© 2005 г. Социологические исследования. 2002. № 2.

В.О. РУКАВИШНИКОВ. Конкурентоспособность и политическая культура

РУКАВИШНИКОВ Владимир Олегович — доктор философских наук, профессор кафедры мировой политики Государственного университета – Высшей школы экономики.

Проблема взаимосвязи между уровнем конкурентоспособности национальной экономики и социально-политическими характеристиками общества, и, в первую очередь, его политической культурой и уровнем демократичности актуальна и нуждается в сравнительном межстрановом анализе. С этой целью используются индикаторы, принятые международными организациями. Сопоставляются 7 государств, занимающих различные позиции в глобальном рейтинге экономической конкурентоспособности: Финляндия, США, Федеративная Республика Германии, Италия, Южная Корея, Бразилия и Российская Федерация. Из-за естественных ограничений объема статьи ограничимся доступными, наиболее «свежими» данными, относящимися к 2000-2004 гг., — результатами экспертных оценок и сопоставимых опросов общественного мнения. При этом выдвигается задача показать, что успехи страны на глобальном рынке определяются не только экономическими мерами, но и изменениями в политической культуре, напрямую связанными с модернизацией экономики, государства и демократизацией общества.

Глобальная конкурентоспособность экономики и «качество» локальных демократий

Оценки экономической конкурентоспособности и важнейших экономических и политических характеристик и социальных индикаторов сопоставляемых стран показаны в табл. 1. Нетрудно заметить, что в странах, экономики которых признаны наиболее конкурентоспособными в настоящее время, намного выше уровень жизни населения, средняя ожидаемая продолжительность жизни, и значения индекса человеческого развития как интегрального показателя. Конкурентоспособность России и Бразилии, отнесенных к группе так называемых развивающихся стран, оценена заметно ниже, чем конкурентоспособность Финляндии и других стран, входящих в группу признанных экономически развитых государств. Место, занимаемое страной в мировой экономике, как и качество жизни ее населения, определяется, в первую очередь, характером и уровнем экономического развития.

Тем не менее следует задаться вопросом о влиянии других факторов, прежде всего политической, исторической и культурной специфики каждой страны, на глобальную конкурентоспособность ее экономики. Все включенные в анализ капиталистические страны являются демократиями, - по крайней мере, по форме государственного устройства. Однако, демократия демократии – рознь. Модель народовластия, реализованная в конкретном государстве, наряду с общими универсальными чертами, присущими любой современной демократии западного типа, имеет и специфические особенности, определяемые локальными условиями – национальной культурой, традициями и историей.

Поскольку деловая активность реализуется в среде, формируемой государством и его политической системой, культурой общества и политической культурой как ее составной частью [1], то правомерно предположить существование латентной зависимости между «качеством» демократии и «глобальной конкурентоспособностью» экономики. В табл. 2 и 3 приведены значения некоторых индикаторов фактического состояния демократии в стране. Говорящие сами за себя, они требуют, на наш взгляд, лишь кратких комментариев.

Важным индикатором развитости гражданского общества является число негосударственных организаций (НГО), действующих в стране. Общественное мнение повсеместно позитивно оценивает воздействие НГО на процессы, происходящие в стране. По данным международного опроса, проведенного в июле-августе 2002 г. Пью Центром, в США 89% респондентов заявили, что «НГО оказывают хорошее влияние на страну», в Германии – 84%, Италии – 83%, России – 81% и Бразилии – 65% [2]. К сожалению, мы не имеем данных об отношении финнов к НГО. В России суммарное количество НГО по сравнению со странами с высококонкурентоспособной экономикой, заметно меньше – по сравнению с Финляндией и США в полтора раза, а с Германией и Италией примерно в два раза (табл. 2). В Бразилии, также являющейся развивающейся страной с низким рейтингом конкурентоспособности, примерно такое же количество НГО, как и Российской Федерации. Однако, на наш взгляд, причинной связи между количеством НГО и конкурентоспособностью нет, за просматривающейся корреляцией скрывается уровень демократичности режима, а связь демократичности с конкурентоспособностью опосредована многими факторами, и политической культурой элиты в числе прочих.

