Часть 1. Регион и системное его представление

В понимании методологического смысла, назначения, целей и задач системного подхода в нашей литературе довольно четко определились две различных ориентации.

Одна – традиционно-обновленная. Ее истоки восходят к античности, а из современных авторов главным образом к Берталланфи. Античность строго различала одушевленные и неодушевленные вещи. Особенно четко это различие проведено у Аристотеля, у которого источник движения и изменения неодушевленных тел всегда располагается вне тела, тогда как у тел одушевленных он присущ самому телу как способность к «энтелехии» – к самодвижению и вообще к «самости» (самоопределению, самоизменению и к другим «само») в соответствии с «целевой причиной» или «причиной ради». Поэтому при описании одушевленных объектов, если это описание истинно, невозможно, по Аристотелю, обойтись без указаний на цель, которая связывает живой объект с космосом и первым двигателем как целью целей. Берталланфи не без оснований нашел, что такой способ представления биологических объектов более продуктивен, чем обычное для естественных дисциплин описание в терминах поведение-свойство. Не отменяя таких описаний, системный подход в понимании Берталланфи позволяет детализировать внутреннюю структуру объекта. Отсюда, собственно, и пошло это возрожденно-новое понимание системы, требующее указания на цели существования, на основания различения и интеграции различенного в целостность и т.д. С биологических объектов такой способ представления был перенесен и на другие, причем особое распространение он получил сегодня при описании объектов социальной и знаковой природы. Например, в терминах такого понимания системы описывают обычно массив научного знания и деятельность по его умножению. Конечно, в случае с социальными и знаковыми структурами как таковыми «самости» не получается, им нельзя приписать внутренний и отличный от человека источник самодвижения и самоизменения, но структура в таких объектах изучения есть, что и делает понятийный аппарат системного подхода этого типа пригодным и удобным для их описания.

Вторая ориентация и, соответственно, второе понимание системного подхода не имеют отношения ни к античности, ни к целевым причинам, ни к биологическим объектам, хотя понятийный аппарат системных представлений остается, к сожалению, во многом тождественным с первым, что часто ведет к недоразумениям. Второе понимание восходит к попыткам системного анализа ситуаций времен 2-ой мировой войны. Классикой такого подхода считается анализ задачи по борьбе с немецкими подводными лодками с минимальным отвлечением средств (авиации). Особенностью такого подхода

12

является четкая поляризация системного описания по субъект-объектному основанию, причем источником целей для объекта всегда оказывается субъект, а сами цели изменения объекта объективными лишь постольку, поскольку объект диктует условия их реализации.

Иными словами, в описаниях по нормам такого подхода присутствует не только объект, как это принято в естественно-научных дисциплинах и к чему стремятся в описаниях по первому пониманию, сознательно изгоняя все субъективное ради полноты, или адекватности описания. Но присутствует и субъект в его претензиях, огорчениях, беспокойствах и опасениях по поводу поведения объекта, которое в тех или иных отношениях субъекта не устраивает. Поведение объекта и претензии субъекта, если эти претензии формализованы и опосредованы свойствами объекта как возможные цели и способы его изменения, здесь образуют единство-систему, относительно которой и формулируются цели, задачи, условия, возможности, средства, альтернативы, оценочные суждения. Такая система предстает обычно как задача, формализующая претензии субъекта к объекту и условия, при которых можно избавиться от этих претензий за счет деятельности, направленной на изменение объекта в соответствии с его свойствами. Если у субъекта нет претензий к поведению объекта, то нет и повода для применения системного подхода в этом втором понимании.

Регион может быть представлен и по первому и по второму набору правил системного подхода. Представление по первому подходу будет стремиться к объективности и адекватности как таковым, они здесь выступают как самоцель, определяющая форму конечного продукта, результата системного исследования. Представление по второму набору правил в общем-то предполагает некоторую сумму результатов первого подхода и будет стремиться к оценке текущего поведения региона в терминах ожиданий, пожеланий, опасений субъекта, если они имеются, и, коль скоро они действительно появляются, к поискам средств изменить поведение региона в желаемую сторону. При этом, естественно, надо бы стремиться к согласованию первого обязательного и второго возможного подходов, с тем чтобы результаты исследований по первому набору правил были релевантны для исследований по второму набору, но такое требование оказывается, как правило, слишком сильным..

ПЕРВЫЙ ПОДХОД

Наиболее сложным для первого подхода, и это естественно, является сам признак региональности, в котором, с одной стороны, явно присутствуют и должны присутствовать локально-географические, экологические, демографические моменты, связанные с «оседлостью» нашего способа производства и способа жизни, а с другой

13

стороны, все эти определяющие моменты не менее явно обнаруживают свою недостаточность. Представление о регионе молчаливо или, что случается много реже, эксплицитно предполагает некую специфику по основанию различения, причем сама эта специфика может оказаться многокомпонентной и гетерогенной по источнику. Возможно, здесь могли бы помочь таксономические классификации, которые, в общем-то, в неявном виде всегда присутствуют в географических, эконом-географических и иных описаниях. Но и в этом случае возникает много трудностей.

Следует сразу же оговориться, что эта исходная и весьма серьезная трудность первого подхода, представленная, скажем, в спорах эконом-географов и экономистов о регионе, почти автоматически снимается при втором подходе. Здесь регион прочерчивает, сам показывает свои границы, как область выявления той или иной аномалии в его поведении, которая становится предметом системного подхода. Если, например, интенсивная откачка нефти и газа в Тюменской области, где в 1975 г. добыча нефти составила 150 млн. т, а газа – 35 млрд. м³ (1) грозит проседанием всей Западносибирской плиты, то независимо от того, в каких именно границах и по каким критериям мы выделим соответствующий регион, для второго подхода региональная проблема самоопределится как проблема всей северной части Западной Сибири. Точно также, если ежедневная откачка 120 тыс. м³ для обеспечения бесперебойной работы карьеров Курской магнитной аномалии «привела к понижению уровня подземных вод во всем прилегающем районе» (1) с соответствующими следствиями для сельского хозяйства и многого другого, то при любых способах выделения этого региона по первому подходу, для второго подхода, решающего проблему компенсации следствий от понижения уровня, регион предстанет в границах, этого самого «прилегающего региона».

Но эти предметообразующие преимущества второго подхода вряд ли могут что-либо прояснить, когда речь идет о выделении региона – системы по нормам первого подхода. Можно, конечно, как это делают иногда экологи, попытаться выделить регион по совокупности, количеству, составу и интенсивности возмущающих влияний, но это уже будет не регион – система, а регион – зона, с которой ни первому, ни второму системному подходу делать нечего, поскольку зона – понятие бесструктурное и причины ее появления и существования располагаются обычно за ее пределами.

Остаются, таким образом, два наиболее вероятных пути выделения региона -системы. Один из них, так сказать, путь сверху, другой – путь снизу.

Допустим, что действительно существует некоторая комплексная, обладающая сложной и гетерогенной, но в принципе выделимой структурой, а также спецификой и границей реалия системного типа, локализованная на определенной территории. Такая

14

реалия, если она вообще существует, может, прежде всего, оказаться подсистемой определенного уровня в иерархической системе более высокого порядка. Допустим для простоты, что между регионом и целостной иерархической системой страны, охватывающей всю территорию СССР, нет опосредующих звеньев и уровней, хотя это заведомо излишне сильное допущение: административно-политические членения, с которыми регионы явно не совпадают, оказывают достаточно ощутимое влияние на возникновение и развитие регионов иногда в положительную, иногда в отрицательную сторону. Но все же допустим.

Тогда перед нами возможность разложить эту верховную иерархическую систему страны на составляющие ее потребности и функции и определить регионы в терминах них функций и потребностей, то есть возможность идти сверху. В некоторых случаях это очевидно удачный ход. Если, например, на Таймыре открыты запасы нефти и газа и там создается соответствующая социальная реалия, локализованная по территории разведанных запасов, то мы можем назвать такую реалию регионом и без особого труда показать, что такой регион, каким бы сложным он ни оказался по внутренней структуре обязан своим существованием наличием нефти и газа на Таймыре, что именно это обстоятельство интегрирует его в целостность как функциональная доминанта. То же самое можно, видимо, сказать о Транссибирской магистрали, которая с конца прошлого века стянула к себе, подобно магниту, социальные единицы Сибири и Дальнего Востока, породила на пересечениях с реками города. Так же, по всей вероятности, будет и с БАМ­ом. Но эти отдельные удачные выделения регионов по социально-значимой функции не делают все же погоды.

Таких чистых «монофункциональных» регионов единицы. Да и существуют они в своей «монофункциональности» обычно недолго, давая начало чему-то совсем иному, причем это иное может возникать как за счет наращивания функций, так и за счет исчезновения исходной и поиска новых. Братск, например, стал иллюстрацией и своего рода мерой ведомственного сепаратизма за счет наращивания функций: исходная энергетическая осталась, но перестала быть доминирующей. А Калифорния в США или Квинсленд в Австралии начинали существование с золотых лихорадок, чтобы затем полностью преобразовать свою специфику. Но само это движение сверху от набора функций иерархического целого к выделению региона как подсистемы, имеющей свой особый функциональный профиль в рамках целого и получающей, соответственно, свое особое функциональное назначение, а с ним и свои особые цели существования, должно, видимо, остаться в методологическом активе первого системного подхода. В этом движении сверху подчеркивается необходимость, некой важной для общества как целого

15

локальной доминанты, стихийно или плановым порядком формирующей процесс расселения. Сама эта доминанта может быть, и моно- и мультифункциональной, но ее наличие, похоже, обязательно, если регионы возникают не просто так, подобно грибам в лесу, а ради целого, получая в этой связи с целым оправдание собственного существования и извлекая из этой связи с целым ту сумму необходимых для жизнедеятельности и отсутствующих в самом регионе условий, которые компенсируют его специфику как некий функциональный дисбаланс: избыточность по доминанте и недостаточность по другим составляющим, входящих в сумму условий жизнеобеспечения.

Без учета воздействия этих локальных социально-значимых доминант на расселение региональность становится необъяснимой. На том же Таймыре, например, есть не только нефть и газ, но и снег, и лед и обилие пресной воды, и многое другое. И хотя, учитывая растущие трудности с обеспечением водой, несложно себе представить ситуацию, в которой снег, лед и обилие пресной воды могут стать поводом для освоения и заселения, пока Таймыр, осваивают не ради воды и не просто потому, что он Таймыр, а потому, что природа соблаговолила именно здесь локализовать важные для общества естественные запасы, на освоение которых с попутным освоением территории общество готово выделять необходимые человеческие, материально-технические и иные ресурсы. В этом смысле регион – форма социального освоения естественных ресурсов, локализованных природой (нефть, газ, уголь, руды, реки ...) или самим человеком (электростанции, дороги, предприятия) на территории в виде точки, линии, конфигурации, которые задают области стяжения социальных единиц.

Иными словами, регион – нечто производное и от потребностей социального целого и от локальной специфики, поскольку она становится предметом ценностных суждений. Это второе обстоятельство и вынуждает путь сверху дополнять путем снизу, видеть в локализации, ее особенностях специализирующий фактор регионообразования.

ЛОКАЛИЗАЦИЯ

Допустим, а так оно и есть на самом деле, что с точки зрения общества как целого территория не есть область интереса вообще или некое монотонное и равномерно распределенное условие извлечения средств к жизни, а есть основание неравномерного распределения общественного интереса, так что если бы удалось разработать шкалу единиц общественного интереса к территории, а на ее основании нечто вроде «термометра», способного измерять интенсивность социальных чувств к территории, то в принципе можно было бы каждой точке на карте страны указать текущие значения этого

16

интереса на момент измерения. Особенностью распределения общественного интереса к территории является не только неравномерность распределения, но и его подвижность, изменчивость и даже смена ориентации.

Хорафас, например, анализируя различие ориентации промышленной и научно-технической революций, отмечает явное смещение с естественно-географических на интеллектуально-географические потенции: «Вовсе не случаен тот факт, что основанная на приложениях науки промышленность вырастает в США вокруг университетских городков, формируя новый тип города – «идеополис» или «город интеллекта». В каком-то отношении эта ситуация напоминает промышленную революцию XVIII в., когда заводы и фабрики, возникали вокруг месторождений угля, железной руды, окрест морских портов и т.д. Промышленность будущего будет тяготеть к центрам обучения и исследования, с тем чтобы эксплуатировать основное их сырье – интеллектуальный талант» (9, р.111-112).

Но естественные локализаторы интереса явно не потеряли своего значения. Если, например, в Антарктиде обнаружились запасы нефти и газа и Южно-Американские страны во главе с Чили уже сегодня делят шкуру неубитого пока медведя или пингвина, то разговор о полной смене, вех или ориентации не столь уж сегодня актуален. Капризы природы, положившей одно там, а другое здесь, деятельность геологов, открывающих эти к пилы, остаются достаточно сильным регионообразующим фактором и определителем неравномерности текущего распределения общественного интереса к территории.

Эта неравномерность, явно подверженная историческим колебаниям и изменениям, участвует, надо полагать, в формировании границ региона в его отличие от административно-политических единиц. В административно-политическом членении вся территория точно и ясно, что можно увидеть и на карте, разделена по не которой совокупности критериев на республики, районы централизованного и социально санкционированного распределения власти и ответственности, которое также образует иерархию, очевидно не совпадающую с иерархией регионов, о которой мы говорили выше. В отличие от административно-политической иерархия регионов не охватывает, пилимо, всей территории. Регионы возникают и существуют как своего рода «острова» на территории, между которыми могут существовать и прямые и опосредованные связи различной интенсивности.

Локализация как процесс регионообразования, оказывающий воздействие на формирование расселения, обнаруживает черты общения: связь с наличным контекстом, рост с опорой на реалии этого контекста, появление исторических экспликаций. Это обстоятельство, видимо, и ответственно за упоминавшийся уже выше ранжированный характер воздействия региональной системы на процессы расселения, за подтверждаемое

17

в исследованиях присутствие в структурах расселения закона Ципфа (4).

Вместе с тем, простое указание на закон Ципфа, как это обычно практикуется, оказывается явно недостаточным прежде всего потому, что закон этот относят только к численности населения, не входя в структурные детали. Положение в демографии и урбанистике резко отличается в этом отношении от положения в лингвистике или науковедении, где четко выделены уровни, на которых выявляется ранговое распределение, и соответствующие единицы. Текст, например, «природу лингвиста» можно измерять числом букв, слов, предложений и частотой использования букв или слов (предложения всегда уникальны), но закон Ципфа – частота умноженная на ранг величина постоянная – выявляется только на уровне слов и соответствующей единицей распределения является не буква или предложение, а ассоциация букв – слово. Точно так же в науковедении массив дисциплинарного знания можно мерить листажем научных журналов, числом публикации вообще, числом публикаций, принадлежащих конкретным авторам, но закон Ципфа выявляется только в связях число публикаций – автор, так что и здесь единицей рангового распределения выступает ассоциативная единица: автор – его публикации, вносящая вполне определенную структуру в массив дисциплинарного знания.

В исследованиях по расселению таких ассоциированных единиц пока не выделено и дело обычно представляется так, будто изолированные индивиды, гонимы духом ранжирования и соответствующим законом, «наполняют» города и веси страны но некоторому предустановленному правилу, что и выявляется в законе Ципфа. При этом не учитывается, что миграция диссоциированных индивидов, а она бесспорно имеет место и во многом ответственна за динамику перераспределения населения по регионам, городам и селам, есть лишь начальный этап становления ассоциативных связей между индивидами (семья, коллектив, работа), превращение «свободного» существования индивидов как естественных единиц народонаселения и перевода индивидов в «связанное» состояние участия в многообразных ассоциациях, удерживающих индивидов именно в этом регионе, городе, селе.

Если регионообразующие детерминанты, выявляясь как социальные потребности и нужды, позволяют совершать путь сверху, рассматривать регионы и их локализацию на пересечение социальных и эконом-графических факторов, то выделение ассоциированных единиц рангового распределения населения открывает для анализа путь снизу, путь описания регионов в терминах человеческой размерности и человеческой вместимости как условий осуществимости устойчивого существования любых регионов. В случае с Братском, например, Ангара, возможность энергетического ее использования достаточно

18

порцию объясняют «сверху» возникновение и развитие соответствующего региона, смену доминант – изначально энергетическая, по завершении строительства ГЭС энергоемкие производства различных министерств и ведомств. Тот же факт, что Братск стал своего рода классикой ведомственного сепаратизма, ни Ангара, ни ее энергетические возможности не объясняют. Причины следует искать в очевидных нарушениях структуры ассоциативных связей, начиная с семейных, вызывающих неоправданно большие непроизводительные потери времени, что усложняет жизнь населения.

