Глава 3.

СОЦИОЖУРНАЛИСТИКА: ПОНЯТИЕ, СТРУКТУРА, ПРАКТИКА

Как бы тщательно мы ни обосновывали взаимосвязи социологии журналистики с редакционной практикой, в уме читателя все равно будет сохраняться некоторый разрыв между ними. Это естественно так же, как понятна причина существования дистанции, например, между производственной «текучкой» инженера-технолога и фундаментальной физикой, работой бухгалтера и постулатами экономической теории. «Микро» не может преуспевать без «макро», но для их взаимодействия нужен посредник, проводник, некая соединительная ткань. В нашем случае социология журналистики останется для профессионалов-практиков более или менее отстраненной дисциплиной, пока не будут определены формы ее проникновения в повседневную редакционную жизнь. Сделать это непросто хотя бы потому, что у прессы есть несколько точек соприкосновения с социологией как на теоретическом, так и эмпирическом уровне, и не все они ясно различаются в сознании сотрудников редакции. Уральский исследователь Л.А. Кропотов, один из первопроходцев на пути социологии журналистики, насчитывал, по крайней мере, семь таких «точек» (их перечень приводится с некоторыми поправками в терминологии, которая несла на себе отпечаток времени).

1. Теоретическая социология оказывает всестороннее влияние на учение о печати, будучи ее научным основанием.

2. Социология печати выступает как одна из специальных социологических теорий.

3. Журналистская деятельность становится объектом исследования социологов.

4. Газета, радио, телевидение могут служить инструментами социологического исследования.

5. Редакции занимаются исследованием аудитории – своими силами или с помощью социологов.

6. Журналисты обращаются к социологическим исследованиям как к источнику информации для создания своих произведений.

7. Методы конкретных социологических исследований проникают в процесс журналистского творчества[107].

Для приближения науки к редакционным будням нужно, чтобы она была воспринята и освоена на уровне профессиональной квалификации корреспондентов и редакторов. Должен сформироваться особый род сознания и действий, методики труда, который вбирает в себя социологию журналистики как органичную, неотъемлемую, привычную составляющую. Эта «соединительная ткань» носит название социожурналистики.

Понятие социожурналистики

Социологизация публицистики подчас приобретает такие естественные для прессы, «ненасильственные» формы, что развивается как бы под чужими именами – литературоведческого, в частности, происхождения. Выразительный пример привел энтузиаст сближения социологии с литературой писатель В.Я. Канторович. В 1970-е годы, находясь за рубежом, он услышал слово «социография». Так именовалась «новинка» – документально-беллетристические произведения, исследующие современное общество. Но в России, с ее мощной традицией аналитической прессы, подобные сочинения издавна относились к очеркам нравов: авторы рисовали социальный тип или конфликт, показывая процессы, которые порождают данное общественное явление[108]. В самом деле, история отечественной культуры дает блестящие образцы социологической, по существу, публицистики – вспомним исследовательские очерки Г.И. Успенского, А.Н. Энгельгардта, А.П. Чехова и др.

Между тем без точного названия явление остается непризнанным, «нелегалом». Конечно, можно усилить звучание уже существующих обозначений. Чем, скажем, не устраивает «социологическая журналистика»? Узостью того горизонта практики, который в нашем сознании ассоциируется с этим словосочетанием: мы будем представлять себе некую суверенную область творчества и особую группу профессионалов, использующих собственно социологические приемы сбора и осмысления материала, регулярно включающих в свои произведения данные социоисследовательских служб и т.п.

В действительности так и происходит: подобным образом работают либо обществоведы, взявшиеся за журналистское перо, либо публицисты, сознательно принимающие на себя роль и функции социолога. Фактически мы имеем здесь дело с отраслевой специализацией – такой же, как в случаях с экономической, экологической, медицинской, военной публицистикой. Она и возможна, и полезна в творческом ансамбле редакции. Но нас сейчас интересует не особенное умение узкой группы специалистов, а универсальное, общедоступное и общеупотребимое качество журналистской квалификации, а именно – свободное владение многообразными навыками социального анализа, включая специфические методы конкретной социологии. Иными словами, речь идет не о журналистике, уподобляющейся социологии, а о социологии, обогащающей журналистику.

Стремление преодолеть неполноту и аморфность первоначально избранных символов хорошо видно на материале зарубежной прессы недавних десятилетий. Когда в редакционных помещениях появились первые компьютеры, к ним обратились как к подспорью для осмысления больших массивов информации, касающихся масштабных общественных проблем. В 1971 г. американский ученый Эверетт Деннис впервые применил термин «аналитическая журналистика» как характеристику новой методологии социоисследований в прессе. Однако со временем, по мере распространения электронных технологий для решения подобных задач, этот вид деятельности получил адекватное своему содержанию имя – компьютеризированная подготовка публикаций, или журналистика базы данных[109].

Социожурналистика – это уровень квалификации сотрудников СМИ, который характеризуется высокой социологической культурой мышления, поиска, сбора, интерпретации информации, а также социальной ответственности за последствия своей деятельности. Поскольку квалификация находит выражение в продукции СМИ и отдельного журналиста, то это понятие применимо и для определения качественного уровня прессы – ее организации, стратегии и тактики действий, текстов, общения с аудиторией. Мы вправе также говорить о социожурналистской теории и социожурналистском образовании, как о факторах, формирующих и регулирующих искомое качество труда.

Итак, квалификация, практическая деятельность, теоретическое обоснование и образование. Содержание этих компонентов, как и понятие социологической культуры применительно к прессе, мы подробно раскроем позднее. А сейчас уточним происхождение социожурналистики и ее взаимоотношения с теорией и практикой прессы.

В предыдущем разделе курса мы рассматривали место социологии журналистики в ряду научных дисциплин. Его воспроизводит схема 4, где С – социология, СЖ – социология журналистики, ТЖ – теория журналистики.

СХЕМА 4.

СОЦИОЛОГИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ В РЯДУ НАУЧНЫХ ДИСЦИПЛИН

Наш предмет располагается не между материнскими для него дисциплинами, а на их стыке, наложении и вбирает в себя элементы каждой из них, причем по большей части от теории журналистики. Подобным образом схема 5 демонстрирует «местоположение» социо-журналистики, где СЖ – социология журналистики, С/Ж – социожурналистика, Ж – журналистская практика.

СХЕМА 5

СОЦИОЛОГИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ, СОЦИОЖУРНАЛИСТИКА И ЖУРНАЛИСТИКА

Здесь тоже обращает на себя внимание взаимопроникновение «двух стихий»: теоретико-исследовательской и практико-эмпирической, при доминирующем значении практического журналистского базиса.

Разберемся в очерченной композиции с функциональной точки зрения. При описании различных системных образований обычно используются категории сознания и самосознания: первое дает системе знания о среде, в которой она функционирует, второе – о ее собственных свойствах. Мы тоже обратимся к этим категориям, чтобы расшифровать приведенную схему. Для наглядности прибегнем к аналогии.

Так, роль сознания культуры, «добывающего ей информацию о природе, обществе, человеке, да и о ней самой, рассматриваемой как бы со стороны... играют науки... а роль “самосознания” культуры играет искусство, отражающее объективный мир таким, каким он преломляется культурой...»[110]. Сходным образом и социология журналистики является для прессы ее сознанием, т.е. источником сведений об устройстве и динамике общественной жизни, о способах ее достоверного анализа, а также о самих СМИ «как бы со стороны» потребностей и запросов общества. Социологизированное самосознание прессы выражается через социожурналистику, т.е. тот слой профессиональных представлений и методов труда, который «пропитан» соответствующими знаниями и навыками.

