Исчезновение классов и возникновение идентичностей

Постмарксисты с различных позиций нападают на марксистскую идею классового анализа. С одной стороны, они заявляют, что она оставляет в тени не менее, а то и более важные различия в культурных идентичностях (гендерных, этнических). Они обвиняют классовый анализ в «экономическом редукционизме» и неспособности объяснить гендерные и этнические различия между классами. Далее они доказывают, что эти «различия» определяют природу современной политики. Вторая линия нападок на классовый анализ считает, что класс – это просто интеллектуальная конструкция, в сущности, зависящий от культуры субъективный феномен. Следовательно, никаких «объективных классовых интересов», разделяющих общество, не существует, поскольку «интересы» чисто субъективны и в каждой культуре определяются свои собственные предпочтения. Третья линия атаки объявляет, что в экономике и в обществе произошли огромные изменения, уничтожившие старые классовые различия. В «постиндустриальном» обществе, доказывают некоторые постмарксисты, источник власти – новые информационные системы, новые технологии, а также те, кто руководят и управляют ими. Общество, следовательно, движется к новому состоянию, в котором промышленные рабочие исчезают, с одной стороны, поднимаясь вверх, в «новый средний класс» высоких технологий, а с другой стороны, опускаясь вниз в маргинальный «низший класс» ( underclass).

Марксисты никогда не отрицали важность расового, полового или этнического деления внутри классов. Но они делают упор на более широкой социальной системе, создающей эти отличия и на необходимости объединять классовые усилия, чтобы устранить неравенство во всех местах: на работе, по месту жительства, в семье. Но большинство марксистов возражают против того, что неравенство на половой и расовой почве может и должно быть проанализировано и разрешено вне представления о классах: что помещица, располагающая богатством и слугами, имеет такую же «идентичность», что и женщины-крестьянки, нанятые за гроши; что индейцы-бюрократы из неолиберальных правительств имеют общую «идентичность» с индейцами-крестьянами, согнанными с земли экономической политикой свободного рынка. Для примера: боливийский вице-президент-индеец лично возглавлял массовые аресты выращивающих какао индейцев-крестьян.

Политика идентичности в смысле осознания конкретной группой конкретных форм угнетения может быть хорошей стартовой точкой. Но такое толкование может и загнать группу в гетто «идентичности» (расовой или половой), изолированное от других эксплуатируемых социальных групп, если группа не поднимется выше непосредственных источников угнетения и не противопоставит себя социальной системе, поддерживающей угнетение. А это требует более широкого классового анализа структуры социальной власти, которая управляет и формирует условия для общего и конкретного неравенства.

Суть политики идентичности изолирует группы, превращая их в конкурирующие друг с другом и неспособных вырваться за рамки политико-экономического мира, очерчивающего и ограничивающего бедных, рабочих, крестьян, наемных трудящихся. Классовая политика – это территория, на которой нужно бороться с политикой «идентичностей», преобразовывать институты, поддерживающие классовое и другие виды неравенства.

Классы не появляются по чьему-то субъективному приказу: они организуются классом капиталистов для определенных целей. Следовательно, сама идея, что класс есть субъективное понятие, зависимое от места, времени и восприятия, сбивает с толку и членов класса, и их классовое сознание. Если сам класс имеет объективный статус, то классовое сознание обусловлено социальными и культурными факторами. Классовое сознание – это социальный конструкт, который, однако же он не становится от этого менее «реальным» и важным в истории. Социальные формы и выражения классового сознания меняются, но сам феномен сознания прослеживается через всю историю и почти во всем мире, даже если в определенные моменты его заслоняют другие формы сознания (например, расовые, гендерные, национальные) или примыкают к нему (национализм и классовое сознание).