Активность избирателей на национальных выборах повсюду в сравниваемых странах может быть признана достаточно высокой. Обратим, внимание, однако, на то, что как следует из табл. 2, очевидной статистической связи между электоральным поведением, с одной стороны, и показателями конкурентоспособности, с другой, не наблюдается. Повсеместно в странах Запада большая часть граждан считает проведение свободных, состязательных и честных выборов в органы законодательной власти и управления крайне важным элементом общественной жизни, хотя на протяжении последних 10-15 лет в качестве тревожной тенденции не раз отмечалось снижение явки на выборы. Россия, где по данным упоминавшегося выше опроса, необходимость наличия института выборов признали лишь четверо из десяти опрошенных в 2002 г., может быть названа исключением из всеобщего позитивного отношения к выборам как важнейшей демократической процедуре легитимизации власти.

Положение в экономике и социальной сфере не может не быть предметом постоянного внимания профессиональных союзов. Данные упоминавшегося выше международного опроса общественного мнения свидетельствуют о том, что в 2002 г. «влияние профсоюзов в стране» (таковой была формулировка, использованная в анкете) позитивно оценили 63% американцев, 65% немцев, 43% бразильцев, 38% итальянцев, и 37% россиян [см. 2]. Обсуждение причин столь различного восприятия роли организованного рабочего движения в странах, заметно отличающихся по количеству членов профсоюзов, выходит за рамки статьи, однако, следует указать на просматривающуюся в табл. 2 закономерность: чем ниже оценивают влияние профессиональных союзов опрошенные, тем, вообще говоря, ниже рейтинг конкурентоспособности экономики страны.

В табл. 3 для каждой из сравниваемых стран приведены значения показателей, специально разработанных для того, чтобы сравнивать развитость демократии, фиксируя наличие необходимых институциональных факторов и одновременно измеряя текущее состояние политических и гражданских свобод в различных обществах. Индекс демократичности государственного политического устройства («polity score»)», построенный на основе 5 индикаторов [3], дает возможность расположить каждую из стран мира внутри континуума в соответствии со значением, характеризующим ее государственное устройство. Границы континуума: - 10 - автократия, и + 10 - наиболее демократичное общество. Россия (+7), Корея (+8) и Бразилия (+8) имеют заметно меньшие значения этого индекса по сравнению с Финляндией и другими высокоразвитыми странами, включенными в наш анализ, уровень демократичности которых оценен высшим баллом (+10). Таким образом, между уровнем развития демократии, измеренным с помощью данного индекса и рангом конкурентоспособности экономики имеется вполне определенная зависимость: в современном мире, чем более демократичным (по институциональным признакам) является общество, тем выше его конкурентоспособность. Заметим попутно, что, как показал анализ данных по массиву всех стран мира, между ВВП на душу населения и значением индекса демократичности государственного устройства также имеется слабая положительная корреляция.

Состояние гражданских и политических свобод в каждой из стран оценено с помощью разработанных в организации Фридом Хаус индексов, варьирующих в диапазоне от 7 до 1 (чем выше, тем лучше) [4]. При помощи индекса, значения которого могут колебаться от 0 до 100, оценивается свобода прессы [5]. В 2001-2002 гг. Россия имела значение рейтинга гражданских свобод – 5, политических – 5, свободы прессы – 60, намного уступая по данным показателям Финляндии, США, Германии и Италии. По мнению экспертов Фридом Хауса, Россия в начале XXI в., несмотря на позитивные перемены, произошедшие с 1991 г., может претендовать лишь на статус «частично свободной» страны. Однако при внимательном анализе полных массивов данных можно выявить очевидную спорность оценок уровня свобод в ряде стран.

В демократиях государственная власть поддерживается не страхом и репрессиями, а в первую очередь разделяемыми большинством населения политическими ценностями, общепринятыми нормами морали и правилами поведения, участием граждан в политическом процессе и доверием массы к демократическим и авторитарным институтам власти, исполнением законов, обеспечением гражданских прав и политических свобод граждан и подотчетностью власти народу. Так учит теория. Реальная жизнь зачастую далека от идеала.

Индекс «свобода мнений и подотчетность» используется Программой развития ООН и Всемирным Банком в межстрановых сопоставлениях. Данный агрегированный показатель построен на основе экспертных оценок 9 различных сторон политического процесса – от характеристики свободы выборов и прессы, гражданских свобод и политических прав, степени влияния военных на политику и т.д. до оценок прозрачности процесса принятия решений и возможности выражения бизнесом своей озабоченности государственной политикой и действующими законами, и не включает долгосрочных трендов. По мнению специалистов, индекс «свобода мнений и подотчетность» лучше, чем другие измерители, работает для выявления различий между развивающимися странами и остальным миром.

