «под себя». Вспомните принцип «трое в одной лодке».

Ещё раз подчеркну: мы отрицаем деление единого права на частное и публичное не с позиций «коммунистической философии права», справедливо критикуемой С.С.Алексеевым [27, 28], а с позиций системного права. Оно вовсе не представляет собой нечто промежуточное между критикуемой Алексеевым «философией» и пропагандируемой им «либеральной доктриной». Точно так же как Авиационно-космические аппараты не являются промежуточным классом между авиационными и космическими аппаратами, но превосходят и те, и другие по своим техническим свойствам и функциональным возможностям. Это было доказано автором еще в 60-е годы прошлого века [33]. Жаль, что в реализации этого класса летательных аппаратов мы на целую эпоху отстали от США. Остаётся надеяться, что это не выйдет нам боком, — если, разумеется, правовые принципы в международных отношениях, вытеснят, наконец, в сознании «правителей» Америки оголтелое «право силы». (Что, к несчастью, вполне можно отнести и к нашим «собственным правителям»).

Объективно наш подход есть развитие, следующий шаг в той тенденции, которую обрисовал сам же Алексеев в конце 90-х: «Принцип “дозволено всё, кроме прямо запрещённого законом”, распространяющийся на граждан, их объединения, лишь тогда выполняет свои гуманистические функции, когда он сочетается и действует “в паре” с принципом, диаметрально противоположным по содержанию, — “запрещено всё, кроме прямо разрешённого законом”, принципом, который должен строго и последовательно распространяться уже не на граждан, а на властные государственные учреждения и должностных лиц. Только тогда, когда государственные органы лишаются возможности поступать произвольно, вторгаться по своему усмотрению во все сферы жизни, а вправе действовать только так и в тех пределах, которые для них прямо определены законом, только в этом случае обретают реальную жизнь общедозволительное (для граждан, их объединений) начало».

Я согласен с главным в этом высказывании Алексеева. Трудно согласиться с одним: что найдется государство, озабоченное написанием ограничительных законов для самого себя. Скорее, оно всегда склонно распускаться, хаметь и считать себя выше права. Ведь в конечном счёте государство — те же люди. Причём, как учит история, почему-то всегда далеко не самые лучшие. Поэтому удивительно, что многоуважаемый Сергей Сергеевич не сделал из собственных рассуждений единственного напрашивающегося вывода: а не лучше ли изначально — в догме права — поставить государство на единственное достойное его место — место слуги народа, подсистемы Общества. А затем любой вредный для Общества закон, сочиняемый государством, априори считать неправовым. Да и терпеть беззаконие государства недолго — для чего загодя прописать в Конституции непререкаемое право Общества сменить собственное государство на другое — на любом этапе существования неправового государства. Одним словом, читайте [1].

Необходимо подчеркнуть ещё один важный момент: принцип для граждан «дозволено всё, кроме прямо запрещённого законом» в сочетании с принципом либерализма — довольно-таки взрывчатая смесь. Если, конечно, не делать типовой ошибки в толковании этого самого принципа либерализма. У нас его обычно понимают весьма расплывчато (типа «чтобы всем было хорошо»), по сути синкретично не отделяя от принципа демократии. Даже бродят по миру довольно нелепые, на наш просвещённый взгляд, либерально - демократические партии. Однако всё на тот же просвещённый взгляд, либерализм и демократия — два по-сути принципиально разных подхода к справедливой правовой организации Общества. Либерализм — это минимум правовых ограничений, равных (теоретически) для всех. Демократия нечто принципиально иное: чёткое изначальное равенство всех в плане правовых дозволений.

Либерализм плох тем, что позволяет наиболее ушлым и «отвязанным» (вовсе не обязательно самым умным и самым деятельным) успеть неограниченно нахапать всего, создавая для всех остальных известную анекдотическую ситуацию:

— Я имею на это право?

— Безусловно!

— И я могу это получить?

— Нет, не можете. Потому, что всё это давно уже кончилось.

Вам не кажется, что в сегодняшней России сложилась именно такая ситуация?

Поэтому придётся признать более надёжной предложенную нами правовую формулу: «Гражданин и правовое государство — равнозначные субъекты права». В чём можно усмотреть главный довод против деления единого права на частное и публичное.

Никто не посмеет отрицать справедливость такого вот основополагающего правового принципа: каждый имеет право свободно, по собственной воле, размахивать руками — но это право кончается там, где начинается чужой нос. Наука утверждает, что обычный человек в обыденной жизни из нескольких миллиардов принадлежащих ему нейронов задействует всего лишь несколько сотен миллионов. Округлим это число (ни в коем случае не цифру, как выражается большинство сегодняшних юристов!) до одного процента. И примем эту величину за нижний порог. А каким может быть верхний? Понятно, что никак не больше ста процентов. Понятно, что до этого не доходит даже признанный гений — мозг многократно зарезервирован. Как утверждает всё та же наука, гений работает на половинной мощности своего мозга. Итого возможный разрыв между разными людьми — в пятьдесят раз. Запомним это число.

Убежден, никто не отыщет разумных доводов против утверждения, что каждый труд должен быть справедливо оплачен. Справедливо — это значит: не по количеству выделенного тепла и пота (к чему, похоже, склонялся Маркс), не по числу подмятых под себя наёмных работников (на чем стоят сегодняшние «экономисты-монетаристы»), а исключительно по количественно измеренной пользе для Общества. (Если кто-то поднимет обычные вопли о сложности такого измерения, — пусть приходит к нам: мы его научим). Следовательно, разрыв между оплатой труда — любого, от Президента, до последнего разнорабочего — не может превышать пятидесятикратного барьера. Здесь правовая норма должна быть предельно жёсткой: превышение уровнем дохода этой физиологически непререкаемой константы — уголовное преступление. Ибо чревато медленной смертью многих людей, у которых отняты минимально необходимые для выживания средства, что по всем законам во всех странах признаётся умышленным убийством. Человек от природы алчен. Но это не повод поощрять в нём низменные страсти, беспринципность и животный эгоизм. Дело государства поддерживать режим, при котором быть чрезмерно богатым непрестижно. Да и экономически катастрофично. Лучше, конечно, если предприниматель не идёт на тотальный обман ближнего, не потому, что боится полиции, а в силу воспитания, вынуждающего много выше прибыли ценить личное реноме. И это одна из главных задач Культуры (см. выше). Но для самых «отмороженных» государство всегда должно применять «власть».

