Литература

Lechte J. Fifty key contemmporary thinkers: from structuralism to postmodernity. London, 1994.

Бурдье П. Социология политики/ Пер. с фр. М., 1993.

Бурдье П. Политические позиции и культурный капитал. М., 1993.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ И ПРОЦЕССЫ

_________________________________________________________

А.В. Макарин

Особенности формирования современной российской политической элиты

Общим для элитарных теорий безотносительно к их разновидностям является утверждение о наличии в любом обществе правящего меньшинства и управляемого большинства. Политической элитой можно назвать небольшую группу людей, которая занимает определяющие позиции в сфере государственной власти и доминирует на этой основе над большинством народа. Политология занимается не только определением понятия элиты, но и разрабатывает методологию идентификации социальных групп, обладающих наибольшим объемом (индексом) власти или доступа к ресурсам и центрам власти. Чаще всего употребляется позиционный (анализ позиций) и репутационный (анализ репутаций) метод выявления элиты и анализ принятия решений (Ривера, 62–63). Первый метод основан на гипотезе, что решающее влияние на социальные отношения оказывают те, кто занимает наиболее высокие иерархические уровни в формальных институтах государственной власти. В рамках второго метода признается необходимым выявление на основе экспертных оценок формальных структур власти, оказывающих влияние на общественный процесс. Третий метод предполагает выявление тех социальных групп, которые реально принимают важнейшие политические решения.

Каждый из этих трех методов идентификации элит имеет достоинства и недостатки, однако для идентификации современной российской элиты важен не только выбор идентифицирующей методологии. Так как нынешняя элита является прямой наследницей советской номенклатуры, для ее анализа необходимо определить соотношение таких социальных общностей, как правящий класс, бюрократия и политическая элита. Поскольку на современном этапе российской истории элиты формируются из старой советской номенклатуры ленинско-сталинского времени и постсталинской эпохи, то их изучение невозможно без анализа понятий «номенклатура» или «политбюрократия», которыми обозначали правящую часть советского общества. Другими словами, при изучении современной российской политической элиты невозможно ограничиться одним из перечисленных понятий, поскольку каждое из них фиксирует отдельные стороны организации, механизма функционирования, тенденций развития и трансформаций номенклатуры (Бадовский, 215). Отказ от этих основополагающих понятий в процессе исследования разных периодов эволюции советского общества приводит к одностороннему их описанию, базирующемуся на одном и том же термине «кратократия» (см., напр.:Фурсов, 16–104).

Советский правящий класс проявил свою элитарность не сразу после октября 1917 г., так как первоначально он был не сплоченным социальным слоем, сформированным по определенной системе, а социально разнородным, идеологически многозначным, психологически не однотипным, противоречивым образованием. Однако по мере стабилизации советского строя в формировании правящего слоя начинают прослеживаться определенные тенденции. Элитарность в СССР, как это часто бывало и в дореволюционной России, определялась принадлежностью к власти, связанной с занятием соответствующей должности в высшей иерархии. В.Б. Пастухов справедливо отмечает, что «советская элита рождается как номенклатура» (Пастухов, 1993, 49).

Собственно говоря, для ленинской эпохи характерна не элитарность, а начало бюрократизации правящего слоя, идущего в ногу с бюрократизацией всей общественной жизни. Поэтому советская элита произрастала уже в рамках формирующихся бюрократических институтов, и это отличает ее от западных элитарных структур буржуазного происхождения, имевших более широкую номенклатурную основу. Так, если в 1917 г. на 15 рабочих приходился один чиновник, назначенный как профессионал-управленец, то уже в 1920 г. один чиновник приходился на 7 рабочих, т.е. за семь лет число чиновников увеличилось вдвое (Сироткин, 306).

Установление диктатуры партийной организации, ориентирующейся на идеологическую монополию, поддерживаемую монополией на все экономические ресурсы страны, сделало невозможным появление автономных оппозиционных элит (контрэлит). Эта диктатура требовала расширения партийных рядов и партийной бюрократии. Как известно, в начале 1917 г. большевистская партия насчитывала 23 600, а в 1922 г. 350 000 членов, что составляло 0, 26% от всего населения страны. Ускоренное увеличение рядов правящей партии сопровождалось ухудшением социальных характеристик ее состава. В 1924 г. на 472 000 членов партии приходилось 280 000 так называемых «политнеграмотных», а в 1930 г. их было 900 000 из 1 675 000 членов партии (Сироткин, 306; Джилас, 210). Такое большое количество «политнеграмотных» обусловило то, что высший правящий слой строил свою идеологию, ориентируясь на патриархальную культуру. Эта идеология создавала культ физического труда, требовала абсолютной монополии на власть и усиливала ее, воздействуя на культуру, поскольку по-своему трактовала моральные ценности, право и другие понятия.

