Опыт изучения политических диспозиций: методы и результаты исследования
Политические трансформации в России достигли определенного этапа, когда уже можно говорить о некоторой стабилизации. Выражается это прежде всего в общем отношении граждан к политикам и политике. При всем негативном отношении к институтам власти и политическим лидерам общество в последнее время недвусмысленно продемонстрировало стремление к определенности и стабильности. Президентские выборы 2000 г. отчетливо показали, что люди устали от постоянных кризисов, непредсказуемости и непонимания происходящего. Поддержка партии власти (точнее, всего лишь проекта партии власти), президентский плебисцит (он показателен сам по себе, независимо от персональных особенностей победившего кандидата) являются симптомами, которые указывают на более глубокие политические явления.
В данном докладе не преследуется цель зафиксировать некоторые закономерности современного политического процесса. Это затруднительно по нескольким причинам. С одной стороны, прошло слишком немного времени, чтобы делать «окончательный анализ». С другой стороны, диагностические (в широком научном смысле) средства, которые были заимствованы из западной науки, оказались малопригодными для наших реалий. К тому же нельзя забывать, что сама западная политическая наука пребывает сегодня в состоянии неопределенности – выяснилось, что грандиозные научные проекты исследо-
вания политического сознания и поведения начала 50-х годов оказались не столь продуктивными.
Понимание политического процесса немыслимо без собственно «понимания» (здесь очевидна апелляция к традиции понимающей социологии). Данный подход предполагает рассмотрение политической реальности в виде объективных событий и институтов, а также в виде субъективных политических отношений и представлений социальных агентов. Важно отметить, что причинно-следственные соотношения, которые вскрывает исследователь при таком определении, могут выражать некий методологический континуум между объективизмом и субъективизмом. В данном докладе сделан акцент на субъективном отношении людей к политической реальности. Одним из элементов такого отношения являются политические диспозиции, изучение которых позволяет обнаружить и понять лежащие в основании политической практики смыслы, обозначить некоторые контуры возможных эффектов политической траектории общества.
Политические диспозиции выражаются в закрепленных в социальном опыте предрасположенностях людей воспринимать, оценивать и осмысливать политические события и объекты, а также в способности осуществлять релевантную политическую практику.
Политические диспозиции формируются в результате аккумуляции жизненного опыта. Политическая практика непосредственно производит пространство диспозиций, в то же время происходит и обратное воздействие. По этой причине политической практике агентов свойственна повторяемость и узнаваемость.
В основе политических диспозиций лежат схемы восприятия и оценивания политических объектов. Можно рассматривать эти объекты как результат производства поля политики. Всевозможные программы, заявления, требования, провозглашения обеспечивают процесс координации в поле политики различных сил. Именно эти средства позволяют привлекать электорат и сегментировать политический рынок. Однако важной отличительной чертой политического производства является постоянное опережение предложения. Действительно, для того чтобы произвести политическое событие, нет нужды режиссировать его в соответствии с определенными ожиданиями потребителей политической продукции. Эффективный политик предлагает цели и средства, которые могут опережать спрос на них (формирование общественного мнения – это и есть метафора избытка политического предложения над спросом).
Тем не менее, вольно или невольно правила политической игры принуждают агентов согласовывать свои действия с внутренней логикой поля. Поясним это на примере символического размежевания. Политический лидер в целях демонстрации своей принципиальности и в то же время в целях собственной прозрачности постоянно заявляет о своем отношении к тем или иным событиям, другим политикам и т.д. Весь возможный набор суждений по различным вопросам, разумеется, должен быть логически непротиворечивым. Критерии непротиворечивости задаются участниками политической игры, а затем навязываются остальной части населения. Могут возникать, однако, и нежелательные для политика диссонансы. Например, в том случае, когда некий политик, ассоциирующийся в сознании респондента с определенной политической позицией, начинает вдруг критиковать основные постулаты именно этой политической позиции. Тогда этот политик рискует приобрести в лучшем случае репутацию непоследовательного, а в худшем случае –- несерьезного человека.
Политические суждения являются важным символическим средством политической кодификации и, следовательно, политической и даже социальной дифференциации. Политическая практика агентов воплощает интериоризированные схемы восприятия и мышления, которые позволяют агентам классифицировать, ранжировать политические объекты. Данные схемы релевантны политической практике и вследствие этого обладают высокой объяснительной способностью.
Следует учитывать, что политическое мышление в значительной степени нерефлексивно. Его можно определить как стереотипное воспроизводство усвоенных и присвоенных значений политических объектов. Как правило, набор факторов, лежащих в основе классификационных схем, невелик и построен на простых категориях-оппозициях (правые ─ левые, консерваторы – реформисты, умеренные – радикалы и т.п.). Иначе говоря, классификации конституируются не эксплицитными принципами, а практическими схемами – свернутыми алгоритмами каждодневной политической практики. Методы психосемантики позволяют раскрыть свернутые имплицитные классификационные схемы агентов.