Такое государство, которое всё сделало с точностью «до наоборот», нам не нужно. Жаль, что при нашем общем попустительстве сложился строй, при котором поощряется разрыв в доходах в миллионы раз. При котором государство наседает всё больше на народ, а не на плутократов (безосновательно именуемых у нас «олигархами»). Как экономист позволю себе не согласиться, что плутократы приносят пользу («рабочие места» и т.п.). Расточение невосполнимых природных ресурсов при недопустимо высокой оплате предпринимательского и чиновничьего труда — это явный и легко исчислимый вред для Общества.

Обратим также внимание на слово «власть», взятое в кавычки. Тем самым мы хотим подчеркнуть два важных обстоятельства. Не случайно в Библии сказано: «Вначале было слово». Пора исключать из юридического языка определение государства как власти — следует говорить о нём как о подсистеме управления Общества. Везде и всюду вместо «власти» следует говорить об управлении. Это первое.

Второе состоит в соотношении права и закона. Многие уважаемые сегодня юристы любят повторять, что право нуждается во власти. Например, [2], [3], [12], [13], [14], [18], [19], [20], [27], [28], [31], [32]. Вполне ответственно заявляю: господа юристы заблуждаются. Это закон нуждается во власти. Право ни в какой власти не нуждается. Если не считать верховной власти науки. Право нуждается в мудрости, толерантности, системности и логичности, а более всего — во всеобъемлющей эрудиции. Только синкретичная привычная (и для многих удобная) путаница понятий «право» и «закон», «Общество» и «государство» заморочивает картину (и самих юристов). Насущно необходима системная парадигма права, чтобы все эти безобразия решительно изгнать из нашей жизни (см. [1]). «Власть» должна знать своё место. Место наёмного управленца, «слуги народа». Живущего по праву, а не по придуманному им самим закону. Государство и гражданин — равнозначные субъекты права, и закон для них един.

Уточним: гражданское право пусть существует. А вот отдельное «публичное право» права на существование не имеет. Как, на наш взгляд, должна выглядеть структура Права — показано на рис.14 в [1].

Иное дело, что область гражданского права, по-видимому, нуждается в более чёткой регламентации. Во-первых, некоторые авторы пишут книги, намекающие, что не худо бы выделить из гражданского права своеобычное предпринимательское право (Г.Б.Мирзоев, [29, 30], а также и коммерческое право (Б.И.Пугинский, [31]). И уж конечно, необходимо решительно выделить из гражданского права более важную и более иерархически высокую область Права — Интеллектуальное право. Вся аргументация справедливости данного мероприятия показана автором настоящего исследования в его книге «Системная парадигма права».

F i a t J u s t i t i a!

Как отмечено выше, взаимодействие Общества и государства — важнейшая проблема для теории права. В том числе и гражданского. Важность этой проблемы ещё обостряется в эпохи идеологических и социальных переломов, тем более при переходе от одного общественного строя к иному. Сегодняшняя ситуация в России без преувеличения катастрофична. Российское государство не управляет российским Обществом, а цинично грабит его. Анализ главных параметров государственного механизма не оставляет никаких возможностей для иных выводов кроме единственного: сегодняшнее стихийно сложившееся государство органически неспособно измениться к лучшему и занять единственное достойное для государства место — слуги народа. Конечно, поспешность здесь недопустима. До принятия каких-либо практических программ необходим глубокий и обоснованный анализ ситуации и построение идеальной модели Гражданского Общества с полностью подчинённым ему правовым государством.

И в первую очередь, следует разобраться с проблемой принадлежности невосполнимых ресурсов и объектов инфраструктуры Общества. Разумеется, этот вопрос принципиально по-разному решается в двух антиномичных подходах. Первый — принятый сегодня в российском праве, когда Общество и государство синкретично смешиваются и «государственные интересы» без рассуждений и каких бы то ни было обоснований получают наивысший приоритет. В рамках этого подхода считается нормальным вообще не задавать неприятных вопросов (полагаясь, видимо, на необразованность и долготерпение народа) и почти по религиозным приёмам толковать государство как некую инфернальную силу, не подлежащую научному изучению и истолкованию. Критике подобного подхода посвящены многие разделы [1]. Теперь следует осветить вышеупомянутую проблему с позиций системной парадигмы права, в рамках которой государство признаётся системообразующей функциональной подсистемой Общества (его системой управления); Гражданским Обществом признаётся метасистема государства (как нивысший тип демократического Общетва), а правовым считается только такое государство, которое законодательно признаёт себя равнозначным субъектом права с «собственным» гражданином.

Последнее положение, вопреки воле ныне действующего государства, уже стихийно реализуется в практике сегодняшней абсолютно бессистемной юридической жизни — когда отдельные сознательные граждане РФ подают иски против Российской Федерации и выигрывают дела в международном суде. (Что, разумеется, к тому же и лишний раз свидетельствует о «высоком» уровне сегодняшних отечественных юристов).