Закономерно возникают вопросы о других «слоях». Есть ли они? Допустимо ли их существование? «Лучше» они или «хуже» социожурналистики? И вообще – нельзя ли без нее обойтись?

Конечно, иная пресса существует, более того – преобладает количественно. В своей массе редакции опираются не столько на строгие систематизированные знания, сколько на опыт, интуицию сотрудников. Социожурналистика ни в коей мере не должна рассматриваться изолированно от общего контекста деятельности СМИ – только внутри него. Она представляет собой одну из ветвей развития безмерно разнообразной творческой деятельности, но, несомненно, эта ветвь располагается на самой верхушке «дерева» журналистской квалификации. Ставка традиционной прессы на интуитивно-опытническую методологию труда таит в себе опасность субъективистского освещения событий и проблем, а значит – нарастания общественного недовольства СМИ.

Эмпиризм и фрагментарность восприятия мира, пристрастие к эффектным цветовым пятнам на карте жизни, чем сплошь и рядом грешат корреспонденты, вступают в противоречие с современными тенденциями в развитии человеческого познания. Оно, по утвердившемуся в науке выводу, тяготеет к целостности – вопреки былой раздробленности, причем в центре этой целостности стоит сам реальный человек с его мирскими заботами.

Противоречия возникают и на уровне формирования у аудитории знаний о повседневной реальности. В этом убедились участники конференции «Роль СМИ в содействии укреплению взаимопонимания между странами Балтии и России», проходившей в Риге (2004). Жители России, по причине одностороннего освещения ситуации в соседних государствах, знают о них в основном то, что «там закрывают русские школы и дети выходят на митинги». Рижане в свою очередь в связи с Россией вспоминают главным образом об обвинительной риторике по поводу Латвии политиков национал-патриотического толка.

По наблюдениям корреспондента газеты «Невское время» С Гавриловой, в дискуссиях на конференции говорилось о том, что мимо внимания СМИ и аудитории по обе стороны границ проходят внеполитические темы: безработица и развитие малых городов, падение рождаемости, перспективы молодого поколения и т.п. Но именно они открывают возможности для взаимопонимания народов, чего нельзя сказать о частных мнениях политиков и журналистов.

Было бы странно возражать против личного выбора корреспондентом творческой манеры и стиля изложения материала, тем более запрещать или директивно вводить какие-либо стандарты. Это означало бы покушение на свободу слова и предпринимательства в области массовой информации. В плюралистической прессе не возбраняются любые легитимные трактовки материала: фактологически-хроникерские, эссеистские, развлекательные и пр. Каждая редакция вольна рисковать своим авторитетом и материальным преуспеянием. Прессе, которая сознательно избегает проблемности и анализа, не работает с массивами фактов, вероятно, достаточно так называемого репортерского чутья. Тем не менее, наличие социожурналистской квалификации заведомо лучше, чем ее отсутствие. Хотя бы потому, что дополнительное умение никогда не обременяет профессионала, и потому, что пресса конъюнктурно заинтересована в бесконфликтных отношениях со средой своего обитания.

И все-таки это лишь минимальные условия самообеспечения корреспондента и редакции. На оптимальном же уровне нельзя не видеть того, что освоение социожурналистики является обязательным требованием к СМИ, с точки зрения ее природы и общественных запросов.

В других областях духовной деятельности прибавление корня «социо» носит факультативный характер, как указание на своеобразие данного подхода к материалу – «равного среди равных». Так, в 1960–1970-х годах громко заявила о себе социологическая кинокритика, которая нашла своих выразителей среди теоретиков и обозревателей, рецензентов[111]. Позднее это направление получило устойчивое развитие, что, однако, вовсе не привело к отмиранию, например, собственно эстетического киноведения. Как известно, произведение искусства выражает прежде всего индивидуальный мир своего создателя и уже через него, опосредованно и преломленно – социальные явления и процессы. Совсем не обязательно художник должен попадать в унисон с движением общества. То же можно сказать о гуманитарных науках: вульгарная социологизация философии и экономики, развившаяся у нас под давлением идейно-политического монизма, лишь застопорила прогресс в этих сферах познания и уже безвозвратно отошла в прошлое. У каждой научной дисциплины свои истины, ценность которых лишь в какой-то части измеряется социальными критериями.

Принципиально другая расстановка сил наблюдается в прессе. Здесь социальное содержание и значение фактов всегда «во-первых», а личное восприятие их автором – «во-вторых». При иной расстановке приоритетов мы получим вариацию на тему художественного творчества, самовыражения личности, хобби, заказного манипулирования публикой, но только не инструмент адекватной саморефлексии и самокоррекции социальной системы. Вот почему «социо» для прессы неоспоримо важнее прочих ее характеристик. Прислушаемся к суждению кибернетика Н. Винера: он отмечал как аномалию то, что в мире, основанном на купле и продаже, непосредственное назначение прессы скреплять общество с помощью информационных связей между людьми вытесняется вторичными целями – распространением рекламы и наживой для владельцев средств информации[112].

В самой трактовке социального, т.е. порождаемого реальным обществом и ему необходимого, требуются верные ориентиры. На практике здесь встречаются просчеты, вызываемые как незнанием, так и подменой понятий. Вот несколько подтверждений. По оценке 55% опрошенных российских тележурналистов, простые люди из разных слоев общества имеют недостаточно возможностей активно выражать свою позицию на экране, только 18% полагают иначе; то же показал опрос сотрудников радио[113]. Значит, налицо ложное в основе стремление выдать суждения так называемых лидеров общественного мнения за настроения широкой общественности. Подобная практика ведет к разрушению фундаментальных идейных и нравственных устоев прессы. Старый известинец Ст. Кондрашов в этой связи писал, что его газета, обретя самостоятельность, «не сразу проявила чувство сострадания к миллионам униженных и оскорбленных... Сейчас газета выправляется, возвращаясь на позиции критика властей, защиты справедливости, в то русло гуманизма, которое даже в далеко не лучшие времена влекло к нам читателей».

Не соответствует реальности и преувеличенное внимание, которое в журналистской среде уделяется формальным показателям качества публикаций. Согласно опросу молодежной аудитории, в газетных текстах читателей более всего привлекает прагматика (о чем сообщается) – 65%, далее идет синтаксис (мастерство формы) – 18, затем – семантика (достоверность содержания) – 17%[114]. Из этого вовсе не следует, что литературное мастерство не имеет ценности. Напротив, без него публицистика превращается в унылую сводку данных. Но оно, во-первых, приложимо к содержанию, поскольку потребности аудитории удовлетворяет прежде всего документальная информация, и, во-вторых, оно не должно приобретать назойливо-самодовлеющих форм.

Назначение редакционной «кухни» состоит в том, чтобы обслуживать социальное функционирование прессы. «Что следует считать “конечным продуктом” деятельности публициста – создаваемые им произведения или ту “работу”, которую совершат в реальной жизни, в сознании читателя, слушателя, зрителя запечатленные в этих произведениях мысли и чувства автора? – задаются вопросом специалисты. – В первом случае публицистика становится объектом лишь филологического анализа, а во втором – открываются возможности широких социологических и социально-психологических исследований»[115].

Как видим, профессиональная техника, искусность если и не противостоят социальной работе, то уж во всяком случае и не совпадают с ней. Вот почему нельзя согласиться с попытками наполнить понятие социожурналистики иным содержанием, в частности, технологией профессионального общения. В одной из книг дается такое определение: «Социожурналистика – научная дисциплина, исследующая проблемы, связанные с социальной природой журналистики и паблик рилейшнз, с их общественными функциями и воздействием социально-психологических факторов на журналиста, пиэрмена». Короткая дефиниция несет в себе целый ряд неточностей: почему, например, автор сосредоточивается лишь на научной дисциплине, без упоминания практики прессы, или почему исследованию подлежат только проблемы, а не законы, явления, процессы? Но нас в данном случае занимает неправомерное сведение «социо» к социально-психологическим факторам и, как следует из названия и текста цитируемой монографии, к прагматическому моделированию деятельности коммуникатора.

