Глава lvii,

повествующая о том, как Дон Кихот расстался с герцогом, а также о том,

что произошло между ним и бойкой и бедовой Альтисидорой, горничной девушкой

герцогини

Дон Кихот уже начинал тяготиться тою праздною жизнью, какую он вел в

замке; он полагал, что с его стороны это большой грех - предаваясь лени и

бездействию, проводить дни в бесконечных пирах и развлечениях, которые для

него, как для странствующего рыцаря, устраивались хозяевами, и склонен был

думать, что за бездействие и праздность господь с него строго взыщет, - вот

почему в один прекрасный день он попросил у их светлостей позволения уехать.

Их светлости позволили, не преминув, однако ж, выразить глубокое свое

сожаление по поводу его отъезда. Герцогиня отдала Санчо Пансе письмо его

жены, и тот, обливая его слезами, сказал себе:

- Кто бы мог подумать, что смелые мечты, которые зародились в душе моей

жены Тересы Панса, как скоро она узнала про мое губернаторство, кончатся

тем, что я снова вернусь к пагубным приключениям моего господина Дон Кихота

Ламанчского? А все-таки я доволен, что моя Тереса в грязь лицом не ударила и

послала герцогине желудей, потому как если б она их не послала, а тут еще я

вернулся не в духе, то вышло бы невежливо. Радует меня и то, что подарок

этот нельзя назвать взяткой: когда она его посылала, я уже был губернатором,

и тут ничего такого нет, если за доброе дело чем-нибудь отблагодарить, хотя

бы и пустячком. Да ведь и впрямь: голяком я вступил в должность губернатора,

голяком и ушел, и могу сказать по чистой совести, а чистая совесть - это

великое дело: "Голышом я родился, голышом весь свой век прожить ухитрился".

Так рассуждал сам с собою Санчо в день своего отъезда, Дон Кихот же,

накануне вечером простившись с их светлостями, рано утром, облаченный в

доспехи, появился на площади перед замком. С галереи на него глазели все

обитатели замка; герцог и герцогиня также вышли на него посмотреть. Санчо

восседал на своем сером, при нем находились его дорожная сума, чемодан и

съестные припасы, и был он рад-радехонек, оттого что герцогский

домоправитель, тот самый, который изображал Трифальди, вручил ему кошелек с

двумя сотнями золотых на путевые издержки, Дон Кихот же про это еще не знал.

И вот, в ту самую минуту, когда все взоры, как уже было сказано, обратились

на Дон Кихота, из толпы дуэний и горничных девушек герцогини, на него

глядевших, внезапно послышался голос бойкой и бедовой Альтисидоры, которая

поразила слух присутствовавших жалобной песней:

О жестокосердый рыцарь!

Отпусти поводья малость,

Не спеши коня лихого

Острой шпорой в бок ужалить.

Не от алчного дракона

Ты, неверный, убегаешь,

Но от агницы, которой

И овцой-то зваться рано.

Изверг! Ты обидел деву,

Краше коей не видали

Ни в лесах своих Венера,

Ни в горах своих Диана,

Беглец Эней, Бирено беспощадный {1},

Сгинь, пропади, гори в аду с Вараввой!

Ты в когтях своих кровавых,

Зверь бесчувственный, увозишь

Сердце той, что так смиренно

Быть твоей рабыней жаждет.

Ты увозишь - о злодейство!

Три косынки и подвязки,

Черно-белые в полоску,

С ножек гладких, словно мрамор.

И еще сто тысяч вздохов,

Чье неистовое племя,

Будь сто тысяч Трой на свете,

Все их разом бы пожрало.

Беглец Эней, Бирено беспощадный,

Сгинь, пропади, гори в аду с Вараввой!

Пусть безжалостен пребудет

Твой оруженосец Санчо,

Чтоб вовеки Дульсинея

Не сняла с себя заклятья.

Пусть за твой поступок низкий

Взыщется с нее, несчастной,

Ибо часто в этом мире

Праведник за грешных платит.

Пусть тебе всегда приносят

Жажда славы неудачу,

Радость - горькое похмелье,

Верность - разочарованье.

Беглец Эней, Бирено беспощадный,

Сгинь, пропади, гори в аду с Вараввой!