Среди концептуальных источников психосемантических методов следует выделить теорию личностных смыслов известного психолога А.Н.Леонтьева. Он полагал, что знание можно определить как социально-нормированное и унифицированное значение объекта. В свою очередь, конвенциональное значение может принимать собственное индивидуальное значение для субъекта, или, в терминах А.Н.Леонтьева, личностный смысл, который «создает пристрастность человеческого сознания» (Леонтьев, 153). Леонтьев противопоставлял значение как обобщенную форму действительности и личностный смысл. Значение фиксируется в языке, оно надиндивидуально, объективно и непсихологично. Смысл индивидуален, субъективен и по природе психологичен. В принципе, субъект может вербализовать специфику своих переживаний. Однако личностный смысл, как правило, не имеет адекватного выражения в языке. Человек подбирает лишь значение, т.е. то, что осознается, что включено в культурные языковые схемы. Поэтому можно предположить, что прежде чем социальные объекты актуализируются в сознании субъекта, они должны быть усвоены и присвоены им, приобрести свое место (коннотат) в пространстве личностных смыслов.
Психосемантическая методика также базируется на имплицитной теории личности, исходя из которой субъект в процессе категоризации, как правило, не осознает структуры, через призму которых воспринимает реальность. Психосемантика зародилась на стыке психологии и семантики: общей была идея различения значения и смысла. Один из исходных постулатов семантики заключался в том, что значения имеют субъективный смысл. Субъективное представление значений является областью психосемантики.
Субъективное семантическое пространство – это совокупность определенным образом организованных признаков, описывающих и дифференцирующих объекты (значения) некоторой содержательной области (Петренко). Процедура формирования семантического пространства включает в себя три этапа.Первыйэтап заключается в выделении семантических связей анализируемых объектов, т.е. установлении смыслового тождества между ними. К основным способам экспериментального выделения этих связей относятся: ассоциативный эксперимент, семантический дифференциал, методика сортировки.На втором этапеосуществляется математическая обработка полученных данных в виде исходной матрицы сходства с целью выделения универсумов, т.е. латентных факторов, лежащих в ее основе. Для этого используются методы многомерной обработки статистической информации: факторный, кластерный анализ, многомерное шкалирование. И, наконец,на третьем этапепроисходит интерпретация полученных факторов, кластеров. Следует признать, что и в этом случае нельзя полностью избежать субъективности. При интерпретации типов политических диспозиций сочетания объектов можно трактовать по-разному, однако сам факт попадания в один универсум можно признать объективным, независящим от воли исследователя.
В нашем исследовании вышеописанная психосемантическая модель была дополнена некоторыми моментами, позволяющими учесть специфику области политического сознания.
На первой стадии исследования было отобрано около 300 объектов, достаточно полно характеризующих современную российскую политику. Такими объектами были фотографии с изображением эпизодов современной политической жизни (около 170), а также набор лозунгов из всевозможных политических программ и заявлений, включающий в себя стереотипные семантические единицы политического лексикона (например, такие как «команда молодых реформаторов»», «региональные элиты» и др.). На основе обобщения результатов просмотра карточек с указанными объектами группой «наивных» экспертов (две группы по 20 человек, подобранных по принципу социальной однородности) мы отобрали 79 карточек, которые отвечали двум критериям: смысловой ясности и соответствия политическому спектру. После этого они были предложены для классификации по произвольному признаку представителям четырех социальных групп. Отбор в эти группы производился целенаправленно для максимальной репрезентации характеристик реальных социальных групп (профессия, культурный капитал, социальная траектория и т.д.). В исследовании участвовали четыре группы по 25-30 человек (преподаватели вузов, учителя школ, банковские служащие, врачи). Так как в нашу задачу не входило воспроизводство полной картины общественно-политического сознания России, мы ограничились целевой выборкой, позволившей сконцентрировать исследовательские усилия на описании и интерпретации структуры политических диспозиций, которую удалось зафиксировать для указанных групп.
В результате группировки была получена таблица близости признаков (в данном случае мерой связи служила мера сходства пары объектов, пропорциональная количеству их объединений), куда благодаря самоидентификации вошли и респонденты. Анализ таблицы многомерными методами позволил воспроизвести «картину» политических диспозиций социальных групп. Полученные кластеры были проинтерпретированы как типы политического сознания и подвергнуты сравнению с выделенными ранее другими авторами (Качанов, Сатаров) конструктами политических диспозиций. Логика анализа основывается на следующих содержательных принципах.