Против таких подстановок, только в связи с анализом художественного творчества, выступал академик Д.С. Лихачев. «...Движение от старого к новому в искусстве, – писал он, – вообще объясняется вовсе не тем, что выразительность со временем притупляется, перестает воздействовать, “надоедает”, требует “остранения”... а тем, что искусство находится в постоянном движущемся сочетании с изменяющейся действительностью. Концепция “остранения”... предполагает, с одной стороны, способность искусства к самодвижению, а с другой – психологические причины... и не в состоянии объяснить, почему смена формы идет именно в этом направлении, а не в каком-либо другом»[116]. По отношению к прессе с ее гораздо более прямолинейной, чем у искусства, социальной детерминированностью приведенное высказывание справедливо втройне.

Социожурналистика – многосоставное, комплексное образование, имеющее собственную структуру. Она включает в себя и научно-теоретические, и мировоззренческие, и технико-методические компоненты. С ними нам и предстоит познакомиться.

Структура социожурналистики

Структурировать социожурналистику непросто, поскольку все ее компоненты нераздельно (и каждый раз оригинально) сливаются в сознании и поведении сотрудников СМИ, которые владеют ее «секретами». Собственно, в этом слиянии и заключается суть дела. Перед нами должна предстать определенная культура труда, но только понятая не упрощенно, как совокупность технических приемов, а диалектически сложно – как многоуровневое образование, имеющее теоретико-мировоззренческий базис, прочно стоящий на нем «этаж» профессиональных установок и осознания своего назначения, далее – уровень методики познания и, наконец, видимую для мира форму предъявления себя – публикуемые произведения.

а) Теоретическое обоснование

В этом качестве выступает социология журналистики, во всех ее методологических и эмпирико-прикладных проявлениях. Для профессионала социожурналистика является прямым следствием из нее. Надо, однако, уточнить, что имеется в виду круг понятий, категорий и терминов, с помощью которых конструируется научная формула социожурналистики, а не все идейно-теоретическое обеспечение практической деятельности. В реальности интеллектуальный потенциал публициста складывается под воздействием широкого спектра его подготовки и жизненного опыта. Без полновесного знания о мире, человеке, культуре стремление овладеть социожурналистикой неизбежно выродится в начетническое вызубривание догматов или ремесленное освоение техники сбора информации.

Если ставить вопрос так широко – а иначе не удастся добраться до верного ответа, – то нам не обойтись без элементов социально-философского анализа отношений журналиста с действительностью, которую он призван отражать в своих произведениях. В той или другой форме мы приближались к этой проблеме в предыдущем тексте, когда затрагивали тему достоверности журналистского знания о мире. Теперь пришло время рассмотреть ее специально.

Как автор обращается с действительностью, когда «по своему хотению» не замечает непреложных фактов или подтасовывает их? Игнорирует ее как суверенную, объективно существующую данность и заставляет жить по навязанным им правилам. Каковы истоки этого насилия? С одной стороны, они заключены в возвеличивании своей персоны на фоне внешней среды, присвоении себе полномочий по ее «верной» перекомбинации; с другой – в нежелании (неумении) признать, что многообразие есть фундаментальное условие существования человеческого общежития.

Мир не больше принадлежит нам и нашим единомышленникам, чем нашим политическим оппонентам, новым и предшествующим поколениям, всякого рода «еретикам» или детям иных народов. Значит, к «неправильным» фактам и точкам зрения надо относиться по меньшей мере терпимо, как к неизбежности, а в лучшем случае – с оптимизмом, как к подтверждению непрерывного развития общества. Развитие же действительности представляет собой непрерывную смену событий и картин, которые служат «питательным материалом» для прессы.

В учебном издании по конкретной, отраслевой тематике нет места для развернутого философского исследования отношений автора с окружающим миром. Мы можем лишь поставить проблему в предельно заостренном виде: что первично в журналистике – материальная действительность (включая, прежде всего, социальную реальность) или сознание корреспондентов и редакторов? Без такого онтологического, сущностного прочтения журналистики бессмысленно изучать ее деятельность в гносеологическом, познавательном аспекте. Если мы не прояснили для себя, существует ли объективная реальность как среда, в которую погружена пресса и которую она призвана отражать, будучи ее порождением и функцией, то утрачиваются критерии оценки качества познавательной практики журналистов.

В самом деле, чтобы заявить, что действительность непознаваема для журналистов и потому им дозволено сочинять произвольные версии событий, надо как минимум допустить наличие объективного мира в качестве зоны внимания прессы. Чтобы, далее, потребовать от редакций адекватного познания и освещения событий, тем более необходимы сами события, предопределяющие поведение журналистов. Только после таких мыслительных операций мы получаем основание для изучения субъективных познавательных установок корреспондентов. Их суждения о постигаемости (или недоступности) тайн внешнего мира, намерении или нежелании его постигать, открытости или закрытости источников информации будут служить следующим, ближе лежащим к поверхности объектом исследования. Причем подобные заявления чаще делаются спонтанно, под влиянием обстоятельств, чем в результате специальных раздумий о своем профессиональном credo. Установки отчетливее всего проступают в деятельности представителей прессы, в частности, в их публикациях. Попросту говоря, чтобы узнать, кем предстают в гносеологическом плане журналисты – материалистами или идеалистами, надо не столько спрашивать их мнение, сколько знакомиться с их производственной деятельностью.

Переводя анализ прессы в непривычную для ее исследователей теоретическую плоскость, мы не удаляемся, как может показаться, ни от современных течений в науке, ни от конкретных проблем редакционной практики. Наоборот, мы как бы встраиваемся в макродискуссию о перспективах развития нашей страны, например, о путях построения в ней гражданского общества. Они также оцениваются в свете соотношения материального и идеального начал. Так, исследователи практики демократии в России заявляют, что «субъективизм наложил свою печать на понимание социальной реальности (другими словами, общества)...». И далее: «Наши некоторые коллеги полагают, что относительно социальной реальности и вовсе отражать нечего, так как социальной реальности объективно не существует, эта реальность “интерсубъективна”, то есть плод наших “смыслов”, языка, “проговаривания”... Стратегической задачей в подобной ситуации... является разработка новой теории общественного развития на основе усиления практической (применяемой) функции философии, в частности, теории формирования гражданского общества в России»[117].

Нас, в рамках изучаемой темы, тоже интересует прямое, контрастное сопоставление материи и духа, для повышения практической (применяемой) ценности анализа социожурналистики. И ответ на поставленные вопросы, в общих чертах, укладывается в рамки классического материализма. Внешний мир – природный, социальный и сверхчувственный – объективен, первичен по отношению к сознанию и познаваем; журналистика есть порождение этого мира, призванная познавать его и отражать с максимально достижимой степенью адекватности; познание представляет собой одну из ведущих функций-обязанностей прессы в обществе.

Наблюдения за долгой историей журналистики показывают, что «перспектива поступательного развития личности и общества открывается только в рационалистической парадигме, когда люди убеждены, что законы жизни есть, что их можно познать и, следуя им, добиться личной свободы и общего благосостояния и т.п.». Поэтому тексты такого рода «во все времена, даже при самых безнадежных психоисторических состояниях социума, должны быть и обязательно есть в массовых коммуникациях, хотя бы как свет в конце тоннеля»[118]. Примечательно, что данное утверждение звучит из уст психологов журналистики, которым вроде бы пристало склоняться к идее таинственности отношений автора с действительностью и непостижимости творческого акта. Но такова природа прессы, что в ней социальное «сильнее» индивидуально-инстинктивного. Тем более органична эта мысль для социологии журналистики, в основе которой лежит рациональное мировоззрение.