Корреляция между индексом «свобода мнений и подотчетность» и рейтингом конкурентоспособности очевидна: чем выше значения индекса, тем выше и конкурентоспособность общества (табл. 3). Иначе говоря, в высококонкурентоспособных обществах больше свободы, прозрачности в принятии общественно-значимых решений и возможности для выражения мнений бизнесменов, чем в обществах менее конкурентоспособных. Таким образом, на основании анализа взаимосвязи рейтингов прав и свобод и конкурентоспособности можно утверждать, что свободные, подлинно демократические, общества сегодня являются наиболее конкурентоспособными.

Общественное мнение России, Кореи и Бразилии относится к демократическим ценностям сходным образом, при чем говорить об их тотальной поддержке в массах, увы, не приходится (табл. 4). Причины такого отношения к ценностям демократии в странах со столь разной историей не могут не быть различными. Обсуждение их выходит за тематические рамки данной работы. Однако обращает на себя внимание тот факт, что при разной истории россияне, южные корейцы и бразильцы одинаково невысоко оценивают степень реализации демократических принципов в политическом процессе. Таким образом, данные опросов не только не противоречат приведенным в табл. 3 экспертным оценкам, а скорее дополняют их. Нам кажется, что в этом факте проявились поразительная схожесть практики политических режимов молодых демократий, равно как и их отличие от зрелых демократий в странах Запада.

Не стоит забывать, что Запад – это родина парламентской демократии, что возраст демократии в той же Финляндии около полутораста лет, тогда как в Бразилии из-за многовекового колониального прошлого и вмешательства военных в политику вплоть до недавнего времени напрочь отсутствовали демократические традиции. Демократия в Южной Корее также еще очень молодая и хрупкая. Ну, а в России до конца 1980х - начала 1990х гг. права человека были совершенно незнакомым понятием, а смены правящих режимов происходили и происходят при очевидной отстраненности народа от власти.

Конкурентоспособность и управляемость страной.

Чрезвычайно важен в контексте нашего анализа вопрос о взаимосвязи конкурентоспособности, с одной стороны, и политической стабильности, эффективности государственного управления, и состояния законности и правопорядка в стране, с другой. Наличие достаточно сильной взаимосвязи подтверждается данными табл. 5, где приведены значения индексов, используемых при межстрановых сравнениях в различных международных организациях. Во всех измерениях Финляндия выглядит несомненным лидером, а Россия – аутсайдером. Политическая нестабильность, социальная напряженность и использование насилия при разрешении конфликтов внутри страны не способствуют созданию среды, необходимой для достижения глобальной конкурентоспособности. Иллюстрацией данного тезиса является то, что Финляндия и Россия были размещены на противоположных концах шкалы индекса «политическая стабильность и отсутствие насилия» [7].

В июне 2004 г. индекс стабильности России поднялся на один пункт до уровня в 59 пунктов. Этот более чем скромный, но все же позитивный сдвиг произошел во многом благодаря заключению соглашения между Россией и Европейским союзом о вступлении России во Всемирную Торговую Организацию (ВТО). Негативное влияние на оценку оказали события, связанные с ЮКОСом, заявления президента об источниках финансирования неправительственных организаций и некоторые другие факты, вызвавшие беспокойство о будущем частного сектора и гражданского общества в России.

Полярные позиции занимают Финляндия и Россия на шкалах индексов «соблюдение законов» (оценки параметров: «черные» рынки; коррупция в банковском деле; размах преступности и краж как препятствия бизнесу; непредсказуемость юридических решений); «закон и порядок» (данные публикуются организацией International Country Risk Guide на основе мнений экспертов относительно следующих аспектов: равенство/неравенство граждан перед законом; соблюдение закона населением). Это означает, что, по мнению международных экспертов, в Финляндии принцип «все равны перед законом» является работающим не на словах, а на деле (хотя, конечно же, и там далеко не все идеально), тогда как в России юридическая система, формально признавая главенство данного принципа, фактически руководствуется иными правилами.