Таким образом, в СССР происходило становление нового правящего слоя, названного «новым классом» (М. Джилас), или «номенклатурой» (М. Восленский), представленного верхними структурами партийного и государственного аппарата, чинами силовых органов, хозяйственными руководителями (включая председателей колхозов и директоров совхозов). Этот слой опирался на иерархию партийных и административных групп разных уровней – районных, областных, краевых, республиканских, центральных.

Приобретший в 50-е годы «завершенную» форму советский тип политической системы в некоторых своих субстанциональных чертах напоминал прежнюю бюрократическую империю: государственная и партийная бюрократия превратились, по существу, в единственное привилегированное сословие, поскольку несмотря на различия образа жизни и уровня доходов социальных групп ни одна из них не была автономной и не могла противопоставить себя другим (Арон, 252).

Соответствовала прежней имперско-бюрократической системе и специфическая черта политбюрократической иерархии, состоящая в том, что она была иерархией назначенцев, получающих должность от политических покровителей на долгосрочной основе. Эта система патронажно-клиентарных связей подрывала структуру чисто бюрократической иерархии, именуемой в советской терминологии демократическим централизмом. Демократического централизма по существу не было, а патронажно-клиентарные связи отнюдь не способствовали улучшению административного управления, поскольку ответственность за характер своей деятельности чиновник-клиент нес не столько перед непосредственным начальником, бюрократическим учреждением или законом, сколько перед патроном. Если патронажно-клиентарные связи пронизывают всю иерархическую лестницу или, по крайней мере, высшие и средние ее уровни, то для карьерных служащих продвижение вверх ограничено, а это, естественно, ослабляет административную систему. Представительные же институты (призванные осуществлять политику) как часть советской системы были не способны утвердить более жесткую иерархическую структуру, установить контроль над ней и создать условия для карьерного продвижения по службе в зависимости от уровня профессионализма. Из-за этого образовался замкнутый круг: политбюрократическая номенклатурная система, призванная быстро и эффективно проводить в жизнь принятые ею же решения, оказалась недостаточно приспособленной к этому. Патронажно-клиентарная система никак не мешала чиновникам от покровителей иметь привилегии и самообогащаться. Это в конечном счете способствовало саморазрушению советского режима в 80–90-е годы.

На протяжении всей своей истории советский режим постоянно воспроизводил те специфические черты, которые являются своеобразной формой проявления западных либеральных ценностей, хотя именно эти ценности, как правило, не воспринимаются восточными государствами. Следует отметить, что советская система была двойственной, поскольку она совмещала в себе черты западных и восточных систем власти. Ее развитие осуществлялось в направлении сочетания восточно-деспотических в своей основе и западных норм, идей, институтов и ценностей.

Чем больше советское государство стремилось управлять обществом, тем быстрей оно воспроизводило вокруг себя культурную среду иного рода, так как новый тип советских людей по своему существу был чужд природе создавшей его власти – «он являл на свет, хоть ущербных, но все-таки индивидов. А государство держалось на общинном – восточно-деспотическом отрицании индивидуальности» (Пастухов, 1994, 67).

Советский строй, облачившись в одежды российской государственности, является хорошей иллюстрацией классической марксистской схемы эволюции любого режима, и это наиболее отчетливо проявляется на примере правящего класса, который поочередно выступает то как «класс в себе» в ленинско-сталинскую эпоху, то как «класс для себя» в период бюрократического либерализма Н. Хрущева, Л. Брежнева, Ю. Андропова, К. Черненко, то как «класс для других» в период перестройки М. Горбачева и капитализации Б. Ельцина.

