Литература конца XIX века

В применении к истории русской классической литературы «конец века» -- понятие несколько условное. Во-первых, это не просто хро­нологическое определение, т.е. два-три последних десятилетия, а ско­рее временное пространство литературного процесса, отмеченное общими закономерностями, охватывающими период 60—90-х годов. Во-вторых, эта литература выходит вообще за пределы XIX столетия, принимая в свою орбиту целое десятилетие уже нового, XX в.

Уникальность этого периода заключается в целом ряде явлений. Во-первых, интенсивность историко-литературного процесса в разные моменты его становления. Он имел две волны, два мощных всплеска: в начале века - Пушкин, в котором, по словам А.Н. Островского, рус­ская литература выросла на целое столетие, так как он вывел ее на но­вый уровень, синтезировав в своем творческом порыве предшествующие эпохи ее развития. Вторая волна пришлась на конец века и оказалась связанной с тремя именами: Толстой, Достоевский, Чехов. Этой великой троицей, вполне в русском духе, с громадной, по­ражающей воображение сконцентрированностью, сгущенностью творческой энергии был отмечен финал века и высший взлет русско­го гения.

Отечественная литература впервые получила именно в это время всемирное признание. Полунищая, «варварская» Россия, без единой цивилизованной капли крови в жилах, как о ней снисходительно гово­рили, вдруг выдвинула литературу, которая загорелась звездой первой величины и заставила считаться с собой, диктуя высочайшие эстетичес­кие и духовные нормы писателям мира. Это началось с Толстого и Дос­тоевского и было громадным завоеванием русской культуры, затем последовал Чехов, но уже не только с прозой, а еще и с драматургией, совершившей целый переворот в этом роде творчества.

Раньше русская литература порой обращала на себя благожела­тельное внимание (например, Тургенев), но такого всеобщего, восторженного поклонения никогда не существовало. В феврале 1886 г. во французском журнале «Revue illustree» появилась остроумная жанровая зарисовка, принадлежавшая Морису Барэсу и свидетельствовав­шая о переломе в мнениях европейцев: «Все знают, что уже два меся­ца, как человек, отличающийся хорошим вкусом и осведомленностью, восклицает с первых шагов приветствия: "Ах, мосье, знаете ли вы этих русских?" Вы делаете шаг назад и говорите: "Ох, этот Толстой!" Тот, который на вас напирает, отвечает: "Достоевский!" Мировое призна­ние было завоевано именно литературой конца столетия. После смер­ти Достоевского прошло всего лишь пять лет, а Толстой продолжал писательское дело в Ясной Поляне, готовясь к созданию третьего ро­мана — "Воскресения"».

Однако это явление было лишь следствием усилий нескольких поколений русских писателей. В 1834 г. Гоголь, еще при жизни Пуш­кина, опубликовал статью о нем (в «Миргороде»), заметив: «Пуш­кин — русский человек в полном его развитии, каким он окажется через двести лет». Но прошло немногим более 30 лет, как в Москве вышла в свет книга, привлекшая к себе всеобщее внимание, а вско­ре стало ясно, что появился еще один гений ренессансного склада, рожденный, как и Пушкин, Россией. Книгой этой был роман «Война и мир», автором — граф Лев Толстой. Существенным — и не случай­ным — было также то, что все без исключения корифеи классики XIX в. считали Пушкина своим предтечей. Иными словами говоря, русская литература этого периода могла занять такое место и играть такое значение в мировой культуре потому, что она опиралась на тра­диции предшествующей литературы.

Третья особенность литературного процесса заключается в энер­гии проявления творческих усилий, объединявшей в интенсивном ху­дожественном потоке самые различные писательские индивиду­альности. Например, в 1862 г. в «Русском вестнике» печатались одновременно «Преступление и наказание» Достоевского и «1805 год» Л.Толстого (журнальный вариант начала будущей «Войны и мира»), т.е. два великих романа под одной журнальной обложкой. Еще раньше, в конце 50-х годов было заключено соглашение рядом писателей о пуб­ликации своих произведений в журнале «Современник». Участниками соглашения оказались авторы, которые спустя два-три десятилетия стали признанными великими и гениальными мастерами, — Турге­нев, Островский, Гончаров, Некрасов, Толстой. В 80— 90-е годы в журнале «Северный вестник» печатались произведения Тургенева, Толстого, Короленко, Чехова.

