Критика утилитаризма

Обратимся теперь к некоторым возражениям, возникающим при рассмотрении утилитаризма. Есть как теоретические, так и практи­ческие проблемы в определении того, сколько счастья (или удо­вольствия) вызывает действие. Например, по допущению Бентама, при вычислении количества счастья или несчастья, вызванного дан­ным действием, каждый будет считаться представляющим ровно одну единицу счастья.

Таким образом, мы подсчитываем количество всех людей, кото­рым данное действие принесло удовольствие, подсчитываем тех, кому оно доставило неприятности, после чего, предполагается, мы будем в состоянии определить, чего - счастья или несчастья — больше. Некоторые философы, жестко критиковали такой подход. Например, Ницше считал, что некоторым людям присуща значи­мость, принципиально более высокая, чем другим, что их счастье или несчастье имеют значение, которое выше счастья или несчастья среднего человека. Джона Стюарта Милля, за его допущение, Ницше назвал болваном. Вот что он писал в его адрес:

"Я испытываю отвращение к человеческой пошлости, ког­да он говорит: «Что правильно для одного, правильно и для другого». Такие принципы могли бы сформировать целую си­стему человеческой торговли взаимными услугами, так что за каждое действие, что-либо приносящее нам, похоже, можно было бы расплачиваться наличными. Предположения, уста­навливающие как само собой разумеющееся равенство значи мости моих и твоих действий, имеют в этой области пре­дельную степень неблагородства".

Вторая и, возможно, более серьезная проблема состоит в следую­щем. При утилитарном подходе для оценки правильности или не­верности некоторого акта требуется — еще до его совершения — принять во внимание все связанные с ним последствия. Если же,

просто подсчитать непосредственное количество боли и удоволь­ствия, то можно ошибиться, поскольку долгосрочные последствия могут оказаться иными. Так, взрыв в 1945 году атомной бомбы над Японией мог бы и иметь положительные стороны с точки зрения окончания войны, которая в противоположном случае, могла бы дескать еще долго продолжаться, однако долгосрочные последст­вия применения подобного вида оружия не могут ни в какой степе­ни считаться приемлемыми. А это приводит к теоретической труд­ности: если мы не можем определенно оценить правильность или неправильность действия, пока не будем знать всех его последст­вий, то, поскольку количество последствий может быть неисчисли­мым, и ждать заключения о правильности или неправильности дан­ного действия нам придется бесконечно долго. Принцип полезно­сти был разработан как практический критерий, для определения правильности или неправильности тех или иных действий, но мы не можем применить этот принцип, пока не будем знать всех по­следствий; а коль скоро это так, то он практически бесполезен, в частности, потому, что от морального принципа нам требуется, чтобы он мог заранее помочь нам определить, какой образ действий бу­дет правильным.

С только что упомянутым нами возражением не согласны те утилитаристы, которые говорят, что правильность или ошибочность некоторого действия можно установить с высокой степенью веро­ятности и не ожидая реализации его последствий. Так, следует совершать такое действие, которое скорее всего, согласно теории вероятности, будет давать наиболее благоприятные результаты в течении длительного времени. Однако если к истолкованию теории подходить таким образом, то появляется другая трудность, опро­вергнуть которую и была призвана в первую очередь данная тео­рия. Правильность или ошибочность действия теперь, очевидно, зависит от субъективного рассмотрения. Получается, что решае­мый вопрос становится в зависимость от чьей-то уверенности в том, что данное действие будет, скорее всего, иметь желательные по­следствия. Некто, основываясь на предельно достоверных научных данных относительно возможных последствий его действия, обре­тет такую уверенность, совершит действие, а оно не повлечет за собой ожидаемых последствий. Человек, как показывает будущее, может и ошибиться. Должны ли мы тогда говорить, что некто, отталкиваясь от наилучших прогнозов, поступил неверно? Или ска­зать, что он поступил правильно? Оба ответа несут для теории свои трудности. Если мы согласимся, что человек действовал пра­вильно, но при этом ошибался, — в этом случае мы забываем о том, что правильным действием является такое, которое и фактически ведет к наиболее желательным последствиям в течение дли­тельного времени; с другой стороны, если считать, что человек по­ступил неправильно, действуя на основании субъективных сообра­жений, то, очевидно, мы имеем дело с критерием, который на прак­тике не применим.

Следующее возражение утилитаризму связано с тем, что он раз­рушает убежденность простых людей, часто считающих, что наши действия не могут быть адекватно оценены без хотя бы какого-нибудь учета мотивов этих действий. Мы не решаемся сказать, что действие было правильным, если оно было совершено из злонаме­ренных побуждений (мошеннических, например), даже если оно привело к положительным результатам. Одно из следствий утили­таризма: мир, в котором каждый действует из недоброжелатель­ных намерений, но все, тем не менее, получается хорошо, — есть мир хороший. Но согласиться с мыслью о реальной жизни в таком мире — для человека обыденного сознания — непростая задача. Таким образом, если теория обращается к крайностям, она обра­стает следствиями, неприемлемыми для многих людей.

Соответственно, некоторые философы отрицают утилитаризм на том основании, что при оценке нравственной ценности дейст­вия должен рассматриваться и его мотив. К одному из таких взгля­дов — нравственной теории Иммануила Канта — мы и перейдем.