4. Драматургия риска

В измерении экономической глобализации — в отличие от всех других измерений — свою доказательную силу для исторически информированного взгляда теряет даже такой ко­зырь, как новизна [5]. Так, например, Макс Вебер в 1894 году в работе «Хозяйства аргентинских колонистов» обсуждает воп­росы, которые волнуют нас сегодня, как новые. «В конечном счете мировая экономика, как ее представляет учение о сво­бодной торговле, без мирового государства и полного вырав­нивания культурного уровня человечества, является утопией; путь туда далек. Поскольку мы еще и сейчас находимся в са­мом начале такого пути, мы будем действовать в интересах дальнейшего развития, если старые древесные стволы, из ко­торых будущие поколения, возможно, сообща сколотят ког­да-нибудь здание хозяйственного и культурного сообщества человечества, — исторически данные национальные эконо­мические единицы, — не будем пытаться слишком поспешно срубить и распилить для будущей постройки, но будем беречь их и ухаживать за ними в их данном от природы состоянии. — Для нации, конечно, полезно есть дешевый хлеб, но не в том случае, когда это происходит за счет будущих поколений» [6]. Но и противоположное требование: посадить короля, Рынок, на трон общественных отношений, — вовсе не такое уж и но­вое. Даже у его критики — длинная борода. Куда ни посмот­ришь, везде повторения повторений [7].

Свое могущество глобализм лишь на ничтожную долю чер­пает из того, что происходит в действительности. В большей мере потенциал могущества глобализма создается инсценированной угрозой: всем правит сослагательное наклонение — «могло бы быть», «должно бы быть», «если, то».

Таким образом, перед нами разновидность общества рис­ка, которому транснациональные предприятия и обязаны своей властью и могуществом. Не «фактический ущерб» осу­ществившейся экономической глобализации, скажем, из-за полного перемещения рабочих мест в страны с дешевой ра­бочей силой, но в первую очередь угроза этого, публичные разговоры об этом разжигают страхи, внушают опасения и в конце концов даже вынуждают профсоюзных контрагентов совершить в собственной режиссуре то, чего требует «инвес­тиционная готовность», чтобы избежать худшего. Семанти­ческая гегемония, публично разжигаемая идеология глобализ­ма есть источник власти и могущества, из которого предпри­ниматели берут свой стратегический потенциал.

 

5. Отсутствие политики как революция

Глобализм — это мыслительный вирус, который за по­следнее время поразил все партии, все редакции, все ин­ституты. Не то, что люди должны действовать экономичес­ки, является его догматом, но то, что все и всё — политика, наука, культура — должны подчиняться примату экономи­ческого. В этом неолиберальный глобализм напоминает своего заклятого врага — марксизм. Да, он является воз­рождением марксизма как идеологии менеджмента. Так сказать, «Нью эйдж». Своего рода «движение пробужде­ния», чьи апостолы и пророки, однако, не раздают брошю­рок на выходах из метро, но возвещают спасение мира, обретаемое в духе рынка.

Поэтому неолиберальный глобализм представляет собой в высшей степени политическое поведение, которое, однако, подает себя как полностью аполитичное. Отсутствие политики как революция! Согласно этой идеологии, люди не действуют, но осуществляют законы мирового рынка, которые — увы — вынуждают минимизировать (социаль­ное) государство и демократию.

Однако тот, кто верит, что глобализация подразумевает исполнение законов мирового рынка, которые должны быть осуществлены так, а не иначе, тот заблуждается. Экономи­ческая глобализация как таковая не есть механизм, не есть нечто самодвижущееся, это всецело политический проект, причем проект транснациональных акторов, институтов и совещательных коалиций — Всемирного банка, Всемирной торговой организации (ВТО), Организации по экономи­ческому сотрудничеству и развитию, мультинациональных предприятий, а также других международных организаций, которые проводят неолиберальную экономическую поли­тику.

Итак, вопрос формулируется следующим образом: кто есть акторы неолиберального глобализма? А также: что та­кое политические альтернативы? Кто определяет междуна­родные договоры и организации (например, в рамках ВТО) — мировой порядок конкуренции или что-то другое? Находят ли туда доступ минимальные стандарты социаль­ного и экологического труда и производства, достойные че­ловека? Только на словах или как действительные стиму­лы? Какое влияние оказывает при этом политика, нацио­нальная и на уровне ЕС? Какой курс берет внешняя экономическая политика ЕС? А какой — политика разви­тия, аграрная политика? Кто попадает в число проигравших от глобализации? Как выглядят будущие модели внутрен­него и межъевропейского рынка труда? Как должна регули­роваться конкуренция с соседними странами на юге и востоке, а также между регионами/странами Европы? Как дви­жутся потоки капитала? Какое влияние на все эти процессы может иметь, могла бы иметь, должна бы иметь (трансна­циональная политика, каковы перспективы этого влияния? Иными словами, каким образом можно заменить пугало глобализма политикой! [8]

Уже сейчас можно заметить, что растущая группа про­игравших от глобализации не улавливается сетью полити­ческого восприятия.

Ни одна партия в США и Европе еще не поняла, насколь­ко велика, например, приватная экономическая неуверен­ность в жизни служащих — в центре политического спект­ра возникает гигантская дыра. Эти актуальные или потен­циальные проигравшие от глобализации в средних и высших этажах профессиональной иерархии уже не бьют­ся за лучшие места работы и более высокие доходы, за га­рантии стабильности для их более или менее скромного благополучия. Они ощущают себя брошенными и обману­тыми как «правой» политикой, поскольку она работает на глобализацию и на тех, кто выигрывает от нее, так и «ле­выми» программами. Ибо люди, которые опасаются за свое экономическое будущее, не нуждаются, как считает Эдвард Литвак, в политических партиях, «которые хотят обложить ненадежный доход более высокими налогами, чтобы по­мочь тем, кто не работает».