Проблема изначальной легитимной принадлежности ресурсов в ГК, разумеется, тщательно обойдена. Как всегда, делается вид, что такой проблемы не существует: государству принадлежит всё — и нет проблем. Глава 5, по названию («Участие РФ и др. в отношениях, регулируюемых гражданским законодательством») как бы предназначенная для описания норм деятельности государства, а прежде всего — юридических оснований приобретения им права собственности на всё, до чего дотягиваются его волосатые руки, на самом деле толкует о чём угодно, но вовсе не о том, о чём должа была бы высказаться хотя бы сообразно собственному названию. (Но таковы вообще принципы построения ГК: в главе, названной «Право хозяйственного ведения, право оперативного управления», вы вовсе не встретите ни того, ни другого — там вам просто расскажут, что может унитарное предприятие или казённое предприятие; а параграф «Компенсация морального вреда» вовсе не обеспокоен необходимостью прежде всего дать какое-никакое понятие, как же законодатель представляет себе этот самый вред.).

Поэтому конечно глава 14 «Приобретение права собственности» говорит о чём угодно — от кладов до безнадзорных животных, — но о государстве не вспоминает вовсе. И это при том, что в других главах утверждается, что государство участвует в имущественном обороте на равных началах со всеми его участниками (ст. 124 ГК).

Правовая доктрина имеет своё понимание вопроса. Например, всё тот же проф. Суханов [2] пишет: «Особенности правового положения всякого государства обусловлены наличием у него политической власти и государственного суверенитета, в силу которых оно само регулирует различные, в том числе имущественные, отношения, устанавливая в качестве общеобязательных как правила поведения для всех участников, так и порядок разбирательства их возможных споров. При этом оно само определяет и собственную гражданскую правосубъектность, ее содержание и пределы».

Ясно, что такое утверждение никак не коррелирует с вышеприведённым заявлением из ст. 124 ГК. Ясно и то, что цитированное высказывание вовсе не является юридическим обоснованием безграничных прав государства — это всего лишь описание стихийно сложившегося на сегодня состояния Общества. И уж совсем ясно, что именно против такого состояния и выступает системная парадигма права. Согласно ей не государство само себе определяет «правила игры», да ещё оставляя за собой неправозаконное право их на ходу менять, — Общество (Наука от его имени) предписывает государству, какие задачи и какими методами и с помощью каких средств решать в интересах Общества. Но не государства. Конечно, изначально всё принадлежит Обществу. Если взглянуть на проблему незашоренным оком, сие можно вывести даже из нашей несуразной конституции. Ведь её ст. 9 гласит: «Земля и другие природные ресурсы используются и охраняются в РФ как основа жизни и деятельности народов, проживающих на соответствующей территории». Согласно и духу, и букве сегодняшнего гражданского законодательства РФ, охраняется то, что принадлежит собственнику. Следовательно, проживающие на соответствующей территории народы и являются собственниками этих территорий. Попытка отрицать логичность этой цепочки рассуждений может свидельствовать только об одном — о логической импотенции возражателя. (И о его злобной «верноподданнической» зашоренности).

На территории России проживает российский народ (Общество). Следовательно, ему, Обществу всё изначально и принадлежит. А собственной подсистеме управления — государству — народ выделяет определённое имущество, потребное для осуществления функций государства: по координации взаимодействия всех остальных подсистем Общества (см. рис.2), по обеспечению внешней обороноспособности страны (а не государства!), по поддержанию внутри страны заданного Обществом правопорядка, по обеспечению связи, транспорта, освоения космоса и пр.

Разговоры о невозможности никакой иной собственности кроме частной, представляются дешёвыми вербальными спекуляциями. Попозже мы к ним вернёмся. Пока выстроим ещё одну, логически неопровергаемую цепочку. Вряд ли кто-либо из юристов, политиков, экономистов решится открыто и прилюдно признаться в его собственной приверженности к печально известной «доктрине золотого миллиарда». Как известно, реализация этой доктрины приведёт к гибели пяти миллиардов населения Земли — ради присвоения всех земных благ оставшимся миллиардом «привилегированных лиц». Конечно идея вздорная уже потому, что этому миллиарду дороже обойдется похоронить (чтобы не передохнуть самим) остальные пять миллиардов, чем прокормить их. Но каждый, кто хотя бы формально (неважно в данном случае, что он думает на самом деле) не решится примкнуть к столь явственно изуверской идее, — такому неизбежно придётся признать, что каждый землянин имеет изначальное непререкаемое право на жизнь — незавсимо от воли какого-то государства или даже всех их вместе взятых. Но жизнь невозможна без потребления определённых ресурсов. Следовательно, каждый человек имеет неоспоримое право на определённую долю невосполнимых ресурсов. И никакие «третьи лица» не могут наделяться правом присваивать себе больше того, что остаётся от этих ресурсов, потребных для научно обоснованного уровня жизни каждого простого землянина. Вплоть до того (плевать на миф о «священной частной собственности»!) чтобы отобрать лишнее у всех, кто позволил себе его присвоить, пренебрегая правом на жизнь всех остальных. Таким образом, невосполнимые природные ресурсы необходимо исключить из свободного гражданского оборота, признав их принципиальную невозможность включаться в массив частной собственности.

Но если эти ресурсы не могут быть в частной собственности, то в чьей же собственности они должны оказаться? Не государства ли? Нет, разумеется. Государство само является равнозначным субъектом права с индивидом, оно существует только на средства этого индивида, и ему, государству (как и индивиду) выделяются потребные для его функционирования ресурсы. Кем выделяются? Обществом, разумеется. Строго говоря, права государства в нормальном Обществе ниже по приоритетности прав индивида: именно для первоочередной защиты прав личности Общество и содержит своё государство — как наёмный механизм управления. Ведь в конечном итоге, пресловутые «выборы» по своей юридической сущности — всего лишь одна из форм этого самого найма.

Чьи права приоритетнее прав индивида? Кто «выше» личности? Вряд ли кто способен претендовать на подобную роль кроме народа в целом. То есть Общества.

Обществу — как законной метасистеме государства — изначально принадлежит всё.

