«Какие занятия Вам больше всего не по душе?» (в % от числа опрошенных)*

Группы	1		2		3		4		5
	1989 г.	1999 г.	1989 г.	1999 г.	1989 г.	1999 г.	1989 г.	1999 г.	1989 г.	1999 г.
Всего	30	22	59	55	23	21	38	26	37	36
По полу
мужчины	31	22	63	58	25	24	41	25	34	36
женщины	29	22	57	53	22	18	36	26	40	36
По возрасту
18–4 года	18	19	75	61	17	24	35	23	53	44
25–39 лет	31	22	61	60	21	27	44	29	42	46
40–59 лет	35	25	56	60	26	21	39	30	32	36
60 лет и старше	31	21	50	40	27	12	29	18	25	16
По образованию
высшее	29	19	70	68	13	24	61	35	33	44
среднее	32	22	63	59	25	24	37	28	41	40
ниже среднего	28	23	51	46	25	17	30	20	12	27
По роду занятий
предприниматели	–	20	–	55	–	28	–	33	–	39
руководители	21	19	67	60	23	19	59	23	27	33
специалисты	29	22	69	65	15	29	15	37	35	47
служащие	29	23	59	57	13	33	36	31	36	36
рабочие	34	25	59	58	15	25	36	26	43	14
учащиеся	24	7	80	64	18	14	44	21	43	51
пенсионеры	30	22	47	42	27	12	27	20	25	51

* Исследования по программе «Советский человек», 1989 г. (N = 1325 человек) и 1999 г. (N = 2000 человек).

** В столбцах 1–5 приводятся данные по следующим вариантам ответа:

1. Командовать другими.

2. Делать то, что не понимаю.

3. Заниматься общественной работой.

4. Убеждать других в том, во что сам не верю.

5. Подчиняться другим.

Таким образом, заметны существенные сдвиги показателей в сторону уменьшения по трем позициям — «командовать другими», «убеждать других в том, во что сам не верю» и (в меньшей мере) «делать то, что не понимаю». Все три позиции можно считать в высшей мере «идеологически насыщенными» в советский период, откат от них — явное свидетельство освобождение общества от старой политизированной модели человеческого поведения.

Почти все рассматриваемые группы стали в равной мере (примерно в полтора раза) реже указывать, что тяготятся властью над другими. Такое положение объясняется скорее всего не тем, что людям стала по душе такая власть, а тем, что само занятие «командования людьми» стало менее распространенным — тоже признак отступления от советского политического образца массового поведения.

Более всего (по их словам) тяготились обязанностью «убеждать других в том, во что сами не верили» высокообразованные и руководители — соответственно, 61 и 59%. Впрочем, вполне возможно, что на столь массированную самокритику в этих группах повлияли общественные настроения 1989 г., а именно тенденции отмежевания от советского прошлого. В этих двух группах наблюдается и наиболее заметное падение частоты ссылок на тяготы убеждения других. Правда, и сейчас высокообразованные и специалисты в большей мере, чем другие (35 и 37%), сетуют на то, что им приходится заниматься этим неприятным делом. Значительно реже (44 и 21%) упоминают это обстоятельство учащиеся (44 и 21% — признак конца «комсомольского воспитания»). Но оставшиеся 25–30%, которым не по душе (но, видимо, приходится!) убеждать других в правоте сомнительных идей — это не так мало. Возможно, сейчас за этими процентами скрывается то, что многим приходится убеждать себя и других по меньшей мере в относительной правоте или умеренной полезности каких-то современных идей или лидеров. Лукавство продолжает торжествовать.

Из этой же таблицы 5 явствует, что необходимость заниматься «общественной работой» (в нынешнем варианте — «политикой») не по душе людям примерно в той же мере, что и десять лет назад, хотя содержание терминов заметно изменилось. Молодых и высокообразованных такая деятельность тяготит больше, а пожилых и малообразованных, напротив, меньше. По всей видимости, имеет значение захватившая часть старших поколений политически-оппозиционная активность.