Очевидно, что в классовой структуре произошли значительные изменения, но вовсе не там, куда указывают постмарксисты. Эти изменения только усилили классовые различия и классовую эксплуатацию, хотя природа и условия жизни классов эксплуатируемых и эксплуататоров изменились. Сегодня возросло количество временных работников. Гораздо больше работников трудятся на нерегулируемых рынках труда (так называемый неформальный сектор). Проблема нерегулируемой эксплуатации не может относиться к системе, «превзошедшей» капитализм: это возвращение к формам эксплуатации труда девятнадцатого столетия. Что действительно требует нового анализа, так это капитализм после уничтожения популистского социального государства. Это означает, что сложные роли государства и партий, посредничавших между капиталом и трудом, заменены государственными учреждениями, более явно и прямо связанными с господствующим классом капиталистов. Неолиберализм – это непосредственная государственная власть правящего класса. Каковы бы ни были «многочисленные факторы» поведения государства и правительства в недавнем прошлом, сегодняшняя неолиберальная модель накопления самым явным образом зависит от централизованного государственного контроля, горизонтально связанного с международными банками, организовывающими выплаты по долгам и с экспортными секторами, получающими прибыль за счет международного обмена. По вертикали он связывает гражданина как субъекта и основное звено – репрессивный государственный аппарат и окологосударственные «НПО», рассеивающие социальный взрыв.

Демонтаж государства благосостояния означает, что социальная структура становится более поляризованной: раздел проходит между низкооплачиваемыми или безработными государственными служащими в области здравоохранения, образования, социального обеспечения с одной стороны, и с другой стороны с хорошо оплачиваемыми профессионалами, связанными с транснациональными корпорациями, НПО и другими финансируемыми из-за рубежа учреждениями, привязанными ко всемирному рынку и центрам политической власти. Борьба сегодня идет не только между классами на заводах, но и между обладающими государственной властью и не имеющими ее классами на улицах и рынках, которые лишены стабильной занятости, вынуждены производить и продавать, и нести на себе издержки социального воспроизводства. Интеграция в мировой рынок элитных экспортеров, средних и малых компрадоров (импортеров электроники, персонал международных отелей и курортов) зеркально отражается разрушением внутренней экономики: местной промышленности, маленьких ферм, с сопутствующей ей перемещением их работников в города и за границу.

Импорт товаров роскоши для верхнего среднего класса основывается на доходах, полученных от «экспортируемого» труда бедных. Цепь эксплуатации начинается с обнищания внутренних производств, сгона крестьян и их переезда в города и за границу. Доход, полученный от «экспортного труда», дает твердую валюту для финансирования импорта и неолиберальных структурных проектов, направленных на поддержание главенства экспортного и туристического бизнеса. Цепь эксплуатации более запутанна, но она по-прежнему находится в отношениях труда и капитала.

В эпоху неолиберализма борьба за возврат «страны», национального рынка, национального производства и обмена снова становится основным требованием, точно также, как рост нерегулируемой занятости (неформальной занятости) требует мощных инвестиций в общественную собственность и создания регулирующего центра для создания формальной занятости и приемлемых социальных условий. Короче говоря, необходимо адаптировать классовый анализ к условиям прямого господства капитала на нерегулируемом рынке с международными связями, когда реформистская политика перераспределения, которая велась в прошлом, заменена неолиберальной политикой, заново концентрирующей доход и власть на самом верху. Перемешивание и соскальзывание вниз огромных секторов рабочих и крестьян, находившихся раньше на регулируемом рынке труда, создает объективно большой потенциал для объединенных революционных действий. Можно сказать, что общая классовая идентичность формирует почву для организации борьбы бедных.

В общем, вопреки утверждениям постмарксистов, трансформации капитализма сделали классовый анализ гораздо более необходимым, чем когда-либо.

Развитие технологии усилило, а не уменьшило классовые различия. Работники микропроцессорных производств и тех производств, где эти процессоры используются, не отменили рабочий класс. На самом деле просто поменялись места его работы и способ производства в рамках продолжающегося процесса эксплуатации. Новая классовая структура, насколько ее можно обозреть, объединяет новые технологии с более жесткими формами эксплуатации. Автоматизация некоторых секторов увеличивает темп работ на всей производственной линии; телекамеры позволяют усилить наблюдение за работниками, сократив административный персонал; «кружки рабочего качества», в которых одни рабочие давят на других, увеличивают самоэксплуатацию без увеличения зарплаты или реальной власти. «Технологическая революция» всецело формируется классовой структурой неолиберальной контрреволюции. Компьютеры позволяют агробизнесу контролировать количество и расход пестицидов, но распыляют их на полях и отравляются ими низкооплачиваемые временные рабочие. Информационные сети протянуты для организации работы потогонных или семейных производств (неформальная экономика), производящих ткани, туфли и тому подобные вещи.

Ключ к пониманию этого процесса объединенного и неравномерного развития технологии и труда – классовый анализ, а в его рамках – гендерный и расовый.