Добавим ещё несколько логических соображений. Почему гражданское законодательство России считает возможным утверждать, что собственником может быть такой в значительной мере фиктивный субъект как «юридическое лицо», но неспособно признать субъектом права собственности куда более определённую и вполне «исчислимую конструкцию» как Общество? Мы даже готовы пойти на известные уступки, щадя привычную верноподданническую зашоренность упёртого юриста, — готовы даже, частично оставаясь в привычных заблуждениях, признать Общество эдаким наивысшим «суперюридическим лицом». При этом, естественно, вы можете считать собственность Общества частной собственностью. Если это поможет вам справиться со слишком сильным недоумением перед логической стройностью и непротиворечивостью системной парадигмы права. Нас бы ещё более устроило признание за государством роли своеобразного доверительного управляющего — оставаясь в рамках привычной для вас терминологии. Хотя, конечно, реально ничего нельзя возразить по поводу признания государства функциональной подсистемой Общества (см [1]).

Тем более, что вообще-то всё сегодняшнее российское гражданское право построено практически на песке. Поскольку никак нельзя признать логически и юридически обоснованными представления о его основополагающих «краеугольных камнях» — прежде всего, таких как собственность и юридическое лицо.

В своей логически противоестественной манере Гражданский кодекс второй свой раздел «Право собственности и другие вещные права» начинает не с определения термина «собственность», а со статьи 209, гласящей: «1. Собственнику принадлежат права владения, пользования и распоряжения своим имуществом. 2. Собственник вправе по своему усмотрению совершать в отношении принадлежащего ему имущества любые действия, не противоречащие закону и иным правовым актам и не нарушающие прав и охраняемые законом интересы других лиц, в том числе отчуждать своё имущество в собственность другим лицам, передавать им, оставаясь собственником, права владения, пользования и распоряжения имуществом, отдавать имущество в залог и обременять его другими способами, распоряжаться им иным образом».

Очевидно, что авторы сего текста отнюдь не обременены хотя бы элементарным знанием норм русского языка. Например, следовало бы писать «не нарушающие прав и охраняемых законом интересов других лиц» — вместо того, что написано в ГК. Как справедливо заметил Козьма Петрович Прутков, единожды солгавши — кто тебе поверит!

При этом ГК действует в привычных приёмах «сидоризма»: назвав раздел «Право собственности и другие вещные права», нигде далее ни о каких чётких дефинициях понятий, содержащихся в названии, речи не ведёт. Такой приём в принципе порочен. Хотя и встречается не только в ГК, но и в любом российском законе. Начиная с конституции. Так, п.5 статьи 13 вещает: «Запрещается создание и деятельность общественных объединений, цели или действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности российской федерации, подрыв безопасности государства, создание вооружённых формирований, разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни». Как известно, в российском законодательстве термин «общественное объединение» имеет чёткий локальный смысл, об этом говорит даже убогий ГК: «Общественными и религиозными организациями (объединениями) признаются добровольные объединения граждан (обратим внимание на стиль: объединениями признаются…объединения, АП), в установленном законом порядке объединившихся на основе общности их интересов (а разве в других типах юр. лиц объединяются на основе несовпадения интересов? АП) для удовлетворения духовных или иных нематериальных потребностей». Наконец, существует «специальный» закон об общественных объединениях (№ 82-ФЗ), где термину ‘объединенние’ дано однозначное, весьма ограничительное определение.

Спрашивается: «написатели» КРФ хотели сказать, что все перечисленные ими «безобразия» запрещаются только общественным объединениям, а ПО или «Тов. на вере» — разрешаются? Тщательнее надо, господа юристы! Главное же, конечно, в другом. Из статьи 13 КРФ может проистечь очень серьёзное обвинение. Как же можно пускать в свет такую статью, где последствия её несоблюдения огромны, а названные в статье «прегрешения» вообще никак не определены? Что такое «основы конституционного строя» — что теперь конституцию вообще никак изменять нельзя? Что такое «насильственное измененение» — уж не подходят ли под эту статью и мои глубоко теоретические соображения? Либо «власти» (как им, похоже, всегда удобнее всего) все конкретные решения оставляют на усмотрение конкретного «текущего» чиновника? Который к тому же, как правило, — вовсе не отец родной, а напротив того — глуп, ленив, своекорыстен и впрямую злонамерен с одной стороны, зато с другой — роботоподобен, раболепски холуйственен и начальсвопочитайственен. Это, конечно, совершенно удивительное явление: законы пишут люди, плохо знакомые и с логикой, и с нормами родного языка, а создатели отечественной правовой доктрины, изредка покусывая первых за ягодицы, в итоге принимают их «откровения» и пытаются их хоть как-то логически истолковать и объяснить.

Нет, господа хорошие! Уже и поэтому не следует считать закон «источником права» — только строго наоборот (см. [1]).

А уж логике авторов ГК явно не учили. Ведь либо собственность есть право владения, пользования и распоряжения имуществом, как утверждает п.1 ст 209, но тогда логически невозможно оставаться собственником имущества, передав все эти правомочия кому-то другому, как утверждает тем не менее п.2; либо — если «триада» свободно передаваема, — они, эти три правомочия логически не могут рассматриваться как определение правомочий «истинного» собственника. ГК (как и вообще российскому законодательству) свойственно стремление избегать ясности и говорить маловразумительными ребусами. Справедливости ради, отметим, что это замечено не только мною. Так в [3] Ю.К. Толстой пишет: «Ныне действующее гражданское законодательство, как и то, которое ему предшествовало, ограничиваются перечислением принадлежащих собственнику правомочий, (иногда способов их осуществления), не определяя ни одно из них. А это отрицательно сказывается не только на раскрытии содержания права собственности, но и на практике применения законодательства. Трудно, в частности, ответить на вопрос: какое содержание вкладывает законодательство в понятие права владения и кого можно считать владельцем вещи? В этом вопросе можно было последовать примеру либо римского права и разграничить понятия владения и держания, либо законодательств германской группы и закрепить институт двойного владения с выделением владеющего слуги. К сожалению, ни одного из этих вариантов законодатель не избрал. Затруднительно поэтому ответить, продолжает ли собственник оставаться владельцем вещи при сдаче её внаём или владельцем вещи на период найма признаётся только наниматель».

