Заславский (2)

Теоретическая совесть Маркса —это не был педантизм профессионального ученого, догмат академической веры. Это была ответственность пролетарского революционера, теоретика рабочего класса. Маркс знал, что на «Капитал» бросятся со всех сторон враги, что они тщательно будут разыскивать слабые стороны, ошибки, опис-

ки. Маркс создавал книгу-крепость. Она должна была быть неприступной. Поэтому он укреплял ее со всех

сторон.

Он был прав. Предисловие Энгельса к четвертому изданию первого тома «Капитала» содержит поучительную повесть о том, как буржуазные «ученые» пытались

дискредитировать «Капитал», придравшись-к якобы неточной цитате из речи Гладстона. Клеветники были от-

биты. Но разве не ясно, что Маркс был прав, оттачивая и закаляя теоретическое оружие пролетариата так, чтобы

не было на этом оружии ни малейшей царапины?

Первые главы «Капитала» кажутся сухими,отвлеченными. Их нелегко одолеть неподготовленному читателю.

Но абстракции Маркса — обобщение огромного живого, конкретного материала. За ними подлинная жизнь ка-

питалистического общества, которая и развернута в потрясающих картинах. В этом огромная сила теоретиче-

ского труда Маркса.

. Только огромная предварительная работа Маркса над конкретным историческим материалом дала ему возможность раскрыть механизм капиталистической экс-

плуатации. Маркс издевался н-ад Лассалем, который стал «открывать» законы капиталистической экономики чисто спекулятивным путем. Маркс говорит о «трескучести» и «болтливости» Лассаля.

Маркс изучил всю экономическую литературу, какая была в библиотеках его времени. Но он неограничивался литературой. Он изучал' жизнь. Маркс стремился

проникнуть за стены капиталистическойфабрики. Он ис-

пользовал для этого всевозможные связи.

Чтобы уяснить себе роль машины в производстве, Маркс посещал технические курсы для рабочих. Он си-

431

дел на одной скамье с пролетарской молодежью, внимательно слушал, прилежно записывал. Всего этого требовала великая творческая совесть Маркса.

В «Капитале» нет ни одного положения, которое не было бы подкреплено фактами, историческимиданными, обоснованными ссылками. Подстрочные примечания представляют собой замечательную энциклопедию. Маркс цитирует сотни авторов, полемизирует с ними, дает им в одной-двух строках глубокие, сверкающие остроумием характеристики. И при всем том — ни одного лишнего слова.

Глубочайший теоретический анализ в «Капитале» — и горячая публицистическая страсть. Ею дышат все страницы. Она придает отвлеченным формулам сверкание остро отго'ченной стали. Это соединение холодной и объективной теории с горячей революционной страстью

сбивало в прежние времена неумных царских цензоров. Один не разрешил перевод «Капитала» как «серь-

езное экономическое исследование, доступное как по

У старого мракобеса было верное чутье. Он едва ли не первый в России распознал зажигательное, революционное действие ^Капитала». Таким остается оно и поныне.

Для нас «Капитал» является школой марксистского, коммунистического труда. Это труд, исполненныйгорячей, беззаветной любви к трудящимся, а стало быть, непримиримой ненависти к буржуазии.

<В школе «Капитала», на его теоретических тради-,

циях выросли работы Ленина. Они отмечены этими же чертами неумолимой строгости к себе, глубочайших теоретических обобщений на основе огромного конкретного материала, неразрывной связи науки с практической борьбой.

1937 год

432

МЕЧТЫ ТЫСЯЧЕЛЕТИИ

«История всего предшествующего общества есть исто-

рия борьбы классов».

Эти слова, которыми открывается «Манифест Коммунистической партии», рисуют в одной фразе грандиозную

историческую картину, потрясающую своим демократизмом. В глубь веков, уходя в туманную даль, расстилает-

ся широкая дорога, заваленная трупами замученных людей, залитая кровью, дымящаяся кострами, на которых

сжигали мыслителей, писателей, ученых, уставленная виселицами. Это страшный путь человечества через ве-

ка к нашему времени Рассматривая в подвале накопленные сокровища, ску-

пой рыцарь Пушкина говорит:

Угнетатели всех веков не боялись этого потопа слез, крови и пота. Они утешали себя тем, что «в старину» бывало еще хуже и что эксплуатация, насилие, гнет необходимы для процветания общества и государства. Летописцы и историки господствующих классов описывали подвиги королей, рыцарей, начальников завоевательных экспедиций, богатых людей и обходили молчанием слезы, кровь и пот.

