книги из ГПНТБ / Блок М. Апология истории или ремесло историка

В августе 1939 г. Блок вновь мобилизован в армию, вместе с нею переживает разгром 1940 г. и дюнкеркскую эвакуацию на Британские ос­ трова. Свое отношение к этим трагическим событиям он выразил в книге «Странное поражение» (L'etrange defaite, написана в 1940 г., опубли­ кована посмертно в 1946 г.). В этой книге Блок, не ограничиваясь кри­ тикой военных руководителей Франции («командование стариков»), не понимавших отличий второй мировой войны от первой и продемонстриро­ вавших свою неспособность организовать отпор гитлеровскому вторжению, ищет более глубокие источники краха Третьей республики и подвергает «экзамену совесть француза». Он указывает на классовый эгоизм фран­ цузской буржуазии и представителя ее интересов — правительства «мюнхенцев», которое отказалось честно определить цели войны. Однако при­ чины трагедии, свидетелем и участником которой он стал, Блок анализи­ ровал преимущественно в интеллектуальном и психологическом аспектах. С болью писал он: «Я принадлежу к поколению с нечистой совестью». «Пусть дети наши простят нам кровь на наших руках!» В будущей Фран­ ции, когда она возродится, геронтократию (господство старцев) должна сменить республика молодых. Но для этого новому поколению необхо­

нии: судьба родины перестала зависеть от них самих, и им приходится уповать на военные успехи союзников. Но Блок верит, что возрождение Франции лишь откладывается. Это возрождение немыслимо без само­ пожертвования, подлинная национальная независимость может быть завое­ вана только самими французами.

Мысли Блока о необходимости коренной реформы французского обра­ зования, в которой он видел одно из условий обновления моральной ат­ мосферы во Франции, оказались удивительно злободневными четверть века спустя, когда страну потрясли мощные выступления студенческой молодежи. Плоть от плоти академической элиты, Блок безусловно не при­ надлежал к тем университетским «мандаринам», на которых обрушили свой гнев мятежники Сорбонны в 1968 г. Достаточно вспомнить одну из его излюбленных формул: «Нет ничего худшего для педагога, чем учить сло­ вам, а не делам».

«Апология истории», над которой Блок работал в 1941—1942 гг., несет на себе отпечаток того трагического времени. По собственному его призна­ нию, книга возникла как «противоядие», в котором он «среди ужасных страданий и тревог, личных и общественных», пытался «найти немного душевного спокойствия». Обращаясь к Л. Февру, Блок замечал: «Долгое время мы вместе боролись за то, чтобы история была более широкой и гуманной. Теперь, когда я это пишу, общее наше дело подвергается мно­ гим опасностям. Не по нашей вине. Мы — временно побежденные неспра­ ведливой судьбой. Все же, я уверен, настанет день, когда наше сотруд­

Но «Апология истории» — не попытка укрыться в трудную годину от бедствий, нависших над историком и его страной. В своей книге Блок

французским офицером в день вступления немцев в Париж: «Надо ли думать, что история нас обманула?»

Блоку не удалось завершить книгу, но ответ он все же дал. Ученый ответил не только своей последней рукописью, но и самою жизнью.

Работать в оккупированной Франции как историку и профессору у него не было возможности. Он получил приглашение переселиться в Соединен­

вижу в этом причины ни для гордыни, ни для стыда, и отстаиваю свое происхождение лишь в одном случае: перед лицом антисемита») 2 . Его библиотеку украли немцы. О возвращении в Сорбонну не могло быть и речи.

Некоторое время он преподавал в Страсбургском университете, пере­ веденном в Клермон-Ферран, затем в Монпелье.