В отличие от регионообразующих детерминант, очевидно связанных с локальной спецификой – с географическими и историческими факторами – ассоциативная характеристика региона явно универсальна, производна в общем-то от схожих и достаточно унифицированных потребностей индивидов (семья, коллектив, работа, жилье, транспорт, снабжение, обслуживание и т.п.). Этот универсализм ассоциативной или социо-инфраструктурной характеристики позволяет, с одной стороны, сравнивать города, регионы и другие места расселения, а с другой, – теоретически обосновывать предельные значения составляющих этой характеристики, реализовать которые практически невозможно, но стремиться к достижению которых как к конечной цели следует в каждом конкретном случае. Невозможно, например, реализовать такую ассоциативную идиллию, в которой каждая женщина находила бы себе мужа, все семьи жили бы в изолированных квартирах в двух шагах от работы и в трех от детского сада и школы, чтобы рядом были магазины, библиотеки, кино, театры, институты соответствующего профиля для повышения квалификации и т.п., но стремиться к оптимальным значениям всех этих и других составляющих – открытых возможностей повседневной жизни, к минимальным непроизводительным затратам времени никому не заказано.

АССОЦИАТИВНЫЕ ЕДИНИЦЫ И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ РАЗМЕРНОСТЬ

Проблемой выделения ассоциативных единиц, образующих универсальную текстуру социальной ткани, никто, насколько нам известно, специально не занимался, хотя в частных постановках она присутствует во многих дисциплинах: в социологии, психологии, этнографии, демографии, антропологии, эргономике, дизайне, технической эстетике и т.д. Каждая из этих частных постановок затрагивает отдельные, порой важные, составляющие целостных ассоциативных единиц, но будучи привязана к контексту определенной дисциплины, к ее парадигме, не дает указаний на единое общечеловеческое основание, которое позволило бы показать реально наблюдаемые единицы как варианты некой единой универсалии.

В социологии, занятой в основном выявлением и изучением путей социальной

19

детерминации индивидов, становлением и интериоризацией норм социально-значимого поведения, наиболее близко к выделению ассоциативных единиц подходит концепция ролевых наборов, получившая наиболее полное развитие в работах Мертона (10; 11) и его многочисленных учеников и последователей. Выдающаяся роль Мертона широко признается большинством буржуазных социологов. Сторер, например, пишет: «Пусть Роберта К. Мертона пока еще не признают публично в качестве отца-основателя социологии науки, но большинство знающих эту область во всяком случае согласно в том, что нынешняя сила и жизненность социологии науки в большей своей части есть результат деятельности Мертона за последние сорок лет» (11, р.XI).

Концепция ролевых наборов исходит из того бесспорного факта, что на уровне наблюдаемого поведения индивидов отношения фрагментации и интеграции социального целого предстают как некая целокупность признанных обществом и приведенных в нормативное состояние ролей, каждая из которых удерживается в рамках человеческой размерности и распределяется по некоторому подмножеству индивидов, занятых реализацией в деятельности соответствующего фрагмента или соответствующей частной социально-необходимой функции (шахтер, водитель, учитель, врач, ученый, администратор...). С этой точки зрения каждый индивид выступает как носитель того или иного частного набора из целокупности социально-значимых ролей, может быть изучен и описан в терминах этого набора как социально детерминированная единица, наличный субъект представленных в наборе видов деятельности.

Если под каждой ролью понимать типизированную модель поведения в типизированной ситуации, то представленные в текущей целокупности или в наличном арсенале общественно-необходимые или общественно-значимые роли могут существенно различаться по составу, ориентации, участникам акта деятельности. Значительная часть, если не большинство, ролей направлены на объекты окружения, непосредственно (человек-вещи) или опосредованно (человек-техника-вещи) связаны с предметами окружения, вовлеченными в обмен веществ между обществом и средой, на различных этапах их движения к социализации в виде завершенного продукта и к потреблению-эксплуатации. Все то, что мы обычно называем производительным трудом или производством материальных благ, складывается из ролей этого типа, сопряженных по месту, времени, последовательности. Кусок руды, например, начиная свое движение в социальность в результате действий подрывника, движется дальше по эстафете ролей (экскаваторщик, машинист, доменщик, сталевар...), каждая из которых по силам человеку и не выходит за пределы его размерности, с тем чтобы превратиться на этапе завершения в болт, гайку или в сотню других необходимых для общества завершенных продуктов,

20

начинающих с момента завершения проходить стадию эксплуатации-потребления. Роли этого типа, особенно роли первых этапов движения вещества природы в социальность, наиболее тесно привязаны к географическим факторам распределения по территории соответствующих объектов, следуют в неравномерностях своего распределения среди трудоспособного населения за неравномерностями естественного и исторического распределения веществ, вовлекаемых обществом в процесс воспроизводства жизни, и мест переработки этих веществ. Для того, скажем, чтобы быть подрывником, нужно как минимум иметь соответствующее месторождение, чтобы быть сталеваром -металлургический завод. Совершенно ясно, что роли этого типа активно участвуют в регионообразовании,

В составе наличной целокупности ролей значительное место занимают роли другого типа, предполагающие деятельность, направленную на других людей либо непосредственно (человек-человек), либо опосредованно (человек-техника-человек). Врачи, продавцы, дикторы, водители, служащие, репортеры, журналисты и многие другие принадлежат к носителям этой группы ролей, входящих в отношение зависимости от численности носителей ролей первого типа в данном регионе. Эти роли вряд ли можно считать активными участниками регионообразования. Вряд ли можно обнаружить регион, например, где на одного шахтера приходилось бы десять врачей, несколько продавцов, несколько водителей такси, такой регион не мог бы существовать как социально и экономически состоятельная единица.

В составе наличной целокупности присутствуют также роли, ориентированные на изменение и обновление самой этой целокупности (ученый-исследователь, ученый-прикладник, конструктор, разработчик, инженер), причем эти роли, практически независимые от естественного распределения предметов научного исследования, мест и лит приложения научного знания, имеют тенденцию к стяжению в сравнительно автономные регионы и городки типа Академгородка под Новосибирском, Дубны, Серпухова, Бостона и Беркли в США, Центра атомных исследований в Швейцарии и т.п. Доминанта регионообразования здесь явно не зависит от географических факторов, а зависит от принятых на том или ином уровне решений о создании и финансировании соответствующих центров, причем и здесь, естественно, в определенных пропорциях присутствуют роли второго типа (человек-человек, человек-техника-человек).

Значительную и возрастающую долю в составе наличной целокупности ролей занимают «воспитательные» роли, располагающиеся на различных возрастных этапах входящего в жизнь поколения, и, производно от места локализации на возрастной кривой, от функционирующей в данном обществе системы образования меняющие тип

21

распределения. Роли типа воспитателя детского дома, учителя начальной и средней школы ведут себя подобно ролям второго типа – они присутствуют в определенных пропорциях практически во всех регионах. Но академические роли, связанные со специализированной подготовкой научно-технических кадров, тяготеют к научным и культурным центрам вроде Москвы, Ленинграда, Ростова, Киева или Оксфорда и Кембриджа в Англии, Бостона, Беркли, Гарварда в США, где студенческое и преподавательское население региона составляет непропорционально высокую долю.

Далее, в наличных целокупностях социально значимых ролей весьма широко представлены «проходные» или «возрастные» роли, которые исполняются индивидами в зависимости от возраста, от накопленной или исчерпанной возможности быть полноправным субъектом того или иного вида социально значимой деятельности, дошкольник, ученик, студент, пенсионер, отставник и множество других относятся именно к этому типу явно непроизводительных ролей, которые однако социально значимы, поскольку обществу приходится заботиться о своем будущем и чтить старших. Большинство этих ролей, кроме студенческих, находятся в универсальном распределении относительно территории расселения, то есть мало влияет на сложившиеся неравномерности, хотя вот не только студенты, съезжающиеся в культурно-академические центры, но и отставники могут оказать весьма существенное влияние на локальное распределение ролей в отдельных городах и регионах (Гомель, например).

Наконец, в наличной целокупности ролей присутствует множество ролей-коррелятов или ролей обмена, которые принципиально отличаются от пяти предыдущих типов в том отношении, что если первые типы суть способы опосредования фрагментированной и специализированной деятельности индивидов социальным целым, предполагают схему: индивид-общество-окружение как условие существования живущего поколения, то в ролях-коррелятах или в ролях обмена индивиды сами выступают как представители социального целого, «оплачивая» или «возмещая» деятельность в ролях первых пяти типов. Покупатель, пациент, подписчик, зритель и множество других, которые освоены каждым взрослым человеком, да и детьми, характерные представители ролей этого типа. Роли-корреляты, хотя они и распределены универсально – практически все индивиды обладают соответствующими навыками независимо от места проживания – могут все же оказывать заметное влияние на складывание и воспроизводство неравномерностей расселения, на миграцию населения, поскольку регионы значительно отличаются по предоставляемым возможностям реализации ролей-коррелятов. Зрителем Театра на Таганке, например, или посетителем Третьяковской галереи нельзя стать не присутствуя физически в Москве (телевизор в таких вещах – явно неполноценная замена),

22

и поскольку распределение театров, музеев и вообще возможностей реализации ролей-коррелятов неравномерно, решения на миграцию могут приниматься в частности и под давлением стремления к более богатому выбору таких возможностей.

Наша предельно упрощенная классификация ролей, разбивающая их на шесть типов: 1) производительные; 2) обслуживающие; 3) научно-прикладные; 4) воспитательные; 5) возрастные-проходные; 6) корреляты, не претендует на полноту. Мы бы и сами, к примеру, затруднились бы определить в этой классификации место ролей вроде браконьер, художник, писатель, кинорежиссер, и также и великое разнообразие ролей престижных, выполняемых на общественных или иных началах. Но на этом первом шаге подхода к обоснованию ассоциативных единиц полноты и не требуется. Для нас пока важен методологический принцип, а именно принципиальная возможность диссоциированного описания наличных ролей, используемых обществом в любой текущий момент времени, представления этих ролей неким исчерпывающим списком с последующей возможностью (для первых пяти типов) указать и численность носителей данной роли и области ее распространения. Вполне вероятно, что подобные данные имеются в ЦСУ, что некоторые данные можно было бы извлечь из результатов переписей, но, насколько нам известно, ролевые рубрики соответствующих справочников и отчетов не следуют определению роли как некой нормативной программы деятельности индивида, и по делает справочники и отчеты бесполезными в информативном отношении.

Нужно сказать, что и американские социологи, в большинстве своем приверженцы ролевого подхода, не предпринимали попыток такого диссоциированного анализа ролей ряди понимания процессов расселения и регионообразования, по сути дела и вопроса не ставили о таком подходе. Вообще-то говоря, американские социологи часто обращаются к анализу данных переписей, но вот Смит, скажем, анализируя методологию социологических исследований, видит в обращениях к переписям типичный случай подмены уровня исследования: «Например, исследование, основанное на данных переписи, имеет дело с группами диссоциированных данных об индивидах, что охраняет частные интересы конкретных индивидов. Несмотря на это, исследователи часто не испытывают колебаний в попытках генерализаций относительно индивидов, опирающихся на эти диссоциированные данные. Генерализация диссоциированных данных применительно к индивидам – наиболее наглядная форма неправомерности подмены уровня анализа. И одна из основных причин этой неправомерности в том, что индивиды, как правило, не распределены случайно. Индивиды стремятся к скоплению в относительно небольшие гомогенные группировки, что и обнаруживается в статистическом анализе» (12, р.33).

23

Тезис насчет скопления в гомогенные группы как выход на один из первых уровней ассоциации не отменяет однако необходимости исходного диссоциированного ролевого анализа, поскольку, по нашему мнению, с этого исходного уровня, на котором распо­лагаются все наличные детали строительства социальной структуры. Естественно, что труд выделения наличной целокупности ролей задача непосильная для одной исследовательской группы, но когда речь идет об ограниченных объектах-стройках, обещающих стать крупным городом или даже центром региона вроде БАМа или Волгодонска, где сохранились еще данные о потребностях в кадрах, о движении этих потребностей по времени с исходного ролевого уровня, социологические исследования в духе диссоциированного ролевого анализа могли бы дать ценные материалы для сравнений, для понимания процессов и трудностей регионообразования.

Значительно большее внимание социологов, особенно американских, привлекают первичные формы ролевой ассоциации: семья, группа, институт. Здесь роли берутся не сами по себе, а в отношении к индивиду, причем на это отношение накладываются некоторые ограничивающие условия, так что каждый индивид становится носителем некоторого множества ассоциированных ролей – ролевого набора. В ролевом наборе почти всегда можно выделить доминанту – ту роль, которая связывает ее исполнителя с обществом в целом и за исполнение которой он получает доходы или зарплату. Эта доминирующая роль образует исходное основание, к которому крепятся многие сопутствующие роли, причем выбор этих сопутствующих ролей во многом определяется целями исследования. В американской социологии концепция ролевого набора связывается обычно с институциональным окружением.

Рассматривая возможности концепции ролевого набора в рамках теорий «среднего уровня», Мертон пишет: «Теория ролевого набора исходит из концепции, по которой каждый социальный статус включает не единственную связанную с ним роль, а некоторый спектр ролей. Эта черта социальной структуры дала начало концепции ролевого набора, уточняющей социальные отношения, в которые включен индивид, простым указанием на то, что он занимает определенный социальный статус. Так, индивид в статусе студента медицинского факультета играет не только роль студента по отношению к коррелирующему с ним статусу его преподавателей, но также и спектр других ролей, соотносящих его различным образом к другим в данной системе: к другим студентам, врачам, сестрам, служащим, медицинскому персоналу и т.п. Точно так же статус школьного учителя имеет свой четкий ролевой набор, который соотносит учителя не только с коррелирующим статусом ученика, но и с коллегами, с директором школы и инспектором отдела образования, с профессиональными ассоциациями и, как это принято

24

в США, с местными патриотическими организациями» (10, р.42).

Ограничение институциональным окружением именно то, по Мертону, что отличает ролевой набор от набора статусов: «Следует отметить, ролевой набор отличается от того, что социологи долгое время описывали как «множественность ролей». Этот последний термин традиционно соотносится не с комплексом ролей, связанных с одним социальным статусом, а с различными социальными статусами (часто в различных институциональных сферах), в которых оказываются люди. К примеру, индивид может обладать различными статусами врача, отца, мужа, профессора, церковного старосты, члена консервативной партии, капитана ополчения. В этом объединении различных статусов индивида каждый статус связан со своим собственным ролевым набором, есть особый ролевой набор» (10, р.42).

Мертон высоко оценивает методологические возможности концепции ролевого Набора: «Если эта сравнительно простая идея ролевого набора действительно обладает теоретической ценностью, она должна бы порождать определенные проблемы для этиологического исследования. И концепция ролевого набора в самом деле генерирует ряд проблем. Она поднимает общую, но вполне определенную проблему идентификации социальных механизмов – социальных процессов, вызывающих предусмотренные следствия в предусмотренных частях социальной структуры, – что делает осознанными ожидания тех, кто обладает данным ролевым набором, на значительное снижение возможности конфликтов для занимающих данный статус. Далее, этот концепт ставит вопрос о возможности подобных механизмов, так что мы оказываемся в состоянии объяснить, почему такие механизмы работают неэффективно или вообще не возникают в некоторых социальных системах. Наконец, подобно теории атмосферного давления, теория ролевого набора прямо указывает на релевантные эмпирические исследования. На эмпирически обоснованных теоретических экстраполяциях представлений о том, как действует ролевой набор на практике, возникли монографии о работе различных типов формальной организации» (10, р. 42-43),

Уверенность Мертона в теоретической ценности концепта ролевого набора разделяет большинство американских социологов. Вместе с Мертоном они мечтают о том, что при достаточно большом количестве исследований, выполненных на «среднем уровне», должен обнаружиться некий проход на более высокие уровни вплоть до социального целого без потерь на содержательность, подтверждаемость, валидность. Смит, например, так выражает эту социологическую мечту: «Конечная цель науки – иметь теории наибольшего возможного охвата. К примеру, было бы более удовлетворительным имен, объяснение для всей совокупности операций социальной системы, чем для

25

специфических составляющих такой системы. Точно так же было бы куда предпочтительнее иметь объяснение бюрократии или урбанизации вообще, чем объяснения отдельных малых бюрократий или западной урбанизации, или урбанизации XX в.» (12, р. 28). Пока, по мнению Смита, многое этому мешает, прежде всего безалаберность самих социологов в определении теорий, методов, генерализаций, но если строго следовать указаниям Мертона и советам Смита, то цель разработки таких общих теорий окажется в принципе достижимой.

Укреплению надежд на создание общей социологической теории с подключением динамического момента способствуют и работы Мертона последних лет, где он статус и соответственно ролевой набор индивида связывает с карьерой, с движением индивида и его ролевого набора в социальной структуре по времени. В работе 1972 г. «Возраст, старение и возрастная структура науки» Мертон статус ученого рассматривает как единство четырех ролей: «Как и все иные статусы, статус ученого включает не одну-единственную роль, но в различных смесях несколько дополняющих друг друга ролей. Существуют четыре основных типа: исследовательская, преподавательская, административная и привратницкая роли. Каждая из них разделяется на подроли, о которых мы здесь только упоминаем, не входя в детали» (11, p. 520). Под ролью «привратника» Мертон понимает совокупность всех видов деятельности, связанных с редактированием, рецензированием, отзывами, то есть со всем, что так или иначе отражается на признании и публикации работы.

