1. Смерть Проскухина.

  

   "Въ это мгновеніе, еще сквозь закрытыя вѣки, глаза его поразилъ красный огонь, и съ страшнымъ трескомъ что-то толкнуло его въ середину груди; онъ побѣжалъ куда-то, споткнулся на подвернувшуюся подъ ноги саблю и упалъ на бокъ".

   "Слава Богу, я только контуженъ," -- было его первою мыслью, и онъ хотѣлъ руками дотронуться до груди, но руки его казались привязанными, и какія-то тиски сдавили голову. Въ глазахъ его мелькали солдаты, и онъ безсознательно считалъ ихъ: "одинъ, два, три солдата, а вотъ, въ подвернутой шинели, офицеръ",-- думалъ онъ. Потомъ молнія блеснула въ его глазахъ, и онъ думалъ, изъ чего это выстрѣлили: "изъ мортиры или изъ пушки? Должно быть, изъ пушки. А вотъ еще выстрѣлили, а вотъ еще солдаты: "пять, шесть, семь солдатъ идутъ, идутъ все мимо". Вму вдрутъ стало страшно, что они раздавятъ его. Онъ хотѣлъ крикнуть, что онъ контуженъ, но ротъ былъ такъ сухъ, что языкъ прилипъ къ нёбу и ужасыая жажда мучила его. Онъ чувствовалъ, какъ мокро было у него около груди: это ощущеніе мокроты напоминало ему о водѣ, и ему хотѣлось бы даже выпить то, чѣмъ это было мокро. "Вѣрно я въ кровь разбился, какъ упалъ", подумалъ онъ, и, все болѣе и болѣе начиная поддаваться страху, что солдаты, которые продолжали мелькать мимо, раздавятъ его, онъ собралъ всѣ силы и хотѣлъ закричать: "возьмите меня!" Но вмѣсто этого застоналъ такъ ужасно, что ему страшно стало слушать себя.

   Потомъ какіе-то красные огни запрыгали у него въ глазахъ, а ему показалось, что солдаты кладутъ на него камни; огни все прыгали рѣже и рѣже, камни, которые на него накладывали, давили его больше и больше. Онъ сдѣлалъ усиліе, чтобы развинуть камни, вытянулся и уже больше не видѣлъ, не слышалъ, не думалъ и не чувствовалъ. Онъ былъ убитъ на мѣстѣ осколкомъ въ середину груди.

  

2. Вся послѣдняя глава изъ "Смерти Ивана Ильича".

  

   Съ этой минуты начался тотъ, три дня не перестававшій, крикъ, который такъ былъ ужасенъ, что нельзя было за двумя дверями безъ ужаса слышать его. Въ ту минуту, какъ онъ отвѣтилъ женѣ, онъ понялъ, что онъ пропалъ, что возврата нѣтъ, что пришелъ конецъ, совсѣмъ конецъ, а сомнѣніе такъ и не разрѣшено, такъ и остается сомнѣніемъ.

   -- У! уу! у!-- кричалъ онъ на разныя интонаціи. Онъ началъ кричать: "не хочу!" и такъ продолжалъ кричать на букву "у".

   Всѣ три дня, въ продолженіе которыхъ для него не было времени, онъ барахтался въ томъ черномъ мѣшкѣ, въ который просовывала его невидимая непреодолимая сила. Онъ бился, какъ бьется въ рукахъ палача приговоренный къ смерти, зная, что онъ не можетъ спастись, и съ каждой минутой онъ чуветвовалъ, что, несмотря на всѣ усилія борьбы, онъ ближе и ближе становился къ тому, что ужасало его. Онъ чувствовалъ, что мученіе его и въ томъ, что онъ всасывается въ эту черную дыру и еще больше въ томъ, что онъ не можетъ пролѣзть въ нее. Пролѣзть же ему мѣшаетъ признаніе того, что жизнь его была хорошая. Это-то оправданіе своей жизни цѣпляло и не пускало его впередъ и больше всего мучило его.

