книги из ГПНТБ / Блок М. Апология истории или ремесло историка

неудобной и к тому же все меньше соответствовала характеру общества, где сплав этнических элементов почти завершился. Англосаксы, которым вовсе не пришлось принимать в расчет туземное население, никогда не знали такой системы. Вестготская монархия в 654 г. ее сознательно упразднила. Но пока все эти особые права были письменно закреплены, они обладали большой стойкостью. Примечательно, что страной, где доль­ ше всего — до начала X I I в.— удержалась эта множественность юридиче­ ских укладов, была просвещенная Италия. И то ей пришлось претерпеть странную деформацию. Так как установить родословную становилось все трудней, возник обычай, по которому всякий человек, участвующий в юри­ дическом акте, называл право, которому он намерен повиноваться и кото­ рое порой, по желанию сторон и в зависимости от характера дела, можно было заменить другим. В остальной части континента забвение, поглотив­ шее с X в. тексты предыдущего периода, привело к появлению совершен­ но нового порядка. Иногда его называют системой территориальных обы­ чаев. Несомненно, правильней было бы говорить об обычаях групп.

Действительно, всякий человеческий коллектив, велик он или мал, очер­ чена ли его территория точными границами или нет, стремится устано­ вить свою собственную юридическую традицию, вплоть до того, что в зави­ симости от различных аспектов деятельности человек переходит из одной такой правовой зоны в другую. Возьмем, например, некую сельскую группу. Семейный статут крестьян обычно соответствует более или менее сходным нормам во всей окружающей местности. Их аграрное право, на­ против, подчинено обычаям, сложившимся именно в данной общине. Среди возложенных на них повинностей одни, которые они несут в качестве держателей, закреплены обычаем данной сеньории, чьи границы далеко не всегда совпадают с границами территории деревни; если же они сервы, другие повинности, затрагивающие их личность, определяются правом дан­ ной группы, обычно более узкой, которая состоит из сервов одного госпо­ дина, проживающих в одной местности. Все в целом, разумеется, не ума­ ляет силы всяческих контрактов или прецедентов, порой только личных, порой способных передаваться в роду от отца к сыну. Там, где в двух небольших обществах, расположенных по соседству и имеющих анало­ гичное устройство, системы обычаев первоначально складывались в чер­

на подобную раздробленность, кто из историков не согласится с трезвым наблюдением автора «Трактата об английских законах» 3 , написанного при дворе Генриха I I : «Изложить письменно во всей полноте законы и права этого королевства в наши дни невозможно... столь они многоразличны и многочисленны» ?

Между тем различия сказывались прежде всего в частностях и в форме выражения. В правилах, применявшихся внутри разных групп одной местности, обычно царил общий, объединяющий их дух. Часто это сход­ ство заходило еще дальше. Некоторые коллективные идеи, могучие и про­ стые, порой присущие какому-то одному из европейских обществ, порой

общие для всей Европы, господствовали в праве феодальной эпохи. И если верно, что разнообразие в их применении было бесконечным, то состояла ли роль права, этой преломляющей призмы, являвшей множественность факторов эволюции, в чем-либо ином, как не в обогащении истории ред­ костно разнообразной игрой естественных вариантов?

2. Основные черты обычного права

Юридическая система первого феодального периода, глубоко традицио­ налистская, как и вся цивилизация того времени, зиждилась на убеждении, что все то, что было, имеет тем самым право на существование. Разумеется, не без оговорок, подсказанных более высокой моралью. В частности, духо­ венство, созерцая светское общество, в наследстве которого далеко не все согласовалось с их идеалами, с полным правом отказывалось всегда отож­ дествлять справедливое с уже виденным. Король, заявлял Гинкмар Реймсский \ не должен судить по обычаю, ежели тот окажется более жестоким, чем «христианская справедливость». Выражая григорианский дух, поддер­ живаемый у лучших представителей церкви истинно революционным поры­