Времена меняются и люди вместе с ними Но в классовом обществе неизменным остается насилие господствую-

щего меньшинства над массами трудящихся, и слезы, кровь и пот остаются неизменнымиспутниками человече-

ства.

Эпоха «цивилизации» превзошла во многих-отноше-

ниях эпоху «варварства». Пушкинский скупой рыцарь —• это эксплуататор и насильник феодального времени, по-

мещик, ростовщик, крепостник Но этот образ встает снова в характеристике промышленного капитала, принад-

лежащей Марксу: « новорожденный капитал источает кровь и 1рязь из всех своих пор, с головы до пят».

История всего предшествующего общества есть не

Только история насилия одного класса наД другим. есть история борьбы классов. НикЬгда в течение веков угнетенные массы не мирились с господством одного клас-

са над другими. На залитом сяезами и кровью пути человечества встают перед нами картины восстаний, гргаж» данских войн, революций.

Вэтих народных движениях, мощных и грозных, но

вто же время слепых и потому бессильных, рождались мысли об ином общественном порядке.

Не было еще слова «коммунизм». Не было никакого сколько-нибудь ясного представления о том, как может

быть установлен такой общественный строй без классов. Но мысли такие держались крепко. Их нельзя было

вытравить ни силой, ни насмешкой. Более двух тысяч лет назад гениальный сатирик Аристофан употреблял

свое дарование для того, чтобы представить в смешном виде коммунизм. Но он сохранил для нас представление

о справедливом общественном порядке, которое родилось в угнетенных классах древнегреческого общества.

В комедии «Законодательницы» Праксагора говорит:

Утверждаю: все сделаться общим должно и во всем пусть участвует каждый.

Пусть от общего каждый живет, а не так, чтоб на свете богач жил и нищий, чтоб один на широкой пахал полосе,

а другим нет земли на могилу... *

Удивительно, до чего сильной была эта мысль угнетенных классов об освобождении! Тысячи благородней-

ших людей поплатились своей жизнью за то, что проповедовали эту мысль. Миллионы на протяжении веков были истреблены за то, что пытались наивными средствами осуществить ее. История на десятки лет заволакивалась кровавым туманом.

Но потом туман начинал рассеиваться, и через десятки лет мысль о справедливом, бесклассовом обществе,

о торжестве честного труда снова появлялась, на этот раз в иной форме. Это бывал роман благородного мысли-

теля-художника о «Государстве солнца», где все трудятся и нет праздных богачей, и нет частной собствен-

ности. Эю бывали тайные крестьянские общества, где безвестные агитаторы в пламенных речах рисовали пред застывшей в волнении аудиторией картины будущего,

434

картины свободного юбщего труда на свободной от дво-

рян-помещиков земле.

В бессильной ярости фашисты приписали марксизму

эту живучесть мечты народных масс о справедливом обществе. Они называют борьбу классов марксистской идеей. Это лишь свидетельство невежества и одичания господствующих классов фашистской Германии. Мечта

о справедливом, бесклассовом обществе так же стара, как и классовая борьба.

Маркс открыл закон исторического развития, определяющий смену общественных формаций. Он установил,

что классовое общество возникло на определенной ступени развития человечества и в самом себе носит неиз-

бежную свою гибель. Ма-ркс и Энгельс установили, что капитализм создает условия, обрекающие на смерть экс-

плуатацию человека человеком, потому что капитализм вызывает к исторической жизни революционный пролета-

риат. Маркс и Энгельс определили пути и средства социалистической революции и перевели вопрос о бесклассовом

обществе и коммунизме из плоскости справедливости и желательности в плоскость исторической необходимости. Диктатура пролетариата освобождает всех трудящихся и осуществляет их вековую мечту.

Буржуазия отнеслась к марксизму как к новой разновидности социалистической утопии. Она снисходительно

ставила имя Маркса в одном ряду с именами Фурье, Кабэ. Мол, намерения этих наивных мечтателей, пожа-

луй, благородны. Но разве не доказывает история, что это мечты, только мечты? Буржуазия перепугалась не на

шутку, когда «мечты» стали программой... мощного рабочего движения. Она успокоилась, когда увидела раз-

гром Парижской комйуны, трупы рабочих, кровь на улицах, слезы матерей... Кровь и слезы! «Порядок» торже-

ствует в мире.

Он недолго торжествовал. Две с лишком тысячи лет

мысль об обществе, в котором нет эксплуататоров — рабовладельцев, помещиков, капиталистов, была только

мечтой. Семьдесят лет она была научным предвидением Маркса и Энгельса. Двадцать лет, как она стала действительностью.