Не станем уточнять, как прихотливо базовые теоретические положения преломляются в более детальных научных разборах и особенно в практической журналистике. Всякому непредубежденному уму понятно, что черно-белыми бывают только логические посылки, но не их подробное истолкование и воплощение в жизнь. Приближаясь к практике, будем рассуждать так. Если в журналистике преобладает стремление разобраться в сути дела, то перед нами материалистически ориентированное профессиональное сознание. Если же на передний план выпячивается субъективная оценка, то мы сталкиваемся с гносеологическим идеализмом. В быту и публичных декларациях журналист может представать как убежденный материалист. Но в своих публикациях он – стихийный агностик. Тогда свобода мнений торжествует, а познание неоднозначного явления едва ли продвигается от поверхности к сути.

б) Социологическое сознание журналиста

Нельзя рассматривать его вне связи с тем, как современная социология трактует общую методологию познания. Центральной проблемой является поиск разумного соотношения между пониманием мира жизни (конкретные события, люди, их поступки) и научным постижением истины (объективное, но обобщенное, идеальное воспроизведение действительности). В литературе чаще всего науку противопоставляют обыденному мышлению. Но понятие «мир жизни» предпочтительнее, ибо оно ассоциируется с гораздо более красочным, одухотворенным, насыщенным событиями содержанием. Во всяком случае применительно к журналистике верна именно такая характеристика: картины мира в прессе преимущественно конкретны и жизненны, и в этом залог ее притягательности для публики. Можно утверждать, что в процессе своей эволюции журналистика прочно освоила данный горизонт познания. Значит, внимание следует переключить на другую задачу – привнесение в профессиональное сознание научной объективности.

Культура системного мышления начинается с уважения к точному знанию и его носителям, с понимания приоритетности информации специалистов по отношению к субъективным реакциям на событие корреспондента. Подмена знания собственным разумением так же недопустима в социальной сфере, как и в естественнонаучной. В повести М. Булгакова «Роковые яйца» репортер настырно выспрашивает у профессора-биолога: правда ли, что его открытие «вызовет мировой переворот в животноводстве»? Как ни отбивался ученый от слишком утилитарной трактовки своего фундаментального исследования, назавтра он с ужасом прочел следующее газетное сообщение: «Из полфунта икры в течение 3 дней вылупляется такое количество головастиков, что их нет никакой возможности сосчитать...»

В прессе наших дней такое самодостаточное невежество встречается ничуть не реже, чем во времена М. Булгакова. В результате деформируются представления аудитории о проблемах нешуточного свойства. Так, по наблюдениям экспертов, журналисты изображают российских предпринимателей как монолитную социальную группу, не прослеживая иерархию внутри нее, не учитывая различий по способам накопления капитала, социальному происхождению, мотивации деятельности, экономическому потенциалу и т.п. Главное внимание уделяется крупным бизнесменам, а роль мелких и средних хозяев принижается. Не случайно вслед за прессой большинство населения считают, что предприниматели – это выходцы из рядов номенклатуры, а также из криминальных группировок, и лишь незначительное число россиян связывает частный бизнес с предприимчивостью и инициативой самого работника[119].

Упрощенная односторонность вместо целостного представления об объекте является дефектом именно способа мышления, а не тематической, скажем, специализации или гражданской направленности взглядов. И наоборот: полнота видения может проявляться в изданиях и программах любого типа и тематики. Любопытны наблюдения американских аналитиков за декларациями и содержанием альтернативной прессы США. Справедливо критикуя традиционные издания за необъективность информации о контркультуре, приверженность официальным концепциям, оппозиционная печать в свою очередь оказывается столь же тенденциозной и субъективной. Ее альтернативность выражается лишь в том, что она представляет как бы другую сторону той же монеты[120].

Системное мышление журналиста формируется на основе синтеза познаний о различных сферах жизни общества. Чтобы достоверно судить о ситуации на конкретном объекте, тем более в социуме, надо отчетливо представлять себе, что она, как правило, складывается под воздействием множества факторов – экономических, демографических, социально-психологических и др. Вот почему в университетский учебный план для журналистов заложено такое многообразие дисциплин социально-гуманитарного цикла. Энциклопедичность познаний сама по себе служит базой для системного видения мира. Трудность же состоит в том, чтобы найти соединительные мосты между фундаментальными науками и непосредственно профессиональным обучением.

К решению данной задачи ведет внедрение в университетскую программу «пограничных» курсов, в которых сливаются оба этих начала: кроме социологии журналистики – психология журналистики, политология СМИ, журналистское правоведение, этика журналиста, экономика, менеджмент СМИ и др. Так в учебном плане создается своего рода проекция социальных отношений и связей, с которыми на практике встречаются выпускники университета. Кроме непосредственно учебного эффекта, тем самым формируются основы мировоззрения и мироощущения студента. Знаменательно, кстати сказать, что английское слово education одновременно означает и образование, и воспитание, и развитие врожденных способностей ученика.

Широкая образовательная подготовка – не синоним социологической культуры мышления, а важнейший из ее залогов. Далее требуется специальное, регулярное знакомство с источниками социологической информации (они назывались в предыдущем разделе книги) и главное, – тренировка способности к безошибочной диагностике «на социальность» самой запутанной и многоаспектной коллизии. Особенно необходимо умение четко различать сенсационную выразительность фактов и аналитические выводы из их совокупности.

Выразительные примеры сенсационности в ущерб социально верному обобщению регулярно поставляет освещение избирательных кампаний. Рассмотрим ряд фактов из материалов общероссийских изданий о выборах губернатора одного из регионов – крупнейшего и богатого края. Казалось бы, накануне и в ходе кампании самое пристальное внимание обозреватели должны уделять программам кандидатов. Именно в этих документах сосредоточены взгляды на перспективы развития региона, оказавшегося в непростой ситуации, именно они и есть «главная политика». Газетчики должны выступать как непредвзятые эксперты, защищающие не клановые, а общегражданские интересы. Но в журналистских материалах о программах говорится бегло и в иронической манере. Чаще вспоминаются личные качества кандидатов и прошлые их заслуги, а также стоящие за спиной претендентов силы в Кремле и «олигархи».

В чем же наблюдатели, отказавшиеся от сопоставления стратегий, видят главные политические итоги кампании? Например, в том, что «коммунисты окончательно перестали быть в России второй политической силой. Их удел отныне – третье место». Надо думать, редакция выражает здесь собственные политические пристрастия и тревоги, а не признанный специалистами вывод. Не случайно другое издание пишет о третьем месте кандидата от коммунистов в противоположной тональности: он «выступал за социальную ответственность бизнеса перед работниками, предлагал трезвый экономический подход к решению проблем края». Значит, собственно партийная принадлежность претендента привлекала избирателей меньше, чем его деловая платформа, и не в межпартийной конкуренции надо бы искать суть происходящего. «Главное» же для данной газеты заключено в «относительно слабом результате» еще одного претендента, что объясняется неудачной тактикой ведения кампании. Следующее издание усматривает в результате кандидата от левых сил «не столько поражение его... сколько демонстрацию того, что КПРФ пока уверенно держится на плаву». «Главное» здесь формулируется так: «...край традиционно называется аналитиками “показательным регионом”». Дескать, избирательные кампании проходят там так же, как и по всей России-матушке в целом, и расклад голосов в итоге получается пропорциональным результатам федеральных выборов в РФ».