Еще одна характерная особенность рассматриваемого литератур­ного процесса прослеживается в его вертикальном срезе. Эта систе­ма координат дает представление о необычайной яркости и неожиданности сопряжений при разработке писателями близких тем, идей, образов. Начало 60-х голов отмечено появлением «антинигилистических» произведений: романы Н.С.Лескова «Некуда», «На ножах» и «Взбаламученное море» А.Ф. Писемского, незавершенная комедия Л. Толстого «Зараженное семейство». В 1868 г. на писаны драма А.Н. Толстою «Царь Феодор Иоаннович» и роман Достоевского « Идиот»: и там и здесь — герои одного склада по мировосприятию и по характеру воздействия на окружающих. В ¡875 г., когда Некрасов, бо­рясь с мучительными физическими и нравственными страданиями, пи­сал свои «Последние песни». Толстой напряженно работал над «Анной Карениной*, уже зная трагический финал, который ждал героиню ро­мане.

Бесспорно, этот период был торжеством реализма, но чуждав­шегося буквального правдоподобия. Верность жизни утверждалась как безусловный закон творчества, отступление от нее хотя бы в деталях, подробностях было подтверждением, с точки зрения этих мастеров, либо слабости таланта, либо поспешной, грубой работы. Толстой выс­казал эту идею в парадоксальной форме, заметив, что искусство объек­тивное самой науки. Там есть возможность постепенного приближения к истине в формулировках, уточняющих ту или иную закономерность. В искусстве, говорит он, такое невозможно, потому что для художника нет выбора: то, что он создает, — или правда, или ложь, третьего не дано.

Однако при непременном требовании верности жизни литерату­ра этой поры шла на дерзкие эксперименты, словно далеко забе­гая вперед и предваряя новации авангардистского искусства. Жизненная правда сплошь и рядом нарушалась во имя правды худо­жественной. Например, миг, мгновение могло развернуться в несо­размерно громоздкое, обширное пространство повествования (смерть штабс-капитана Праскухина в рассказе Толстого «Севастополь в мае» и эпизод ранения князя Болконского в «Войне и мире»). Или возникало противоречие между авторским взглядом и восприятием героя (очевидное расхождение экспозиции «Палаты № 6» с финалом, где Рагин видит то, о чем должен был бы сказать автор - повествователь при описании запущенного больничного двора перед полем, где возвышалось видимое им зловещее здание — тюрьма, но не сказал, создав тем самым неожиданно мощный эмоциональный и драматичес­кий всплеск в заключении повести). Нередко разрушалось не просто жизненное правдоподобие, но еще и законы жанра. Например, объективная манера романного повествования сменялась демонстра­тивными вторжениями автора, который, пользуясь правом демиурга-творца, нередко оставлял сюжетное движение, рассказ о вымыш­ленных лицах и непосредственно обращался к читателю, подробно объясняя ему себя и своих героев (излюбленный романный прием Достоевского и Толстого).

В конечном итоге это было проявлением требования свободы твор­чества, «свободы в выборе вдохновения», как говорил Достоевский, и открывало простор для художественных новаций.

Наконец, характерная черта историко-литературного процесса, - разумеется, в высших его проявлениях — состояла в том, что в реалис­тическом методе доминировал культ духа, духовности. «Искусство, - отмечал Толстой в одной из дневниковых записей, — есть микроскоп, который художник наводит на тайны своей души и показывает эти об­щие всем людям тайны». Решающим судьбу литературных произведе­ний становился масштаб идей и совершенство их воплощения, что демонстрировалось корифеями этой поры.

Подобного уровня не достигали представители других развивавших­ся в то же самое время литературных течений. От беллетристики де­мократического направления (Н.В. Успенский, Н.Г. Помяловский, Ф.М. Решетников, В.А. Слепцов, А.И. Левитов), писателей народни­ческой ориентации (наиболее ярким среди них был Г.И. Успенский), от литературы, схватывающей остроту «текущего момента» в обще­ственной жизни (в беллетристике — П.Д. Боборыкин, И.Н. Потапен­ко, в драматургии — В.А. Крылов, как и они, отличавшийся невероятной плодовитостью), ничего не сохранилось или остались отдельные про­изведения как яркие документы эпохи и выдающиеся литературные яв­ления (рассказы и очерки Г.И. Успенского, В.М. Гаршина, романы Д.Н. Мамина-Сибиряка); в лучшем случае они становились предметом специальных исследований.