В семантическом пространстве политические объекты описываются множеством разнообразных характеристик (координат). При восприятии респондентами одни учитываются, другие нет. Совокупность этих характеристик является важным свойством политического сознания. Взаимное расположение политических признаков (лозунгов и визуальных образов) в семантическом пространстве, которое задается этими данными, реконструирует семантический состав интериоризованных значений политических объектов как личностных смыслов. Другими словами, реконструируя в процессе эксперимента субъективное семантическое пространство политических объектов, мы тем самым измеряем структуру политических диспозиций агентов.
Для построения по экспериментальным данным семантического пространства нужно определить, какие признаки следует взять, чтобы в евклидовом пространстве, построенном на этих признаках, соответствующие точки были распределены так же, как в сознании респондентов. Форма семантического пространства определяется взаимоотношением подмножеств объектов друг с другом. Ее можно задавать разбиением множества объектов на подмножества спецификацией отдельных факторов. Рассмотрим некоторые основания, которые отбор стимульного материала позволяют сделать релевантным задаче исследования.
Политические суждения должны быть реальным фактом политической коммуникации, т.е. они не должны придумываться авторами исследования. Поэтому целесообразно извлекать лозунги из политических заявлений, программ, документов. Следует также учитывать символический вес конкретного суждения в данный период времени. Политическая жизнь в России столь динамична, что очень часто та или иная проблема либо тема дискуссии через небольшой промежуток времени становится неактуальной. Следовательно, подобные суждения становятся непредставительными для политического спектра.
Подбор суждений связан с широким рядом ограничений. Надо признать, что практически невозможно подобрать универсальный набор суждений даже для небольшого временного отрезка. Пожалуй, более устойчивые и, что немаловажно, сопоставимые результаты мы получили бы при условии стабильности политических процессов, что пока невыполнимо.
Политические суждения сами по себе перестали быть определяющим фактором структурирования политических диспозиций. Действительно, в период взлома ортодоксальных идеологических догм политическое сознание становится открытым для рефлексивного усвоения новых ценностей, символов и слов. Выражаться это может в большом интересе населения к различным политическим дискуссиям и диспутам (достаточно вспомнить, к примеру, какой неподдельный интерес вызвал Первый съезд народных депутатов СССР). В этот период происходят значительные изменения общественно-политического сознания, которые невозможно сопоставить ни с одним периодом новейшей российской истории. Далее, несмотря на все политические катаклизмы и потрясения политические диспозиции становятся более устойчивыми и структурированными. Для нас важно отметить тот факт, что в какой-то момент в политике приобретают все большую значимость не столько сами политические суждения, сколько различные политические события и производящие их политики. Условно этот процесс можно назвать символизацией и персонификацией поля политики в общественном сознании. Чем больше политик находится на виду, тем меньше он может сказать нового, а если он и говорит новое, то у него остается немного шансов, чтобы его воспринимали иначе, чем раньше. Таким образом, для производства политических событий остается немного способов вербального характера. И на первый план выходят символические акции, которые могут «сказать» для нас порой больше, чем самые пространные политические заявления. К ним относятся различные политические ритуалы: встречи, саммиты, награждения, а также всевозможные демонстрации, митинги, акции протеста, забастовки и т.д., которые в значительной степени могут характеризовать структуру политических диспозиций. Продуктивность использования в одном исследовании политических фотографий и политических суждений (см.: Приложение на с. 125-128) мы проиллюстрируем на содержательных возможностях интерпретации полученного нами субъективного семантического пространства политических объектов с помощью операциональной модели структуры политических диспозиций (на рис.1 горизонтальная ось – «общество–власть», вертикальная ось –«шкала либерализма» – отрицательное направление).
Рисунок 1
Самым значимым фактором в структуре политических диспозиций следует признать противопоставление образа действующей власти и общества. С одной стороны пространства оказались фотографии с действующим на момент исследования президентом, а также с близкими к нему политиками. Другие политические объекты (как вербального, так и невербального характера) оказались на противоположном поле. Между ними – абсолютный вакуум, который теоретически мог быть содержательно наполнен символами центризма или гражданского общества, чего не произошло.
Между указанными противоположными полюсами оказались оппозиционные в той или иной мере политики. Причем в эту группу попали достаточно разномастные фигуры (Явлинский, Зюганов, Жириновский, Лебедь, Лужков). Символический смысл этого положения заключается, вероятно, в том, что они в той или иной степени критикуют режим и от этого находятся ближе к обществу, чем президент. В какой-то степени кластер оппозиционных политиков является неким прототипом гражданского общества. Это парадоксальным образом отражается на федеральных выборах: люди не всегда голосуют за тех, кому доверяют и симпатизируют, а очень часто предпочитают голосовать за власть (в данном случае власть исполнительную, которая для российского менталитета всегда была более реальной и осязаемой).