Итак, во-первых, «главных» итогов несколько и все они совершенно разные. Во-вторых, гигантская по размерам часть страны, оказывается, интересна лишь с точки зрения того, насколько она «справилась с индикативной задачей». Пресса демонстрирует откровенное пренебрежение обстоятельствами жизни и потребностями населения региона. Но сейчас нас занимает не этический аспект ситуации. Важно, что право жителей края на политическое участие и суверенный гражданский выбор, их представления о достойной власти и волеизъявление образуют ту самую политическую реальность, которую вроде бы призвана изучать и отражать журналистика. Реальность, несомненно существующую (ход и результаты голосования зафиксированы документально), доступную редакциям, постигаемую без каких-либо чрезвычайных мыслительных ухищрений. Ее вытесняют из текстов плоды умозрительной активности обозревателей.

Дальнейшие наблюдения над текстами подкрепляют это заключение. В лексическом строе комментариев, в распределении внимания между деталями событий обнаруживается, что выборы служат, скорее, поводом для самовыражения журналистов, чем питательной средой их размышлений. Один из материалов называется на обывательский манер: «Пиво, вобла и выборы», – поскольку некий чиновник сказал при журналисте, что дефицитных некогда продовольственных товаров теперь нет на избирательных участках. Автору эта, небезупречная по логике, ссылка потребовалась для того, чтобы съязвить: «На выборы пришло меньше половины – 45 процентов» (заметим, что по меркам последних лет такой показатель отнюдь не относится к числу критических). Для убедительности проводится параллель с предыдущими выборами в крае, и делается вывод, что ныне пришло «гораздо меньше народу». Однако прием не срабатывает, потому что автор не счел нужным назвать цифры. Дальше корреспондент упоминает «команду победителя», хотя победа придет только в следующем туре голосования. Другой материал построен на высказываниях лидеров двух депутатских групп в составе Госдумы, но в заголовке почему-то упоминается только один из них. Будь подобная небрежность единичной, ее можно бы отнести к случайностям профессионально-технического порядка. Но когда суетливое жонглирование фактами встречается из материала в материал, приходится вспоминать классическую формулу-обобщение – бегство от действительности.

Одно из основных свойств социологического мышления – умение видеть явления в движении, во взаимосвязи с вчерашней и особенно завтрашней социальной реальностью. Последовательно диалектический метод познания требует признать, что в состав событий входят их ближайшие и долгосрочные последствия. Фундаментальные исследования не всегда способны дать ответ об этом коде развития ситуации, поскольку не поспевают за ускоряющимся ритмом общественной жизни. Поэтому специалисты отмечают, что при изучении, в частности, политических процессов сегодня явно усиливается роль интуиции, опыта и оперативного эксперимента[121]. Преимущества прессы связаны с анализом именно такого рода. Стало быть, расширяются ее возможности как социального аналитика и, с другой стороны, острее становится потребность в умении журналиста размыкать пределы текущего времени, мысленно продлевать событие, давать прогнозные оценки оперативным фактам.

Перенося акцент на последствия сегодняшних событий, мы обязаны распространить этот взгляд и на журналистскую деятельность. Выступление прессы по актуальной проблеме – это всегда общественный факт, вызывающий более или менее мощный резонанс. Поэтому в структуру социологического сознания журналиста входит понимание им своей этической ответственности за публикацию-деяние. Подчеркнем: имеются в виду не моральные сентенции, с которыми каждый волен соглашаться или спорить, а нормативная этика, граничащая с законодательством или даже текстуально совпадающая с ним. В данном случае персональные этические установки теснейшим образом связаны с культурой мышления, более того – обусловлены ею.

Едва ли не самая трудная для журналиста задача – отстраниться от собственного текста, чтобы выяснить степень его объективности. Читатель имеет право знать, выступает ли автор с оценочными суждениями или с доказательствами истины. Обвинять представителей прессы в нечестности уместно только тогда, когда они знают правду, но утаивают ее. Однако дискуссия на эту тему будет беспредметной, если предварительно не ответить на вопрос: правда – о чем, по отношению к чему, в каких категориях измерения?

Немецкий социолог Ю. Хабермас полагает, что человек живет в трех мирах, в каждом из которых имеют силу специфические регуляторы и нормы поведения. Объективному миру присущи деловые отношения, стремление к установлению истины, соответствие утверждений фактам, не зависящим от нашей воли; социальный мир основывается на нормах, принятых в данной общественной среде, здесь важно вести себя правильно, т.е. «как положено»; в субъективном мире складываются экспрессивные отношения, господствуют чувства, надежды конкретных индивидуальных субъектов[122]. Когда журналист открыто выражает мир своих мыслей, ценностей, переживаний, он абсолютно правдив – по отношению к себе, но не как «зеркало» реального мира. Он правдив по отношению к миру системы, когда излагает материал в соответствии с установками определенной партии, сознательно подчиняясь указаниям редактора или давлению стереотипов общественного мнения. Однако при чем здесь объективность?

Интереснейшие этюды для размышлений на эту тему журналистам предлагают смежные науки, например литературоведение. Так, в пристальном анализе поэтики Ф.М. Достоевского литературовед М.М. Бахтин приходит к выводу о том, что «теми элементами, из которых слагается образ героя, служат не черты действительности – самого героя и его бытового окружения, – но значение этих, черт для него самого, для его самосознания. Все устойчивые объективные качества героя, его социальное положение, его социологическая и характерологическая типичность, его habitus (наружность. – Авт.), его душевный облик и даже самая наружность... у Достоевского становится объектом рефлексии самого героя, предметом его самосознания; предметом же авторского видения и изображения оказывается самая функция этого самосознания»[123]. Здесь с филигранной точностью разделены черты, принадлежащие внешнему миру и живущие только «внутри» персонажа. Обратим, однако, внимание и на то, что писатель изучает не собственное отношение к герою романа, а как раз восприятие героя – героем, т.е. «предметом авторского видения» служит нечто, что существует независимо от него, можно даже сказать – существует объективно, хотя речь идет о художественном, а не документальном произведении.

Современные стандарты журналистики предполагают гласное разделение личного и общественного интереса. Так, на телевидении США действует следующее правило: если журналист становится кандидатом на выборах, всякое его появление на экране в профессиональной роли рассматривается как вещание в политических целях. Соответственно вступает в силу требование закона о предоставлении равного эфирного времени всем кандидатам[124]. Российское законодательство запрещает сотрудникам СМИ участвовать в освещении выборов, если сами они являются кандидатами или доверенными лицами кандидатов (Законы РФ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» и др.). Ограничения такого рода могут иметь и более мягкую, внеправовую форму. Например, крупные американские издатели рекомендуют корреспондентам избегать выступлений по темам, которые задевают их личные интересы. Если же, «кроме вас, писать данный материал некому, вы обязаны объяснить читателям ваш интерес в этом деле»[125]. Добавим, что в мировой качественной прессе утверждается самое щепетильное отношение к демонстрации перед публикой беспристрастности как автора, так и редакции, комментирующей его текст.

Представление о трех мирах, отражаемых в прессе, несет в себе непосредственно прагматический смысл. Во-первых, польза от него ощутима при анализе текстов – своих или принадлежащих коллегам: выясняя меру подлинной объективности автора, мы можем предугадать и предотвратить «необъяснимые» конфликты с аудиторией. Во-вторых, держа в голове ориентир на правду событий и процессов, журналист способен корректировать свой стиль познания и отражения, усиливать в нем проявления разума за счет отказа от излишней экспрессивности. Наконец, только развитое умение докапываться до сути происходящего делает журналиста действительно свободным. Самая прочная (и, к сожалению, труднее всего осознаваемая) зависимость проистекает вовсе не из директивных указаний и запретов, а из влияния на податливый ум интеллектуальной конъюнктуры, модных авторитетов, господствующих в общественном мнении штампов и т.п.

