Проект просвещения

Идея модерна тесно связана с развитием европейского искусства; однако то, что я назвал проектом модерна, попадет в поле нашего зрения лишь в том случае, если мы откажемся от до сих пор соблюда­емого ограничения сферой искусства. Макс Вебер охарактеризовал культурный модерн тем обстоятельством, что субстанциальный ра­зум, выраженный в религиозных и метафизических картинах мира, распадается на три момента, скрепляемых лишь формально (по­средством формы аргументированного обоснования). В результате того, что картины мира распадаются, а доставшиеся по наследству проблемы расчленяются в соответствии со специфическими аспек­тами — истины, соответствия нормам, подлинности или красоты, и могут рассматриваться как вопросы познания, справедливости, вку­са, в Новое время происходит дифференциация ценностных сфер науки, морали и искусства. В соответствующих культурных систе­мах деятельности институализируются научные дискурсы, иссле­дования в области морали и теории права, создание произведений искусства и художественная критика как дело специалистов. Про­фессионализированный подход к культурной традиции в том или

457

ином абстрактном аспекте значимости дал возможность выявиться собственным закономерностям когнитивно-инструментального, мо­рально-практического и эстетико-экспрессивного комплекса зна­ния. С этого момента появляется и внутренняя история наук, теории морали и права, история искусства — все это, разумеется, не как ли­нейное развитие, но как процесс обучения. Такова одна сторона.

На другой стороне увеличивается разрыв между культурами экспертов и широкой публикой. Прирост культуры за счет деятель­ности специалистов просто так не обогащает сферу повседневной практики. Более того, рационализация культуры грозит обеднить жизненный мир, обесцененный в самой субстанции своей традиции. Проект модерна, сформулированный в XVIII в. философами Про­свещения, состоит ведь в том, чтобы неуклонно развивать объекти­вирующие науки, универсалистские основы морали и права и авто­номное искусство с сохранением их своевольной природы, но одно­временно и в том, чтобы высвобождать накопившиеся таким образом когнитивные потенциалы из их высших эзотерических форм и ис­пользовать их для практики, т.е. для разумной организации жизнен­ных условий. Просветители типа Кондорсе еще носились с чрезмер­ными упованиями на то, что искусства и науки будут способствовать не только покорению природы, но и пониманию мира и человека, нравственному совершенствованию, справедливости общественных институтов и даже счастью людей.

XX в. не пощадил этого оптимизма. Но проблема сохранилась, и, как и прежде, духов различают по тому, держатся ли они за — пусть и нереализованные — интенции Просвещения или же отказа­лись от проекта модерна, хотят ли они обуздать, например, когнитив­ные потенциалы (если они не вливаются в технический прогресс, эко­номический рост и рациональную организацию управления) таким образом, чтобы только сохранить в неприкосновенности от них жиз­ненную практику, зависящую от утративших свой блеск традиций.

Даже среди философов, которые составляют ныне как бы арь­ергард Просвещения, проект модерна претерпел своеобразное рас­щепление. Свое доверие они возлагают разве что на один из моментов, который выделился из разума в ходе дифференциации. Поппер, я имею в виду теоретика открытого общества, который все еще не дает неоконсерваторам включить себя в их списки, крепко держится за просвещающую, затрагивающую политическую область силу науч­ной критики; за это он расплачивается моральным скептицизмом и абсолютным безразличием по отношению к эстетическому. Пауль Лоренцен делает ставку на реформирование жизни путем методиче­ской разработки искусственного языка, в котором свою роль сыграет практический разум; но при этом Лоренцен канализирует науки в уз­кие пути квазиморальных практических оправданий и также пренебрегает

458

эстетическим. И наоборот, у Адорно настойчивые притяза­ния разума уходят в обвиняющий жест эзотерического произведения искусства, тогда как мораль уже не способна ни на какое обоснование, а для философии остается лишь задача указывать косвенным обра­зом на замаскированные в искусстве критические содержания.

Расхождение науки, морали и искусства — признак рациона­листичности западной культуры, по Максу Веберу, — означает одно­временно автономизацию обрабатываемых специалистами секторов и их выпадение из потока традиции, естественным образом продол­жающегося в герменевтике повседневной практики. Это выпадение представляет собой проблему, возникающую из-за наличия собст­венных систем законов в разошедшихся ценностных сферах; оно по­родило и неудавшиеся попытки «снять», упразднить культуру экс­пертов. Лучше всего это можно показать на примере искусства.