ты должен знать, что твой Создатель сказал: Мое имя Истина. Он не сказал: Мое имя Обычай». Следовательно, могли быть «дурные обычаи». И правда, в юридических документах часто встречается это выражение. Но почти всегда — для осуждения обычаев, недавно введенных или счи­ тающихся недавними: «эти мерзостные новшества», «эти неслыханные по­ боры» обличаются во многих монастырских документах. Другими словами, обычай казался предосудительным главным образом тогда, когда он был достаточно молод. Идет ли речь о какой-нибудь реформе церкви или о процессе между сеньорами-соседями, авторитет прошлого мог быть поко­ леблен, только если ему противопоставляли еще более почтенное прошлое.

Любопытно, что это право, в соответствии с которым всякое измене­ ние — зло, отнюдь не оставалось неподвижным; более того, оно было од­ ним из самых гибких в истории. Прежде всего по той причине, что оно не закреплялось письменно ни в документах юридической практики, ни в форме законов. Большинство трибуналов довольствовалось вынесением устных приговоров. А когда надо было восстановить их содержание, это делали путем опроса судей, если те еще были живы. При заключении кон­ трактов согласие сторон скреплялось в основном с помощью жестов, а иног­ да — священных слов, т. е. неким формальным обрядом, для вящего воз­ действия на умы, мало восприимчивые к абстракциям. Если же в Италии, например, письменный документ играл при заключении договора какую-то

служил только для памяти: не обладая никакой подлинной силой, «запись» Производилась главным образом для того, чтобы перечислить свидетелей. Ибо, в конечном счете, все сводилось к свидетельству, даже если были применены «черные чернила», и уж, конечно, в тех случаях, безусловно более многочисленных, когда обходились без чернил. Так как воспомина­ ние, очевидно, могло сохраняться тем дольше, чем больше проживут на земле его хранители, участники контракта часто приводили с собой детей. А против детской забывчивости применялись для закрепления ассоциации образов разные средства: пощечина, небольшой подарок, даже насильствен­ ное купанье.

Как при частных сделках, так и в общих предписаниях обычая у традиции, следовательно, не было иных поручителей, кроме человеческой памяти. Но память, ненадежная, «дырявая» память, по выражению Бомануара 7 , — это превосходное орудие для вымарываний и переделок; особенно та память, которую мы называем коллективной и которая по сути являет­ ся лишь передачей от поколения к поколению. Не закрепленная письменно, она прибавляет к ошибкам восприятия каждого отдельного человека не­

было в других цивилизациях, например у скандинавов8 . Но в феодальной Европе большинство мирян, которым приходилось вершить правосудие,

«в меру своих способностей или прихотей». Одним словом, юриспруденция была выражением не столько знаний, сколько потребностей. В своем стрем­ лении подражать прошлому общество первого феодального периода распо­ лагало весьма неточными зеркалами, и потому очень быстро и очень глу­ боко изменялось, воображая, что остается прежним.

Впрочем, признаваемый за традицией авторитет в одном смысле сам благоприятствовал изменению. Ибо всякий акт, совершенный однажды, а тем более повторенный три или четыре раза, мог превратиться в пре­ цедент, даже если вначале был исключением, даже явным злоупотреблением.

пор от них стали этого требовать каждый год как обязательной повин­ ности, и, чтобы ее отменить, понадобился государев диплом.