Губительность погони за потребой дня хорошо видна на примере тотальной политизации российской прессы, развившейся в период особенно бурных социальных потрясений в конце 1980-х – начале 1990-х годов. По свидетельству наблюдателей, в скором после этого времени радикальные политические издания вымерли почти во всех регионах, и на смену им пришла печать более умеренная, склонная к разумному плюрализму мнений[126]. В разряд популярных увлечений может на время войти и сама социожурналистика, но это будет, скорее всего, имитация, а не действительный качественный скачок прессы.

в) Методика и техника труда

Мы не случайно уделили столь большое внимание мировосприятию и культуре мышления. Этот компонент представляет собой зерно социожурналистики, тогда как методы труда являются производными от него. Прежде чем перейти к их характеристике, надо развеять одно нередко возникающее сомнение. Часто употребляя слово «исследование», мы не ставим знак тождества между журналистикой и наукой. Более того, даже разделяем опасения тех авторов, кто считает, что социологический сциентизм («онаучивание») может помешать развитию главного элемента журналистского сознания – специфического профессионального воображения[127]. Эта специфика в немалой степени зиждется на способности прессы отражать общее (социально типичное) через конкретное и уникальное. Иначе невозможно достичь жизнеподобия, без которого вряд ли удастся вызвать у аудитории эмоциональный отклик. Высшей ступенью квалификации журналиста-исследователя будет как раз соблюдение «золотого сечения» между масштабной типизацией, базирующейся на прочной платформе данных, и зарисовками с неповторимой «человеческой» натуры.

Социологическая культура труда проявляется и в ситуациях, которые, на первый взгляд, не располагают к теоретической дискуссии. Какие, например, вопросы могут возникать к авторам прямых репортажей, окунающимся в самую предметно-вещественную гущу событий? Так поняли свою задачу сотрудники ряда телекомпаний в первую ночь захвата заложников в Москве, в Театральном центре на Дубровке. По горячим следам этой работы появились дневники-самонаблюдения, в частности, в «Новой газете»:

«На место события приезжают съемочные группы почти всех телеканалов. В каждой команде работают по два-три журналиста. Программы новостей выходят несколько раз в час и состоят в основном из прямых включений. Единого информационного центра пока нет, сведения поступают противоречивые, в эфир идет все подряд немногочисленные факты, цифры, слухи, обрывки разговоров, синхроны, часто случайные. Нередко звучит сочетание “по непроверенным пока данным”, “неназванный источник”… Репортажей нет как таковых. Это потом появится “хроника событий”. Пока же – хаос, истерика, шок…

Журналисты в растерянности. Они привыкли отрабатывать свершившиеся факты – взрывы, убийства, покушения. Присутствовать при событии, которое “сейчас”, которое не завершилось, им впервой...

Главное телевизионное событие этого дня – эксклюзив журналистов НТВ, попавших внутрь вместе с доктором Рошалем Материал повторяют, и два дня спустя CNN пользуется съемками НТВ. Представители канала, который сутки назад отказался от переговоров с террористами, первыми и единственными из отечественных тележурналистов встречаются с ними лицом к лицу»[128].

Каждый, кто следил за происходящим по телеэкрану, наверняка испытал схожие ощущения. Не хотелось бы обвинять корреспондентов в растерянности или неумении выполнять свои обязанности. Они, конечно, сами оказались жертвами неожиданности и запутанности обстановки. Но различия в подходе к трагической реальности стали проявляться изначально. Одна установка сводилась к самооценке журналистов как регистраторов событий, «жизни как таковой», или, на новейшем англо-русском жаргоне, real life. Попытка ряда телекомпаний вести бесконечную прямую трансляцию с места действия и тем самым показывать неискаженную действительность очевидным образом не удалась. Действия не хватало на содержательное вещание, поступки террористов и заложников, равно как и контртеррористических сил, в кадр попасть не могли – объектив ухватывал разве что второстепенные детали. Поэтому сразу же начались повторы более или менее динамичных сюжетов, которые мало что прибавляли к знанию фактической стороны дела и ее адекватному пониманию в аудитории. Журналист-коммуникатор, перевалочный пункт информации, явно не справлялся с профессиональной и общественной нагрузкой.

Иначе восприняли свою задачу сотрудники других каналов. Уже в первые часы трагедии в одной из студий с обстоятельными разъяснениями выступал генерал-эксперт, который в недавнем прошлом командовал федеральными войсками в Чечне. Избегая поспешных выводов, исходя лишь из знания технологии терроризма, он рассматривал возможные сценарии развития событий, подчеркивал исключительную сложность и все-таки возможность освобождения заложников силами специалистов.

Конечно, даже самым компетентным комментариям не дано унять всеобщее волнение. Но они, по меньшей мере, не подогревают истерию и способствуют зрительскому осознанию, пониманию происходящего. Импульс активного освоения информационного потока передается от редакции аудитории. А это уже вопрос интеллектуального и психического здоровья населения региона и страны, человечества в целом. Смиренное подчинение лавине сообщений в современной технико-коммуникационной обстановке грозит человеку потерей независимости, индивидуальной самобытности.

Обратим внимание на то, что в цитированной публикации «Новой газеты» переход к нормальной профессиональной работе связывается именно с отказом от лихорадочного метания в калейдоскопе отдельных фактов.

«Постепенно в студиях появляются аналитики – Савик Шустер на НТВ, Леонид Млечин на ТВЦ. Проясняются некоторые детали – чисто теоретические, которые не видны оттуда, от захваченного ДК...

Среди гостей в студиях все больше профессионалов – военных специалистов, политологов, врачей. К вечеру каналы выпускают репортажи о том, что вокруг. Ощущение хаоса понемногу отступает. Картина мира расширяется. Жизнь идет дальше...».

За этим описанием виден целенаправленный выбор объектов из многообразия предлагаемых жизнью вариантов. Вероятно, материалистическое отношение к действительности не предполагает растворения в ней репортера и уж тем более безразличного фиксирования разворачивающихся на его глазах сцен. К освещению террористических актов данное положение применимо в первую очередь, но и для «рутинной» практики оно имеет полную силу. Характерно, что зарубежные социологи прессы вводят деление репортерской работы в целом на активную, предполагающую поиск актуальной информации, и пассивную, которую называют еще «календарной журналистикой», т.е. следующей за чередой событий[129].

Журналист осваивает действительность в ее характерных проявлениях и тем делает ближе, доступнее для аудитории. Хаотическое нагромождение разнородных эпизодов столь же идеалистично, сколь и произвольное насилие над объективными процессами. Образец знания без исследования предложил своим читателям главный редактор одной из петербургских газет. Располагая лишь отрывочной информацией из других СМИ, он построил собственную версию заключительной операции спецслужб и «разоблачил» ложь официальных источников. У заложников, пишет редактор, «был небогатый выбор. Смерть от удушья или смерть от пули. Такой выбор предоставила им власть». Вполне допускаем, что руководители операции не раскрывают все подробности штурма. Однако недобросовестное обращение с газетной полосой, которая превращается во вместилище тенденциозных домыслов, не имеет ничего общего с ответственным оппонированием власти.