В деятельности правящей номенклатуры с ее клиентарно-патронажной иерархией в период советского режима время от времени происходило смещение акцентов либо в сторону упрочения данной иерархии, либо в направлении постепенного ее смягчения, когда видоизменялись как сама структура, статусное положение, интересы, так и формальные процедуры и приемы политбюрократической системы правления. В конце 80-х годов номенклатурная система формирования политбюрократической элиты была преобразована в самих своих основах, т.е. при сохранении административных элитных позиций произошла их значительная трансформация, что связано в первую очередь с ликвидацией в 1991 г. аппарата КПСС как части государства, создавшей возможности для замещения элитных позиций претендентами в результате более открытой конкурентной борьбы, ставшей хаотичной из-за упразднения формализованных советских процедур. Однако элитные позиции в постсоветском социальном пространстве оказались замещенными индивидами, входившими в прежнюю номенклатуру или в число кадрового резерва, сформированного соответствующими комитетами КПСС. Число тех, кто вошел в новую политическую элиту, не будучи раньше в номенклатуре или кадровом резерве, крайне незначительно (Ильин, 125).

Исследование процессов трансформации советской номенклатуры в российскую политическую элиту, проводившееся сотрудниками Института социологии РАН под руководством О.В. Крыштановской, свидетельствует о том, что в составе центральной правящей элиты современной России 10% людей пришли к власти при Ельцине, 39% при Горбачеве, а 37% еще при Брежневе. Примерно 70% глав администраций в регионах находились на руководящих позициях в советское время. В целом представление о преемственности советской номенклатуры и современной российской элиты можно получить на основе данных табл. 1.

Таблица 1. Рекрутация современной российской элиты

из советской номенклатуры (в % по столбцу)

Всего из советской номенклатуры	Категория элиты
	Окружение Президента	Лидеры партий	Региональная элита	Правительство	Бизнес-элита
	75	57,1	82,3	74,3	61
В том числе из:
Партийной	21,2	65	18,7	0	13,1
Комсомольской	0	5	1,8	0	37,7
Советской	63,6	25	79,5	26,9	3,3
Хозяйственной	9,1	5	0	42,3	37,7
Другой	6,1	0	0	30,8	8,2

Источник: Финансовая олигархия в России // Известия. 1996. 10 янв.

Отличительной особенностью процесса трансформации советской номенклатуры в российскую политическую элиту является переход из «класса для себя» в постсоветский вариант «класса для других», т. е. класса, способного мобилизоваться для борьбы за свои групповые интересы на основе определенной стратегии коллективного поведения. Причем эта элита не только характеризуется преемственностью внутри номенклатуры, но и состоит из представителей прежней партократии и новых собственников. Либеральная демократизация и приватизация, произведенные «классом для других», в российском социальном пространстве явили собой беспрецедентный в мировой истории организованный государственной властью способ изъятия народного достояния. Достаточно лишь одного такого примера: 500 крупнейших предприятий России с реальной стоимостью 200 млрд долларов были проданы всего за 7,2 млрд долларов (Руткевич, 4)

Наиболее заметным социальным эффектом неолиберальных рыночных реформ явилась «капитализация» номенклатурных по происхождению правящих групп, другими словами, формирование бюрократического капитализма. Одновременно клиентарно-олигархический способ включения во власть представителей деловых кругов воспроизводит и закрепляет бюрократический и монополистический характер российской экономики (Афанасьев, 8–9).

Следствием такого типа демократизации и приватизации стало то, что новые российские элитные группы выступают в двух формах компрадорской буржуазии: «новые русские» и «новая номенклатура». Новые бюрократы по своей внутренней сущности значительно отличаются от советской политбюрократии, поскольку они «обуржуазились», превратив должностное место в частную собственность.

Современная российская действительность демонстрирует парадоксальные социальные явления, поскольку трансформация номенклатурной системы привела не к укреплению специализации, подтверждаемой квалификацией, к иерархии, твердому жалованью, обезличенным правилам служебной деятельности и карьеры (М. Вебер). Она привела не к установлению разветвленной системы публичного контроля (парламентского, финансового, административного, информационного и др.) над бюрократическим аппаратом, а к «демократизации» административной среды. Иными словами, произошло сближение методов деятельности государственного аппарата и частного менеджмента. На Западе подобное сближение рассматривается лишь как один из возможных вариантов трансформации бюрократии, который частично реализуется в некоторых странах и который крайне нежелателен в ряде областей государственной деятельности. Здесь мы опередили другие страны. К тому же, у нас эта трансформация произошла в рамках сохранившейся патронажно-клиентарной системы. В этом заключается одна из причин роста различных аппаратов после распада СССР. Так, в 1994 г. в России было более 1 млн работников государственного управления (федерального и территориального уровней), т.е. в 1,5 раза больше, нежели в 1992 г. (Ильин, 99–101).