А вот необходимость «подчиняться другим» в целом людям столь же не по душе, как и ранее. По сравнению с ситуацией десятилетней давности она сейчас больше досаждает пенсионерам и малообразованным, несколько меньше — молодежи. Тяготятся же подчинением около половины учащихся, пенсионеров, специалистов, высокообразованных и молодых работников.

От легковерия — к «отмщению»

Наблюдения за ростом и спадом надежд на отечественных политических лидеров за последние годы (М. Горбачев, Б. Ельцин, Г. Явлинский, А. Лебедь, Б. Немцов, Е. Примаков… далее пока список открыт) заставляют всякий раз вспоминать известное выражение Н. Бердяева, писавшего о «вечно-бабьем» в русской душе — готовности довериться любому, кто продемонстрирует силу и одарит обещаниями, хотя само по себе оно не объясняет этот феномен. Увлечение новыми кумирами (и последующее довольно быстрое разочарование в них) обусловлено отсутствием внутренней социальной организованности общества. Дальние исторические корни этого феномена можно искать, видимо, в отношениях между государством и населением в старой, «дореформенной» России: пока не работают социальные институты современной цивилизации («гражданское общество»), масса готова и склонна искать организованности внешней — со стороны самодержавной власти или иной «руководящей силы». Для социологического анализа достаточно материала отечественной истории уходящего ХХ века в ее революционных и постреволюционных поворотах. В данном случае нас интересует только одна сторона происходящего — способность множества людей увлекаться персонализованными символами и затем разочаровываться в них. Причем если поначалу фигуры лидеров в массовом сознании символизировали определенные идеи — или, по меньшей мере, привлекательные лозунги, то в дальнейшем предметом символического предъявления становится просто власть. Соответственно, обещания «перевернуть» страну трансформируются в требование «навести порядок».

В этих процедурах регулярных очарований и разочарований настроение масс так или иначе определяется состоянием их «головной части» — более образованной, более политизированной, более влиятельной, способной задавать образцы поведения для остальных. При всех отечественных пертурбациях последнего времени было заметно (в том числе и по данным массовых опросов), что изменения общественных симпатий прежде всего отмечались именно в этих слоях. «Легковерием» страдает не относительно «темная» масса, а ее «просвещенная» верхушка. Отсутствие социальной организованности и гражданского сознания — это прежде всего черта нашей интеллектуальной и политизированной элиты (в широком смысле слова; речь не идет, естественно, о конкурирующих группировках околовластной «кухни»).

Исследования электоральной ситуации в стране (еще во время предыдущего избирательного цикла 1995–1996 гг.) показали, что большинство населения не верило предвыборным обещаниям претендентов на должности, не надеялись на то, что их будут выполнять, а потому и не предъявляли претензий к своим фаворитам сразу после выборов. Претензии предъявлялись всегда задним числом — когда фавориты переставали быть таковыми. Налицо два связанных друг с другом вопроса, которые заслуживают особого объяснения: во-первых, какие факторы возносят на пьедестал, превращая малоизвестного чиновника или провинциала в фаворита общественного мнения, а во-вторых, почему столь легко и быстро общественное мнение расстается со своими фаворитами.

По крайней мере одно из объяснений может быть связано с изложенными выше соображениями. Массовые увлечения — особенно, если они ориентированы на предельно значимых фаворитов — с самого начала амбивалентны, двусмысленны: искусственно нагнетаемый (не только извне, но и «изнутри», через механизмы самообольщения), демонстративный восторг всегда дополняется скрытым недоверием, черной завистью и т. п. В определенный момент конструкция как бы опрокидывается, скрытое становится доминирующим и демонстративным. Причем каждый такой поворот менее всего связан с реальным опытом и рациональными оценками — ведь очарованность общественного мнения каждым очередным фаворитом не подкреплена никаким массовым опытом, никаким знакомством с его деятельностью, программой, идеями («И ненавидим мы, и любим мы случайно…») Главным же фактором перемены симпатий служит противопоставление характеристик, которые приписываются «старому» и «новому» избраннику — например, образ динамичного и решительного М. Горбачева противопоставлялся образу дряхлого и нерешительного Л. Брежнева, затем решительность Ельцина — нерешительности Горбачева, затем образ более молодых и решительных Лебедя, Немцова, Путина — образу одряхлевшего Ельцина (в ряду подобных парных сопоставлений участвовали и другие фигуры).