А как прикажете рассматривать этот выверт: собственник остаётся собственником, передав своё имущество другому; но почему же он теряет право собственности на свой пай в обществе? Либо обязательственное право тоже каким-то образом характеризует собственника (что однако нигде не прописано)? Но тогда рушится утверждение ГК о сохранении статуса собственника при передаче им своей собственности — основанном на пресловутой вещной «триаде».

И делится ли паевой фонд ПО на доли или нет? ГК, как всегда (по всем сложным вопросам), тупо помалкивает. Но творцы доктрины и законодатели резко расходятся. Закон 54 настаивает: не делится (см. выше критику формуливки этого утверждения закона). Суханов утверждает обратное: «Основу имущества всякого кооператива составляет его паевой фонд, разделённый на паи (доли) его участников (членов)». Однако Толстой ему возражает: «Имущество ПО не распределяется по долям (вкладам)» — далее слово в слово с формулировкой закона 54 (со всеми её огрехами). Расходятся «творцы» и по поводу объёма права требования пайщика ПО. Суханов: «Пай члена кооператива…представляет собой право требования, распространяющееся на всё имущество кооператива, а не только на паевой фонд». Но здесь не согласна г-жа Богачёва Т.В. [12]: «Так, при выходе из кооператива его член имеет право на выплату стоимости паевого взноса или имущества, соответствующего его паевому взносу (но не на выплату доли во всём имуществе)».

Закон 54 на сей вопрос даёт маловразумительный ответ: «5. Имущество потребительского общества, оставшееся после удовлетворения требований кредиторов, за исключением имущества неделимого фонда потребительского общества, распределяется между пайщиками, если иное не предусмотрено уставом потребительского общества». К сожалению, в наш собственный устав проник этот элемент неопределённости: «Имущество ПО, оставшееся после удовлетворения требований кредиторов, за исключением имущества неделимого фонда ПО, распределяется между пайщиками». Видимо, на общем собрании ПО придётся принять окончательное решение — имеется ли в виду под «имуществом» действительно всё имущество ПО, или только сумма паевых взносов.

Несколько с иных позиций излагает своё недовольство ГК проф. Суханов [2]: «Следовательно, сама по себе “триада” правомочий ещё недостаточна для характеристики прав собственника. Более того, обозначение правомочий собственника как “триады” возможностей свойственно лишь нашему национальному правопорядку. Впервые оно было законодательно закреплено в 1832 г. в ст. 420 т. Х ч.1 Свода законов Российской империи, откуда затем по традиции перешло и в Гражданские кодексы 1922 и 1964 гг., и в Основы гражданского законодательства 1966 и 1991 гг., и в ГК РФ. В зарубежном законодательстве имеются иные характеристики этого права». Возникает резонный вопрос: для чего, собственно царя свергали? — если отечественные юристы всё равно мыслить самостоятельно не приучены. Разве что только ради передела собственности. Еще раз провели эту же манипуляцию в 90-ые годы. Будет ли этому конец?

Вопреки мнению некоторых авторов, полагаю, что утверждение из п. 2 ст. 209 ГК «по своему усмотрению» положения не спасает. Разве только право собственности осуществляется по усмотрению управомоченного лица? Ничего подобного. Пункт 1 ст. 9 ГК предусматривает осуществление по своему усмотрению всех гражданских прав, а вовсе не только права собственности: «Граждане и юридические лица по своему усмотрению осуществляют принадлежащие им гражданские права». Воистину левая рука не знает, что делает правая. И наше неэффективное государство принуждает нас жить по таким противоречивым и абсолютно безграмотным законам!

Нельзя не отметить, что и доктринальный взгляд на сами эти пресловутые три правомочия собственника не выглядит достаточно убедительным. Источник [2] под правомочием владения понимает «возможность иметь у себя данное имущество, содержать его в своём хозяйстве (фактически обладать им, числить на своём балансе и т.п.)». Во-первых, не ясно, что понимать под «и т.п.». В принципе — всё что угодно. Не ясно и это «фактически обладать им». Держит ли лэндлорд все принадлежащие ему земли в «своём хозяйстве»? И есть ли у него вообще «свой баланс»? И достаточно ли «числить на своём балансе» что-либо, чтобы считаться его собственником? Полагаю, баланс — вообще производный, а не системообразующий фактор (см.[1]).

По-Суханову, «Правомочие пользования представляет собой основанную на законе возможность эксплуатации, хозяйственного или иного пользования (улавливаете привычный запашок «порочного круга»? АП) имущества путём извлечения из него полезных свойств, его потребления. Оно тесно связано с правомочием владения, ибо в большинстве случаев можно пользоваться имуществом, только фактически владея им». Интересно, почему у уважаемого профессора не возник естественный вопрос: а чем считать положение наёмного рабочего — пользуется ли он станком, на котором работает во благо «работодателя»? Или он (рабочий, разумеется) и этого управомочия начисто лишён?..Или всё-таки пользуется — вопреки утверждению о тесной связи пользования с владением?.

Или российское гражданское законодательство вообще не обеспокоено ничьими проблемами помимо интересов собственников и работодателей?

Что касается права распоряжения, то выше мы показали все необходимые и достаточные обоснования признания этого «правомочия» всего лишь элементом (действием, единичным актом) в непрерывном процессе управления объектом. Только управление обеспечивает достижение целей субъекта — неуправляемый, но «распоряжаемый» объект ничего кроме хаоса не обеспечит. То есть наш подход диаметрально противоположен действующей доктрине. Тем не менее рассмотрим мнение проф. Суханова и по этому вопросу: «Правомочие распоряжения означает аналогичную возможность определения юридической судьбы имущества путём изменения его принадлежности, состояния или назначения (отчуждение по договору, передача по наследству, уничтожение и т.д.)». Сразу же решительно возразим против правомочия «уничтожение». Особенно, если речь о невосполнимых природных ресурсах. Суханов здесь сам загнал себя в тупик: либо придётся признать невосполнимые ресурсы неотносимыми к частной собственности, либо исключить ничем не ограниченное право «собственника» на уничтожение чего бы то ни было. Что касается состояния объекта, то оно, как наглядно показано выше, функция управления, а вовсе не какой-то абстрактной («юридической») воли собственника. Пора ещё раз напомнить взятое нами эпиграфом высказывание Лютера. «Юридический», бессистемный и самодовлеющий, факт — вредное построение сегодняшней российской юриспруденции. Если вообще не логический нонсенс. Корни юриспруденции должны вырастать только совместно с корнями системной экономики и системной же экологии (см. [1]).