Обратим особое внимание на значения индекса восприятия коррумпированности страны (показывает, как воспринимается коррупция официальных лиц бизнесменами, учеными и аналитиками риска — экспертов; диапазон изменений значений индекса: от 0 до 10; чем выше значение индекса, тем ниже уровень коррупции в стране. В 2002 г. Значение данного индекса для России было равно 2,7), и индекса взяточничества (агрегированный показатель, основанный на оценках: коррупции среди государственных служащих; коррупции как препятствия бизнесу; частоты «нерегулярных выплат» чиновникам и представителям юстиции; восприятия коррумпированности государственной службы; процента от прибыли, расходуемого бизнесом на взятки). Согласно измерениям по этим индексам, наименее коррумпированная страна мира в начале нынешнего века – это Финляндия, а наиболее коррумпированная страна, по крайне мере, среди государств, включенных в наш анализ, — это Россия [8]. Что же касается оценки масштаба этого зла в постсоветской России, то на Западе пишут об институционализации коррупции, о том, что коррупция стала знаковой характеристикой нынешней системы государственного управления и власти, поразив правоохранительные органы, судебную систему и органы исполнительной власти на местах [9]. При этом речь идет о трех моментах. Во-первых, о административной коррупции, основной формой которой является взяточничество. Во-вторых, о размахе коррупции в высших эшелонах управленческой пирамиды на национальном и региональном уровнях, заставившем говорить о коррумпированных чиновниках высокого ранга как о новом правящем классе клептократов. И, в-третьих, об «узурпации государства» как новой форме коррупции, когда «так называемые олигархи манипулируют процессом разработки экономической политики и даже определяют формирующиеся правила игры ради собственной, весьма значительной, выгоды» [10]. По мнению экспертов, узурпация государства становится не только симптомом, но и фундаментальной причиной плохого государственного управления.

В свете сказанного выше не вызывает удивление крайне низкая оценка управляемости страной, полученная Россией. На шкале индекса «эффективность государственного управления», синтезирующего оценки качества бюрократии; цены трансакций; качества системы государственного здравоохранения; стабильности правительства (табл. 5), Россия находится заметно ниже даже Бразилии, не говоря уже о Финляндии, получившей наивысшую оценку среди всех сравниваемых нами стран. Попутно заметим, что в Бразилии, как и в ряде других развивающихся стран Латинской Америки, задача борьбы с узурпацией государства могущественными фирмами также стоит на повестке дня.

Признавая огромное политическое значение проблемы «узурпации государства» как специфической формы коррупции, характерной для России и некоторых других переходных обществ, мы тем самым подчеркиваем значение механизмов, посредством которых крупный бизнес в целом, и отдельные могущественные фирмы, в частности, могут осуществлять скрытый от глаз общественности контроль за принимаемыми государством решениями, в том числе и за создаваемой нормативно-правовой базой, в целях получения выгодных для себя конкурентных преимуществ по сравнению с другими участниками рынка и обеспечения надежной защиты своих прав собственности. Эти механизмы являются частью политической культуры страны.

Имеющиеся данные не дают достаточных оснований для утверждений о наличии сильной статистической зависимости между индексом "восприятия коррупции" и "рейтингом свободы". Жесткой корреляции между состоянием политических и гражданских свобод в стране и уровнем коррумпированности бюрократии нет, хотя в восприятии экспертов уровень коррупции в большинстве зрелых демократий в среднем ниже, чем у молодых демократий, хотя имеются и приятные исключения, например, Словения. Иначе говоря, взаимосвязь между развитостью демократии и распространенностью коррупции в стране имеет латентный характер.

Интерпретация выявленных зависимостей достаточно проста и очевидна. Экономика может динамично развиваться лишь в условиях политической стабильности, в подлинно правовом государстве, при уважении к закону и соблюдении норм морали и права всеми гражданами страны, и, в первую очередь, государственными чиновниками и предпринимателями. Конкурентоспособность экономики напрямую зависит от успешности функционирования институтов государственной власти, эффективности управления и состояния законности и правопорядка в стране.