Отсюда, кстати, и непременный спутник всех поворотов — «перенос вины» на предшествующую эпоху, власть, персону лидера как средство самоутверждения (и, насколько удается, самооправдания) каждой новой смены в верхах. (Трудно представить себе, что в общественно-политическом процессе после отставки Ельцина не скажется та же закономерность.) Ведь новая правящая группа может использовать процедуру «переноса вины» только потому, что масса заранее к этому готова и с легкостью принимает превращение «героя» в «злодея», виновника всех несчастий. Такие трансформации священного образа в проклятый, инфернальный присущи всякому мифологическому сознанию (например, средневековому и тоталитарному).

Двусмысленность любых оценок в лукавом сознании делает возможным демонстративную переоценку событий, эпох, деятелей — не предполагающую «серьезного» их переосмысления. Более того, сам показной негативизм по отношению к политическим фигурам или структурам зачастую оказывается средством сохранения собственной «ниши» в этих структурах. И точно так же широко распространенное суждение о том, что «все» в России (в особенности, причастные к власти и управлению) коррумпированы, берут взятки, пользуются «теневыми» средствами и т. п. — не только обвинение, но и лукавое оправдание собственного поведения, по меньшей мере, терпеливого и приспосабливающегося к коррумпированной ситуации.

Непременно присутствующий в общественном мнении «комплекс врага», о котором приходилось писать ранее, предполагает амбивалентность значений «своего»—«враждебного» и возможность перемены знаков (но в подавленном и напуганном обществе — преимущественно в одну сторону, то есть превращения своих во врагов).

Динамика общественного мнения за последние несколько месяцев принесла обширный материал для анализа возможностей массированного воздействия современных СМИ на подобные трансформации. К ним нужно в первую очередь отнести перемену знаков отношения к военным действиям в Чечне на протяжении нескольких месяцев (от широко одобрявшейся попытки импичмента Б. Ельцина из-за развязывания войны 1994–1996 гг. до еще более широкого одобрения новой силовой акции в 1999 г.). Весьма эффективной оказалась и беспрецедентно грубая пропагандистская кампания против блока Лужкова—Примакова. На первых порах значительная часть опрошенных полагала, что резкие нападки скорее окажут обратное действие, но давление было слишком сильным.

Социальный диагноз: одиночество и астенический синдром

В условиях социальной разобщенности, слабости традиционных и групповых межличностных структур человек со своими заботами и опасениями постоянно оказывается одиноким перед властью, социальными институтами, могущественным давлением масс-медиа и общественного мнения. Если он вынужден вести себя «как все» — и демонстрировать это публично, в том числе в ответах на вопросы исследователей, — он снимает с себя ответственность за разделяемые позиции, но не избавляется от одиночества по отношению к этим «всем». Только 13% опрошенных в 1999 г. (в основном, молодые люди) указали, что у них «много близких, надежных друзей», в 1989 г. такой ответ давали 42%. Сейчас 74% полагают, что они могут вполне доверять лишь одному-двум близким людям.

Российская действительность с неизбежностью умножает социально-психологические барьеры и дистанции — начинающиеся с соседней квартиры и улицы — на масштабы страны с ее отдаляющимися друг от друга регионами. Это ведет к гипертрофии социальной версии «астенического синдрома», к неспособности и нежеланию воспринимать «чужие» беды и страдания, более того — к настойчивому стремлению отгораживаться от них. («Мы живем, под собою не чуя страны…» — эти слова давно приобрели значение универсальной формулы поведения.) Астеническое поведение лукаво, потому что фактическая ситуация у «других» сегодня известна любому телезрителю неизмеримо лучше, чем когда бы то ни было. Но зритель остается зрителем, и его беспокоит преимущественно опасность самому превратиться в жертву.