Фактор «демократизации» административной среды породил особую российскую форму аппаратной приватизации, в ходе которой собственностью и властью овладела преимущественно административная элита. Наиболее активная (индивидуализировавшаяся) часть политбюрократической элиты обменяла власть на собственность, а взяв собственность в свои руки, стала осваивать демократические процедуры и с их помощью закрепляться у власти, стремясь не потерять ее в новых условиях.

Результат освоения либеральных ценностей по-российски очевиден по «социальному срезу», представляющему процесс имущественной дифференциации. Высшие сферы, где находится менее 10% населения, представлены крупной и средней буржуазией, а также высшим слоем государственной и хозяйственной бюрократии, включая и часть элитной интеллигенции. Средний уровень, так называемый «средний класс», составляет примерно 15-20% из общего числа населения. Наконец, к низшему слою относится все остальное население, представленное научной интеллигенцией, которая в советское время принадлежала к относительно обеспеченным слоям; «массовой» интеллигенцией (учителя, врачи, инженеры и др.); большинством рабочих и служащих государственных и муниципальных учреждений, чиновничеством низшего и частично среднего уровня. Соотношение доходов 10% самых бедных и 10% самых богатых (децильный коэффициент) к концу 1993 г. составляло 11:1, что превысило критическое для мировой практики значение (10:1). В целом по стране в 1994 г. это соотношение составляло 15:1, хотя в отдельных регионах оно достигало 27:1. В 2000 г. эта ситуация не претерпела каких-то значительных изменений. В годы же советской власти (60–80-е) этот коэффициент колебался по разным оценкам в пределах от 3:1 до 5:1 (Руткевич, 14).

Предотвращает социальный взрыв лишь «теневое» перераспределение материальных благ, но и оно порождено властью и для власти. Доминирующие процессы современного российского общества – снижение уровня и качества жизни населения, углубление имущественной дифференциации, криминальный раздел собственности и власти, снижение значимости интеллектуального труда и др., – подтверждают справедливость высказанного в свое время мнения о неизбежности авторитаризма и при переходе от тоталитаризма к либеральной демократии, и при перемене правительственного курса, и в случае, если новые политические силы представят обществу иной вариант развития (Там же).

В заключение следует отметить, что хотя потенциальный резерв правящей российской элиты достаточно устойчив, отсутствует равновесие между политической и бюрократической элитами, поскольку деятельность административных структур находится вне политического контроля, во-первых, и административная элита не выступает посредником между политической элитой и массами, во-вторых. Если советское прошлое характеризовалось чрезмерным усилением государственной власти над обществом, то сейчас обнаруживается дефицит этой власти в соединении с ослаблением контроля общества над деятельностью индивидов и групп.

Совершенно очевидна также тенденция ослабления управления из-за его «демократизации», что в определенной степени ведет к деградации общества. Поэтому на сегодняшний день нет никаких оснований говорить о существовании в России меритократической правящей элиты, существует лишь более или менее стабильная группа, обладающая наибольшей властью. Об отсутствии настоящей элиты говорит и то, что нет общеобязательных правил воспроизводства элитарных слоев, нет четкого разделения элит по сферам деятельности, нет и элементарной стабильности в обществе. Другими словами, формально есть вроде бы все, что с точки зрения либеральной теории необходимо для формирования меритократии (свободные выборы, представительные органы и т. д.), но система управления не решает своей главной задачи, связанной с поддержанием равновесия между интересами личности и общества, общества и государства, между требованиями порядка и стремлением к свободе (Макарин, 33).

Однако, несмотря на такое положение, российское государство еще сохраняет шансы на общественный прогресс и возвращение в число ведущих государств современного мира. Страна располагает огромными запасами топливно-энергетических и минеральных ресурсов, плодородными землями и другими природными богатствами. В расчете на душу населения ресурсный потенциал России в 2-2,5 раза превышает потенциал США, в 6 раз – потенциал Германии, 18-20 раз – потенциал Японии. Россия обладает уникальным потенциалом высококвалифицированных специалистов и ученых, а также мощной производственной базой, не уступающей в ряде областей технологической базе передовых стран Запада, в том числе США (Жуков, 39). По мере увеличения доли среднего класса в составе населения будут создаваться все более благоприятные условия для формирования в России действительно новой политической элиты, способной обеспечить эффективное управление страной в изменившихся исторических условиях.