Конкурентоспособность и политическая культура

Политическая культура общества (в узкоспециальном понимании содержания этого термина, обычно используемом социологами, политологами и социальными психологами в межстрановом сравнительном анализе) – это перманентно корректируемая условиями жизни система установок, убеждений (идеология, вера) и ценностей, усвоенных индивидами в годы социализации, и среда, в которой мы все пребываем и с которой мы имеем дело, когда речь идет о политике. Политическая культура, понимаемая как паттерн коллективных представлений о данном обществе и его месте в мире, и, феноменологически, - как атрибутивная характеристика общества в целом, связана с восприятием массой и элитами прошлого, интерпретацией настоящего и образом желаемого будущего страны (имеются в виду предлагаемые обществу цели, интерпретация национального интереса и политика в конкретных областях). Она проявляется, в частности, в электоральном поведении и оценках локальной демократии, которые мы кратко охарактеризовали выше, и, что не менее важно, в восприятии политики правительства и президента элитой и народной массой. И поэтому она находит выражение в политическом дискурсе, механизмах принятия решений, а также в риторике и поведении лидеров страны. Из множества факторов, оказывающих влияние на политическую культуру, важнейшими являются историческая традиция и текущие социально-экономические условия жизни.

Аналитически политические культуры современных сегментированных обществ можно представить как сложные композиции субкультур, отличающихся своими параметрами и качествами, ибо в обществе всегда присутствуют группы с различными политическими взглядами, идеологическими установками и жизненными ценностями. Облик политической культуры общества в целом определяется ценностями и установками доминирующей субкультуры и соотношением активных и пассивных типов субкультур, или проще говоря — пропорциями политически и социально активных и пассивных граждан в составе населения. Из сказанного следует, что доминантная субкультура не отражает установки и мировидение всех жителей страны; более того, известно, что в ценностном и морально-этическом измерениях, элиты существенно отличаются от массы. И, если политическая культура массы является фактором, ограничивающим возможности руководителей страны в проведении политики, то политическая культура элиты может быть названа фактором, инициирующим движение в том или ином направлении.

При эмпирическом изучении политических культур используются различные социологические индикаторы, и, в частности, показатели политического доверия, удовлетворенности различными сторонами жизненной ситуации и поддержки революционных или эволюционных способов социальных изменений, которые образуют внутренне связный «политико-культурный синдром», позволяющий сравнивать различные общества. На Западе уровень политического доверия масс демократическим институтам власти особенно высок в тех странах, где одновременно высоки жизненный уровень и агрегированные показатели удовлетворенности — как жизнью в целом, так и отдельными ее составляющими (работа, семейный доход, взаимоотношения в семье), там, где рядовые граждане, довольны тем, что живут в своей стране, и не стремятся к революционным переменам.

В современной России на протяжении последних 15 лет наблюдается иная картина. Известно, что жизненные стандарты и стандарты ценностей неразделимы. Хотя по отношению основной массы населения к революционным изменениям постсоветская Россия похожа на Финляндию, другие европейские страны, и США, она отличается от них не только несравнимо низким уровнем жизни и крайне низкими показателями удовлетворенности, но и весьма низким уровнем доверия институтам демократии, включая парламент и политические партии, за исключением президента Путина лично (табл. 6). При этом, добавим, россияне достаточно внимательно следят за политическими новостями, и, браня власти и местную демократию, толерантно относятся к административному произволу и нарушениям прав человека.

Можно сделать предположение о доминировании в современной России пассивных типов политических субкультур. Российская модель детерминирована уникальным сочетанием двух факторов: высокого уровня образованности российского населения и его высокой аполитичности, отчасти проистекающей из многовековой отчужденности масс от собственности и власти и едва ли не тотальной бедности. Недавний исторический опыт лишил иллюзий значительную часть россиян, поддержавших демократические реформы в 1990х гг., – большинство населения ныне убеждено, что при любом режиме простые граждане не могут влиять на политику правительства и всегда останутся бедными, а наличие пропасти между богатыми и бедными не компенсируется предоставлением последним права голосовать на выборах.

Как видно из данных таблиц 4 и 6, в Корее и Бразилии, где жизненный стандарт также сравнительно невысокий, опросами выявлена сходная картина: весьма низкий, сопоставимый с российским, уровень удовлетворенностью жизнью и высокая степень разочарования тем, как «работает» демократия. Поэтому можно высказать предположение о наличии корреляции между конкурентоспособностью национальной экономики, жизненным стандартом, степенью удовлетворенности жизнью, восприятием реалий и ценностей демократии основной массой населения, и демократичностью режима. По крайней мере, среди сопоставляемых нами стран менее конкурентоспособными являются те, в которых доминируют пассивные политические субкультуры, широко распространена бедность и правят режимы, демократичность которых невысока.