Действует на зрительскую массу и фактор привыкания к сообщениям о «далеких» несчастьях: та наглядная информация о катастрофах, конфликтах, стихийных бедствиях, которая была в новинку десять назад, стала повседневной, привычной.

Ситуация массовой политической мобилизации, массовых войн, массовых жертв — может лишь укреплять астенический синдром общества. Когда страдания и жертвы становятся массовыми, люди способны переживать только личные утраты. К тому же доступные общественному мнению масштабы страданий и потерь сегодня в значительной мере определяются могущественным влиянием современных масс-медиа (в основном, телевидения: невидимое на экране не предъявлено обществу). В эпоху «телевизионной» мобилизации трактовка массовых жертв целиком сосредоточена в руках СМИ и связанных с ним политических комбинаторов — от них зависит, как оценят эти жертвы зрители и избиратели.

Поэтому столь силен астенический синдром массового безразличия, массового нежелания воспринимать и понимать, например, последнюю чеченскую войну. Как показывают результаты исследований, большинство выражает беспокойство преимущественно в связи с сообщениями о потерях российских частей — все остальное волнует людей заметно слабее.

«Замкнутый круг» двоемыслия

В классическом описании Дж. Оруэлла «двоемыслием» именуется «способность одновременно держаться двух противоположных убеждений. Партийный интеллигент знает, в какую сторону менять свои воспоминания; следовательно, знает, что мошенничает с действительностью; однако при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна… Партия пользуется намеренным обманом, твердо держа курс к своей цели, а это требует честности… Говорить заведомую ложь и одновременно в нее верить… все это абсолютно необходимо»³. Введя в научный и политический оборот столь плодотворный термин, автор не рассматривал внутренний механизм сочетания противоположных позиций. Представленную ситуацию можно считать преднамеренно упрощенной в интересах «чистоты» мысленного эксперимента. Автор, видимо, сознательно допустил жесткое разграничение цинично-рационального расчета всемогущих «верхов» (в его терминологии — «внутренней партии») и покорности политических «низов» («внешней партии»). И явно переоценил возможность правящей верхушки («внутренней партии») осознанно и сплоченно исполнять роль «коллективного Великого Инквизитора». На деле же, как показано всей серией разоблачений и признаний, связанных со сменами состава правящих верхов и элит — такого разграничения просто не существует. Сплоченности и рациональности действий «наверху» ничуть не больше, чем на нижележащих ступенях социально-политической пирамиды общества. «Верхи» неизбежно живут по тем же правилам лукавого двоемыслия, что и типичные их подданные, так же лукавят сами с собой, принимая на веру желаемое, и если время от времени вынуждены заявлять о решимости выпутаться из порочного круга, то лишь запутываются еще сильнее. И потому именно политическая элита («голова») разлагалась и коррумпировалась (духовно и нравственно) прежде всего. Опыт десятилетия российских перемен и перетрясок подтверждает это вновь. Самая яростная критика этого положения «задним числом» (означающая на деле перенос вины на предшественников) не позволяет выйти за рамки круга, очерченного лукавым сознанием. Расчет команды «сменщиков» на то, что безвыигрышная в перспективе военная кампания может принести нужные плоды в борьбе за власть до и во время досрочных президентских выборов — циничен и лукав. Надежды вчерашних кумиров нашей радикальной демократии на то, что поддержав этот курс, они сохранят причастность к власти (или обслуживающим ее механизмам) еще в большей мере опираются на лукавое двоемыслие. Выйти за его пределы обществу и его лидерам пока не удалось.

Левада Ю.А. От мнений к пониманию. Социологические очерки 1993-2000. – М.: Московская школа политических исследований, 2000. С. 423–442.

1 См.: «Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены». 1999. № 6. С. 6.

2 См.: Гудков Л. Страх как рамка понимания происходящего // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 1999. № 6. С. 46–53.

3 Оруэлл Дж. 1984. Даллош Д. 1985. М.: «Текст», 1992. С. 201.