Рассказывают также, что в Ардре какой-то сеньор завел у себя мед­ ведя. Местные жители, которым нравилось смотреть, как медведь дерется с собаками, предложили его кормить. Затем медведь околел. А сеньор про­ должал требовать, чтоб ему приносили хлеб. Правдивость этого анекдота, быть может, сомнительна, зато его символическое значение бесспорно. Многие повинности возникли подобным же путем из добровольных подно­ шений и долгое время сохраняли такое наименование. Напротив, если рента не выплачивалась в течение нескольких лет или если вассал не возоб­ новлял присягу господину, тот почти неизбежно утрачивал свои права в силу давности. Установился даже обычай составлять любопытные докумен-

ты — со временем их становится все больше,— которые дипломатисты на­ зывают «грамотами о ненанесении ущерба». Барон или епископ просит убежища у аббата; нуждающийся в деньгах король взывает к щедрости своего подданного. Согласен, отвечает тот, кого просят. Но при одном ус­ ловии: пусть будет написано черным по белому, что оказываемая мною любезность не будет мне в ущерб обращена в ваше право. Однако эти предосторожности, к которым могла прибегнуть только особа известного ранга, оказывались эффективны лишь тогда, когда соотношение сил не было чересчур неравным. Одним из следствий признания силы обычая слишком часто было узаконение насилия и расширение сферы его действия. Разве в Каталонии не существовал обычай при захвате чужой земли обусловливать в поразительно циничной формуле, что земля эта уступает­ ся со всеми правами, которыми пользовался ее владелец «безвозмездно или насильно»?

Это почтение к свершившемуся некогда факту оказывало мощное воз­ действие на систему вещных прав. В течение всей феодальной эпохи очень редко говорят о собственности — будь то земля, будь то право пове­

римского права, тщетно оговаривал во всяком решении по поводу «сейзи­ ны» право на «петиторий», т. е. на иск о признании собственности: нет никаких данных, что предусмотренная таким образом процедура когда-либо осуществлялась.

Чем же была эта пресловутая «сейзина»? Она не являлась в точном смысле владением, которое приобреталось путем простого захвата земли или права. Но это было владение, узаконенное временем. Предположим, что два тяжущихся спорят о поле или о судейской должности. Кем бы ни был нынешний обладатель, победу одержит тот, кто сумеет доказать, что он возделывал эту землю или вершил суд в течение предыдущих лет, или — что еще лучше — докажет, что его отцы делали то же еще до него. Для этого он, если дело не должно решаться ордалиями или судебным поединком, будет ссылаться на «человеческую память, насколько она ухо­ дит в прошлое». Если он и представит документы, то лишь затем, чтобы пособить памяти, и если они подтверждают передачу ему права, то это будет право на «сейзину». Стоило дать доказательство длительного поль­ зования, и никто уже не считал нужным доказывать что-либо еще.

Слово «собственность» в применении к недвижимости было еще и по другим причинам почти лишено смысла. Или же надо было бы говорить — как обычно делали позже, располагая более разработанным юридическим словарем,— «собственность, или сейзина», на такое-то право на землю.

но считавшихся каждое в своей области равно достойным уважения. Ни одно из этих прав не характеризовалось той строгой исключительностью,

какая характерна для собственности римского типа. Держатель, который — обычно из поколения в поколение — пашет и снимает урожай; его прямой сеньор, которому он платит ренту и который в определенных случаях мог отобрать участок; сеньор его сеньора — и так далее, во всю длину фео­ дальной лестницы, находилось множество людей, каждый из которых мог с равным основанием заявить: «Мое поле»!

Но этого еще мало. Разветвления шли не только сверху вниз, но и го­ ризонтально, и тут следует упомянуть также сельскую общину, которая, как только снят урожай, обычно вновь обретает право на всю свою тер­ риторию; упомянуть семью держателя, без согласия которой участок не может быть отчужден, а также семьи вышестоящих сеньоров. Такое иерархизированное переплетение связей между человеком и землей восходило, без сомнения, к очень отдаленным временам. В большой части самой Romania не была ли квиритская собственность 1 0 чем-либо иным, как не показным фасадом? Однако в феодальные времена эта система развилась несравненно сильнее. Подобное взаимопроникновение «сейзин» на одну и ту же вещь ничуть не смущало .умы, малочувствительные к логике противо­ речия; это состояние права и общественного мнения, пожалуй, лучше всего определить заимствованной у социологии знаменитой формулой: юридиче­ ская «причастность» и .