Основываясь на данных Гармона, «который проследил последовательность исполнения ролей в шести группах американских ученых, защищавших докторские в десяти основных отраслях науки с пятилетними интервалами с 1935 по 1960 гг.» (11, р.523), Мертон свел эти данные в таблицу.

Таблица (11, p. 524-525)

Дата защиты 1935 1940 1945 1950 1955 1960

а) время на преподавание, %

1960 33

1955 34 33

1950 40 34 31

1945 41 42 36 34

1940 42 30 33 28 28

1935 47 44 35 36 33 32

б) на исследование, %

1960 48

26

1955 48 43

1950 45 41 37

1945 42 36 34 32

1940 42 40 36 33 28

1935 36 33 32 29 28 26

в) на администрирование, %

1960 10

1955 8 15

1950 7 16 24

1945 11 16 22 26

1940 8 18 22 30 34

1935 8 14 23 28 30 32

г) прочие, %

1960 8

1955 9 8

1950 7 8 9

1945 6 7 8 8

1940 8 12 9 9 10

1935 9 8 10 8 9 10

Нельзя сказать, чтобы данные о движении в ролевом наборе были очень уж убедительными, но они бесспорно ценны и могут быть использованы как модель представления данных не только в науке. На этом, собственно и основывается энтузиазм американских социологов, которым дело представляется так, что если бы иметь надежные данные для всех наличных профессий, то проблема общей теории была бы решена: каждому индивиду, находящемуся на том или ином участке карьеры в данном социальном институте, можно было бы с большой долей вероятности предсказать его дальнейшую судьбу, то есть индивиды оказались осведомленными о вероятном будущем, а социология истинно научной, способной подняться до предвидения.

Слабость подобной концепции и нереальность подобных надежд более или менее очевидны. Если концепция ролевого набора сходу отбрасывает множественность статусов и то, что мы назвали ролями-коррелятами, если она ограничивается анализом только доминантных составляющих набора, то это неизбежно ведет к исключению из анализа всего собственно человеческого. В результате может остаться только голая схема социальной детерминации индивидов без представления того, как эти индивиды интег­рируются, стыкуются, ассоциируются на межличностном уровне. Не входя в детали критического осмысления концепции ролевого набора, как она толкуется американской

27

социологией, мы можем вполне определенно сказать, что для наших конкретных целей – выделение ассоциативных единиц, способных объяснить неравномерности расселения – эта концепция явно недостаточна. Она, бесспорно, затрагивает весьма существенную составляющую таких единиц, а именно ассоциацию ролей по основаниям социальной детерминации деятельности индивидов, и в этом смысле концепция ролевого набора и результаты многочисленных исследований, использующих эту концепцию, могут оказаться полезными. Но человек не исчерпывается сеткой социальных определений, а нам нужен именно человек с его способностью выбора, оценки альтернатив, принятие решений, критического отношения к нормам. Не разобравшись в таком человеке, мы попросту не поймем ни процессов расселения, ни процессов регионообразования, ни соответствующих проблем и трудностей, а искать полного человека в социологии мертоновского толка явно не приходится.

Попробуем обратиться к близким дисциплинам, прежде всего к соседке социологии – психологии, которая в экспериментальном ее варианте близка к социологии и по способу сбора данных и по способам обработки данных, хотя исходные постулаты психологической парадигматики сдвинуты, естественно, к концепту человека, выступающего здесь не только конечным адресом силовых линий социальной детерминации, но и носителем творческих функций и существом нравственным, ответственным за свои поступки, способным встать в критическое отношение к сложившимся нормам.

Парадигматические различия между социологией и психологией особенно четко прослеживаются в спорах, которые время от времени вспыхивают и в социологии и в психологии по поводу отношения к «респонденту» – к человеку, добровольному или невольному участнику и социологических и психологических исследований. И там и здесь дискуссии по этике исследования ведутся вокруг почти одной и той же проблемы, которую Смит, например, выражает постулатом: «знание о человеке гарантирует власть над человеком» (12, р.3), считая, что идея власти над объектом исследования неустранимая составляющая любого научного подхода: «Знание далеко не абсолютно отсечено от его использования человечеством: ученых не интересует простое описание наличной реальности; их конечное желание – предсказание будущих событий. Наука как описательное предприятие включает науку как предвидение. Предвидение может вести к большему контролю, и контроль над другими человеческими существами не является уже только научным решением, контроль над человеческими существами есть также моральное или этическое решение» (12,р.3-4).

Но в социологии человек все-таки остается за пределами дискуссий, и во всяком

28

случае над дискуссией по поводу исследовательской этики остается сам исследователь в его способности нравственного суждения. Тот же Смит, например, скорее иллюстрирует, чем анализирует этическую проблематику. Он рассказывает об исследовании по противозачаточным средствам, которое проводилось в 1969 г. врачом из Сан-Антонио и в результате которого «у семи женщин теперь семь детей, которых они не хотели» (12, р.6). Он описывает скандальный проект Кеймлота, от которого при всех его научных достоинствах пришлось все же отказаться из-за международных осложнений. «Проект Кеймлота не только был задуман одним из ведущих агентств, ориентированных на социальную науку, но и оказал драматическое воздействие на проведение американских социологических исследований за пределами США. Расходы по проекту Кеймлота предусматривались в размере 6 млн. долл. из бюджета Министерства обороны – сумма очевидно огромная по сравнению с расходами на предыдущие исследовательские программы в области социальных наук. Официальной задачей проекта был сбор данных о природе и причинах революций в слаборазвитых странах. Но с точки зрения этических обстоятельств, куда более интересной была задача – как предотвращать революции» (12.р.6). Что же касается теоретической стороны дела Смит не идет дальше общей постановки проблемы: «Получил признание тот факт, что этические обязательства исследователя должны быть соразмерны риску исследования. Но хотя подавляющее большинство исследователей придерживается этого правила, есть и такие исследователи, которые игнорируют эту этическую максиму, создавая тем самым нежелательный климат для будущих исследований» (12, р.5).

В психологии вся эта проблематика исследовательской этики берется куда более глубоко под формой анализа человеческой способности этического суждения вообще и способности этического суждения исследователя в частности. Нас эти дискуссии интересуют прежде всего с точки зрения мотивации, порождающей в частности и «охоту к перемене мест», причем, судя по выявлениям закона Ципфа, эта охота явно типизирована и в каком-то смысле каузальна.

Конечно, и в дискуссиях американских психологов достаточно широко представлены политические, экономические и прочие моменты. Это и не удивительно. Студенческий активизм, Вьетнам, Уотергейт до предела обострили этическую проблематику, что не могло не отразиться на содержании дискуссий. Но главное в этих дискуссиях – постановка вопроса. Ее особенность – показать человека не рабом нормы, встроенным в норму, как это реально получается в социологии, а чем-то над нормой. Фиск, например, защищая точку зрения «нормативного морального реализма», пишет: «С этой точки зрения то, что обычно делается, не нуждается в оправдании, и то чему никто не

29

ожидает значимой поддержки, не нуждается в праве делать именно так. Скорее сам факт, что нечто есть предмет морали, накладывает определенные ограничения на приемлемые решения относительно этого предмета» (13,р.6). Иными словами, там, где начинаются нормы, роли, ролевые наборы, места для этической проблематики не остается – нормы и роли санкционированы обществом как общепризнанные модели поведения.

Предмет этического суждения, таким образом, фиксируется как некий выход за пределы нормы, роли, статуса, поскольку эти интериоризированные, как правило, роли, номы, статусы проблем не порождают и в этом своем свойстве интериоризированных, привычных, обжитых, «подкорковых» моделей поведения, не требующих размышлений, они прочерчивают одну из границ предмета этических суждений и, соответственно, решений. Другая граница очерчивается «правом», которое большинство авторов рассматривает как допустимый с точки зрения общества или группы факультативный выход за пределы нормативного поведения, ответственность за который несет индивид, принимающий соответствующее решение. Спор главным образом идет не о том, что такое право – за ним признается операционный смысл внешней границы этических суждений, – а о генезисе, природе, функциях права как существующего и постоянно воспроизводимого ограничителя поведения индивида.

По отношению к трактовке природы права Фиск и многие другие различают несколько возможных позиций. Терминология здесь меняется, но суть остается единой. В отличие от нормы, регулирующей повседневное поведение индивида, право, предусматривающее возможность действия или отказа от него, может основываться на вере в авторитеты, и тогда индивиды (наиболее часто здесь ссылаются на Гитлера и нацизм) вообще освобождаются от необходимости иметь собственное этическое суждение, принимать собственные решения и нести за них ответственность. Они могут быть доведены в своей нерассуждающей «невинности» и безответственности в областях, очерченных высказываниями авторитета, до любого состояния респектабельной дикости. Основанное на вере в авторитеты право может быть и религиозным по природе, тогда оно соотнесено с действующими ценностными и мировоззренческими ориентирами, которые не требуют рационального обоснования и могут в значительной степени отличаться в различных культурных регионах.

Право может рассматриваться как нечто рациональное, основанное на доводах разума и допускающее дискурсивный вывод в системе общепризнанных логических постулатов. Эта точка зрения подвергается сегодня почти единодушной критике, поскольку в любых философски-этических построениях обнаруживаются очевидные следы культурной «идеологии» культурной относительности – опоры на

30

«самоочевидные» постулаты и абсолюты, остающиеся за пределами вывода, причем системы таких постулатов мировоззренческого в основном плана, оказывающие ориентирующее и корректирующее воздействие на восприятие мира и на оценки человеческих поступков явно не совпадают в различных культурах. Один и тот же поступок может расцениваться как правомерный в одной культуре и как преступление в другой и наоборот. Фиск, например, этот способ понимания и трактовки права рассматривает как некое разнообразие идеалистических истолкований: «Всех тех, кто утверждает, будто право обнаруживается разумом с помощью рассмотрения наших моральных концепций, или рассмотрения независимо существующих моральных форм в ни разновидностях, или рассмотрения природы человека, воплощенной в физических индивидах, я буду считать единой группой моральных идеалистов. Из позиции морального идеализма следует, что человеческая практика лишь по случаю включается в обоснование прав. Скорее разум усматривает через человеческую практику некий универсальный принцип над нею или за нею, которому практика и подчиняется. С точки зрения морали человеческая практика не более, как явление. Она в большей или меньшей степени и отражает те нормы, которые разум содержит как раз в отрыве и в отвлечении от практики. Поскольку эта точка зрения трактует практику тем же способом, каким метафизический идеализм трактует природу, – справедливо назвать такой взгляд моральным идеализмом» (13,р.5-6).

Большинство авторов, в том числе и Фиск, занимает материалистическую или, в более принятой у американцев терминологии, «реалистическую» позицию, причем и здесь возникают различия по поводу ориентиров и критериев этического суждения. Они понимаются либо как способы самооценки в терминах затрат-выгод, либо как некое соответствие принятому, традиции, что по Фиску, следует понимать как описательный моральный реализм: «В соответствии с тем, что можно было бы квалифицировать как Описательный моральный реализм, все то, что обычно встречается в практике, по крайней мере оправдано, поэтому каждый имеет право на все, что может по его ожиданиям Получить значимую поддержку» (13,р.6). Критерии, как нечто внешнее индивиду, его этическим суждениям, могут задаваться в специализированной форме другими социальными реалиями. По Фиску с его нормативным моральным реализмом это принадлежность к группе: «Я считаю, что в данном случае мы имеем дело с тем, что там, где возникает вопрос о праве, приемлемыми решениями будут такие, по смыслу которых ни у кого никогда не бывает права делать то, что входит в конфликт с тенденциями группы, на которую он должен опираться. Понятно, что эта опора или зависимость имеют чисто групповою природу. Такая опора на группы или зависимость от них ради

31

реализации интересов в условиях, определяющих группу или группы, есть основание права индивида, принадлежащего к данной группе или группам. Отсюда ясно, что права предполагают уклонение от конфликтов с тенденциями тех групп, к которым данный индивид принадлежит. Это не значит, что об истинности этого мне говорят прозрения ума». Я не обратился в моральный идеализм. Скорее, уклонение от конфликтов с тенденциями групп, от которых зависит индивид, следует рассматривать как мотив. Этим мотивом обладает каждый, и мотив поднимает вопрос о том, что следует делать. Не будь индивид мотивирован этим образом, вопрос о праве делать нечто попросту не возникал бы» (13,р.6).

Мы не будем детализировать позиции психологов-реалистов, для нас в любых позициях этого толка важно одно – выход за норму, роль, статус, и если учесть, что статус, во всяком случае, дело наживное – с ним не рождаются, а его приобретают, – то идея Мертона о карьере как основании и арене смещения и движения ролей по времени может оказаться полезной для выделения единиц ассоциации как свидетельство в пользу не только функциональной, но и исторической, положенной на период жизни, размерности таких единиц. Но прежде чем обсудить возможности такого построения, нам следует завершить краткий обзор того, что происходит в смежных дисциплинах.

Наиболее «плотно» человеком в его физиологических и ментальных жизнеотправлениях, в его размерности занята космическая медицина. Здесь накоплен значительный массив данных о человеке, о способности к адаптации в экстремальных условиях типа невесомости долговременного одиночества, воздержания, контакта с людьми подходящих и неподходящих психических типов. Все это, правда, и у нас и за рубежом разбросано по традиционным дисциплинарным полкам, редко публикуется как объединенный человеком комплекс, но есть все же и общие отчеты, и отклики на эти отчеты людей, по тем или иным причинам заинтересованных или обеспокоенных этим накоплением знаний о человеке и возможными путями использования такого знания.

Человек действительно становится сегодня все сложнее и сложнее не столько за счет выявления в нем каких-то неожиданных свойств и потенций, сколько за счет экспликации, качественного и количественного представления условий и потребностей человеческого существования, которые всегда, в общем-то, были известны, но не исследованы методами точной науки. Всегда было известно, например, что человек нуждается в обществе себе подобных и неважно чувствует себя в одиночестве или без представителей другого пола. Теперь все это измерено, представлено в стрессах, цифрах и сроках, в каузальных связях причин и следствий, так что Фрейд мог бы гордиться своей проницательностью – многие его качественные гипотезы получили эмпирическое

32

подтверждение. Известно было, скажем, что человек не только украшает среду соб­ственного обитания, но и загрязняет ее, что с незапамятных времен вызывало к жизни и воспроизводило комплекс санитарных мероприятий и служб от периодической смены окружения до фундаментальных сооружений типа римских терм или парижских писсуаров, Теперь все это поставлено на научно-количественную почву в видах возможного зацикливания и регенерации. Человек в этом плане предстает сегодня сложнейшим химкомбинатом, который выбрасывает в среду около 500 химических веществ различной степени токсичности.

Отношение к такому новому «точному» знанию о человеке весьма двойственно, как, и общем-то, и к научному знанию, поскольку знание вообще и даже приложения научного знания, как правило, нейтральны по отношению к человеку, могут одинаково эффективно использоваться и на пользу ему и ему во вред. Не говоря уже об атомной энергии, можно в этой связи напомнить тривиальнейшие факты такой нейтральной ориентации. Когда Гильотен во имя республики и устрашения ее врагов изобретал гильотину – надежное орудие массового отсечения голов, он вряд ли предполагал, что история «исказит» его замыслы, заставит гильотину мирно резать бумагу в типографиях, раскраивать стальные листы в мастерских и на заводах. Точно так же изобретатели двигателя внутреннего сгорания и автомобиля – надежного, массового и популярного средства передвижения – вряд ли задумывались над тем, что появится некто и «изобретет» душегубку.

Не исключение в этом отношении и научное знание о человеке. С одной стороны, оно, бесспорно, может сослужить великую службу человеку. Когда мы, скажем, задаемся вопросами теоретического обоснования программ и мер по оптимизации бытовых и производственных условий, по созданию должного психологического и иного климата в коллективах, способствующего выявлению социально значимых, полезных, прежде всего творческих способностей человека как монопольного творца и строителя собственной истории, то такое точное знание о человеке может внести крайне полезную ясность в спорные до сих пор и ожесточенно дискутируемые вопросы о том, что такое хорошо и что такое плохо по отношению к человеку и его предприятиям. С другой стороны, тот же самый массив накопленного знания с неменьшей эффективностью и изобретательностью может быть использован и во вред человеку для теоретической разработки методов манипулирования, направленных на достижение текущих целей, в чем бы они ни состояли, на решение поставленных «злобой дня» проблем, на реализацию представлений об идеальном человеке, которые сегодня кажутся разумными, естественными и самоочевидными, а завтра будут опровергнуты наукой как неполные, не выдерживающие

33

проверки и критики. Со времени Хаксли и Оруэлла эта линия восприятия точного знания о человеке стала в буржуазной популярной, да и научной литературе преобладающей. Проект Кеймлота, о котором уже упоминалось, не исключение, а одна из многих попыток решения задач на манипулирование, которой не повезло – рассекретили. Да и в работах ученых звучит та же нота. Моргентау, например, почти половину своей книги «Наука – слуга или хозяин?» посвятил описанию прелестей «скафандровой» эры бытия человека в условиях высокой радиации и космоса. Он, к сожалению, не одинок.