Вместе с тем литература конца XIX в. отмечена особым присущим ей драматизмом, в какой-то мере даже трагичностью. Взлет ее успе­ха совпал с уходом из жизни великих писателей. Тургенев, словно пред­чувствуя близкий конец пути, обратился к «Стихотворениям в прозе» и успел подготовить к печати тщательно выправленные «Записки охот­ника». Другие были выхвачены из жизни в разгар осуществления твор­ческих замыслов, как Достоевский, создавший почти одновременно «Братьев Карамазовых» и речь о Пушкине, принесшую ему громадную популярность, продолжавший «Дневник писателя», пользовавшийся в последние годы большим успехом. Чехов, добившийся мировой славы прозаика и драматурга, умер в самом расцвете сил — в 44 года.

Таким образом, высшая волна литературного подъема оказалась отмеченной утратами: в конце XIX - начале XX в. происходит не просто смена поколений: художественные достижения остаются, но уходят один за другим их создатели. Наступает новая эпоха развития историко-литературном процесса ~ эпоха русской литературы, но уже XX столетия.

Федор Михайлович Достоевский (1821-1881)

Ф.М. Достоевский - «русский гений, национальный образ отпечатлен на всем его творчестве. Он раскрывает миру глубины русского духа. Но самый русский из русских — он и самый всечеловеческий, самый универсальный из русских», - писал Н. Бердяев. Можно доба­вить к словам философа, что Достоевский — гений, отмеченный еще и удивительной провидческой силой. Он предсказал XX в. его судьбу: деспотизм кровавых тоталитарных режимов, высказал великое предуп­реждение людям нового тысячелетия. Его романы «Преступление и наказание*, «Бесы», «Братья Карамазовы» и сейчас звучат поразительно современно: нельзя строить здание всеобщего благоденствия и счастья, если в фундаменте его заложено человеческое страдание. - Разве может человек основать свое счастье на несчастье другого? — говорит Достоевский. - Счастье не в одних только наслаждениях люб­ви, а и в высшей гармонии духа». Можно ли принять такое счастье, если за ним скрывается нечестный, бесчеловечный поступок, и остать­ся навеки счастливым?

Герои Достоевского и он сам отвечают на этот вопрос отрицатель­но. потому что здесь для них, в этом вопросе, — соприкосновение с са­мой природой русской души, русского национального характера, который несет в себе идею всемирного братства: она выражена в рус­ском человеке, по убеждению писателя, с особенной силой и чистотой.

В судьбе Достоевского много необычного. Его словно взялась про­верить жизнь в самых экстремальных ситуациях. Ему суждено было пережить двойное испытание — смертью и каторгой. После шумного успеха первого романа «Бедные люди» (1846) он увлекся идеями уто­пического социализма, а в 1849 г. был арестован вместе с другими уча­стниками кружка М.В. Буташевича-Петрашевского. Восемь месяцев следствия, проведенных в одиночном заключении в Петропавловской крепости, завершились приговором к смертной казни. Его должны были расстрелять. В самый последний момент, когда ему оставалось жить, по его словам, несколько минут, был прочитан другой приговор: он был осужден на четыре года каторжных работ и затем на службу рядовым в Сибири. Мгновенная смерть была заменена живой могилой Омской каторжной тюрьмы. Достоевский, закованный в кандалы, пробыл здесь с января 1850-го по январь 1854 г. Пережитые им пос­ледние мгновения перед казнью нашли отражение в его произведени­ях, а сама каторга — в «Преступлении и наказании» и «Записках из Мертвого дома».

Другое испытание Достоевского — материальными трудностями; ему временами приходилось выдерживать не просто бедность, но от­кровенную нищету. В 1880 г. Достоевский говорит, что благосостоя­ние его только еще начинается. Он не знает в этот момент, что пошел последний год его жизни.