На взвешенном сочетании эмпирических данных и социально значимых обобщений строится в «Известиях» очерк «Люди на свалке», где изображены нравы и образ жизни изгоев большого города. Колония вынужденных переселенцев на мусорную свалку представлена реальными фигурами, хотя и под условными именами: Философ, Нахалка, Рекрут, Бабушка... Изображение люмпенизации российского общества от этой конкретности становится достовернее и ярче, единичные персоналии помогают читателю осознать значение процесса в целом – хотя ни статистика, ни другие атрибуты классического социологического исследования в тексте почти не встречаются.

В то же время бездумное, неграмотное использование самого надежного приема приводит лишь к его дискредитации. Не случайно специалисты утверждают, что обвальное увлечение журналистов конкретной социологией в последние годы привело к падению престижа социологической науки в глазах общественности[130].

Рассмотрим случай из практики. Одна из петербургских газет решила провести эксперимент (метод из арсенала социологии) – выяснить отношение горожан к открытию публичного дома. Со ссылкой на мнимое постановление Государственной Думы, «разрешившей» эту социальную новацию, две группы корреспондентов развернули на Невском проспекте сбор подписей («за» и «против»), а также добровольных пожертвований. Этот экспромт соткан из нелепостей и ошибок. Во-первых, в поле зрения «исследователей» попали только случайные единицы граждан. Однако в газетном отчете делались заключения о мнении большинства петербуржцев. Во-вторых, нанесен ущерб репутации высшего органа законодательной власти – Федерального Собрания, которому приписывалось компрометирующее его решение. В-третьих, можно заметить, что журналисты грубо нарушили закон, обманывая людей и мошеннически отымая у них деньги. Тут уже впору беспокоиться не столько о достоверности сведений, сколько о юридической ответственности.

Приведенные примеры подсказывают общий вывод: технико-методический арсенал социожурналистики ни в коей мере не исчерпывается ни слепым копированием событий, ни даже специальными операциями из области эмпирической социологии. А. Аграновскому принадлежит широко известный афоризм: «Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает»[131]. Хотя сам классик социально-публицистического анализа далеко не в каждом своем сочинении обращался к базам данных, не говоря уже о массовом анкетировании, экспертном интервью, количественно-качественном изучении текстов и другим методам, которые обычно соотносятся со словом «социология».

Итак, методическое обеспечение социожурналистики включает в себя на равных правах все многообразные средства получения и обработки данных, которыми располагает социология журналистики. В предыдущем разделе книги уже отмечалось, что эмпирика малопродуктивна без проблемно-теоретического анализа, а концептуальные рассуждения бездоказательны, если не сочетаются с искусством добывания исчерпывающей информации. Соотношение этих компонентов в творческой практике определяет жанрово-типологическую характеристику публикаций.

С большой долей условности журналистские произведения делятся на репортерские и публицистические. Это деление переносится и на социожурналистику. Если корреспондент прибегает к эмпирико-социологическим приемам только для сбора событийной информации, он остается репортером, информатором, даже при хорошей подготовке в методическом плане. При условии же, что он занят системным анализом, предполагающим изучение объекта во всем богатстве социальных связей и в пространственно-временной динамике, им закладывается основа для создания социопублицистического произведения. Применение специальных социологических методов, в первую очередь количественных, при этом совсем не обязательно, хотя, как правило, оно усиливает исследовательский и аргументационный потенциал текста.

Перспективы развития социожурналистики

Мы затронули один из самых болезненных для социожурналистики вопросов. Ее будущность напрямую зависит от того, каким информационным и творческим содержанием насыщаются произведения: имитируют ли авторы социальное исследование, оперируя неосмысленной статистикой, или они углубляются в познание сути явлений и процессов общественной жизни.

Свое решение этой проблемы предлагает авторитетный социолог журналистики П.Н. Киричёк. По его мнению, научная договоренность о социожурналистике как вновь открытой подсистеме СМИ достигнута, апробация ее определения (воспроизведенного нами) de facto состоялась. Теперь надо двигаться дальше – к описанию того рода публицистики, которая составляет духовный «продукт» социожурналистики, качественно отличаясь от традиционных публикаций. Обобщенное определение звучит так: «Это выступление в прессе на социально значимую тему, в структуре которого фактическое (документальное) начало преобладает над понятийным и образным, а используемая... статистика подается, как правило, в комментированном виде и выполняет, наряду с аргументационной, сюжетообразующую и доминантно-стилевую роли»[132]. Задумаемся, однако, над тем, почему в отечественной прессе не приживается такая публицистика – во всяком случае, не находит широкого распространения? Как всегда бывает со сложными явлениями социальной и творческой жизни, причин несколько. Однако уверенно исключим из их числа незаинтересованность общества, которое принципиально нуждается в надежной и достаточной информации о своем состоянии – иное было бы равносильно отказу от ценнейшего ресурса социального прогресса. Более того, субъективно рядовые представители общественности настроены против тенденциозной и асоциальной журналистики.

В нашем распоряжении находятся записи высказываний участников фокус-групп, проведенных в рамках Федеральной целевой программы «Формирование установок толерантного сознания и профилактика экстремизма в российском обществе на 2001–2005 годы». В числе прочих предметов обсуждения был предложен вопрос: «Какое влияние на степень агрессивности в обществе оказывают СМИ?» Познакомимся с некоторыми суждениями (высказывания приводятся с минимальной стилистической правкой).

«СМИ, несомненно, являются инструментом разжигания нетерпимости... Самое мощное оружие, которое бьет по духовности, – это наши СМИ...

На телевидении друг друга убивают, уничтожают, обманывают всеми способами. Сериалы – это инструктаж, как действовать в таком обществе, чтобы тебя не поймали... В новостях основной темой является криминал, убийства всегда на первом плане, хорошие новости, как правило, в конце выпусков. Плохие новости подаются эмоционально, ярко, что влияет на возрастание агрессии... Люди, недовольные своей жизнью, видят в СМИ много насилия, таким образом, СМИ являются толчком развития нетерпимости. Люди направляют свое недовольство на то, что показывают СМИ...

Это каналы внедрения интолерантности. Сейчас невозможно посадить нормального ребенка перед телевизором, потому что там постоянно показывают сцены убийства, насилия. Это психофизиологическая агрессия... Воспитывая собственного ребенка, я телевизор убрала вообще; я покупаю ему кассеты со сказками и обучающими программами...

Процентов 90 из всей информации на телевидении – агрессивная информация; передач, рассказывающих о хорошем, светлом, нужном, очень мало. Для каждого социального слоя можно увеличить уровень такой информации... Каналы либо борются за политические голоса, либо, как развлекательные программы, просто привлекают к себе внимание. Но, притягивая внимание, СМИ не воспитывают человека, как делали это раньше, а могли бы воспитывать толерантность и осознанность поведения...

Все наши СМИ сегодня – государственные, всякого рода акционирование служит всего лишь фиговым листком для прикрытия данного факта. За все, что здесь происходит, несет ответственность государство, его конкретные органы. Мы имеем дело не с общенародным телевидением или собственно частнопредпринимательской прессой, пресса проводит определенную государственную политику...».

Как нетрудно заметить, консилиум представителей общественности единодушен в определении диагноза: пресса порождает агрессивность в умах и действиях населения. Самое же существенное, на наш взгляд, заключается в том, что более или менее явно пробивается мысль о противостоянии намерений, усилий и продукции журналистов социальной реальности. Она в данном случае представлена действительным положением дел в обществе (тематика и событийное насыщение публикаций), ожиданиями граждан от прессы (не провоцировать агрессивность, а воспитывать терпимость), мерой удовлетворенности материалами, их использованием («я телевизор убрала вообще»).