Но так или иначе, точное знание о человеке, его размерности накапливается. Оно должно быть учтено в любых попытках поставить и рассмотреть проблему выделения единиц ассоциации.

Близкими путями идут эргономика, дизайн, техническая психология, техническая эстетика, хотя они и преследуют более узкие цели оптимального сопряжения человека и техники, человека и бытовых приборов, интеллекта и механизма. Понятие оптимальности здесь термин довольно расплывчатый. Под оптимизацией, как и во времена Тейлора, может пониматься максимальное приспособление человека к машине. «Создавая одну из первых научно обоснованных систем эксплуатации наемного труда, – пишут Зинченко и Мунипов, – Тейлор проводит экспериментальные исследования простого машинного труда, результаты которых используются при его рационализации. Руководствуясь при проведении этих исследований принципами технологического детерминизма, в соот­ветствии с которыми рабочий рассматривается в качестве одного из элементов технологического производства, Ф.Тейлор обосновывает необходимость разделения трудовых функций работающих на элементарные операции и стандартизированные движения. При этом максимально выхолащивается интеллектуальное содержание трудо­вой деятельности рабочего, которая предстает в конечном счете как механическая совокупность выделенных элементов. Анализ движений человека и машины у Ф.Тейлора представляет собой механическое разделение и последующее соединение движений одинакового вида. Предложенный Ф.Тейлором временной анализ (тайм стади) как метод изучения рабочих движений позволял выбирать наиболее рациональные с точки зрения экономии времени способы их выполнения» (14, стр.30).

Исходная попытка Тейлора, основанная на тождестве машинно-технологической и человеческой размерности, несмотря на явно «потогонный» смысл предлагаемых оптимизаций на уровне производной от движений машины селекции и интеграции движений человека, наиболее полно и эффективно вписывающихся в вид, ритм, перио­дичность машинных операций, была все же, при всей ее предметной ограниченности механическими возможностями человека, первым реальным выходом в осмысление и

34

формализацию человеческой размерности любых видов трудовой деятельности с использованием любой техники и любых технологий. У Тейлора и его последователей человек рассматривается даже не как мозговой, а как механический придаток машины, но при ближайшем анализе вскрывается особый характер определения этого придатка – ограничение по человеческой размерности. Первоначально этот имплицитный смысл тейлоровского предприятия оставался в тени: не сразу пришло осознание того, что сконструировать машину или создать технологическую линию, элементы которой шкодили бы за пределы физических в данном случае возможностей человека, за пределы его физической «вместимости», значит заведомо обречь такую машину или такую технологическую линию на бездействие, осознание того, что ограничение пределами человеческой вместимости выступает постоянно действующим и неустранимым условием осуществимости любой технологии. На этапах до машинного производства этот принцип был самоочевидным: можно соорудить молот, который не поднимет кузнец, но нельзя его использовать. Можно в любой профессии создавать такие неподъемные инструменты вроде наших подарочных карандашей, которыми невозможно писать, или символических ручек, которые иногда устанавливают в углах редакционных комнат. В эпоху машинного производства принцип ограничения человеческой вместимостью представляется чем-то уже пройденным, преодоленным. Автоматизированные технологии – поточные линии, ЭВМ, атомные станции, газопроводы, энергосистемы кажутся чем-то уж явно за пределами вместимости индивида, однако все они имеют регулирующие и управляющие выводы на человека (пульты, вводы, манипуляторы), без которых они не могут работать, а здесь в полной силе выявляются ограничения по человеческой вместимости.

Здесь явно приходит время объясниться, а что именно понимается под человеческой «вместимостью», человеческой размерностью, поскольку эти термины сравнительно новы и только-только начинают употребляться в социологии (где они возникли), в биологии, генетике, антропологии, культурологии и в ряде сопредельных дисциплин. Такой экскурс в смысл и историю терминов явно уведет нас от темы, но без четкого понимания этих терминов дальнейшее обсуждение проблемы становится уже явно затруднительным.

Основное содержание термина предельно просто, если его сопоставить с аналогичными или близкими явлениями биологической, например, природы. Везде, у любых биологических видов, включая и человека, где одна отдельно взятая особь вида обнаруживает свою биологическую несостоятельность решать задачу на выживание в наличных условиях среды, а вид все-таки существует и выживает, обнаруживаются и реализованные в системах коллективных, использующих дифференциацию и интеграцию

35

различенных действий особей-индивидов способы воздействия на среду ради извлечения из нее средств к жизни. Коллективность играет роль усилителя физических и иных возможностей особи-индивида, она суть способ выхода за индивидуальные ограничения, но вместе с тем коллективность или интегрированная система видового воздействия на среду получает на правах условия осуществимости, ограничение по возможностям особи-индивида всех своих составляющих. Появление одного-единственного элемента, выходящего за эти пределы, сделало бы такую систему неработоспособной, неосуществимой, невозможной.

В этом смысле мы можем говорить не только о человеческой размерности всех видов социально-необходимой и социально-значимой деятельности, какими бы сложными и многосоставными эти виды ни представлялись, но, скажем, и о пчелиной размерности роя, в разнообразии поведенческих моделей которого, образующих интегрированную систему производства и воспроизводства пчелиной жизни, не может обнаружиться ни единой модели, превышающей возможности пчелы. На тех же основаниях мы можем говорить о муравьиной размерности муравейника, термитной – термитника и т.д., если подобные виды обнаружатся хоть на другой планете.

Различия между человеческой размерностью всей совокупности социальных процессов и пчелиной, муравьиной, термитной размерностями, понятно, есть, причем различия принципиальные, явно не сводимые к биометрическим параметрам роста, энерговооруженности, срока жизни и тли, но с точки зрения окружения, в объективном, так сказать, подходе эти различия не имеют существенного значения: у природы нет ни любимчиков, ни постылых, ей глубоко безразлично как именно те или иные виды решают задачи на выживание и тем видам, особи которых не в состоянии решить эту задачу в одиночку, всем им природа предлагает одну и ту же детскую дилемму: либо организуйтесь, заводите коллективность, налаживайте коллективное координированное воздействие на среду, либо уходите со сцены. Человек в этом отношении не исключение: ему не дают поблажек, ему когда-то было предъявлено это требование и, раз уж он выжил, он эту сложную задачу на выживание решил, создав социальность.

Различия и, как мы уже говорили, принципиальные наблюдаются не в строении таких систем коллективного воздействия на среду, любые такие системы производны от свойств реалий окружения и, когда речь идет о близких предметах воздействия, сравнимы и способы воздействия: муравей или крот, прорывая подземные ходы, сталкиваются с теми же свойствами почвы, что и человек с лопатой и человек с эскалатором, что и Метрострой, пробивающий туннели. Здесь много обнаружится сходного и в орудийном и в функциональном планах. Различия локализованы не в моделях поведения, не в

36

наличном видовом арсенале таких моделей – все модели производим от вещей среды, которым безразлично, кто на них воздействует и кто их потребляет, – а прежде всего в способе, каким виды воспроизводят в смене поколений эти системы коллективности, коллективного воздействия на среду, в том, как, какими средствами они передают коллективность новым поколениям.

Пчелы, муравьи, термиты ограничены в решении этой задачи возможностями биологического кодирования, передают все необходимые особям модели и программы поведения, включая и коллективность, по биокоду. Возможностями этого способа специализированного кодирования особей нового поколения не следует недооценивать. «Царица», например, и «царь» термитника десятилетиями способны производить множество поколений термитов в номенклатуре до 32 видовых и, соответственно, функциональных модификаций. Как это им удается, если учесть и необходимость поправок на колебания условий среды, – вопрос открытый, но сам этот факт – очевидное свидетельство того, что природу сложностью не испугаешь и что любые попытки понять человека в его надбиологических свойствах существа мыслящего и целеполагающего в терминах иерархии нарастающей сложности творений не то бога, не то человека, когда человеку присваивается статус венца творения, едва ли окажутся продуктивными: слишком мало мы знаем о том, на что способна природа.

Более перспективным представляется давно уже высказанный в марксизме ход от слабости и несовершенства предков человечества как вида не только с точки зрения неспособности индивидов-особей решать индивидуально задачи на выживание, но и с точки зрения неспособности человеческого биокода решить задачу специализированного видового кодирования новых поколений индивидов в коллективную деятельность. Похоже на то, что только эта двойная несостоятельность: несостоятельность особи на­ладить преемственное существование в условиях меняющейся среды, требовавших налаживания коллективных систем воздействия на среду, и генетическая несостоятельность вида, неспособного средствами биологического кодирования решить проблему передачи новым поколениям таких систем, коллективности, и предопределила единственно возможный выход – использование знака в функции внебиологической наследственной сущности для кодирования значимых и необходимых для вида моделей дифференцированного поведения индивидов в системах коллективного воздействия на среду для специализированного кодирования равных с биологической точки зрения индивидов. Знак здесь использован в функции гена, и знаковая реальность, знание, зафиксированные в знаке модели и программы поведения, способные сдвигаться по времени на новые поколения ради уподобления новых поколений предшествующим для

37

воспроизведения родового способа жизни, родового способа извлечения средств к жизни из окружения, – как раз и есть прежде других то, что выделяет человека из животного мирз и на основе чего становятся возможны, осуществимы и необходимы общение, мышление, целеполагание как операции со знаками по поводу содержания знаков. Если человек не создан ни богом по его образу и подобию, ни Природой (обязательно с большой буквы) в ее престижном самостремлении к венцам творения, а возник в своих качествах в результате жестокой борьбы за существование и выживание, попыток решения непосильных для индивида и видового биологического кодирования задач на выживание, то все эти благородные украшения – мышление, целеполагание, самосознание, которыми справедливо гордится человек, – все они позже, а изначально – жестокая проза жизни, вынуждающая в делах кодирования индивидов в деятельность перейти с гена на знак или вообще исчезнуть из числа существующих видов.

Человеческая размерность, человеческая вместимость как условие и мера фрагментации социально-необходимой деятельности в посильные для индивидов роли и ролевые наборы теснейшим образом связаны с задачей специализированного кодирования индивидов в условиях, когда биологическое кодирование пасует перед этой задачей. И поскольку человеческое кодирование связано не с генами, а со знаками, размерность и вместимость прежде всего отражены в структурах знаковых систем, которые имеются на вооружении у любого общества. Что же до истории самого термина «вместимость», то он, как и многие другие термины – эффект Матфея, эффект Эдипа, – продукт увлечения ищущих термины социологов античностью и Библией. Термин «вместимость» восходит к тому месту Библии, где Иисус обещает ученикам пришествие святого духа в качестве учителя и наставника: «Еще многое имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить. Когда же придет он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину... и будущее возвестит вам» (От Иоанна, 16,12-13). Эти неспособные вместить ученики и стали сначала символом исторической ограниченности человеческого знания, а затем и символом физической и ментальной ограниченности человека вообще, ответственной за множество процессов, связанных с деятельностью по накоплению знания и необходимостью удерживать его в объемах, допускающих передачу новым поколениям или трансляцию.

Рядом с термином-символом «вместимость» часто употребляют символ-образ «неподъемного камня» для объяснения механизма действия ограничений по вместимости в условиях, когда наличный и растущий объем знания требуется передать по каналам трансляции вступающему в жизнь поколению. Теологи, как известно, много спорили о том, способен ли всемогущий бог создать камень, который он не мог бы поднять. Отталкиваясь от этого схоластического противоречия всемогущества, социологи и

38

историки культуры часто описывают человека как всемогущее существо, которое тем и занято по-преимуществу, что силами отдельно взятых индивидов создает неподъемные для отдельно взятых индивидов камни организационной, знаковой, деятельностной природы и тащит их в смене поколений, разбирая их на составляющие (роли, ролевые наборы, статусы, должности), посильные для индивидов и постоянно удерживаемые в неподъемной целостности системами отлаженных и постоянно функционирующих коллективных действий.

На этом и заканчивается наш краткий экскурс в историю и смысл терминов человеческая вместимость, человеческая размерность, в контекст их возникновения и употребления. Теперь, учитывая особенности этого контекста, можно вернуться к основной теме – к выделению ассоциативных единиц. Мы остановились на том пункте, где основанная на тождестве машинно-механического и человеческого теория Тейлора впервые вошла в теоретико-эмпирический контакт со стихийными, представленными в конструкции машин, в технологии выявлениями человеческой размерности, продемонстрировав, как писал Ленин, при всей ее потогонной направленности «ряд богатейших научных завоеваний в деле анализа механических движений при труде, изгнания лишних и неловких движений, выработки правильнейших приемов работы» (16, стр. 189-190).

Если попытаться определить методологический смысл предприятия Тейлора, сравнивая его, например, с нашей попыткой диссоциированного анализа ролей, используемых в данный момент в данном обществе и влияющих на процессы расселения, то сразу же обнаружится, что Тейлор хотя и на узкой и ограниченной, «плацдармной», так сказать, предметной области физических возможностей человека, пытался действовать на более глубоком уровне диссоциации ролей на их исходные составляющие, то есть, если воспользоваться лингвистической аналогией, осознанно или неосознанно пытался выйти на уровень того универсального и ограниченного по числу составляющих «алфавита» трудовой деятельности, тех исходных стихий-элементов, которые, оставаясь ограниченными по числу, создают все многообразие ролей в своих комбинациях. К этому «алфавитному» представлению человеческой вместимости в терминах элементарных механических движений, представлению явно атомистической природы, находящемуся в общем русле стремления естественно-научных дисциплин к представлению своих объектов изучения, вполне применимы слова Аристотеля в адрес Демокрита, его атомов и пустоты: «ведь из одних и тех же букв-стихий и трагедии и комедии».

Действительно, идет ли речь об античности или современности, технологическая проза и поэзия, в чем бы ни состоял смысл ее произведений, всегда писалась, пишется и будет писаться на языке присущего человеку и очевидно ограниченного набора элементарных физических и ментальных «движений», всегда будут растущими по числу комбинациями из этого ограниченного множества элементов, если технологические произведения остаются под контролем человека. Нетрудно представить, но нельзя, скажем, обнаружить в арсенале любого общества технологию или машину, предполагающую со стороны человека прыжки выше головы или кусание локтей – этого человеку на дано, и любая включающая такие элементы схема окажется технологической бессмыслицей. С другой стороны, сама по себе ограниченность «алфавита» человеческих элементарных ментальных и физических движений, способных войти в роли на правах образующих элементов, ничего не говорит об ограниченности числа возникающих этим способом ролей, технологических произведений, технологических «трагедий и комедий». Здесь астрономические неисчерпаемые цифры или, говоря более обжитым в социологии и истории культуры языком «эффектов» – эффект бездонной бочки Данаид, наполнять которую были обречены дочери Даная за убийство в брачную ночь своих мужей. Греки вон и сегодня пользуются изобретенным в VIII в. до н.э. алфавитом из 24 букв-знаков, причем истощения комбинационных возможностей этого ограниченного множества различений явно не наблюдается: греки и сегодня говорят и поют о новом, пишут новые произведения и научные статьи, «означают», представляют в знаке новые смыслы с той же легкостью, с какой они делали это в античности. И та же картина в любом языке: алфавитные ограничения, хотя они бесспорно существуют и им подчинен каждый (но и фиксированы скажем в клавиатуре машинки), не ощущаются как ограничения.

Истинный смысл тейлоровского тождества машинно-механического и человеческого как наложение ограничений человеческой размерности на всю область технологического творчества осознается далеко не сразу. В 20-е гг. например, А.Н. Леонтьев писал: «Человек в системе «человек-машина» необходимо подчиняется машине, приспосабливается к ней. Даже когда вопрос исследования формулируется в терминах «приспособления машины к человеку», то это выражает собой лишь частную задачу внутри той же общей проблемы подчинения человека машине. По существу, это вопрос о том, какие особенности человека должны учитываться при создании машины для того, чтобы человек мог ее обслуживать» (15, стр. 33). Несколько дальше по пути осознания смысла этого тождества идет Бернштейн: «Инженер не властен ничего изменить ни в структуре, ни в характеристиках прочности и упругости той древесины, которую он употребляет для стропил, батанов и т.п. Он производит предварительное экспериментальное исследование ее свойств, а затем к этим свойствам, как к неизменной данности, приспосабливается. Но чем же живой человек хуже древесины? Почему у

40

Хютте нет таблиц его размеров, характеристик прочности мощности, механической конструкции? И можно ли надеяться на безупречную работу системы, одна из составляющих которой рассчитана по всем правилам новейшей сложной техники, а другая взята без всякого расчета и даже без всякого знания» (17, стр. 4).