Ещё хуже с понятием «юридическое лицо». Можно, конечно, всю жизнь проработать кочегаром, не имея никакого представления о теплотехнике. Но если придётся проектировать «печи и сушила», ваш кочегарский опыт как минимум вам не поможет (скорее повредит). Веками применяли это неопределённое понятие «юридическое лицо». И веками не могли понять, что же это такое на самом деле. Понятно, что понимание захватчику собственности необязательно — были бы практические возможности объегоривать народ. Но как позволяет догма права применять понятие, смысл которого совершенно не ясен? Где вы были, господа российские юристы, когда безграмотные люди писали ГК?

Сам ГК, как всегда, вместо определения предмета даёт перечень некоторых признаков, совокупность которых якобы позволяет признать нечто «юридическим лицом». Что именно признать — это, как всегда, остаётся за рамками гражданского законодательства. ГК в п.1 ст. 48 заявляет, что «Юридическим лицом признаётся организация». Краткий словарь современных понятий и терминов понимает этот термин весьма неоднозначно: «1) внутр. упорядоченность, взаимодействие; 2)обществ. объединение, группа, связанная общностью взглядов членов, задач; гос. учреждение; межд. объединение, содружество, ассоциация, лига и т. п.». Первое значение термина, являясь характеристикой некоторого объекта, а не самим объектом, по определению к праву отношения иметь не может. Множество вторых значений настолько разношёрстно, что его вряд ли можно использовать для прояснения ситуации с ЮЛ. К тому же термины «общественное объединение» и «гос. учреждение» в сегодняшнем российском законодательстве имеют конкретное локальное толкование, почему и не могут использоваться для определения значительно более общего понятия, каковым является ЮЛ. Так что, назвать ЮЛ организацией вовсе не означает продвинуться хотя бы на миллиметр в деле построения дефиниции понятия «юридическое лицо» — это просто очередное бессистемное сотрясение воздуха.

ГК называет четыре признака ЮЛ:

— принадлежность к неким объектам, именуемым «организациями» (критику см. выше)

— наличие обособленного имущества

— способность отвечать этим имуществом по своим обязательствам

— способность быть истцом и ответчиком в суде.

Самый поверхностный анализ этой конструкции сразу же указывает на явное логическое несоответствие: два последних правомочия ЮЛ — всего лишь производные от первых двух, но никак не самостоятельные признаки исследуемого субъекта. Следовательно, единственным разумным признаком ЮЛ можно признать наличие обособленного имущества. Но можно ли признать этот признак классифицирующим? На наш взгляд, нет. Ведь не только ЮЛ, но и любое частное лицо (гражданин, «физическое лицо») вполне правоспособен иметь обособленное имущество — без «образования юридического лица». И конечно же любой дееспособный индивид обладает двумя последними правомочиями, которые ГК приписывает юридическому лицу. Не вышло никакого определения ЮЛ.

Суть этой юридической конструкции — ЮЛ — и вовсе непонятна. Ни в законах, ни даже в доктрине.

Вот как об этом пишет проф. Толстой: «Основная научная проблема, вызывающая наибольшие дискусии, — это вопрос о том, кто или что является носителем свойств юридической личности, т.е. субстратом юридического лица. В зависимости от ответа на вопрос о том, что стоит за понятием юридического лица, различные теории юридического лица можно разделить на две большие группы: фикционные концепции, отрицающие существование некоего реального субъекта со свойствами юридической личности, и реалистические концепции, признающие существование носителя таких свойств.

К первой группе относятся работы Фридриха Карла фон Савиньи — основателя влиятельной «исторической школы» права. Его концепция стала одной из первых фундаментальных теорий юридического лица и получила название «теории фикции». По взглядам Савиньи, свойствами субъекта права (сознанием, волей) в действительности обладает только человек. Однако законодатель в практических целях признаёт за юридическими лицами свойства человеческой личности, олицетворяет их. Таким образом, законодатель, прибегая к юридической фикции, создаёт вымышленного субъекта права, существующего лишь в качестве абстрактного понятия.

Теория «персонифицированной цели» (также именуемая теорией целевого имущества), предложенная Алоизом фон Бринцем, схожа с «теорией фикции» в том, что отрицает существование реального субъекта, обладающего свойствами юридического лица. Поскольку целью института юридического лица является лишь управление (sic! АП) имуществом, то и юридическое лицо есть не что иное, как сама эта персонифицированная цель.

Вторая группа теорий юридического лица исходит из тезиса о реальности существования юридических лиц как действительных, а не вымышленных образований. Основной тезис, в котором проявилось принципиальное отличие «органической теории» от фикционных конструкций, сформулировал Карл Георг фон Безелер. Субъектами права могут выступать не только физические, индивидуальные лица, но и надиндивидуальные, социальные организмы (отсюда и другое название данной концепции — теория «социальных организмов»). Ученик Безелера Отто фон Гирке полагал, что юридическим лицам присущи все качества «нормального» субъекта права: самостоятельная воля, интересы, способность ставить и достигать необходимые цели. Юридическое лицо он уподоблял человеческому существу, понимая его как союзную личность, отличную от суммы участвующих в союзе людей.

