IV искажение мелодики

Вслушаемся, например, в такие веселые, прямо-таки залихватские строки, которые напечатал в девя­ностых годах в одном из своих переводов уже упомя­нутый Иван Белоусов.

В воскресение раненько, Только зорька занялась, Я, младешенька-младенька, В путь-дорогу собралась '.

Между тем это перевод элегической шевченковской думы, которая в подлиннике написана скорбным, мед­ленным, тягучим стихом:

У нед!леньку та ранесенько, Ще сонечко не з1х6дило, А я, молоденька, На шлях, на дорогу Невеселая вихбдила.

У Шевченко эта гениальная по своей ритмике, на­родная песня звучит такой смертельной тоской, что если бы мы даже не знали ее слов, а вслушались бы только в ее плачущий ритм, мы поняли бы, что в ней слезы и боль.

Так что, когда переводчик заменяет протяжную мелодию этих скорбных стихов бойким танцевальным хореем, он выказывает пренебрежение не только к законам переводческой техники, но тем самым и к жи­вому человеческому горю. Он глух не только ухом, но и сердцем.

У великого лирика ритмы всегда осердечены, и нужна большая черствость сердца, чтобы с такой бра­вурной веселостью воспроизводить этот горький на­пев. ..

Перелеском я бежала, Укрываясь от людей, Сердце робкое дрожало В груди девичьей моей!² —

И. Белоусов, стр. 298.

Четвертое издание Н. Гербеля, стр. 303.

так и отплясывает эту же грустную песню другой пе­реводчик девяностых годов — Соболев. В его лихой скороговорке и узнать невозможно подлинные строки Шевченко:

Я виходила за гай на долину, Щоб не бачила мати, Мого молодого Чумака з дороги Зостр1чати...

У Шевченко — разностопный стих, столь свойствен­ный старинным украинским думам. Этим свободным стихом Шевченко владел превосходно. В той же думе, о которой я сейчас говорю, иная строка имеет двена­дцать слогов, иная — семь, а иная — четыре. Это при­дает им выразительность каких-то бесслезных рыда­ний. А переводчики метризировали этот свободный шевченковский стих механически правильным четы­рехстопным хореем:

В воскресенье на заре Я стояла на горе!..

Такое насилие переводчиков над шевченковской ритмикой было в ту пору системой. Есть у Шевченко в поэме «Слепой» великолепная по своей ритмической пластике дума о запорожцах, погибающих в «агарян-ской» земле:

I лютому ворогов!

Не допусти впасти В турецькую землю, в тяжкую неволю.

Там кайдани по три пуда,

Отаманам по чотири. I св!та божого не бачать, не знають, ГНд землею камень ламають, Без сповщ! свято? умирають,

Пропадають.

Эти широкие волны свободных лирико-эпических ритмов не только не соблазняли былых переводчиков своей красотою и мощью, но были просто не замечены ими.

Один из них, Чмырев, переводчик семидесятых го-

335

дов, втиснул всю эту думу в два залихватских куп­лета.

Поет песню, как в неволе

С турками он бился,

Как за это его били,

Как очей лишился,

Как в оковах его турки

Мучили, томили,

Как бежал он и казаки

Его проводили '.

Словом, то были глухонемые на великолепном концерте. У них даже и органа не было, которым они могли бы услышать музыку шевченковской речи.

Между тем вся поэзия Шевченко зиждется на чисто звуковой выразительности. Его речь всегда ин­струментована, и ее эмоциональная сила, как у вся­кого великого мастера, проявляется в богатых ассо­нансах, аллитерациях, изысканных ритмо-синтаксиче-ских ходах:

А у селах у веселих I люди весел!...