Прекращение исследований по НОТ в нашей стране в 30-е гг. на долгое время

прервало процесс теоретического осмысления человеческой размерности как ограничивающего условия технологического и любого другого творчества. Нужно сказать, что и за рубежом развитие тейлоровских идей шло в основном по практически-«потогонной» линии с подключением в анализ ментальных и психологических «движений». Многое остается на грани осознания и сегодня. Мирский и Петров, например, в рецензии на сборники по эргономике отмечают: «Поиск оснований для развертывания понятия деятельности ведет у ряда авторов к ощутимому смещению акцентов на анализ субъективных факторов деятельности, ее человеческой «размерности» (18, стp.l7). В общем же современная ситуация с осознанием проблем человеческой размерности рисуется следующим образом: «Прошедшие десятилетия продемонстрировали, пожалуй, только одно – вопрос о комплексном исследовании деятельности не ограничивается сферой физического труда. Отношение «человек как составляющая системы плюс некоторая вторая составляющая» (машина, внешние условия, технологические требования) суть универсалия деятельности, какие бы формы она ни принимала. Будь то материальное или духовное производство, процессы воспитания или творчества – повсюду возникают контуры типичной ситуации, а обе составляющие должны быть сформулированы и сопряжены друг с другом с учетом того, что одной из них в любом случае является человек в определенности и ограниченности его ментальных, физических и иных возможностей» (18, стр.17).

Попробуем теперь остановиться и разобраться, что эти, отнесенные к разным дисциплинарным контекстам социологии, психологии, культурологии, космической медицины, эргономики и дизайна могут дать для выделения и теоретического представления ассоциативных единиц. Для начала попытаемся представить себе, чего мы, собственно, искали и в какой форме. Наше внимание привлекли неравномерности расселения в заданных исторических условиях территории страны, причем неравномерности устойчивые, воспроизводящиеся, следующие к тому же единому для всех процессов общения ранговому распределению – закону Ципфа. Хотелось бы об­наружить и описать такую единицу и на таком уровне, чтобы картина прояснилась, чтобы ясным стало, что и на каком уровне распределяется рангово, что ответственно за неравномерности расселения.

41

Демографы в качестве единицы используют человека на любом этапе возрастной кривой, то есть представителя живущего поколения независимо от его возраста. Связи между индивидами, их прочность, состав, характер, их движение по возрасту оказываются при этом скрытыми, невыделенными, и результат начинает напоминать фотографический снимок: все как есть налицо, неясно только как это все стало – фотографии не имеют исторической глубины. Попытки воспользоваться обычным в таких случаях приемом – провести сравнительный анализ серии результатов-фотографий, относящихся к разным датам, для выделения, например, тенденций и прогнозирования будущих состояний того, что обозначено термином «живущее поколение», дает не так уж много именно потому, что в «живущем поколении» – предмете забот и изучения демографов – элиминированы личностные связи. Серия демографических результатов-фотографий живущего поколения не имеет смысла, скажем, серии фотографий одного и того же лица из семейного альбома, из которой явно видно, как некий младенец, с трудом удерживающий голову, начинает бодро двигаться по жизни через школу, армию, институт, работу, то есть по ролям и ролевым наборам, в пенсионеры. Демографические серии результатов-фотографий на­поминают скорее серии фотографий двора, на которых всегда обнаруживаются бабушки с младенцами, дети, школьники, взрослые, молодые и пожилые, пенсионеры, но всегда другие, всегда временные посетители устойчивой вневременной рамки двора или возрастных групп, переходящие из категории в категорию.

Конечно и такая серия результатов – «проходной двор» – обладает определенной информативностью. Из нее можно извлечь данные о динамике изменения численности живущего поколения, о механизмах этих изменений – идут ли они за счет естественного прироста или за счет изменения численности в фиксированных возрастных группах, о распределении живущего поколения по территории и о процессах изменения этого распределения. В большинстве стран, как правило, обнаруживается одно и то же, один и тот же общий характер изменений, хотя и в разных степенях интенсивности. Численность живущего поколения растет по экспоненте, причем в «развитых» странах темпы этого роста ниже, чем в «развивающихся», где бурный рост населения порождает серьезные экономические проблемы и далеко не всегда популярные (в Индии, например) культурно-политические программы и акции по сдерживанию роста населения. Несколько различаются и механизмы роста: в «развитых» странах европейского очага культуры, где давно и широко используются медицинские средства, существенно повышающие средние сроки жизни индивидов, живущее поколение в среднем «старше», чем в «развивающихся» странах, за счет повышенной доли численности населения в старших возрастных группах и прирост населения, если он реально происходит, идет за счет превышения рождаемости

42

над смертностью или, в отдельных странах, за счет иммиграции из других стран. В «развивающихся» странах, где широкое применение медицинских средств только еще входит в практику, высокие темпы рождаемости и быстрый рост долголетия, численности населения в старших возрастных группах, дают совокупный эффект, который демографы, не без опаски, называют «демографическим взрывом», справедливо, надо полагать, усматривая в нем потенциальную причину различного рода угроз и неприятностей в будущем.

Из серии демографических результатов можно извлечь некоторые данные и в интересующем нас плане. Ранговое распределение населения по территории страны, оставаясь более или менее четко выраженной универсалией (в «развитых» странах оно выявляется более четко, чем в «развивающихся», где средний уровень миграции населения много ниже), неравномерно распределяет и темпы роста населения и численность в возрастных группах по районам и регионам страны. Оставаясь в целом экспоненциальным, рост численности живущего поколения в городах и соответствующих регионах идет в опережающем темпе, тогда как в сельских районах изменения численности населения могут иметь и отрицательные значения с резким падением численности в возрастных группах, ответственных за естественный рост населения. Города и индустриальные центры как бы «выкачивают» сельское население, подрывая механизмы его естественного расширенного воспроизводства, поскольку наиболее интенсивная «откачка» идет из возрастных групп, где индивиды ассоциируются обычно в семьи на предмет рождения и воспитания новых поколений. Значительная доля рожденных в сельских районах оказывается к моменту входа в эти возрастные группы горожанами, что в ряде стран, в частности и у нас, воздействуют не только на структуру расселения, но и на распределение производных от нее социальных институтов, прежде всего образовательных: с падением контингента поступающих в сельские средние школы, например, приходится сокращать и сеть таких школ, «укрупнять» их, а это резко увеличивает средние затраты времени школьников на посещение школы, вынуждает искать и внедрять новые модели образовательных систем интернатного, например, типа.

Важность такого рода данных для наших целей понятна: в анализ динамики существования и роста регионов, в определение единиц ассоциации должно видимо войти и распределение по возрасту ряда переменных, характеризующих процесс расселения. Из демографических данных видно, например, что в начальных (дошкольных и школьных) возрастных группах миграция мала и, во всяком случае, производна от миграции родителей, у которых ее значения также невелики, тогда как в студенческо-холостых или «диссоциированных» возрастных группах, где получившие универсальное образование

43

индивиды еще не специализировались и не определились в жизни, стоят перед огромным выбором возможностей, наблюдается скачкообразный рост значений скрытой (отход от наследственных профессий) и географической миграции, срыв старых ассоциативных связей и готовность вступать в новые.

Если, учитывая и попытку Мертона положить движение ролей в ролевых наборах на институциональную карьеру, попытаться проделать ту же примерно операцию, используя уже не карьеру, а весь период жизни индивидов с момента их рождения до смерти для ввода историко-интегрирующего основания в единицу ассоциации, то, подключая к этому основанию данные социологии, психологии, культуроведения, эргономики, дизайна, демографии, мы получаем следующую предварительную картину социализации индивидов, включающую и воспитание, и ассоциацию – освоение обществом воспитанных индивидов. Путь жизни человека в демографических членениях на возрастные группы есть вместе с тем и путь его социализации, на котором индивид (в данной работе мы ограничиваемся процессами социализации в нашем «развитом» европейском культурном регионе) проходит несколько резко различающихся стадий, которые мы условно назовем: а) универсально-воспитательная (с рождения до окончания общеобразовательной школы); б) специализирующе-воспитательная (специальная подготовка с момента окончания школы или ухода из школы до начала работы, для многих мужчин в эту специализирующую стадию входит и служба в армии, где также получают специальность); в) ассоциативная стадия (накапливание опыта работы, отношений с коллегами, обрастание семейными и иными связями); г) устойчивое существование в ассоциированном и поглощенном социальностью состоянии.

Условность такого разделения на стадии очевидна – в каждой из них без труда обнаруживаются подстадии (ясли – детский сад – начальная школа – средняя школа в первой стадии, например) со значительными смещениями механизмов воздействия условий на индивидов и индивидов на условия. Но мы пока не будем углубляться в детализацию этих стадий, попытаемся сначала выйти на общую картину процессов расселения, а затем уже займемся их детализацией. Пока ограничимся самым общим и основным.

На первой универсально-воспитательной стадии индивид проходит общий курс уподобления предшественникам при сильнейшем влиянии сначала родителей, а затем в возрастающей степени школы и улицы. Хотя эта стадия универсальна по преимуществу, уже на ней широко представлена задетая нами в отступлении по поводу «вместимости» человеческая знаковая специфика кодирования. Рождаясь с набором переданных по биокоду наследственных навыков и способностей, человек на этой стадии в порядке

44

постредакции, контактируя и общаясь со старшими овладевает речью, навыками резонирования, причем с движением по возрасту резко возрастает роль формальных методов обучения: в 6-7 лет приходят учебники, уроки, расписания, классы, домашние задания, дневники, контрольные работы, то есть вступает в действие весь тот арсенал средств воздействия на подрастающего индивида, с помощью которого его уподобляют предшественникам и приобщают к тому, что иногда называют текущим тезаурусом общества, понимая под ним единый для всех взрослых членов общества комплекс ценностей, представлений, установок, взглядов на мир и т.п.

Общей характеристикой этой первой стадии является то, что проходя ее, индивид в общем-то остается пассивным потребителем наличного, овладевает наследством предшественников как данностью. И хотя в возрасте «от 2 до 5» все дети великие «почемучки», эта их критическая способность не приветствуется, а скорее подавляется на всем периоде, так что к концу стадии «выпускник школы» усваивает, интериоризирует и принимает на веру как свое собственное убеждение великое множество постулатов мировоззренчecкoro и иного плана, вокруг которых совсем еще недавно шли баталии и споры. Окончив школу, человек на всю жизнь остается твердо убежденным, что земля круглая, что она вращается вокруг солнца, что сегодняшняя секунда равна вчерашней, что метр всегда и везде метр, что дважды два всегда четыре и т.д. и т.п., хотя, вообще-то говоря, ни он сам, но большинство его учителей и наставников не смогли бы сколько-нибудь вразумительно объяснить, почему в европейском регионе культуры все это так, а у соседей, скажем в Индии, совсем не так, совсем другие бытуют и вбиваются в голову смолоду постулаты, установки, представления, взгляды, с которыми тоже оказывается можно жить. Словом, здесь индивид, хотя он и проходит по предустановленным ролям и ролевым наборам, достаточно жестко определенным социальностью (учебники, планы,

отметки, дневники, системы поощрений и наказаний), ему все же редко приходится попадать в ситуации выбора и ответственного принятия решений, в ситуации обоснованного этического суждения: все здесь давно уже решено за него, и как все задачи в учебнике по физике или математике имеют в конце ответы, так и все этические, моральные, практические ситуации этой стадии имеют свои последние странички с ответами, так что соответствующие конфликты, если они возникают, имеют под собой причины типа «не проходили», «не выучил».

Hа второй специализирующе-воспитательной стадии в силу вступает то, ради чего, собственно, и изобретался человеком внебиологический знаковый способ кодирования в деятельность – соразмерная вместимости человека специализация. Мы все еще любим поговорить о «частичности», об «однобокости» специализации как о некоем историческом

45

зле, которое надлежит преодолеть и которое будет преодолено по ходу исторического развития человечества. При этом как-то упускается из виду, что все типы социальности и особенно социальность нашего «развитого» образца несут такие огромные объемы знаний и умений, которые заведомо и многократно превышают ментальные и физические возможности любого отдельно взятого индивида. Ниже нам придется еще возвращаться к этому вопросу, пока же отметим, что реализация некритически воспринятого лозунга о всестороннем воспитании, об упразднении «частичности» человека означала бы попросту сокращение накопленного и передаваемого от поколения к поколению массива знаний и умений до вместимости индивида и возвращение человека в исходное животное состояние, где особи не «частичным, а полноценные представители вида и где им, как и гипотетическому целостному человеку, вовсе ни к чему социальность, знак, общение, специализированное кодирование в деятельность.

На этой стадии человеческая размерность процессов воспитания-социализации, дифференцированного уподобления нового поколения предшественникам проявляется много ярче. На первой стадии человеческая размерность заявляла о себе больше в тезаурусно-временных определениях: нельзя мгновенно приобщить младенца к текущему тезаурусу общества, нужно время, преемственное постепенное смещение тезаурусной характеристики, способности понимания и разумения ребенка, школьника до их слияния с текущей универсальной тезаурусной характеристикой общества, нельзя «перегружать» ребенка и школьника – учебный план и расписание фиксируют и темы, и количество часов и последовательности ввода нового не просто потому, что так принято, но и потому, что в сутках 24 часа, из которых не выпрыгнешь, что и у ученика и у учителя суточный ритм жизни, что за любым учебником стоит многовековая история познания и необъятный для индивида массив литературы, сжатый в учебнике до вместимости человека. На второй специализирующей стадии к этим ограничениям по вместимости прибавляются и собственно деятельностные, знаковые, фрагментирующие: нельзя стать всем сразу и в равной степени совершенства, приходится выбирать – кем быть?

Этот по существу первый и во многом определяющий судьбу индивида выбор как раз и характерен для выхода на вторую стадию. Нельзя сказать, что он совершается со знанием дела, без внешних давлений, с полным представлением о том, что ждет индивида в будущем. Хаусман, например, исследовавший мотивацию контингента абитуриентов Бостона, пишет: «Мотивы, по которым стремятся получить высшее образование, дают широкий спектр от осознанной пользы иметь степень бакалавра, чтобы получить работу продавца в «Дженерал Фудз», до желания 82-летней бостонской светской дамы изучить древнееврейский язык, чтобы общаться с Создателем на его родном языке. Юноши

46

поступают в колледж (или хотят поступить), чтобы стать врачами, юристами, учеными, чтобы оттянуть начало трудовой жизни, чтобы играть в футбол, чтобы зарабатывать больше денег, чтобы не попасть в армию, или просто потому, что им хочется знать больше о литературе, истории, философии. Девушки поступают в колледж примерно по тем же побуждениям, а также по дополнительным, столь же различным – от стремления стать секретаршей в блестящем офисе до желания встречаться с имеющими университетское образование мужчинами, за которыми замечена склонность жениться на студентках» (19,р.4).

Но, так или иначе, а на входе во вторую стадию индивидам нашего культурного региона приходится принимать жизненно важные решения, что сопровождается и скрытой и географической миграцией. Выпускники школ редко наследуют профессии родителей, и если подготовка к выбранной ими специальности совершается в другом месте, они в большинстве своем решаются на такие перемещения. Вторая стадия не обязательно вуз или университет, это любое специализирующее от ПТУ до армии, но в любом случае вход в эту стадию сопровождается сильнейшими деструктивными эффектами: распадом

семейных и школьных связей, появлением новых знакомств и новых форм «коллегиальной» ассоциации, резким повышением числа ситуаций, в которых приходится принимать самостоятельные решения. Из области самостоятельных решений здесь пока еще исключены или практически исключены решения относительно содержания и состава соответствующих курсов и вообще та часть специализированной подготовки, которая предполагает усвоение как данность – за эту сторону дела несут ответственность преподаватели. Но сфера быта, повседневных отношений, которая раньше находилась под контролем родителей, теперь практически целиком становится областью ответственности индивида за принятые решения и поступки.

Третья стадия ассоциации начинается с момента окончания специализирующего заведения и начала самостоятельной трудовой жизни. На этой стадии индивид обзаводится, как правило, семьей, устойчивым кругом друзей и коллег по работе, начинает то, что Мертон называет институциональной карьерой, с резкой переменой и структуры мотивации и критериев самооценки. Именно здесь возникают устойчивые референтные группы лиц, мнением которых индивид дорожит и в согласии с мнением которых корректирует собственные суждения о себе. Миграция присутствует и на этой стадии, но она здесь не показательна. Если это миграция межинституциональная, то она, как правило, показатель неудачи индивида интериоризировать и освоить институциональные правила, жить по этим правилам. Накаяма, например, именно так объясняет появление на свет историков науки: «Только для того, кому не удалось

47

конформироваться или иным образом приспособиться к нормам функционирующих дисциплинарных сообществ, разрыв между исходным образом науки и реально практикуемым способом исследования, к которому он не может приспособиться действительно становится жизненным источником критического отношения к практике современного научного профессионализма. Некоторые из таких могут заняться поисками альтернативных курсов развития науки, возвращаясь к ее историческим истокам или анализируя более поздние пункты расхождения, вызванные опрометчивыми выборами путей дальнейшего развития. В подобных поисках история, по меньшей мере играет роль ликвидатора показной окончательности авторитета установившейся науки и дает исследователю преимущества более высокой перспективы» (19, р.215).