«Органическая теория» нашла своё продолжение в работах французского цивилиста Р.Саллейля. Он сумел освободить ее от некоторой биологизации юридических лиц, присущей взглядам Безелера и Гирке. В результате «реалистическая теория» Саллейля стала наиболее полно и глубоко разработанной концепцией реалистического направления. Человеческое общество — не аморфная совокупность индивидов. Оно может существовать лишь благодаря взаимодействию различных коллективов, союзов людей, которые столь же реальны, как и составляющие их лица. Интересы этих союзов несводимы к интересам их участников, так же как возможности и потребности группы людей нетождественны возможностям и потребностям одного человека. Следовательно, закон не конструирует фиктивные юридические образования, а просто признает за реально существующими объединениями лиц качества самостоятельных субъектов права.

Особняком в ряду концепций юридических лиц стоит «теория интереса» Рудольфа фон Иеринга — основателя социологической школы права. Иеринг полагал, что юридическое лицо, как таковое, как естественно-природный субъект права в действительности не существует. Это — не более чем юридический курьез. Поскольку право — это система защищенных законом интересов, то законодатель дает правовую защиту отдельным группам людей (их коллективному интересу), позволяя им выступать вовне как единое целое. Но это, по мнению Иеринга, не означает создания нового субъекта права. Таким образом, Иеринг сочетал тезис о фиктивности самого юридического лица с признанием реальности стоящих за ним групп людей, осуществляющих его права и пользующихся выгодами такого положения.

Зарубежные исследования сущности юридического лица в ХХв. в целом не вышли за рамки рассмотренных выше концепций. Пожалуй, в современной западной цивилистике возобладало прагматическое мнение о том, что “…после стольких попыток разрешения вопроса о юридическом лице ничего не может быть легче новой попытки его разрешения, но вместе с тем ничего не может быть более бесплодного…”».

Последнее заявление весьма симптоматично. В подлинной науке подобное невозможно. Могут быть, конечно, объекты, которые представить себе наглядно трудновато — кварк, например. Но ведь на практике его и не используют. А что касается ватта, ампера, вольта — всё здесь чётко экспериментально установлено (любой разумный человек может все нужные опыты повторить), всё количественно измеримо. А иначе как бы мы все платили повседневную дань узурпаторам, захватившим в частную собственность энергоресурсы и на этом основании именующим себя энергетиками? В экономике и в праве всё не так. Употребляют слово «государство» в нескольких несовпадающих значениях — вплоть до синкретичного смешения с Обществом, страной, народом, нацией, федерацией, «центральной властью» — и никого это не удивляет и не вызывает законного протеста. Наше государство везде и всюду стремится насаждать холопство и холуйство. И ведь успешно насаждает — припомните историю пресловутых СМИ за последние четверть века. (Почему «пресловутых» — см. [1]). Науки это тоже коснулось. Особенно правовой.

Теоретические огрехи свидетельствуют о дефективности области. Но ещё хуже практические результаты, особенно в нашей стране. Если одно из предназначений института юридического лица — ограничение предпринимательского риска, то мы у себя в России, как всегда, сразу вышли «на рекордный уровень»: у нас вообще без всякого для себя риска ушлый «предприниматель» может законно ограбить народ, — создав акционерное общество и собрав с населения деньги, отказаться платить дивиденды. Почему-то в ГК ответственность за это антинародное и противоправное поведение никак не прописана. Не исключено, именно вследствие того, что и государство наше убогое само не чуралось подобных схем: вспомните историю ГКО и последовавший за ней дефолт 98-го года. Так что можно серьёзно усомниться в реальной эффективности ЮЛ-конструкции. Если конечно считать итогом эффективности процветание Общества, а не самодовлеющего государства.

Характерно, что в ГК есть двадцатая глава, посвящённая защите права собственности. Но толкует она исключительно о защите прав собственника, не предусматривая никакой защиты от собственника. Ибо нельзя же написанное в гл.2 признать описанием механизма защиты всех «третьих лиц» от противоправного произвола собственника. Даже в уголовном кодексе РФ нет статьи, наказывающей правление акционерного общества за злостную невыплату дивидендов. Хуже того: там нет наказания за невыплату зарплаты. И почему-то никого не возмущает, что предприятие нашим законодательством считается даже не субъектом, а объектом права — так называемым «имущественным комплексом». Как будто люди, там работающие, — вообще какой-то хлам, никакого собственника предприятия не интересующий. Похоже, наше сегодняшнее государство вообще людьми не интересуется, озаботившись исключительно их имуществом.

На практике, разумеется, невозможно уклониться от решения вопроса, чью всё-таки волю, чьи интересы отстаивает ЮЛ. Сказать, коллективную волю — невозможно: наше законодательство считает ЮЛ единоличным собственником отчуждённого ему учредителями имущества. (За редкими исключениями типа учреждений и казённых предприятий. Что просто ещё больше запутывает суть ЮЛ). Ю.К.Толстой разработал «теорию директора», исходящую из того, что именно директор уполномочен действовать от имени ЮЛ в сфере гражданского оборота, почему он и является основным носителем «юридической личности государственного юридического лица». В советские годы получила распространение «теория персонифицированного (целевого) имущества», считавшая главной функцией ЮЛ объединение различных имуществ в единый комплекс и управление этим «имущественным комплексом». Была ещё и «теория социальной реальности» юридических лиц. В сущности, она просто отказывалась от попытки как-то выявить людской субстрат ЮЛ.

Как полагает проф. Суханов, «В современной буржуазной литературе теориям юридического лица обычно не уделяется большого внимания. Характерным даже для немецких комментариев является указание на то, что юридическое лицо следует рассматривать в качестве обобщающего юридико-технического понятия, служащего для признания «лиц или вещей» (предметов) правоспособными организациями, а сущность этого понятия объясняется многочисленными теориями, которые не имеют практического значения и не обладают большой познавательной ценностью». Я полагаю, что сие «объяснение» свидетельствует только о необоснованном признании правомочности в юриспруденции «принципа кочегара». И о вытекающей отсюда необходимости разобраться с сущностью ЮЛ на базе системоанализа. Как это было сделано автором в отношении куда более сложного (и важного для Общества) понятия «Культура» в [1]. Что и будет выполнено в ближайшем будущем.