Правда, следование за вкусами аудитории может оказаться как раз причиной распространения поверхностной и крикливой прессы. Исследователи с тревогой отмечают, что наш современник, вопреки надеждам, превратился не в просвещенного индивида, а в массового человека. Он – конформист, довольствующийся стереотипами, которые навязывает ему пресса, и ею же воспитывается в конформистском духе[133]. В этом отношении показательны данные социологов о спросе на печатную продукцию в розничной продаже. Так, в Петербурге десятку наиболее ходовых газет составили «АиФ», «Комсомольская правда», «МК в Питере», «Панорама ТВ», «Спорт-экспресс», «Моя семья» и другие издания информационно-развлекательного толка, тогда как солидные федеральные и городские газеты в лидеры не попали[134]. Но коли читатель и в самом деле так податлив на воздействие, то социально ответственные публицисты имеют шанс «перевоспитать» излишне доверчивых сограждан и привить им интерес к своей продукции. К тому же, как давно и хорошо известно специалистам, качественной прессы в силу ее типологических свойств «на роду написано» отставать от массовой по тиражу и покупательскому спросу.

Препятствием на пути развития социожурналистики является и обслуживание интересов элит, государства, собственников, ставшее печальным фактом практики СМИ, вплоть до выполнения прямых заказов на тенденциозные публикации. Естественно, ни о какой объективности, с опорой на системный анализ документов, здесь не может быть речи. Однако и этот барьер преодолевается при условии, что журналисты приложат волевые усилия для достижения подлинной независимости, о которой они так часто и с энтузиазмом ведут публичные дискуссии. Симптомы соответствующих изменений в настроениях сотрудников прессы уже обозначились. По наблюдениям социологов, «российские журналисты начинают постепенно дистанцироваться от власти. В профессиональной среде активно обсуждается вопрос о смене профессиональной позиции вообще и в условиях освещения избирательных кампаний в частности. Многие журналисты резко негативно относятся к тому, что их заставляют играть роль имиджмейкеров или подручных имиджмейкеров»[135].

Здесь, однако, возникает «неожиданный» и неудобный для самих публицистов вопрос о том, насколько они готовы принять постулаты социожурналистики. Перед нами то самое маленькое «но», в которое, по известной поговорке, вмешается весь Париж.

Разовым усилием воли или эмоциональным порывом такой переход не дается. Он может совершаться только в результате глубокой переналадки всего профессионального «механизма», которая требует длительного и обстоятельного обучения. Но и этого мало – нужны еще и адекватные задаче ресурсы личностного свойства. Социожурналистская культура труда формируется как целостный комплекс характеристик, в котором материалистическое мировоззрение неразделимо связано с техникой сбора информации и даже с манерой письма. Сошлемся на мысли исследователей стилистики речи о том, как по-разному звучат в тексте общественные и индивидуальные мотивы.

В публицистике «две грани составляют сущность категории автора – человек социальный и человек частный. <...> Так, человек социальный в структуре категории автора обязательно предполагает социальный анализ... объективно-субъективное отношение к действительности, что, как правило, проявляется в слабой авторской модальности, в преобладании мы-предложений и некоторых других чертах. Человек частный... предполагает соответственно анализ с позиций частного человека, субъективно-объективное отношение к действительности, что отражается в речи обычно в высокой авторской модальности, преобладании я-предложений и т.д.»[136].

Искусственно «выделать» такой социально ориентированный текст, чтобы он получился органичным, без «швов» и натяжек, крайне сложно, если не сказать невозможно. Да и напряженный ритм редакционной жизни не оставляет времени для подобных косметических операций. В литературе высказывалось очень продуктивное предложение рассматривать в свете социальной культуры журналиста еще и собственно акт творения, т.е. создание произведений под влиянием, казалось бы, одного лишь озарения[137]. Нельзя не считаться с тем, что в процессе сочинения текста автор руководствуется скорее интуицией, чем правильным алгоритмом (мы говорим о подлинно авторском произведении, а не о штампованных по стандартной схеме подделках). Вместе с тем само «качество» профессиональной интуиции тем богаче, чем толще находящийся под ней запас знаний и гибкости мышления.

Интеллектуальной подготовкой к такому взаимодействию с реальностью служит формирование подвижного сознания, которое действует как открытая система, активно вбирающая в себя новые факты и смыслы. И наоборот, какой бы то ни было догматизм, предопределенность в уме и чувствах журналиста порождают субъективность в его профессиональной практике.

Оптимальную среду для воспитания журналиста, который воспринимает мир как объективно многокрасочную, но постигаемую картину, создает университет. Говоря это, мы исходим из ряда общепризнанных его характеристик. Во-первых, разнообразие заключено в самой его конструкции как определяющий принцип: имеется в виду причудливое сочетание множества факультетов, учебных дисциплин, личностей, источников, с которыми обязан знакомиться студент. Во-вторых, независимость мыслящей личности и политический плюрализм заложены в «генотип» университета, чего, как правило, нет в конкретной редакции, так или иначе выражающей гражданские предпочтения своего руководства. В-третьих, занятия наукой (в идеале) прививают начинающему публицисту навык непредвзятого познания, равно как побуждают использовать точные методы анализа.

В связи с культурой труда коснемся различия между журналистом, владеющим социологической методикой, и профессиональным социологом, приглашенным редакцией для выступления по актуальной проблеме. Для журналиста, в конечном счете, важнее верно понять, передать и публично оценить содержание наблюдаемых процессов и явлений, чем показать свою методическую культуру. Эксперт-социолог, выступающий от лица науки, обязан добиваться классической чистоты данных и демонстрировать ее аудитории. При этом оба рода деятельности вмещаются в пространство социожурналистики как определенного направления в практической работе СМИ. Еще более сказанное относится к сотрудничеству профессионалов разных профилей.

К сожалению, подход редакций к взаимодействию с социологами нередко окрашивается в цвета сенсационного репортерства, а отнюдь не напряженного совместного размышления. После одного из таких инцидентов сотрудники Института социологии РАН были вынуждены вступиться за научную истину и свою профессиональную репутацию. Материалы выполненной ими программы «Пол, любовь и сексуальность в вашей жизни» попали в руки корреспондента. Тот настолько произвольно интерпретировал документы и комментарии специалистов, что фактически извратил полученные данные: во-первых, распространил характеристики отдельных лиц на всех жителей исследуемого региона; во-вторых, подверг правке и тем самым лишил уникальности личный документ; в-третьих, лихо вынес в заголовок своей публикации суждение о привычности для общества аномальных сексуальных отношений, в-четвертых... Помимо фактических искажений, «не слишком презентабельно в глазах коллег выглядит и сам специалист, от лица которого журналистом комментарий и написан»[138].

Примером полезного сложения сил является статья обозревателя «Известий» И. Савватеевой «Откуда у нас ностальгия по старому?». В ее основе лежат разработки экономистов-социологов ВЦИОМ, нацеленные на изучение доходов населения в ситуации хозяйственных реформ. Опираясь на оригинальную методику анализа, соавторы опровергают официальную статистику и саму традицию высчитывать средний уровень доходов населения независимо от имущественного расслоения общества и, соответственно, полученные таким образом показатели.

Реальная картина бедности предстает гораздо более мрачной, чем ее рисует усредненная цифра. Здесь же вскрывается коренная причина неравенства: она – в порочной системе оплаты труда. Трудно сказать, как выглядела бы публикация за подписью представителей ВЦИОМ, но журналист определенно снял с исходных материалов налет технократизма и выявил в них предмет массового, неспециализированного интереса. Кстати сказать, И. Савватеева удостоена совместной премии Торгово-промышленной палаты и Союза журналистов России.

Хотелось бы, чтобы эта публикация, при всей ее конкретности, воспринималась еще и обобщенно – как воплощение идеи взаимопроникновения социологии и практической журналистики.