Но эти случаи ассоциативных неудач не типичны. Нормальный же и преуспевающий индивид критикой института не занимается и в конфликты с институтом не входит, принимает действующие правила как естественные и разумные. Миграция здесь в основном бывает внутри института: движение, в иерархии должностей, движение по филиалам и т.п. Индивид здесь вживается в специализированный институт и через него в общество, обрастая попутно профсоюзными, общественными, административными и иными связями-обязательствами, резко сокращающими степень его подвижности, что постепенно и переводит индивида в четвертую стадию устойчивого, активного, ассоциированного существования в рамках специализированного института. Ниже мы покажем, что вход в это специализированное существование и само это существование во многом зависит от специальности, но пока довольно и этого.

Допустим на правах рабочей гипотезы, что интегрирующим основанием, на котором все держится и к которому все прикрепляется, в ассоциативных единицах выступает именно жизнь индивида в ее основных стадиях и этапах. Тогда относительно такой еди­ницы, принятой для любого индивида, можно высказать ряд суждений. Ассоциативность, очевидно, зависит от воспитания, но не совпадает с ним, вернее совпадает лишь в конце второй стадии, где она становится преимущественно ассоциативностью по специализированному образованию. Как связь с другими людьми, опосредующая причастность человека к обществу, ассоциативность присутствует на всех стадиях, но присутствует в качественно различных формах.

На первой стадии это ассоциативность-данность: индивид не выбирает родителей, и сам факт рождения в данной семье от данных родителей автоматически приобщает его к не им созданной структуре семейных ассоциативных связей специализированного образца. На эту исходную структуру могут накладываться дополнительные, активно устанавливаемые ребенком и школьником связи со сверстниками и членами их семей, но

48

они явно производны от исходной семейной структуры, что и выявляется на переходе во вторую стадию, где вместе с разрушением семейных ассоциативных связей разрушаются обычно и эти производные.

На второй стадии ассоциативность присутствует уже как продукт усилий самого индивида создать свою собственную систему ассоциации, приобщения к социальному целому. Но непродолжительность этой стадии придает и результатам попыток индивида временный и неустойчивый характер. Установленные на этой стадии ассоциативные связи могут и сохраняться после ее прохождения, причем инициаторами и энтузиастами такой консервации прошлого выступают, как правило, женщины. Они, как показывает статисти­ка, более бережно относятся к прошлому, но эти ассоциативные связи второй стадии редко играют значительную роль в дальнейшей жизни индивидов. Правда, здесь имеются и исключения, если такие связи приобретают социальную значимость. В политической, скажем, и дипломатической жизни Европы XIX в. весьма значительную роль играли корпоративно-кастовый дух привилегированных заведений второй стадии типа Оксфорда в Англии или Царскосельского лицея в России, из выпускников которых формировалась по преимуществу высшая административная, бюрократическая, политическая, дипломатическая элита. Но времена, когда, например, сам факт окончания Царскосельского лицея автоматически открывал доступ к высшим государственным должностям России, давно прошли.

На третьей стадии ассоциативность принимает в своей основе специализированно-институциональный характер. Большое значение, естественно, имеет и семья как первая и устойчивая ассоциация универсальной природы, но соображения службы, работы, карьеры, движения в институциональной иерархии должностей носят, очевидно специализированную окраску: индивид здесь подключен к обществу опосредованно, через специализированный институт и через им же созданную структуру специализированных связей, причем институт здесь выступает как очевидное следствие фрагментации общесоциальных функций и отношений в соответствии с ограничениями по человеческой вместимости.

Если единицы ассоциации устроены именно этим способом, наше внимание должны привлечь переходы из стадии в стадию, на которых возникает и необходимость и «охота к перемене мест», то есть в процессы расселения подключаются значительные по численности группы индивидов, обладающие способностью принимать решения и вынужденные принимать решения, явно способные воздействовать на сложившуюся структуру распределения населения по территории.

49

РАССЕЛЕНИЕ И ЕДИНИЦЫ АССОЦИАЦИИ

По данным демографии нам известно, что население в любой стране, особенно в «развитой», расселяется неравномерно, стремится «кучковаться» в города и густо населенные регионы, причем, единожды возникнув, эти сгустки населения имеют тенден­цию не рассасываться, а напротив, расти в темпах, превышающих средние темпы роста населения. Если представить эти скопления списком по убыванию населения, то возникнет картина рангового распределения: население наибольшего скопления равно сумме двух следующих (2-ой ранг), сумме трех следующих за этой парой (3-ий ранг), сумме четырех следующих за этой тройкой (4-й ранг) и т.д., так что произведение ранга данного скопления на число жителей оказывается величиной более или менее постоянной для всего списка.

Экспоненциальный рост и закон Ципфа сегодня едва ли не самые популярные модели роста, сохраняющего и воспроизводящего некую организацию, внутреннюю структуру. Так растет не только население, но и вклады в банках и ценность вкладов в науку и множество других, типичных для нашего времени социальных реалий, что вынуждает предполагать в них некую меру общности, хотя трудно, скажем представить, что может быть общего между населением и мощностью ускорителей, между числом университетов и скоростью самолетов. Это «трудно представить» всякий раз вплетается в наши попытки взять эти единые в чем-то реалии под общим углом зрения, воздвигает концептуальные и психологические преграды, которые по нашему глубокому убеждению обладают свойствами макаровской центральной переборки на корабле: не нужна, опасна, часто становится причиной потери остойчивости и переворачивания корабля после пустяковых повреждений, но доказать специалистам ненужность этой традиционной в кораблестроении детали невозможно, лучше уж подкладывать под нее мину и взрывать в минуту опасности.

Мин и взрывов у нас не будет – знак взрывом не возьмешь. Попробуем поэтому пойти по менее решительному и лобовому, но, может быть, и более продуктивному обходному пути: сначала сформулируем наиболее общую модель расселения с выдвижением постулатов, основанных на простых эмпирических наблюдениях, а затем уже в порядке объяснения, почему все это именно так и должно быть, начнем разговор о природе эмпирически отмечаемых закономерностей и о механизме их выявления.

Пока у нас получается так: если в процессы расселения не вовлекать надчеловеческих и надприродных сил, то его следует объяснять от природных и социокультурных факторов, куда естественно должен войти человек в его размерности, способности к выбору, к оценкам альтернатив. Природные факторы более или менее

50

понятны: значительная часть ролей и ролевых наборов подчинена в своем географическом распределении локализации естественных ресурсов, поэтому, скажем, встретить нефтяника в Баку куда естественнее, чем в Курске, а горняка в Курске много естественнее, чем в Калаче, где никаких особых аномалий пока не наблюдается. Общества могут различаться, и весьма значительно, по номенклатуре включенных в общественное производство веществ природы, но сам принцип воздействия природных факторов на рас­селение вряд ли существенно меняется.

Много сложнее с социокультурными факторами, поскольку их воздействие может быть опосредовано множеством исторических, экономических, политических причин и обстоятельств, а иногда и просто случаем. Допустим, что за исключением явных случаев тяготения ряда наличных ролей к скоплениям в местах пребывания соответствующих природных веществ и ресурсов, все остальное нам предстоит списать на человеческую мотивацию, поведение, предпочтения в оценке альтернатив при принятии решений. Как много нам пришлось бы списывать?

Нам, кажется, что прежде всего списать пришлось бы регулярности расселения, придающие ранговой иерархии столь стройный вид. Хотя такая иерархия и цепляется за географию, за локализацию веществ и ресурсов, она вместе с тем и в значительной степени автономна. Природа не объясняет или, во всяком случае, далеко не полно объясняет склонность населения выстраивать подобные иерархии. Природные богатства не распределяются по закону Ципфа, не растут экспоненциально и в значительной своей части не воспроизводятся. Это также может стать проблемой, имеющей прямое отношение к расселению, поскольку природно-географические возможности региона, его «вместимость», его способность принять социальность и обеспечить ее необходимыми ресурсами ограничена. Но это уже проблема иного рода. Параметры «вместимости» региона исторически и культурно изменчивы: для охотничьего общества это расселение и миграция дичи, для сельского хозяйственного «традиционного общества» – пригодные для обработки земли, для «развитого» индустриального общества это значительно более многообразный набор природных ресурсов, часть из которых – вода, например, все острее и острее лимитирует насыщенность региона социальностью, так что и в этой проблеме иного рода не все списывается на природу. Ниже мы вернемся к эволюции представлений о природе-данности, о природе-источнике, из которого живущее по тем или иным культурным нормам поколение извлекает средства к жизни, и к влиянию «вместимости» региона на процессы расселения.

Пока же мы будем исходить из слишком сильного, но на нашей стадии необходимого «адиабатического» предположения, по которому «развитые» страны живут

51

в условиях территориально-политического насыщения, то есть имеют строго установленные границы, в пределах которых и происходит все то, что нас интересует, а с другой стороны, судя по обилию экспонент и редкому присутствию логист – надежных симптомов приближающегося насыщения, мы будем исходить из предположения, что развитые страны, несмотря на продолжающиеся разговоры о «жизненном пространстве» далеко еще не исчерпали свои региональные «вместимости», и расселение может пока еще более или менее свободно выстраивать свои иерархии без серьезных помех со стороны региональных вместимостей. Мы знаем, что во многих случаях это не так «Адиабатический» принцип находится, например, в явном противоречии с панъевропейской миграцией рабочей силы, так что в ряде стран «иностранные рабочие» составляют сегодня значительную долю в общем балансе рабочей силы. Этот принцип не согласуется и с миграцией интеллекта, которую до недавнего времени называли «утечкой мозгов». Принцип противоречит также и «технологической миграции», когда американские и японские фирмы, действуя через филиалы и многонациональные дочерние предприятия в разных частях мира, широко вовлекают «чужую» рабочую силу в собственную экономику, не поднимая ее на физическую миграцию, но и практически не считаясь с политическими границами. Да и тот факт, например, что ряд стран Западной Европы, прежде других ФРГ, импортирует питьевую воду, всерьез обеспокоен проблемой водоснабжения, даже эксперименты проводит по буксировке айсбергов, слабо вяжется с идеей малой исчерпанности региональных «вместимостей». Но все эти явления размывания и перехода политических границ видимы и значимы лишь на фоне «адиабатической» постановки вопроса, и мы ее будем пока придерживаться.

Далее, если природные факторы активно участвуют в формировании географического распределения населения, но не участвуют в формировании рангового его распределения, то примерно та же двойственная ситуация обнаруживается и в процессах изменений географического и рангового распределения. Здесь, в изменениях географического распределения природа, как она дана живущему поколению в определенных параметрах и в определенной номенклатуре, еще более обнаруживает свою зависимость от социокультурных факторов, от опосредования своего влияния на расселение деятельностью людей. Природа, окружение не обладают, бесспорно, «самостью». Они если и меняются, то в темпах, несравнимых с темпами социальных изменений, могут рассматриваться как наиболее инерционные моменты в системе «общество-природа». Вместе с тем деятельность геологов и ученых явно переводит ее в «текущий» вид природы для живущего поколения. Именно в этом «текущем» виде, когда геологи постоянно открывают новые месторождения, меняют локализацию кладовых

52

природы, а ученые, вводя в процессы обмена со средой новые вещества природы, меняют номенклатуру геологического поиска, а с нею и лик природы для живущего поколения, природные факторы подключаются как частные определители в процессы расселения и изменения распределения населения.

С другой стороны, процессы изменения, если для них характерны экспоненты роста, требуют постоянного присутствия в социальности избыточности, "диссоциированных групп» населения, «лишних людей», которые в данный текущий момент не вошли еще на правах субъектов деятельности в наличные специализированные социальные институты, стоят перед выбором: куда идти, каким способом ассоциироваться-социализироваться, приобщиться к социальному целому? В попытках выделить ассоциативные единицы, мы пытались показать, что подрастающее поколение субъектов социальной деятельности, меняя на переходах с одной стадии на другую ориентацию и тип ассоциации, закономерно и массово диссоциируется, переходит в свободное состояние, когда юношам и девушкам приходится принимать решение о виде специализации (переход на вторую специализирующую стадию), активно приниматься за строительство собственной ассоциирующей структуры (переход на третью стадию). Ниже мы покажем, что такие срывы типов и ориентации ассоциации могут в «обществе обучения» повторяться многократно особенно в тех случаях, когда специальная подготовка, полученная на второй стадии, морально, стареет (20), но пока для нас важен лишь сам факт: независимо от частных случаев срыва налаженных ассоциативных связей по множеству причин личного порядка, общество нашего культурного типа, использующее вполне определенные воспитательные институты, массово и закономерно производит диссоциированных индивидов как типичное явление, для определенных возрастных групп, проводит через эти срывы ассоциации всех будущих субъектов деятельности. Эти диссоциированные индивиды универсально образованные выпускники школ, ищущие пути в специализацию, и получившие специальную подготовку выпускники специальных училищ, техникумов, демобилизованные, выпускники вузов и университетов, начинающие специализированные карьеры, отправляющееся на стройки или дополняющие население наличных регионов, как раз и создают избыточность диссоциированных, воспитанных, специализированных или готовых к специализации индивидов, наличие которых в социальной ткани как условия любых изменений в распределении населения необъяснимо от природных факторов. Оно тем более необъяснимо от природы, что в соседних традиционных культурах, где действуют другие воспитательные институты, таких производных от действующей системы образования регулярных и массовых срывов ориентации и типов ассоциации не происходит, и

53

производство «лишних людей» как и их социализация опираются здесь на действие других, также социальных, механизмов (21).

Явно не могут быть списаны на природные факторы и те совокупности мировоззренческих и ценностных ориентаций, установок, норм, процедур резонирования и принятия решений, систем мотивации, которые глубоко специфичны для различных культурных типов и могут, как мы увидим ниже, оказать значительное влияние на принятие решений, толкать в близких по условиям этических, нравственных, практических ситуациях к разным результатам и поступкам.

Природе, миру, вселенной в общем-то безразлично, что о них думают, как их понимают, как их представляют, в каких знаковых реалиях фиксируют эти представления и чего ради это делают. На уровне деятельности, действия природа всем – и человеку и животным – предъявляет равные жесткие требования: действие лишь тогда может завершиться результативно, если оно совершается в соответствии со свойствами объекта воздействия. Здесь нет места для видового или культурного разнообразия подходов к объекту, здесь в близких ситуациях все действуют сходным образом. Но на более высоких уровнях фрагментации и интеграции ролей и ролевых наборов эта жесткая производность от природы теряется. Можно, например, без труда показать, что индиец касты цирюльников наи, выбривая бороды наследственной клиентуре, встречается с тем же набором свойств щетины, что и любой из мужчин нашего культурного очага. Это от природы: хочешь избавиться от щетины, имей бритву и умей ею пользоваться. Но вот то обстоятельство, что в обязательном ролевом наборе наи, который воспроизводится столетиями, представлены все матримониальные дела что он обязательно присутствует, имея четко определенные обязанности, на свадьбах и рождениях, этого от природы не объяснишь: так уж прошла интеграция фрагментированных ролей в специализированный ролевой набор (26 21, стр. 126-127). И чем более высок уровень фрагментации и интеграции, тем менее ощущается определяющее влияние природы. По нашим установившимся понятиям, например, изгнать из дому несовершеннолетнюю дочь или с 2-3 летнего возраста раз и навсегда отстранить мать от воспитания сына – поступок в высшей степени безнравственный, способный вызвать осуждение, обсуждение и даже судебное разбирательство. Для того же патрилокального и экзогамного наи, как и для его клиентуры, такой поступок – норма, не несущая нравственной нагрузки и способная вызвать осуждение, обсуждение, авторитетное судейство межкастового совета общины только в том случае, если эта норма не исполняется.

Словом, находясь на эмпирически-ролевом уровне деятельности, действия под строгим и бескомпромиссным определяющим воздействием «текущей» природы в ее

54

конкретной определенности по свойствам веществ и их номенклатуре, человек на более высоких уровнях фрагментации деятельности в соответствии с ограничениями по вместимости и интеграции ролей в ролевые наборы, специализированные институты, в целостность общества волен решать соответствующие проблемы без определяющего влияния природы и действительно решает их достаточно изобретательно и разнообразно, создавая резкие типологические различия культур.