Пока проведём беглый экспресс-анализ.

В Мире нет ничего, что в принципе нельзя представить в виде системы. Следовательно, ЮЛ — система. Системы бывают только двух видов: знаковые («невещественные») и вещественные («материальные»). ЮЛ не обладает необходимыми признаками знаковой системы. Значит, ЮЛ — вещественная система. Следовательно, ЮЛ есть вполне реальная конструкция, а вовсе не какая-то фикция, и не может рассматриваться как некий неопределённый «юридико-технический» инструмент, созданный для удобства общения между собой традиционных цивилистов. Как всякая система, ЮЛ включает собственные подсистемы, в том числе подсистему управления. Элементами ЮЛ (её подсистемами) являются люди и имущественные объекты. Как во всякой системе, подсистемы прямыми и обратными связями объединены в определённую структуру, (оптимальную или нет), потребную для достижения определённых единых для всех элеменов ЮЛ целей её функционирования («деятельности»). Как и для всякой системы, свойства ЮЛ превосходят простую сумму свойств её элементов. Как и для всех других систем, цели подсистем ЮЛ не могут противоречить её общей цели. Критерии эффективности подсистем ЮЛ должны быть частными производными от критерия эффективности ЮЛ. Всё это — общие свойства ЮЛ как родового понятия. Видовые свойства конкретного ЮЛ определяются его конечными целями.

Здесь, на наш взгляд, теоретики и законодатели допустили промашку — разделив ЮЛ прежде всего на два класса: «коммерческий» и «некоммерческий». Прежде всего, такое деление затруднено и постоянно нарушается и в ГК, и в сопутствующих «гражданских» законах. Но главное, оно — непродуктивно. Признание прибыли и мерилом успеха, и целью любой деятельности совершенно не обосновано и чрезвычайно — с великого множества сторон — вредно для Общества. (Этому мы посвятим специальное исследование). Второй промах законодателя — наворочение множества трудноопределимых разновидностей ЮЛ, видовые признаки которых, как правило случайны, трудноизмеримы, а часто просто не относятся к системообразующим характеристикам.

Что касается утверждения, что ЮЛ создаётся для «введения в гражданский оборот» некоего имущества, то оно представляется нам, как минимум, весьма спорным. Тем более, что под «оборотом» российская юриспруденция понимает только переход вещей от одних собственников к другим. Что нелепо: цели ЮЛ (как и «физических лиц») вовсе не сводятся к владению, пользованию и распоряжению имуществом. Хотя бы уже потому, что понятие «управление капиталом» (которого не чурается и сам ГК) невозможно без управления людьми — как входящими, так и не входящими в состав ЮЛ. При этом одни ЮЛ озабочены личным обогащением, другие — чистой благотворительностью, третьи — ещё более благородными целями: улучшением менталитета Общества и совершенствованием среды функционирования всех ЮЛ.

При всём при том, как заметил классик, любая система сама непременно является подсистемой определённой метасистемы. «Гражданский оборот», являясь стохастическим процессом, на роль метасистемы никак не тянет. Реальной метасистемой — в том числе и государства — является Общество, удовлетворение многообразных потребностей которого и является разнообразными целями деятельности всех вместе взятых ЮЛ и ФЛ. За свою успешную (по критериям Общества) деятельность каждое «лицо», по ходу своей деятельности, получает от Общества достойное вознаграждение — пропорциональное степени успеха и рангом важности для Общества решаемых «лицом» задач. Это — научный подход, на уровне науки XXI века. Всё иное, как справедливо подметил Михаил Жванецкий, — недоразумение.

Пора переводить сознание народа с представления о «всесилии денег» на понимание основополагающей роли идей и всей прочей интеллектуальной продукции. В конце концов, самому необразованному человеку понятно, что если бы не Наука, люди до сих пор бы занимались «гражданским оборотом» в пещерах и ходили бы в звериных шкурах.

О том, что в российском гражданском законодательстве неправомерно искажены все основополагающие представления об интеллектуальной собственности, мы неоднократно писали ([21], [22], [23], [24], [34]). Как должна выглядеть сегодня эта важнейшая область Права, показано в [1].

Совершенно неудовлетворительно прописан в ГК институт морального вреда. Непонятно, по каким причинам, он разорван межу параграфом 4 главы 59 и статьёй 151. Критика действующего законодательства и описание эффективного подхода к институту морального вреда даны в [1].

Оставляет желать много лучшего системно-логическая структура российского гражданского права. Параллельное использование множества специфических (существующих исключительно в РФ), плохо описанных, в силу чего и плохо отличимых друг от друга, форм юридического лица приводит к неразберихе и беспорядку в российском правопорядке. Не говоря уж о том, что в ГК многие формы ЮЛ вообще нигде и никак не упомянуты (некомм. партнёрство, автономная некомм. организация, и даже — потребительское общество). А лепить под каждое новое юрлицо отдельный «специальный» закон — иначе как юридическим безумием это не назовёшь.

Компоновка ГК просто безобразна. О соотношении ПО и «пари» сказано выше. Разделы ГК не только неравновесны — почему, например, «простое товарищество» выделено из всего массива ЮЛ в отдельную главу?! — но и явно кривобоки: почему «задаток» попал в «Общую часть обязательственного права», а «Общие положения о расчётах», напротив, — в «Отдельные виды обязательств»? Похоже, авторам ГК было просто лень хоть как-то согласовать вышедшие в разное время две части кодекса. И это — самое мягкое предположение. Ибо в противном случае придётся признать полную системно-логическую и языковую безграмотность отечественных законодателей. И решить: продолжать ли нам доверять государству выдвигать требования к подготовке специалистов в столь важной для Общества области как Право?