Но Блок уже избрал для себя иной путь, единственный, по его убеж­ дению, в момент национального унижения его родины. Связь с жизнью, с современностью всегда оставалась характернейшей чертой этого специа­ листа по истории далекого средневековья. Но то не был интерес бесстраст­ ного стороннего наблюдателя — Блок, переживавший трагедию Франции как свою личную трагедию, не мог не вмешаться в ход событий и не

рической науки, теперь искала себе иного выхода. Наблюдая хладнокро­ вие Блока во время бомбардировки, один молодой офицер сказал ему: «Существуют профессиональные военные, которые никогда не станут вои­ нами, и есть штатские люди — воины по натуре, вот вы — воин». Блок не возражал против подобной оценки. «Вопреки обычному предрассудку,—

ей вызов. «Самый старый капитан во французской армии» вступил в ряды движения Сопротивления. «Арпажон», «Шеврез», «Нарбонн», «Бланшар» — под этими кличками смело действовал немолодой и не очень здоро­ вый физически человек, отец шестерых детей, ставший бойцом подпольной освободительной армии. Его товарищи по борьбе не знали его граждан­ ской профессии, но они восхищались мужеством, методичностью и органи­ зованностью этого невысокого подвижного человека, глаза которого лукаво поблескивали сквозь большие очки.

2 М. Bloch. L'etrange defaite. Paris, 1957, p. 23.

В марте 1944 г. Блока схватили гестаповцы. Он стойко выдержал жестокие пытки, не раскрыв ни имен, ни явок. 16 июня он был растрелян недалеко от Лиона вместе с группой патриотов. Последние его слова были: «Да здравствует Франция!»

Завещание Марка Блока, датированное 18 марта 1941 г.3, завершает­ ся так: «Я умираю, как и жил, добрым французом». На могильном камне он просил вырезать: «Dilexit veritatem» («Он любил истину»).

I

«Апология истории» занимает особое, если не сказать — исключитель­ ное, место в обширной литературе, посвященной проблематике историче­ ского знания.

Обычно произведения этого жанра пишутся не профессиональными историками, а философами. Историк-исследователь, как правило, слишком поглощен своими специальными вопросами, чтобы всерьез заняться более общими и широкими проблемами исторического познания; к тому же он не всегда достаточно подготовлен, чтобы квалифицированно о них рассуж­ дать. И если не раз высказанное мнение о том, что дело историка — изучать конкретную фактуру исторического процесса, предоставив глобаль­ ные обобщения методологам и социологам, вряд ли справедливо, то все же приходится признать: на практике такое «разделение труда», к сожа­ лению, существует.

К сожалению, ибо, как свидетельствует книга Блока, продуктивно ра­ ботающему историку есть что сказать о своей науке. «Практикующий» историк лучше, чем кто-либо, осведомлен о специфике собственной про­ фессии, о проблемах, которые возникают при исследовании «дел челове­ ческих». Незачем умалять важность философского рассмотрения истори­ ческого знания и его места в ряду других наук об обществе, но подоб­ но тому, как историк не в состоянии выполнить функции философа в ме­ тодологическом анализе этих над- и междисциплинарных вопросов, так и философу не заменить историка в попытках определить направление дви­ жения его науки — дела хватит всем. И кто же, кроме специалиста, мо­ жет поведать нам о ремесле историка? Ученые не столь уж часто по­ зволяют заглянуть в их лабораторию. Именно в том, что Блок вводит читателя в свою мастерскую, состоит, пожалуй, наиболее привлекатель­ ная черта его книги. Он не «парит» над материалом, а размышляет над огромным конкретным научным опытом, накопленным историками. Он да­ лек от априорных рассуждений о том, каким должен быть исторический труд; он развивает, собственно, лишь некоторые из идей, сложившихся у него в процессе многолетних научных изысканий.

3 Мы не знаем непосредственных причин, побудивших Блока составить завещание,— общая ситуация в оккупированной Франции в 1941 г. достаточно к этому распола­ гала. Дата, которой оно помечено, приблизительно совпадает с временем начала ра­ боты над «Апологией истории». Перед нами — два завещания Блока: личное и науч­ ное.