Политическая культура страны проявляется в политическом дискурсе, а политическая культура управленческой и деловой элиты - в прозрачности процессов принятия решений. Иначе говоря, политическая культура общества в целом отражается в механизмах принятия решений, действующих на государственном уровне, в степени раскрытия информации о деятельности и планах центрального правительства и органов власти на местах, информированности общественности и бизнес-структур о содержании предлагаемых к принятию законов, правил и указов, в участии различных заинтересованных лиц и организаций в публичном обсуждении законопроектов и иных инноваций.

Все сказанное выше имеет прямо отношение как к условиям конкуренции внутри государства, так и глобальной конкурентоспособности национальной экономики в целом. Отсутствие прозрачности при выработке решений, как правило, сопровождается недостаточной конкуренцией между участниками рынка, монополизацией каналов политического влияния могущественными компаниями и финансово-промышленными группами, а тем самым неравномерным распределением влияния на государство между различными секторами экономики. Это особенно характерно для стран с переходной экономикой, в национальном продукте которых высока доля природных ресурсов, где существуют политические режимы, характеризующиеся высокой концентрацией власти и низким уровнем гражданских свобод. Именно к таким государствам относится Россия, благополучие экономики которой определяется экспортом узкой группы конкурентоспособных сырьевых товаров и продуктов первичной переработки плюс вооружения.

В табл. 4 приведены данные опроса 2002 г., показывающие, что большая часть россиян, корейцев и бразильцев считает наличие в стране неподкупных органов юстиции и правопорядка более важным, чем демократических свобод и принципов. Если учесть, что после крушения коммунистического режима понятия «рыночная экономика» и «демократия» в России стали восприниматься как неразрывно связанные, то не вызывает удивления то, что на демократию возлагают ответственность за все беды и недуги страны в постсоветский период все те, кто считает, что формула «сильный лидер и рынок без демократии» поможет поднять уровень жизни и обеспечить экономическую мощь страны (табл. 7).

Известно, что рыночная экономика может успешно развиваться и без демократии. Сторонники данной точки зрения чаще всего указывают на нынешний коммунистический Китай и «молодых тигров» Юго-Восточной Азии, чьи впечатляющие результаты были достигнуты при тоталитарных, по сути, режимах, и на Индию, чья демократия имеет такие же внешние признаки и атрибуты, что и западная демократия, но на этом вся их схожесть и заканчивается. По нашему мнению, стоящее за этим противопоставление рынка и демократии, олицетворяемой со слабым государством, является заблуждением или же сознательно культивируемым мифом. В плане долгосрочного развития риски и социальные издержки, которые не видны из-за блеска быстрых темпов роста при режимах, коррумпированность которых высока, а демократичность далека от желаемой, могут оказаться значительными.

В жестких условиях глобализации экономика Финляндия стала мировым лидером по уровню конкурентоспособности за счет правильного взаимодействия между бизнесом и государством, осуществлявшегося при посредничестве институтов демократии. Именно поэтому Финляндия сегодня являет миру пример «информационного общества», тогда как об информационном общества в России и других «переходных» странах, можно говорить лишь как об отдаленной перспективе [11]. Напомним в этой связи, что в конце 1980-х годах в итоговом докладе «Глобальная конкурентоспособность», подготовленного под эгидой Американской Ассамблеи, подчеркивалось, что «в конечном счете, это не просто компании, или даже страны, конкурируют между собой, а общества в целом». И только то «общество, которое предоставляет большие возможности каждому из его членов, наилучшим образом заботится о будущем для всех его членов» [12]. Зачастую российскими авторами высказывается излишне категоричное мнение, что из-за высокого личного рейтинга президента Путина проблемы легитимности политического управления в России попросту нет. Но на самом деле проблема легитимности власти существует, ибо уровень общественного доверия основным властным институтам весьма низок и за последние годы существенно не вырос.

Значения агрегированных индексов политических прав и гражданских свобод не изменились по сравнению с началом века (по-прежнему соответственно 5 и 5), и Россия, как и ранее, считается «частично свободной» страной. Однако к началу 2004 г., согласно последнему отчету Фридом Хаус, положение дел с соблюдением прав и свобод в Российской Федерации несколько ухудшилось, и как следствие российский рейтинг свободы гражданского общества был понижен с 4,25 до 4,5, свободных выборов с 4,75 до 5,5, конституционных и юридических прав с 5 до 5,25, свободы прессы с 5,5 до 5,75, российский индекс коррупции остался на уровне 5,75, а индекс управляемости снизился с 5, 00 до 5,25 [13].