   Вдругъ какая-то сила толкнула его въ грудь, въ бокъ, еще сильнѣе сдавило ему дыханіе, онъ провалился въ дыру, и тамъ въ концѣ дыры засвѣтилось что-то. Съ нимъ сдѣлалось то, что бывало съ нимъ въ вагонѣ желѣзной дороги, когла думаешь, что ѣдешь впередъ, а ѣдешь назадъ, и вдругъ узнаешь настоящее направленіе!

   "Да, все было не то", сказалъ онъ себѣ, "но это ничего". Можно, можно сдѣлать "то". Что жъ "то?" спросилъ онъ себя и вдругъ затихъ.

   Это было въ концѣ третьяго дня, за два часа до его смерти. Въ это самое время гимназистикъ тихонько прокрался къ отцу и подошелъ къ его постели. Умирающій все кричалъ отчаянно и кидалъ руками. Рука его попала на голову гимназистика. Гимназистикъ схватилъ ее, при-жалъ къ губамъ и заплакалъ.

   Въ это самое время Иванъ Ильичъ провалился, увидалъ свѣтъ, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это еще можно поправить. Онъ спросилъ себя: что же "то?" -- и затихъ прислушиваясь. Тутъ онъ почувствовалъ, что руку его цѣлуетъ кто-то. Онъ открылъ глаза и взглянулъ на сына. Ему стало жалко его. Жена подошла къ нему. Онъ взглянулъ на нее. Она съ открытымъ ртомъ и съ неотертыми слезами на носу и щекѣ, съ отчаяннымъ выраженіемъ, смотрѣла на него. Вму жалко стало ее.

   "Да, я мучаю ихъ", подумалъ онъ. "Имъ жалко, но имъ лучше будетъ, когда я умру". Онъ хотѣлъ сказать это, но не въ силахъ былъ выговорить. "Впрочемъ, зачѣмъ же говорить, надо сдѣлать", подумалъ онъ. Онъ указалъ женѣ взглядомъ на сына и сказалъ:

   -- Уведи... жалко... И тебя... Онъ хотѣлъ сказать еще "прости", но сказалъ "пропусти" и, не въ силахъ уже будучи поправиться, махнулъ рукой, зная, что пойметъ тотъ, кому надо.

   И вдругъ ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило, то вдругъ все выходитъ сразу и съ двухъ сторонъ, съ десяти сторонъ, со всѣхъ сторонъ.

   Жалко ихъ, надо сдѣлать, чтобы имъ не больно было. Избавить ихъ и самому избавиться отъ этихъ страданій. "Какъ хорошо и какъ просто", подумалъ онъ. "А боль"? спросилъ онъ себя. "Ее куда?" "Ну-ка, гдѣ ты, боль"?

   Онъ сталъ прислушиваться.

   "Да, вотъ она. Ну что жъ, пускай боль".

   "А смерть? Гдѣ она?" Онъ искалъ своего прежняго привычнаго страха смерти и не находилъ его. --Гдѣ она? какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вмѣсто смерти былъ свѣтъ.

   -- Такъ вотъ что! -- вдругъ вслухъ проговорилъ онъ. -- Какая радость!

   Для него все это произошло въ одно мгновеніе, и значеніе этого мгновенія уже не измѣнялось. Для присутствующихъ же агонія его продолжалась еще два часа. Въ груди его клокотало что-то, изможденное тѣло его вздрагивало. Потомъ рѣже и рѣже стало клокотанье и хрипѣнье.

   -- Кончено! -- сказалъ кто-то надъ нимъ.

   Онъ услыхалъ эти слова и повторилъ ихъ въ своей душѣ. Кончена смерть, сказалъ онъ себѣ. Вя нѣтъ больше.

   Онъ втянулъ въ себя воздухъ, остановился наполовинѣ вздоха, потянулся и умеръ.