Итак, что же у нас есть для выдвижения гипотезы расселения и регионообразования, обладающей обязательным для гипотез свойством единства апперцепции, структурной целостности и обозримости, то есть удовлетворяющей требованиям ограничений по вместимости. Пока наше изложение было достаточно пестрым, вместимость не очень нас волновала. Попытки свести его к обозримому единству скорее предполагались, чем находили жесткое, ясное и целенаправленное выражение. Не говоря уже об авторской стороне дела, такому сведению в единство и приведению к единству мешало многое: принадлежность данных, концептуальных и понятийных аппаратов к разным дисциплинарным контекстам, явно недостаточная разработка средних уровней социальных систем, на которых располагаются регионы как подсистемы, изрядная и трудно устранимая путаница, вызванная применением различных оснований (политического, этнического, экономического, демографического) для территориального членения и интеграции. Теперь нам волей-неволей приходится освобождаться от этой пестроты ради целостности концепции и совершенно очевидно, что в подобной акции будет много конвенционального, произвольного, дискуссионного, способного вызвать неизбежные в общем-то возражения и сомнения. В свое оправдание автор может сказать только одно: в таком сложном деле лиха беда начало, а начинать все-таки приходится, хотя нет и не может быть никаких гарантий, что это начало единственно возможное и правильное.

1. Первое, что нам известно о регионе и с чего следует, видимо, начинать, состоит в том, что регион есть комплексное социально-природное образование, которое локализовано в определенных территориальных границах, входит на правах подсистемы в единую интегрированную систему общества и содержит некоторый объем социальности, измеримый числом индивидов, пребывающих в регионе и находящихся на разных стадиях социализации, в основном на третьей и четвертой.

1.1 В своих природных параметрах регион может быть описан в терминах естественной вместимости или, что более привычно, в терминах естественного

потенциала через указание на количество веществ природы и их номенклатуру, освоенных, разведанных на территории региона и способных постоянно или на некотором периоде

55

обеспечить основные виды деятельности распределенной в него социальности.

1.1.1. Между вместимостью-потенциалом региона и наличными нуждами его социальности существует, как правило, разрыв, который позволяет социальности расти Этот разрыв в принципе выразим через меру освоения естественного потенциала региона

1.1.2. Ни один регион не является автономным с точки зрения полноты номенклатуры тех исходных или переработанных веществ природы, которые необходимы для нормального жизнеобеспечения и эксплуатации социальности в ее человеческих и технических составляющих. Избыточность по одним рубрикам номенклатуры и недостаточность по другим компенсируются, как правило, интегрирующим регионы процессом обмена. При этом, однако, возникают реальные трудности в определении того, какие именно вещества и ресурсы природы должны включаться в естественный потенциал региона и в каком виде. Нам кажется, что речь прежде всего должна идти о веществах и ресурсах лимитирующих, таких как вода, выявленные запасы полезных ископаемых, энергетическая база, транспорт, то есть здесь вряд ли следует выделять природное в чистом и девственном виде.

1.2. Образуя подсистему в единой интегрированной системе общества, регион, как правило, в той или иной степени специализирован или был в своем возникновении и становлении специализирован по набору ролей и функций, входящих в связь интеграции региона с социальным целым. Наиболее часто и постоянно присутствует специализация по продукту, с которым регион входит в экономическую интеграцию регионов и через которую он компенсирует собственную недостаточность по другим рубрикам единой для общества текущей номенклатуры товаров социального потребления. Эта экономическая специализация сопровождается, как правило, многослойной специализацией в административных, политических (район, область, республика) и иных иерархиях, что вызывает присутствие в регионе соответствующих его рангу и статусу институтов (советы, комитеты» министерства, вузы, университеты, академии наук ...), сетей и узлов принятия решений, относящихся к текущей жизнедеятельности региона и планам на будущее.

1.2.1. Пересекающиеся на регионе линии экономической, административной, политической, академической и иной специализации, как и процессы обмена, могут быть прерваны универсализирующей все межрегиональные и внутрирегиональные связи вставкой предварительного обмена на всеобщий товар-эквивалент (деньги), способный в каждом акте обмена в универсально-монетарной системе единиц измерять рентабельность всех связанных в регионе видов социально-значимой деятельности и регулировать их объем в соответствии со спросом и предложением. Представленные в регионе

56

вспомогательные институты и структуры получают в этом случае бюджеты, основанные на отчислениях от доходов и прибылей через систему налогообложения, а также и право распоряжаться этими бюджетами в рамках собственной компетенции. Этой приводящей к единому эквиваленту вставки-замыкания на рынок может и не быть, отношения обмена могут строиться и как прямые, фиксируемые документами в терминах единиц продукции, не проходящей постоянную оценку в монетарной системе единиц. В этом случае возникают обычно осложнения с оценкой текущей деятельности региона, с финансированием вспомогательных институтов и структур, с определением цифр их прав и ответственности, которые преодолеваются скорее с опорой на правила арифметики и логики на базе знания действительного положения дел.

1.1.2. Экономическая, хозяйственная, административная, политическая специализация региона, определяющая его статус в единой интегрированной системе общества, редко устанавливается в едином акте. Экономическая специализация обычно предшествует всем другим и устанавливается решением высших инстанций с оп­ределением по ведомственной системе сфер ответственности «по министерским портфелям». Возникающие регионы, если территория их локализации разобщена действующей системой разделения сфер ответственности на районном, областном, республиканском уровнях, попадают обычно в чересполосицу функционирующих сетей принятия решений, узлы которых редко используют «горизонтальную» коммуникацию и вынуждены в любых попытках договориться о текущих делах региона и выработать единую линию совершать «вертикальное» восхождение к узлам пересечения, которые могут располагаться на любом уровне иерархии от следующего до высшего, а могут и вообще отсутствовать. Это обычно крайне осложняет текущую жизнь возникающего региона.

1.3. Социальность, связанная в регионе, строится, как этого и следует ожидать, по канонам человеческой размерности не только в терминах космической медицины, учитывающей в первую очередь физиолого-психические особенности человека, но и в терминах нормального земного существования человека, где кроме санитарных систем нейтрализации и отвода загрязняющих среду продуктов жизнедеятельности человека, кроме собеседников, подруг и друзей, требуется еще выбор ролей, разнообразие и богатство средств удовлетворения физических, ментальных и духовных потребностей индивида. Регион в этом отношении, будучи средоточием ролей всех типов, часть из

которых связана с социализацией и выступает доминантами, держится как целостность в основном на ассоциирующих связях двух устойчивых типов. Во-первых, это безличностные нормативно-формальные связи универсальной для общества природы типа

57

ученик-учитель, пациент-врач, покупатель-продавец, пассажир-водитель автобуса, где роли жестко определены по правам и обязанностям сторон, а также и по соотношениям в общем массиве ролей, где каждую роль можно в принципе количественно представить как некую величину «на душу населения». Во-вторых, это личностные и более сильные системы ассоциирующих связей, которые самостоятельно создаются и поддерживаются индивидами, находящимися на 3-ей стадии социализации.

В регионе присутствуют также индивиды первой и второй стадии социализации которые с точки зрения безличных нормативно-формальных связей мало чем отличаются от индивидов 3-ей и 4-ой стадии в расчетах норм услуг «на душу населения» и, соответственно, численности людей, занятых в этих ролях. Здесь они вполне равноправные представители социальности региона. Но с точки зрения предстоящих на переходах в следующие стадии актов диссоциации, индивиды 1-ой и 2-ой стадии должны рассматриваться как группы, подозреваемые в склонности к эмиграции. Выпускник школы Новосибирска может, например, поступить в Ленинградский кораблестроительный институт, а выпускник этого института может отправиться по распределению или по собственному желанию в Николаев с ущербом для численности населения соответствующих регионов. Возможны, естественно, и обратные «иммиграционные» варианты появления в регионе диссоциированных выпускников школ извне и диссоциированных выпускников специализирующих заведений 2-ой стадии – «молодых специалистов» из других регионов, вероятностная сторона таких событий не так уж сложна, но поскольку в ней должен быть учтен и тот факт, что возрастные группы постоянно воспроизводятся, заняться этим следует отдельно.

1.3.1. С точки зрения условий, в которых существует связанная социальность регион может быть описан и в качественных и в количественных терминах, причем многие из параметров этого типа допускают представление в форме отношения «на душу населения». Не все здесь, естественно, будет гладко – технические составляющие социальности внесут существенные коррективы. Однако при всем том аккуратный подбор параметров, четкое различение человеческих и технических составляющих социальности делает эту задачу выполнимой. Само описание может принять форму многочленного индекса, способного характеризовать регион в терминах разнообразия ролей, возможностей, перспектив, бытовых удобств, средств удовлетворения различного рода потребностей. Информация этого рода могла бы, вопрос о том, чем именно данный регион оказывается более привлекательным для диссоциированных индивидов, чем, скажем, соседний. С помощью таких многочленных индексов, особенно если они ведутся регулярно и по единой для многих регионов форме, многое можно бы было прояснить и в

58

проблемах текущей жизни региона и в т.н. «таймированной» проблематике, которая заявит о себе в полную силу в будущем.

1.3.2. В оценки региона с точки зрения существования социальности должны, видимо, вводиться и значения экологических переменных, хотя, честно говоря, при всем обилии разговоров об экологии, об угрозах и опасностях, здесь не видно пока даже четкой постановки вопроса о предмете экологии. Просто «охрана» или «защита» среды человеческого обитания от человеческих же посягательств выглядит чем-то явно противоречащим задаче извлечения из этой самой среды средств к жизни, решить которую никогда не удавалось без активного вмешательства в механизмы природы на самых различных уровнях. Поэтому пока неясно, какими переменными и критериями можно было бы руководствоваться в экологических описаниях региона.

2. Вынужденное, как и на всех периодах своего существования, дифференцированно кодировать индивидов в деятельность в согласии с ограничениями по вместимости, современное «развитое» общество, решая задачу социальной наследственности, уподобления новых поколений предшествующим, использует двучленную схему воспитания в которой за длительным универсальным или «общеобразовательным» периодом (школа) следует менее длительный специализирующий период подготовки индивидов к специализированной деятельности в рамках интегрированного целого. Такая

структура процессов воспитания регулярно и постоянно в более или менее четко фиксированных возрастных группах воспроизводит ситуации срыва ассоциативных связей и перевода индивидов во временное диссоциированное состояние, когда индивиды лишаются прежних систем, ассоциирующих их с обществом, и не успели еще создать новых. Постоянное присутствие в социальности диссоциированных индивидов – самоочевидное условие изменения процессов расселения. Будь все индивиды намертво ассоциированы, общество лишилось бы внутреннего источника изменений и той известной нестабильности, без которой изменение невозможно. В наших условиях проблема: куда распределиться, в какую пойти специальность, в какой направиться регион, каждый раз решается заново очередной группой выпускников, и хотя возможности её решения ограничены наличной номенклатурой путей и дорог через специальность в социальность, фиксируемой, например, в справочниках для поступающих и в объявлениях на последних страницах газет, возможности эти все-таки достаточно велики, есть из чего выбирать. Что касается выпускников школы, то «дороги, которые они выбирают», в общем-то, заданы локализацией специализирующих учреждений 2-ой стадии, областью их распределения. И если взглянуть на эту область, сравнить ее с областью распределения школ, то бросится в глаза ее подчеркнутая «сдвинутость»,

59

ограниченность области административными центрами, городами и развитыми регионами. Если общеобразовательную школу можно (или можно было) окончить и в деревне, то за ближайшей специальностью механизатора, например, нужно уже двигаться в район, а если речь идет о научной подготовке в вузе или университете, то и в областной или республиканский центр. За некоторыми профессиями, обычно редкими, малочисленными и престижными, нужно отправляться прямо в столицу. Даже спорт при всей своей массовости и нацеленности на детские и юношеские возрастные группы, входы в «большой спорт» – школы, стадионы, бассейны, институты, дворцы спорта – располагает не в деревнях, где, казалось бы, и воздух чище и экологических угроз поменьше, а все-таки в городах и обычно в крупных, где автоматически обеспечивается высокий конкурс на любое место от хоккеиста до прыгуна с шестом.

Эта «сдвинутость» области распределения специализирующих заведений по сравнению с областью распределения общеобразовательно-универсальных школ создает вокруг общества – места, где индивиду предстоит окончательно социализироваться – стать субъектом фрагментированной по вместимости человека и потому уже специализированной деятельности, подставить свое личное молодое плечо под свою долю неподъемного камня социальности, создать свою личную систему ассоциации с социальным целым – своеобразную линию специализированной обороны от дилетантов-универсалов, располагая узлы и укрепленные районы этой линии в административных центрах, городах и регионах как в местах наибольшего скопления социальности. Этот оборонительный рубеж не так уж сложно преодолеть: отсева в специализирующих учреждениях не любят с той же неразмышляющей предвзятостью, с какой администраторы не любят отсева и в средних школах – картину всеобщности портит. Но вот пройти обратным путем, вернуться, так сказать, на исходные рубежи универсальной образованности, индивидам практически не дано. Можно, конечно, окончив, скажем, университет и отработав положенный срок по специальности, которая оказалась не по душе, пойти разнорабочим на любой завод или завербоваться в далекие края на неизвестную работу, но такие решения-исключения не делают погоды, да и не меняют общего смысла дороги в социальность через специализацию. Они возвращают индивида на исходные позиции универсальной образованности не для того, чтобы вечно пребывать на них, а для того, чтобы заново начать неудачно пройденный путь, заново двинуться через специализацию к ассоциации с обществом. А путь этот центростремителен, ведет из широкой области распределения общеобразовательных институтов в более ограниченные и плотно заселенные области распределения специализированных институтов, в регионы сосредоточения тех видов деятельности, которые в нашем очаге культуры расцениваются

60

как основные и определяющие,

2.1.Может показаться, что годовая численность в перерасчете на средние значения долголетия не такой уж впечатляющий движитель процессов расселения и перемен в распределения населения по территории страны. В лучшем случае численность годовой группы около 2% от общей численности населения. 2% универсально воспитанных и 2% прошедших специализированную подготовку не та вроде бы сила, которая способна оперировать рычагами изменения инерции 96% населения. Вообще-то говоря, оно и так и не так. В массивах дисциплинарных публикаций, например, цитируемость распределяется по закону Ципфа и распределяется таким образом, что за 90% случаев связи нового с наличным оказываются ответственными 5-6% публикаций, так что величина в 4% не так уж мала для процессов, в которых замешан закон Ципфа. К тому же эта импульсно-годовая картина впрыскивания в процессы расселения очередных доз волей-неволей активных диссоциированных индивидов нужна нам не столько по количественным, сколько по принципиально-концептуальным соображениям: этот воспитательный гейзер, с регулярной периодичностью выбрасывающий в социальность активно-диссоциированные элементы, обязан в рамках нашей концепции расселения показать постоянное присутствие в нашем обществе «развитого» типа внутреннего источника изменений и, соответственно, повода для изменений: выпускники общеобразовательных школ и специализирующих учреждений вовсе не обязательно в своих выборах профессий и в своих оценках специализированных институтов и регионов как мест строительства будущей социальной карьеры должны руководствоваться критериями отцов и дедов.

И в этом, похоже, главное, хотя и не отменяющее принципиального значения двусоставной (универсализация + специализация) схемы образования для нашей концепции. У дедов и отцов были свои представления о смысле и целях жизни, свои выборы, свои дороги в социализацию через специализацию. И если каждая новая возрастная группа, а все в нашей социальности проходят через эти критические моменты выбора и переориентации, идет несколько иным путем, чем предшественники, то виноват в этом не только конфликт поколений, хотя и он тоже – моды на профессии и образы жизни огорчительно для старших меняются, но и сам состав наличного выбора. Внук стрелочника на пенсии попросту уже не застал роли всегда виноватого стрелочника в наличной номенклатуре специализированных ролей, так что если бы он и захотел из уважения к деду, ему не удалось бы стать стрелочником, жить где-нибудь на захолустном разъезде рядом с природой, рекой, при собственном огороде, да и разъездов таких давно

уже нет. И так не только с профессией стрелочника, но и с великим множеством других профессий, которые вчера еще были, а сегодня исчезли, уступив место другим ролям и

61

профессиям, которых вчера еще не было, а сегодня они есть. А с ними, с этими новыми профессиями вроде экономиста-кибернетика или оператора, или фигуриста, или дикторши телевидения, есть и сложившееся или складывающееся по книгам, по средствам массовой коммуникации, по компетентным и не очень компетентным суждениям старших, да и просто под давлением собственной силы воображения отношение подрастающих к новым и входящим в моду профессиям.

Более того, и это также проясняет картину, научно-техническая революции настолько ускорила процессы технологического обновления, по экспоненте ускоряя процессы морального старения наличной техники и, соответственно, приближая сроки ее появления на технологическом кладбище музеев, запасников для киностудий, переплавок, что сегодня ни одна роль-профессия первого типа не может рассматриваться ни как профессия на всю жизнь, ни, тем более, как наследственная профессия. Паровозы, а с ним чумазые кочегары и машинисты уступают место электровозам, строгие кондукторы трамваев и автобусов уходят со сцены под давлением кассы-копилки, исчезли милые девушки в метро, проверявшие когда-то билеты, а на их место встал шлагбаум. Сегодня в условиях все более частых выявлений технологической безработицы, которая обрушивается то на ту, то на другую уважаемую и престижную некогда профессию, общество никому не может уже гарантировать профессию на всю жизнь, а следовательно, и никто не может быть застрахован от рецидивов диссоциации, независимо от воли и намерений прочно ассоциированного индивида выброса из обжитой социальности на полузабытую, позицию универсальной образованности, которая требует волей-неволен начинать все с начала, начинать путь через специализацию в социализацию, соревноваться с молодыми за место в жизни.