Политические диспозиции в то же время воспроизводят смыслы, тождественные общепринятой в западных исследованиях политического сознания «шкале либерализма». С одной стороны в полученном пространстве представлены либеральные лозунги (о необходимости введения частной собственности на землю, о поддержке свободного предпринимательства и др.). С другой стороны расположились фотографии с изображением всевозможных акций протеста (забастовка шахтеров, коммунистические митинги и др.). Эти противоположные кластеры мы обозначили как «нормативный либерализм» и «протестный экстремизм».
Показательно, что в кластер либерального содержания не попал ни один визуальный образ, в том числе с изображением политиков. Это можно проинтерпретировать следующим образом. Несмотря на то, что либеральная риторика приобрела свойство легитимной политической «доксы», у которой есть приверженцы среди российских граждан (в нашем исследовании – это банковские служащие), эта идеология никак не ассоциируется с политиками и политическими символами и не связана с реальной жизнью, что и отразилось в политическом сознании.
Весьма симптоматичным для современного восприятия политической реальности является обособление кластера, в который входит значительное число признаков (показательными суждениями этого кластера являются призывы перехода к более регулируемой экономике, социальной переориентации реформ и т. п.). В комплексе эти признаки характеризуют «государственнический», или «патерналистский», тип сознания.
Сходный тип сознания был зафиксирован в уже упоминавшемся исследовании Центра ИНДЕМ. В нынешних политических условиях, когда реализация романтических либеральных проектов привела к значительным негативным социальным последствиям, граждане находят опору в достаточно традиционной для российского менталитета ориентации на сильное государство, социальную поддержку и гарантии. Потенциал этих установок значительно вырос в последние годы и отчасти был реализован в ходе недавних выборов. Удастся ли преодолеть одновременно присущий этому типу сознания скептицизм («хотели как лучше, получилось как всегда»), во многом решится в ближайшее время.
Два следующих типа политических диспозиций тоже достаточно показательны для понимания политических процессов. Их можно представить как две стороны одной медали. Оба эти типа в той или иной степени направлены против власти и ее персонифицированных символов. Однако один из них носит вербальный характер и недвусмысленно направлен на критику действующей власти в виде лозунгов, общую тональность которых можно определить как негативное отношение к президенту и к власти в целом (сюда вошли лозунги протестного содержания: «меня не устраивает политическая система», «необходимо ограничить власть президента» и т.п.); в то же время приверженцы этого типа сознания апеллируют к «сильной руке», которая должна «принять жесткие меры по обузданию преступности». Другой кластер включает в себя скрытый, или «символический», протест, выраженный в традиционных консервативных образах. Абсолютно непостижимым образом в этом типе сознания вместе оказались символы, олицетворяющие собой как советскую систему (советская символика, Ленин в мавзолее и т.д.), так и дореволюционного период (державный двуглавый орел, останки царской семьи, монархическая символика). Вероятно, в данном случае проявился такой элемент сознания, как традиционализм. Неважно, какая политическая традиция лежит в его основе, – принципиально то, что этот тип сознания обращен в прошлое, значительно мифологизирован и консервативен.
Практически лишился своих легитимных прав в поле политики такой тип политического сознания, как «демократизм». Речь идет о достаточно эклектичном типе установок, который в начале 90-х годов был широко представлен в различных слоях населения. Можно предположить, что сегодня он вытеснен более прагматичными диспозициями на периферию общественного сознания и свойственен политической позиции правозащитных деятелей.
В связи с этим становится показательным популярное в последнее время мнение о том, что в современной политике не существует демократического лидера, которого могли бы поддержать широкие слои населения. Неслучайно на выборах в Госдуму 1999 г. правые избирательные блоки («Яблоко» и «Союз правых сил») для привлечения симпатий электората использовали технологию «многоликости», – ни один из правых политиков на сегодня не способен рассчитывать на серьезную электоральную поддержку.
Важной тенденцией следует признать сужение символического поля либерально-демократических реформ. Взамен романтических лозунгов начала 90-х годов поле политического производства практически не предложило новые адекватные времени идеи и цели. Социальные группы с демократическими установками фактически стали переориентироваться на более консервативные ценности.
Если подводить общие итоги, которые немыслимы без обращения к реалиям сегодняшнего дня, то можно утверждать, что на президентских выборах 2000 г. были реализованы определенные тенденции политического сознания. Значительная часть общества разочаровалась в практическом воплощении либерально-демократического проекта в России. Либеральные идеи укоренились в сознании лишь тех социальных групп, которые успели освоить новые правила игры и адаптировались к новым условиям. Противопоставленность власти и общества, сложившаяся к концу 90-х годов, могла быть следствием нефункциональности субъекта власти. Действительно, для российской традиции свойственно негативно воспринимать персонифицированную власть, если она бездейственна и бессильна. В настоящее время власть получила очередной шанс воплотить в себе некий идеал, в основе которого – традиционные ценности российского менталитета, выражающиеся в идее сильного государства, патернализме, социальных гарантиях и общественном согласии.
Приложение