Не обсуждая далее проблему обоснованности экспертных оценок, признаем, однако, как факт, что из имеющихся в нашем распоряжении данных следует, что между конкурентоспособностью экономики и текущим состоянием (или шире – качеством) демократии в стране существуют отнюдь не простые отношения. За ними скрывается связь между уровнем экономического развития страны, демократичностью режима и политической культурой общества. Проблемы развивающихся стран обусловлены не только недостатком финансовых ресурсов модернизации, но и существующим в них «климатом» для деловой, политической и социальной активности.

Перед нами отнюдь не банальные истины. В современных демократиях легитимной признается лишь социально-экономическая политика, проводимая в интересах большинства населения. Демократические институты препятствуют узурпации государства бизнесом и криминалом. Демократия, признающая плюрализм ценностей и ориентиров, требующая уважения к мнению меньшинства, не является фактором, сдерживающим движение страны к вершине рейтинга конкурентоспособности, как полагают некоторые политики, а наоборот. Нельзя забывать, что в условиях экономической глобализации необходима перманентная модернизация национальной экономики, в противном случае высокие темпы экономического роста могут смениться спадом, и страна очень быстро может стать неконкурентоспособной со всеми вытекающими последствиями.

Безусловно, в обществах с разными культурными традициями демократические принципы занимают различное место в политической культуре. И, конечно же, не стоит идеализировать западные демократии, где происходит манипулирование общественным мнением с помощью СМИ, контролируемых крупным бизнесом, а в последние годы растет недоверие к политикам, падает интерес граждан к политике, снизилось влияние гражданского общества на принимаемые решения. На наш взгляд, из данных опросов, показывающих широкое распространение в современной России чувства разочарования в итогах демократического транзита, не следует спешить делать пессимистические выводы о долгосрочных перспективах российской демократии. Далеко не все россияне испытывают отвращение к самой идее демократии. Как показала история, демократия как система обладает удивительной способностью к регенерации, и, по-видимому, действительно, является наилучшей из форм правления, известных человечеству.

Таблица 1

Рейтинги конкурентоспособности и важнейшие социальные, политические и экономические характеристики страны.

Страна, чис- леность насе- ления, 2002а	Тип экономики а	Тип полити- ческой системы а	Рейтинги Конкурентоспособности б		Ранг по индексу челове- ческого развития, 2002в	Реальный душевой ВВП с учетом ППС, 2002 а	Средняя ожида- емая продол- житель- ность жизни, 2002 а
			Ранг по индексу роста конкурентоспособности, 2003 (2002*)	Ранг по индексу эконо- мической конкуренто способности, 2003 (2002)
Финляндия 5200000	Смешанная капиталисти- ческая	Парла- ментская демо- кратия	1 (1)	1 (2)	10	$23,096	77
США 284500000	Капиталистическая	Прези- дентско парла- ментская демо- кратия (феде- ральная)	2 (2)	2 (1)	6	$31,872	77
Германия 82200000	Смешанная капиталисти- ческая	Парла- ментская демо- кратия (феде- ральная)	13 (14)	5 (4)	17	$23,742	78
Италия 57800000	Государственно-капита- листическая	Парла- ментская демо- кратия	41 (33)	24 (24)	20	$22,172	79
Корея Южная 48 800 000	Государственно-капита-листическая	Прези- дентско- парла- ментская демо- кратия	18(25)	23(23)	27	$15 712	74
Бразилия 171800000	Государ- ственно-капита- листическая (развивающаяся)	Парла- ментская демо- кратия (феде- ральная)	54 (45)	34 (33)	73	$7,037	68
Россия 144400000	Государ- ственно-капита-листическая (переходная, развивающаяся)	Прези- дентско- парла- ментская демо- кратия (феде- ральная)	70 (65)	65 (58)	60	$7,473	66

Источники: а - Freedom in the World 2001-2002, country reports, tables of social and economic indicators and ratings. Freedom House, 2002; б – World Economic Forum Reports; в – Human Development Report – 2002.Примечание: ППС – паритет покупательной способности национальной денежной единицы по отношению к доллару США. ;* - ранг по формуле, использованной в 2003 году.

Таблица 2