Пусть от Лондона до Темзы,

От Гранады до Атарфе,

От Севильи до Марчены {2}

Все зовут тебя коварным.

Если в "сотню", в "королевство"

Иль в "кто первый" дуться сядешь,

Пусть нейдут к тебе тузы,

Короли не попадают.

Если стричь пойдешь мозоли,

Пусть тебе их режут с мясом;

Если вырвать зуб решиться,

Корень пусть в десне оставят.

Беглец Эней, Бирено беспощадный,

Сгинь, пропади, гори в аду с Вараввой!

В то время как горюющая Альтисидора вышеописанным образом сетовала, Дон

Кихот молча на нее взирал, а затем, обратившись к Санчо, спросил:

- Заклинаю тебя памятью твоих предков, милый Санчо, не скрывай от меня

правды. Скажи, не захватил ли ты случайно три косынки и подвязки, о которых

толкует влюбленная эта девушка?

Санчо же ему на это ответил:

- Косынки я и правда захватил, а насчет подвязок - ни сном, ни духом.

Герцогиня не могла надивиться дерзости Альтисидоры; впрочем, она и

прежде знала ее за девицу бедовую, проказливую и разбитную, но все же не

представляла себе, что развязность ее дойдет до такой степени, и тем сильнее

было удивление герцогини, что об этой шутке Альтисидора ее не предуведомила.

Герцог, желая подлить масла в огонь, сказал:

- Сеньор рыцарь! Меня возмущает, что, воспользовавшись гостеприимством,

здесь, у меня, вам оказанным, вы решились похитить у моей служанки во всяком

случае три косынки, а может быть, даже и подвязки: это свидетельствует о

том, что у вас дурные наклонности, и противоречит общему мнению, которое о

вас сложилось. Возвратите же ей подвязки, иначе я вызову вас на смертный

бой, не страшась, что лихие волшебники изменят или же исказят черты моего

лица, как это они сделали с моим лакеем Тосилосом, вступившим с вами в

единоборство.

- Господь не попустит, - возразил Дон Кихот, - чтобы я поднял меч на

светлейшую вашу особу, которой я столькими обязан милостями. Косынки я

возвращу, коль скоро они у Санчо, но насчет подвязок - это немыслимое дело,

потому что ни я, ни он их не брали, если ваша служанка хорошенько у себя

посмотрит, то верно уж найдет. Я, сеньор герцог, никогда не был вором и,

если господь не попустит, не буду таковым до конца моих дней. Девица эта

говорит как влюбленная, и она прямо в том признается, я же тут ни при чем,

так что мне не в чем просить прощения ни у нее, ни у вашей светлости, вас же

я попрошу изменить свое мнение обо мне и вновь мне позволить продолжать свой

путь.

- Счастливого вам пути, сеньор Дон Кихот, - подхватила герцогиня, - дай

бог, чтобы до нас доходили одни только добрые вести о ваших подвигах.

Поезжайте же с богом, а то чем дольше, вы задерживаетесь, тем сильнее

разгорается пламень в сердцах дев, что взирают на вас, мою же горничную

девушку я накажу так, чтобы впредь она не допускала нескромности ни во

взоре, ни в словах своих.

- Дай мне одно только слово сказать тебе, доблестный Дон Кихот! -

воскликнула тут Альтисидора. - Прости меня за то, что я обвинила тебя в

краже подвязок: клянусь богом и спасением души, они на мне, - это я по

рассеянности, вроде того человека, который искал своего осла, сидя на нем

верхом.

- А что я вам говорил? - вмешался Санчо. - Нашли какого укрывателя

краденого! Ведь при желании я столько мог натащить, пока ходил в

губернаторах: там у меня насчет этого было раздолье.

Дон Кихот учтиво поклонился герцогу с герцогиней, а равно и всем

присутствовавшим, засим поворотил Росинанта и, сопровождаемый Санчо верхом

на осле, выехал за ворота замка и направил путь в Сарагосу.

1 Беглец Эней, Бирено беспощадный... - намек на то, что Эней, герой

"Энеиды" Вергилия, покинул влюбленную в него Дидону, а Бирено, герой

"Неистового Роланда" Ариосто, покинул свою возлюбленную Олимпию.

2 Атарфе, Марчена - города в Испании. "Сотня", "королевство", "кто

первый" - названия карточных игр.