3.Возрождение письменного права

Витальянских школах, как мы видели, изучение римского права ни­ когда не прекращалось. Но в конце X I в., по свидетельству одного марсельского монаха, уже «толпы» теснятся на лекциях, читаемых целыми плеядами ученых, более многочисленными, чем прежде, и лучше органи­ зованными, особенно в Болонье, где блистал великий Ирнерий, «светоч права». Одновременно глубоким преобразованиям подвергается предмет обучения. Источники в подлинниках, которыми раньше часто пренебрегали

к латинскому юридическому мышлению в его утонченнейших формах. Со­ вершенно очевидны связи этого возрождения с другими интеллектуаль­ ными течениями эпохи. Кризис григорианской реформы вызвал во всех партиях подъем юридической, равно как и политической, мысли; не слу­ чайно составление больших канонических сборников, непосредственно этим кризисом вдохновленных, совпадает по времени с первыми трудами болонской школы. И как не увидеть в этих последних приметы возвращения к античности и интереса к логическому анализу, которые затем разовьются в новой литературе на латинском языке, как и в возрождающейся фи­ лософии?

Примерно в то же время аналогичные потребности возникли и в осталь­ ных странах Европы. Там также знатные бароны начинали все больше прибегать к советам профессиональных юристов: примерно с 1096 г. среди влиятельных придворных графа Блуа мы встречаем особ, которые не без

особенно для купцов, более удобных и рациональных юридических про­ цедур; возрождение престижа монарха. Если в X I I и X I I I вв. некоторые законоведы с великим трудом старались передать на языке кодексов реаль­ ности своего времени, эти неуклюжие попытки никак не затрагивали ос­ новы человеческих отношений. Настоящее воздействие ученого права на право живое шло тогда иным, окольным, путем: оно приучало живое право к более ясному осознанию самого себя.

Действительно, имея дело с чисто традиционными предписаниями, ко­ торые до той поры с грехом пополам управляли обществом, люди, про­ шедшие школу римского права, неизбежно должны были стремиться устра­ нить в них противоречия и неясности. Но такое состояние умов имеет свойство, подобно масляному пятну, распространяться вширь, и эти тен­ денции не замедлили выйти за пределы сравнительно узких кругов, не­ посредственно владевших превосходными орудиями интеллектуального ана­ лиза, полученными в наследство от античного учения. И тут они также развивались в согласии с рядом спонтанных течений. Преодолевавшая свое невежество цивилизация жаждала письменных формулировок. Более мощные коллективы, прежде всего городские группы, требовали фиксиро­ вания законов, туманный характер которых приводил к стольким злоупотреблениям. Перегруппировка социальных элементов в большие го­ сударства или в крупные княжества была благоприятна не только для возрождения законодательства, но также для распространения на обшир­ ные территории унифицирующей юриспруденции. Не без оснований автор «Трактата об английских законах» в продолжение цитированного нами выше пассажа противопоставлял обескураживающей пестроте местных обы­ чаев гораздо более упорядоченную юридическую практику королевского суда. Характерно, что около 1200 г. в Капетингском королевстве при сохранении местных обычаев в самом узком смысле появляются обширные области применения единых обычаев: Франция вокруг Парижа, Норман­ дия, Шампань. Судя по всем этим признакам, шла подготовка к кристал­

ских статутов. К северу от Альп акты пожалования вольностей бюргерству все более явно превращаются в подробные изложения обычаев. Генрих I I , король-юрист, «сведущий в установлении и в исправлении законов, остро­ умный в решении необычных судебных дел», развивает в Англии бурную законодательную деятельность. Под сенью движения за умиротворение практика законодательства проникает и в Германию. Во Франции ФилиппАвгуст, склонный во всем подражать английским соперникам, упорядочи­ вает с помощью ордонансов различные феодальные спорные вопросы. Нако­ нец, появляются писатели, которые без всякого официального задания, просто для удобства практиков, сводят воедино юридические нормы, дей­ ствующие в их окружении. Естественно, что эта инициатива исходит из местностей, где издавна привыкли не довольствоваться чисто устной тра­