Вдумаемся в заголовок книги. «Apologie pour l'Histoire», т. е. «оправдание», «защитительная речь в пользу истории». «Апология»! Со ­ крат произнес свою апологию перед афинским судом; Платон и Ксенофонт назвали так свои произведения, в которых излагали его речь. Ре­ минисценция этого значения у Блока несомненна. Оправдание, защита ра­

в истории мысли, представленную такими именами, как Монтень и Рабле, Декарт и Паскаль, Бейль и Вольтер, Токвиль и Мишле, Февр и Ланжевен. К этой традиции мысли Блок примыкает, более того — он ее от­ стаивает. То, что он писал «Апологию истории» в годы второй миро­ вой войны, в период гитлеровской оккупации Франции, исполнено глу­ бокого смысла. Историк-гуманист, Блок сознавал необходимость защиты истории, культуры, человеческого духа перед лицом сил варварства и разрушения.

История нуждалась в защите и по другой причине. Блок был свиде­ телем «отказа от истории» того класса, к которому принадлежал по про­ исхождению и воспитанию. В «Странном поражении», написанном непо­ средственно перед тем, как Блок приступил к работе над «Апологией», мы находим следующие строки: «Две категории французов никогда не поймут истории Франции: те, кого не волнует память о коронации в Реймсе, и те, кто без трепета читает о празднике Федерации» 4 . Реймс — историческая святыня Франции, город, в котором традиционно короно­ вались французские монархи; коронация Жанной д'Арк Карла V I I в Реймсском соборе была символом освобождения Франции в Столетней войне. Праздник Федерации 14 июля 1790 г., в первую годовщину взятия Бас­ тилии революционными массами Парижа,— символ национального един­ ства и демократии. Блок находит слова гневного осуждения по адресу французской буржуазии, потерявшей контакт с собственным революцион­ ным прошлым. Нужно защитить историю от тех, кто забыуу ее и не желает или неспособен извлечь из нее должных уроков.

Однако было еще одно основание, побудившее Блока выступить с апо­

все содержание книги, утверждающее идею строго объективного постиже­ ния истории, опровергает подобные теории. «В области духовной жизни не менее, чем во всякой другой, страх перед ответственностью ни к чему хо­ рошему не приводит» 5 . Историки — агностики, субъективисты, релятиви-

сты — снимали с себя ответственность за познание прошлого той цивили­ зации, которую Блок с основанием называет «цивилизацией историков». Сам Блок сознает ответственность историка — о ней и книга.

«Апология истории». Но Блок дает своей книге и второе название: «Ремесло историка». Ремесло в том широком и высоком значении этого слова, которое оно имело в далекие времена, когда термин metier при­ лагался к мастерству, к профессиональному умению средневекового реме­ сленника, владевшего всеми тайнами своего цехового труда. Раскрыть эти тайны, показать, как работает мастер исторического ремесла, каковы труд­ ности, подстерегающие его при познании прошлого, и возможности их преодоления,— такова цель, поставленная Блоком. Насколько животрепе­ щущей была и остается эта задача, свидетельствует состояние современ­ ной Блоку исторической науки.

II

Размышления о природе исторического познания столь же стары, как- и сама история: люди всегда интересовались своим прошлым и задава­ лись вопросом о важности этих знаний. Определение истории как «на­ ставницы жизни» восходит к античности. Тем не менее можно утверж­

тив историзма (Шопенгауэр, Ницше), в целом развивалась под мощным влиянием гегелевского панлогизма. Принцип тождества духа и мира, в к о ­ тором дух находит форму своей реализации, исключал сомнения в воз­ можности познания истории. Этот принцип лежал в основе историческо­ го исследования даже тогда, когда отрицался породивший его гегелевский объективный идеализм. Историки не сомневались в том, что они познают прошлое таким, «каково оно было на самом деле» (Ранке), что дальней­ ший прогресс знаний и раскрытие все новых цепочек причинно-следствен­ ных связей приведут к формулировке законов истории, обладающих та ­ кой же точностью и строгой применимостью, какие характеризуют законы природы (Бокль). При этом историк, естественно, сосредоточивался на конкретном исследовании и изображении прошлого и не был озабочен гносеологическими и теоретическими аспектами своей науки: все должно