2.2 Лавинообразное нарастание случаев технологической безработицы, исключающих вместе с технологией роль или группу ролей из наличного арсенал;) социально-значимых видов деятельности и обрывающих возможность ассоциации социализации по этим видам деятельности, создают новую ситуацию известной переоценки значения универсальной и специальной составляющих в жизни индивида.

Радикального здесь, естественно, ничего произойти не может – с точки зрения функции и смысла образования общество было и остается продуктом биологической и генетической несостоятельности человеческого рода, который в качестве компенсатора этой несостоятельности вынужден использовать коллективные действия и знак позволяющий внебиологическими средствами дифференцированно кодировать индивидом в специализированную деятельность, реализовать видовую наследственную функцию в условиях, когда биокод человека оказывается неспособным выполнять функцию

62

дифференцированного кодирования особей. Первой и исходной функцией человеческого воспитания была и остается функция наследственная – уподобление новых поколений предшественникам, воспроизводство на материале новых поколений той целостно-интегрированной системы различений, фрагментации, ролевых членений, которая создана предшественниками под очевидным, давлением необходимости оставаться в пределах человеческой вместимости, реализовать в системе социальных связей человеческую размерность. Но хотя радикального сдвига на происходит, и произойти не может до тех пор, пока общество имеет на вооружении неподъемные для отдельно взятых индивидов камни-технологии, а человек, освоивший знак, адресное общение, мышление в некоторых их возможностях, решительно не желает возвращаться в животное состояние, текущая ситуация все же меняется достаточно серьезно и угрожающим для старших образом.

Универсальное образование, которое в нашем очаге культуры индивид получает в общеобразовательной школе и которое приобщает индивида к единой для общества системе мировоззренческих, этических, культурных ценностей и установок, сообщает ему универсальные навыки операций со знаками, доступ к знанию, играло и играет роль исходного общего момента – начала пути в специализацию. Еще в недавние времена, когда подавляющее большинство индивидов проходило путь в социализацию через специализацию один раз в жизни, состав универсальной образованности не привлекал особого внимания ни исследователей, но прошедших специализацию социализированных взрослых. Практически большинство таких индивидов «забывало» школьную премудрость склонений, спряжений, бассейнов и труб, синусов и косинусов за полной ненужностью, да и сейчас память старших редко удерживает всю эту массу тонкостей и различений, за незнание которой можно было в школьные годы и двойку схватить, а на конкурсных вступительных экзаменах по поводу предстоящей специализации резко снизить собственные шансы заняться избранной специальностью.

Соответственно возникал и до сих пор держится, вызывая время от времени оживленные дискуссии в печати, взгляд на состав универсальной «средней» образованности как на очевидно избыточный, мало соответствующий практическим запросам и нуждам жизни и требующий, поэтому пересмотра в видах сближения с потребностями практики. Под давлением таких дискуссий, участники которых – специализированные и социализированные дяди и тети более всего были озабочены «детской размерностью» программ обучения и бюджетом времени школьника, состав универсальной образованности претерпел за последнее столетие значительные изменения. Из него исчезли сначала латынь и греческий, что вывело за пределы доступности для универсально образованного индивида огромные массивы литературы. Хотя и не исчезли,

63

но стали явно пасынками, изуродованные постоянным «адаптированием» иностранные языки, так что сегодня универсально образованный индивид живет в условиях практической информационной изоляции от ближайших соседей по культурному очагу Значительно усилилось представительство естественных наук, математики, и вообще точных дисциплин в ущерб гуманитарным, так что универсально образованный индивид – выпускник средней школы располагает сегодня и рядом специализированных знаний четко разложенных по дисциплинарным полкам: молекулы – химия, пешеходы и велосипедисты – физика, страдательный залог – грамматика, бином Ньютона – математика и т.д. Все это надобно «сдать» и по возможности быстрее забыть.

Положение, однако, серьезно меняется, если индивиду на периоде его активной

жизни приходится многократно ходить в социализацию через специализацию, приходится возвращаться время от времени в состояние универсальной образованности, выбирать новую роль и профессию из числа наличных на текущий момент. Меняется и осмысление роли универсальной образованности в жизни человека. Все более осознается и подчеркивается, что состав универсальной образованности, текущий выбор специальностей и индивидуальная способность совершать выбор находятся в отношении взаимной корреляции. Индивид, обладающий, скажем, универсальной образованностью в

объеме 7-8 классов и решивший, что с него хватит, что пора специализироваться, окажется перед существенно иным выбором возможностей специализироваться чем индивид, который освоил полный курс средней школы. И дело здесь не только в формальных и бюрократических рогатках; поступить в вуз или в университет, например, нельзя без законченного среднего образования, но и в реально возникающих трудностях в моменты переключения индивида с роли на роль, с профессии на профессию. Чем более сближена и сопряжена универсальная образованность с текущим тезаурусом общества, тем проще и с меньшими потерями осуществляется и выбор новых путей в социализацию через специализацию и сам перевод индивида на новые специализирующие рельсы. При этом обнаруживается явно неприятное для взрослых и особенно старших возрастных групп смешение состава универсальной образованности по времени, следующее за изменениями текущего тезауруса общества. Выпускник средней школы текущего года оказывается лучше осведомленным о текущем составе выбора специальностей, об их престижных и карьерных характеристиках, чем те, кто кончал школу раньше и «не проходил» социально значимых событий, сдвигов, свершений, если эти события, сдвиги, свершения обходили стороной его специализированное существование.

Этот вызванный научно-технической революцией разворот событий может двояким образом отражаться на процессах расселения. Во-первых, вынужденные периодически

64

или постоянно пополнять свою образованность взрослые и старшие возрастные группы будут «жаться» к источникам образования, стремиться оседать и задерживаться там, где есть возможность с минимальными затратами сил и времени повышать квалификацию, а если возникнет в том необходимость, то и менять ее. Естественно, что такие стремления будут придавать возможным миграционным потокам все тот же центростремительный смысл движения населения в «смещенные» области распределения средних и высших

специализирующих учебных заведений. Во-вторых, происходящие под давлением научно-технической революции растущие по темпу изменения в номенклатуре наличных ролей и профессий имеют ощутимый вектор смещения к «научным технологиям», основанным на промышленном приложении-использовании открытий науки. Это обстоятельство вынуждает располагать промышленные предприятия, а с ними и рабочие места и соответствующие ролевые наборы там, где локализованы научно-прикладные центры, то есть ставит в преимущественное положение с точки зрения притока, роста и оседания

населения те регионы, для которых характерен высокий или быстро растущий потенциал научно-прикладной активности.

Этот сдвиг как выявившуюся уже тенденцию для США анализирует на примерах

штатов Tехac и Калифорния Хорафас. Быстрый подъем Калифорнии он объясняет растущей здесь интеграцией образования и промышленности: «Калифорния в США бесспорный лидер, намного обогнавший других. В большом Лос-Анджелесе и в большом Сан-Франциско существует более 600 фирм, ориентированных на науку, и за первые пять лет 60-х гг. Калифорния получила значительную долю федеральных ассигнований на исследования и разработки – 38,5%. Это в свою очередь вызвало в 1966 г. на Западном побережье известную нехватку инженерных кадров. Этим способом революция знания меняет экономическую географию страны. Поскольку доминантой институционального роста станут в будущем не заводы, а «интеллектуальные организации», центры прогресса и богатства получат тенденцию к слиянию. Исследовательские корпорации, промышленные лаборатории, ведущие университеты будут притягивать промышленность и людей и тем самым способствовать локальному развитию (9. р.113).

В более широких социологических рамках проблему растущей роли образовательных институтов в организации и интеграции общества анализирует известный американский теоретик и практик высшего образования, бывший президент Калифорнийского университета, ныне председатель Комиссии Карнеги по будущему высшего образования, К.Керр. По его мнению, уже сейчас университеты становятся узловыми пунктами, контролирующими входы в социальность через специализацию: «Университетский городок был когда-то на периферии общества. Теперь он становится и

65

в растущей степени перекрестком, где пересекаются пути из любого угла и любого очага общества. Большинство семей, большинство отраслей промышленности, большинство профессий, большинство элементарных образующих населения ставят на высшее образование и претендуют на руководство высшим образованием.»(22, р.171). В таких заявлениях нет особых преувеличений. Керр отмечает: «В США более 50% выпускников средней школы проходит на некотором периоде времени через те или иные формы высшего образования, причем в Калифорнии эта доля составляет 75%» (22,р.169). Хаусман дает более дифференцированную картину. С ростом потребности в «образованном труде», в людях, имеющих университетское образование, доля таких людей растет во всех возрастных группах. В «студенческих» возрастных группах, насчитывавших в 1970 г. 13,1 млн. чел., численность студентов составляла 7,2 млн. чел., то есть доля студентов превышала половину (19,р.31). Если учесть что среднюю школу США оканчивает около 75% учеников (американцы не очень боятся отсева), то доля студентов в группе имеющих среднее образование в свою очередь составляет 75%. Эта ситуация позволяет американским социологам, в частности и Керру, говорить о переходе «массового высшего образования» во «всеобщее высшее образование».

По Керру, единожды возникнув как реализация всеобщего высшего образования, связь индивидов со студенческим городком не будет эпизодической, а перейдет в устойчивую, на всю жизнь связь повышения и обновления квалификации: «Мы вступаем в «общество обучения», где большинство взрослых часть времени будут уделять обучению и, таким образом, обучающихся за пределами формальных академических структур будет в таком обществе больше, чем в их пределах, такова уже, похоже, ситуация в США. С точки зрения числа обучающихся очное высшее образование может стать меньшей составной частью, я считаю это совершенно неизбежным» (22,р.170-171). Эта связь, по мнению Керра, и должна будет взять на себя функцию интеграции общества при ведущей роли университетов, хранящих, умножающих и распределяющих по индивидам жизненно важное дня них знание. Соответствующим образом изменят ориентацию и основные социальные конфликты: «Старая классовая борьба умирает, нарождается новая кастовая борьба. На смену фабрике как арене социальной борьбы приходит университетский городок. Рабочие стали более консервативными, а их организации все более становятся частью истеблишмента. Тем временем возникает растущая по числу и влиянию новая каста студентов и связанных с ними интеллектуалов, которая пока еще только время от времени впадает в радикализм. Столетие назад великой социальной проблемой было приспособление общества к интересам нового рабочего класса. Сегодня его приходится приспосабливать к интересам новой интеллектуальной элиты» (22,р.172).

66

Картины вроде той, что нарисована Керром, довольно обычное явление для

буржуазных социологов и к ним, естественно, следует относиться весьма критически: никто пока еще не отменял центральной роли производства материальных благ как основного требования на интеграцию индивидов в общество и вряд ли отменит в обозримом будущем. Но статистика все же остается статистикой, а она показывает, что высшая школа, университет действительно монополизируют область перехода в социализацию через специализацию, и по ходу этого процесса они действительно выдвигаются в весьма активные факторы процессов расселения, которые уже сегодня сравнимы по силе «притяжения» с естественными ресурсами, разбросанными по территории страны природой.

2.3. «Сдвинутосгь» областей распределения специализирующих институтов к

местам наибольшей плотности населения, во многом определяя направление

миграционных потоков – интенсивность движения в города и плотно заселенные регионы намного превышает интенсивность обратного потока, вносит вместе с тем и серьезные коррективы в естественное воспроизводство людей, если значения мобильности не совпадают для мужчин и женщин. Мужчины, как правило, более мобильны во всех «развитых» странах по контрасту, скажем, со странами традиционной культуры, где патрилокальные мужчины как раз и образуют корень локализации социальных единиц (21). Значения мобильности для женских и мужских групп производим от образа жизни и от установлений данного общества.

Во многих странах, в том числе и в развитых, женщины в значительно меньшей

степени, чем мужчины, вовлечены в непосредственную производительную деятельность, заняты в основном домашним хозяйством, ведением семьи, воспитанием детей. Это не значит, конечно, что их традиционные занятия менее значимы для общества и занимают в иерархии ролей и ролевых наборов подчиненное место. Но специфика женских видов труда, да и физиологические особенности женского пола могут оказывать и действительно оказывают сдерживающее влияние на степень их мобильности. В большинстве стран, например, мужчины проходят обязательную военную службу, которая надолго отрывает их от мест рождения и воспитания, срывает накопленные ассоциативные связи. Далеко не все, отслужившие срок военной службы, возвращаются домой. Многие, особенно если они уроженцы сельских местностей, предпочитают двигаться в общем миграционном потоке по целому ряду соображений, порой достаточно веских: специализирующее образование, использование полученной в армии специальности, стремления обойти препятствия, воздвигаемые паспортным режимом на путях миграции и т.п. В ряде стран женщины в силу высокой универсальности их традиционных занятий, образуют значительно

67

меньшую долю тех, кто специализируется для социализации. Это также снижает степень мобильности женского населения, их долю в центростремительных миграционных потоках.

Такая широко распространенная практика создает резкие дисбалансы численности мужчин и женщин в местах оттока населения, которые в острых случаях могут приводить к тому, что нарушенной оказывается сама естественная связь воспроизводства населения. Получается вроде хорошо изученной антропологами «депопуляции», когда женщины «не хотят рожать», хотя в развитых странах этот эффект депопуляции имеет несколько иные социальные корни и механизмы: снижение вероятности выйти замуж и обзавестись семьей бесспорно ведет при современных средствах контроля к резкому падению рождаемости, но может дать и побочный эффект затягивания женщин в общие миграционные потоки ради поиска мужей и, попутно, специальности.

2.3.1 Близкие по смыслу, но не всегда ясные по результатам эффекты может давать и небрежение планирующих органов, ответственных за размещение производительных сил к человеческой размерности в том числе и по части естественного воспроизводства населения, создания семьи. Бывают случаи, когда в расчете на возникновение крупного промышленного региона в первую очередь планируются, строятся и вводятся в строй индустриальные «лидеры», основа будущего региона, с явным дисбалансом мужских и женских видов труда, где то женщины не могут найти работу, то вдруг мужчинам оказывается нечего делать и они попросту обходят такой регион.

Таким образом, в основе нашей концепции-гипотезы относительно расселения и регионообразования, если ее брать в схематическом, лишенном плоти уточнений и дополнений виде, лежит несколько более или менее самоочевидных фактов:

1. Природа распределяет по территории свои ресурсы неравномерно и, следуя за этим естественным распределением с коррективами на «текущую природу» – номенклатуру включенных в процесс производства веществ природы, распределяется и вероятность возникновения скоплений наличных социально-значимых ролей и, соответственно, людей.

2. Необходимость выдерживать нормы человеческой размерности стихийно или планово вводит в эти скопления людей универсальные структуры взаимных ассоциативных отношений специализированных индивидов, что превращает такие скопления в организованные по определенным канонам и соотношениям социальные единицы – системы, входящие на правах подсистем в единую систему общества.

3. В зависимости от состава «текущей природы» и от типа культуры тенденция расселения, как они выявляются в миграции, могут быть направлены и к выравниванию и

68

к углублению неравномерностей распределения населения. В нашем очаге культуры миграционные потоки центростремительны и усиливают неравномерности распределения: крупные скопления населения растут в более быстром темпе и часто за счет мелких.

4. В обществах нашего типа культуры имеется постоянно действующий источник миграции: двусоставная схема образования для кодирования индивидов в специализированную деятельность и социализации. Несовпадение областей распределения институтов универсального образования (следуют общему распределению населения) и институтов специального образования (тяготеют к крупным культурно-промышленным центрам) вызывает постоянный приток диссоциированных индивидов в крупные населенные пункты и их оседание на предмет ассоциации-социализации.

5. Научно-техническая революция, ускоряя процессы морального старения техники и обновления состава номенклатуры наличных ролей, ролевых наборов, профессий, повышает вероятность многократных переходов индивидов из ассоциированного в диссоциированное состояние в любом возрасте, что усиливает стремление к ассоциации в крупных культурно-индустриальных центрах и, соответственно, усиливает неравномерности распределения населения.

Не упуская из виду эту основную концепцию-схему, мы попытаемся ниже более органично связать с ней и ввести в нее идеи и результаты, принадлежащие к разным дисциплинарным контекстам. В какой-то мере мы пробовали это делать и в первой части работы, но там такие разнородные идеи и результаты использовались в другом плане, были скорее ориентирами поиска механизмов расселения. Теперь мы в другом положении: механизмы расселения более или менее понятны, пришла пора попытаться извлечь из накопленных данных уточнения, границы применимости, условия осуществимости, то есть все то, что принято сегодня называть «фальсификацией» теории за счет указания границ ее применимости и истинности. Мы не будем здесь придерживаться строгого порядка, в таких вещах его не бывает, а попытаемся разобраться в отдельных кардинальных для нашей концепции проблемах.