Третье испытание, особенно тяжелое для человека, живущего пи­сательским трудом, — оценка его творчества критикой: ведь это по­средник между автором и читателями. У Достоевского драматически сложились отношения с корифеями революционной демократии 40 - начала 60-х годов, — Белинским и Добролюбовым. Его литературный дебют (роман «Бедные люди») был восторженно встречен Белинским: « В русской литературе не было примера так скоро, так быстро сделан­ной славы, как слава Достоевского», — писал он. Однако новые про­изведения — повесть «Двойник», рассказ «Господин Прохарчин» и в особенности повесть «Хозяйка» — вызвали охлаждение и самую су­ровую отповедь Белинского. Капитальнейшей ошибкой Белинского было то, что он попытался измерить новый талант чужой художествен­ной меркой — творчеством Гоголя. К тому же полного проявления ге­ниального дарования Достоевского ему не дано было увидеть: он мучительно угасал, сраженный чахоткой; Достоевский же успел к это­му времени сделать лишь первые шаги на литературном поприще.

Решительно то же самое повторится спустя десять лет. В декабре 1859 г. Достоевский вернулся в Петербург после каторги и ссылки. И начал с того, что подвел итог пережитому, одновременно работая над двумя замыслами: романом «Униженные и оскорбленные» и повестью «Записки из Мертвого дома». В романе он вспомнил свой литератур­ный дебют и жестокую хватку нищеты, с которой успел познакомить­ся, тепло упомянул Белинского; в «Записках из Мертвого дома» изобразил каторгу и то, что было пережито им в те страшные годы. В июле 1861 г. публикация «Униженных и оскорбленных» была завер­шена, а в октябрьском номере некрасовского журнала «Современник» появился отклик на роман — статья Добролюбова «Забитые люди». Дав новое толкование произведениям Достоевского конца 40-х годов как исключительно острой социальной критике русской действитель­ности, Добролюбов увидел то, что парадоксальным образом оказалось незамеченным Белинским, сказав, что эти произведения написаны под воздействием «наиболее жизненных идей Белинского». Однако, назвав «Униженных и оскорбленных» лучшим романом года, он отказал ему в праве на эстетическую критику. Добролюбов не уловил в новом произведении начало пути гениального романиста («Униженные и оскорбленные» были первым подлинно эпическим произведением в этом жанре, так как «Бедные люди» больше тяготели к повести). «Запис­ки из Мертвого дома», которые Лев Толстой считал одним из лучших сознаний русской классики, Добролюбов уже не застал: он умер в но­ябре 1861 г.; все та же чахотка вырвала его из жизни, как и Белинского, только значительно раньше, ему было всего 25 лет. Повторилась си­туация конца -10-х годов: художник начинал свое новое восхождение, критик уходил в мир иной, оставив резкий (и несправедливый) приго­вор.

Перед Достоевским открывалось широкое поле деятельности. Ка­торга его не сломила. Он выступил (с братом М.М. Достоевским) ре­дактором журналов «Время» (1861 -1863) и «Эпоха» (1863-1864), сформировался как блестит) журналист и литературный критик, из­давал «Дневник писателя», пользовавшийся успехом у читателей, вы­ступил идеологом новой доктрины - «почвенничества», преодолевшей узость западничества и славянофильства.

Однако все более ясно становилось, что он гений из гениев имен­но в романном жанре. Вслед за «Униженными и оскорбленными» по­явились «Игрок» (1866), написанный в 26 дней (!), чтобы избежать последствий кабального договора с издателем, «Преступление и на­казание» (1866), «Идиот» (1868), «Бесы» (1872), «Подросток» (1875). «Братья Карамазовы» (1880). Разве только Тургенев может соперничать с ним по плодовитости в этом трудоемком жанре, но он далеко не гений.

За семь месяцев до смерти Достоевский выступил в Москве 8 июня 1880 г. на торжествах по поводу открытия памятника A.C. Пуш­кину с речью, посвященной любимейшему своему поэту («Пушкин. Очерк»). Она имела громадный успех. В ней он высказал мысль о «всемирности» («всечеловечности») русского сознания, отразившемся в Пушкине, и о том, что русской душе, России предстоит «изречь слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону».

Достоевский умер 28 января 1881 г. в Петербурге после сильного и продолжительного легочного кровотечения, предсказав точно день своей смерти и найдя подтверждение тому в Библии, к которой он об­ратился: просил открыть и прочесть Святую книгу на том, «что выпадет» (от Матфея, гл. 3, стих 14).

Вл. Соловьев в речи о Достоевском (30 января) охарактеризовал

его как «духовного вождя русского народа и пророка Божия».