дения о приемах обращения с текстами. История познаваема — вот посту­ лат науки «столетия историков», и нужно признать, что он придавал ис­ следователям большую уверенность в их работе. Историческая мысль ред­ ко обращалась на самое себя — с тем большей энергией историки изучали прошлое, и его реконструкция не внушала особых сомнений ни относи­ тельно процедур, при посредстве которых она достигалась, ни относи­ тельно убедительности получаемых результатов.

Век философской «невинности» исторической науки миновал после того, как усилиями теоретиков была продемонстрирована противоречивость и историческая обусловленность самих применяемых историками понятий, когда пришлось задуматься над вопросом о том, какова действительная роль познающего субъекта, т. е. историка, в создании картины прошло­ го, когда, короче говоря, оказалось все труднее проходить мимо целого „комплекса сложнейших методологических проблем. Здесь достаточно упо­ мянуть идеи неокантианцев о специфичности образования исторических категорий и о противоположности (впоследствии, правда, самим Риккертом смягченной до различия) между методом наук о природе и методом наук о культуре; теорию «идеальных типов», «исследовательских утопий», ^создаваемых историками для изучения и реконструкции прошлого (Макс Вебер); учение об историческом познании как особом роде самосознания цивилизации, к которой принадлежит историк (Кроче, Хейзинга); посту­ лированный с наибольшей последовательностью Шпенглером тезис о прин­ ципиальной невозможности научного познания историком иных культур, помимо его собственной,— замкнутых в себе «монад», обладающих глубо­ кой специфичностью и непроницаемых для взгляда извне.

дительности предложенных на них ответов). Действительно актуальные проблемы исторической науки были поставлены подчас в искаженном виде. (Существенно другое: как отразились новые тенденции развития философ- ,ско-исторической и методологической мысли на самой исторической науке? Оплодотворили ли они ее и привели к более углубленному подходу к ис­ тории или же завели в тупик? На этот вопрос, видимо, нельзя дать однозначного ответа.

Нетрудно назвать крупных историков нашего столетия, которые, вку­ сив от древа новой методологии, увидели одну лишь собственную фило­ софскую наготу. Такие авторитеты американской историографии, как Ч. Бирд и К. Беккер, поддавшись влиянию упомянутых выше теорий, декларировали непознаваемость прошлого: историческое познание произ­ вольно и лишено всякой научности, историк творит совершенно субъек­ тивно, он не воспроизводит факты прошлого, но создает их, исходя из собственных идей и представлений своего времени. Правда, провозглашен­ ный этими историками и их последователями «презентизм» (жесткая де­ терминированность представлений о прошлом современностью, мировоззре­ нием историка, зависимость, исключающая объективность и научность ис­ торических знаний) оказался настолько бесплодным для исторической на­ уки, противоречащим коренным ее предпосылкам, что им пришлось ограни­ чить его применение преимущественно рамками теоретических упражне­ ний; в своих же собственных исследованиях они скорее руководствова­ лись «наивным» подходом к истории, завещанным тем самым позитивиз­ мом, который они столь остроумно и зло поносили в теоретических де­ кларациях. Противоречие между ученым-исследователем и теоретиком-ме­ тодологом поражает и в другом известном историке — англичанине Р. Кол-

ния, на Западе усилилась тенденция изображать историю не столько как науку, сколько как художественное творчество. Участились напоминания, что Клио — муза. Средством постижения прошлого провозглашались не объективные научные методы, а субъективное «вчувствование» в эпоху. Кризис охватил часть зарубежной историографии, либо застрявшей на явно устаревших принципах позитивизма X I X в., либо впавшей, под влия­ нием новых гиперкритических философских течений, в состояние теоре­ тической растерянности.