юристам его края законами, изданными на сей счет императорами в Лангобардском королевстве; Англии, где в 1187 г. в окружении юстициария Ранульфа Глэнвилля был создан «Трактат», на который мы уже несколько раз ссылались. Затем около 1200 г. появился самый древний сборник нормандских обычаев; около 1221 г.— «Саксонское зерцало» 1 8 , написанное неким рыцарем на народном языке и тем самым вдвойне подтверждавшее глубокое проникновение нового духа. Эта работа активно продолжалась и в последующих поколениях: настолько активно, что, если мы желаем понять социальную структуру, которая до X I I I в. описана весьма неполно и много черт которой, несмотря на серьезные изменения, еще существовало в Европе периода великих монархий, мы часто вынуждены прибегать — со всей надлежащей осторожностью — к этим произведениям, сравнитель­ но поздним, но отражающим организационную ясность, присущую периоду возведения соборов и создания «Сумм»4 9 . Может ли кто из историков от­ казаться от помощи самого замечательного аналитика средневекового об­ щества, бальи2 0 королей, бывших сыновьями и внуками Людовика Святого,,

Но могло ли право, которое отныне было частично зафиксировано за­ конодательным путем и все в целом преподавалось и записывалось, не утратить вместе с разнообразием и свою гибкость? Разумеется, ничто не мешало ему эволюционировать, что и произошло в действительности. Но теперь оно изменялось менее стихийно, а стало быть, более редко. Ибо размышление над каким-либо новшеством всегда таит в себе опасность отказа от этого новшества.

Итак, периоду чрезвычайно подвижному, периоду скрытого, глубинного вызревания приходит на смену со второй половины X I I в. эпоха, когда общество стремится организовать человеческие отношения более строго, установить более четкие границы между классами, устранить многие из местных особенностей и, наконец, допускать только постепенные преобра­ зования. В этой решающей метаморфозе, совершившейся около 1200 г., безусловно были повинны не только перемены в юридическом мышлении,, впрочем, тесно связанные с другими каузальными цепями. Однако нет сомнения, что они широко этому способствовали.

М А Р К Б Л О К И « А П О Л О Г И Я И С Т О Р И И »

Биография ученого — в его идеях, открытиях, книгах, учениках. Однако биография Блока этим не исчерпывается. Все, кто знал его, отмечают исключительную цельность личности: ученый и человек были нераздельны. Выдающийся историк, он был вместе с тем гражданином и патриотом. Отдав свой ум и исследовательский темперамент всемирной «республике ученых», он отдал жизнь родине, и имя его числится в пантеоне героев французского Сопротивления.

Блок родился 6 июля 1886 г. в Лионе, в семье университетского про­ фессора. Его отец, Гюстав Блок, был в свое время известным специа- листом-античником. Впоследствии Марк Блок неоднократно отмечал боль­ шое влияние отца на формирование его интереса к истории. Не без гордо­ сти вспоминал он о том, что его прадед был солдатом революционной армии в 1793 г. Республиканская и патриотическая традиция, по его соб­ ственному признанию, оказалась не менее существенным фактором в фор­ мировании его мировоззрения, чем традиция академическая.

В 1904 г. Блок поступает в парижскую Высшую нормальную школу и специализируется по истории, а по окончании ее начинает педагогиче­ скую работу в лицеях Монпелье и Амьена. В течение всей первой мировой войны он находился на военной службе.

выходит несколько его монографий по истории средневековой Европы:

мест не только во французской, но и вообще в западной медиевистике. Вместе с другим выдающимся французским историком — Люсьеном Февром — он основывает (в 1929 г.) и издает журнал «Анналы экономиче­ ской и социальной истории», публикация которого временно прервалась во время второй мировой войны.