Тем не менее этот кризис отнюдь не был всеобщим. Среди западных историков нашлись умы, не поддавшиеся методологической панике и осо­ знавшие необходимость возрождения и обновления истории именно как науки. К их числу в первую очередь относится Марк Блок.

Американский историк, оценивающий положение в современной запад­ ной историографии, писал, имея в виду Блока и его последователей: «...Кучка смелых историков во Франции пытается выяснить, остаются ли еще какие-нибудь твердые точки в том текучем мире, в который их так жестоко бросили относительность в естественных науках и релятивизм исторических суждений» 6 .

Как и часть упомянутых выше историков, Блок принадлежал к поко­ лению ученых, творчество которых в основном приходится на период меж­ ду двумя мировыми войнами. Но какой разительный контраст!

Продолжая лучшие традиции исторической мысли. Блок бесконечно да­ лек от тех представителей старой историографии, которые не понимали сложности и противоречивости исторического ремесла. Он неустанно бо­ ролся против историков, наивно полагавших, что достаточно ограничиться критикой источников, отделив в них истинное от ложного, для того чтобы извлечь исторические факты и чтобы воссияла истина и картина прошло­ го была восстановлена во всей своей полноте. Беда этих историков заклю­ чалась в том, что они не сознавали, сколь активна мысль ученого в рас­ членении и организации изучаемого им материала.

Кредо этой историографии предельно четко выражено в знаменитом «Введении в изучение истории» Ш . Ланглуа и Ш . Сеньобоса, которое

рию и отразить сдвиги в понимании ремесла историка, происходившие в первой половине нашего века 1 3 . Ибо, «состарившись, прозябая в эмбрио­ нальной форме повествования, долго перегруженная вымыслами, еще доль­ ше прикованная к событиям, наиболее непосредственно доступным, как серьезное аналитическое занятие история еще совсем молода. Она силится теперь проникнуть глубже лежащих на поверхности фактов; отдав в прош­ лом дань соблазнам легенды или риторики, она хочет отказаться от отра­ вы, ныне особенно опасной, от рутины учености и от эмпиризма в обличье здравого смысла. В некоторых важных проблемах своего метода она пока -еще только начинает что-то нащупывать» 1 4 . В «Апологии истории» Блок не успел полностью осуществить свой замысел, хотя и выразил многие выношенные им мысли. Но если изучать эту книгу вместе с остальными трудами Блока, а также его друга и — во многом и главном — единомыш­ ленника Люсьена Февра, известного специалиста по истории культуры, то І идеи представляемого ими направления в западной историографии будут достаточно ясны.

Констатируя устарелость традиционной историографии и открыто за­ являя о разрыве с наивным и бездумным подходом к задачам истори­ ческой науки, Блок отнюдь не был склонен примкнуть к тем западным ученым, которые впали в противоположную крайность — крайность ирра­ ционализма и субъективизма или вообще отрицания возможности исто­ рического познания, к тем, кто вслед за В. Дильтеем провозглашал, что -единственный способ постижения прошлого — это «симпатизирующее по­ нимание» или «воображение», достигаемое в результате внутренних про­ цессов мысленного «вживания», психологического «проникновения» в «дух эпохи», равно как и к тем, кто утверждал, что все исторические рекон­ струкции релятивны и произвольны, поскольку отражают не столько прош­

гк таким неутешительным заключениям пришли виднейшие представители 'идеалистической историографии периода ее острого кризиса, столкнувшись -с реальными проблемами познания.

Сопоставим с этими пессимистическими выводами ход рассуждений Блока, и мы убедимся, с какой спокойной уверенностью смотрит он на возможности исторического познания. Для него критика традиционной ^историографии означает не отказ от изучения исторической действитель­ ности, а более углубленное проникновение в прошлое и расширение пер­ спективы, в которой оно исследуется. История познаваема, но, чтобы вскрыть развитие, осмыслить особенности каждого из ее периодов и прео­ долеть односторонность взгляда на нее, необходимо усовершенствовать