В двадцать лет осуществлены мечты тысячелетий. Доказано фактами, на деле, что народ, освобожденный

435

от капиталистических пут, подобен богатырю. Удесятеряются его силы в социалистическом хозяйстве. Труд, ставший делом социалистической доблести, способен тво-

рить чудеса.

Двадцать лет... Только двадцать лет! Новая эра в развитии человечества, та, за которой Маркс признавал право называться подлинной историей, незыблемо утверждена. Обеспечен путь ко второй стадии коммунизма, к завершению коммунистического общества, к осуществлению самой заветной мечты человечества.

/957 год.

ПОДВИГ МЫСЛИТЕЛЯ

Профессор Лондонского университета Гарольд Ласки напечатал в мартовском номере американского журнала

«Каррент истори» статью «Марксизм за пятьдесят лет». Смерти Маркса лондонский официальный ученый мир не

заметил. Пятидесятилетие смерти он не может не отметить. Об этом говорит Гарольд Ласки в своей статье. Но уже в одном заголовке его статьи сквозит неслучайная ошибка. Выходит, что марксизм начинает свое ле-

тосчисление со дня смерти Маркса. Это, конечно, вздор для всего мира, знающего Маркса. Но это, пожалуй, не такой уж вздор для ученого буржуазного и лейбористского Лондона. Лондонский университет действительно мог узнать о Марксе пятьдесят или, чтобы быть вполне

Маркс». В статье было много неверного и много путаницы. Но это была, как писал Маркс Ф. Зорге, «первая анг-

лийская статья, проникнутая действительным энтузиазмом за новые идеи и смело восстающая против британ-

ского филистерства... Появление этой статьи, возвещенное объявлениями, напечатанными большими буквами и расклеенными на стенах западной части Лондона, на-

делало много шума. Самое же важное для меня было

436

то, что соответствующий номер журнала был получен мной еще 30 ноября, согрев последние дни.жизни моей

дорогой жены. Ты знаешь ведь, с каким живым интересом она относилась ко всем таким вещам».

Много ли профессоров Лондонского университета читало эту статью в английском журнале, нам неизвестно. Но объявления, напечатанные большими буквами, они, надо думать, все же читали. Из объявлений они мог-

ли узнать, что в Лондоне живет один из вождей современного мышления, который еще в 1867 году издал замечательное произведение —t «Капитал». Впрочем, вряд ли и это могло произвести сколько-йибудь заметное впечатление на английскую официальную науку. И хотя Гарольд Ласки является теоретиком лейборизма, от канонов этой официальной науки он недалеко ушел. Гарольд Ласки пишет в своей статье, задаваясь таким недоуменным вопросом: «Теория, которая поколению Маркса ка-

залась всего лишь утопическим -бредом революционного изгнанника, стала одной из наиболее плодотворных тео-

рий нашего времени... Как же это случилось? Как вышло,

что взгляды умирающего с голода изгнанника, известного в свое время лишь узкому кругу революционеров и тай-

ной полиции половины Европы, приобрели такую жизненность, такой философский вес?»

Оставим лондонского ученого мужа в его глубоких размышлениях над этой проблемой. Заметим, что ему и в голову не пришло задать себе такой вопрос: что же представляла собою буржуазная наука, которая узнала о марксизме лишь из больших афиш, расклеенных в западной части Лондона, и .отнеслась 'к марксизму как к

утопическому бреду? Что представляло.собою буржуазное общество, которое обрекло «вождя современного мышления» на жизнь умирающего с голода изгнанника? Поумнела ли с тех пор буржуазная наука, объявившая еще не столь давно строительство социализма «утопическим бредом»? Похорошело ли с_тех пор буржуазное

общество, обрекающее на голодную смерть миллионы пролетариев и готовое удушить петлей голода Советский Союз, о котором профессор Гарольд Ласки говорит: «Это государство, вооруженное доспехами марксизма...»

Даже этих беглых замечаний профессора-теоретика лейборизма достаточно, чтобы представить себе ту обста-

437

новку, в которой Маркс жил свыше 30 лет, представить себе ту среду, в которой Маркс создавал свои гениальные произведения. Это была обстановка ссылки и каторги.

Формально Маркс никогда не был в ссылке и на ка-

вершенно несравнима с трагической участью Чернышевского, его современника и одного из замечательнейших людей и мыслителей. Чернышевского зверское, варварское, тупое самодержавие заточило-, замучило в

ссылке, и это вызывало возмущение « протесты даже со стороны европейской либеральной буржуазии. Но ведь самым ужасным, самым мучительным, самым зверским в судьбе .Чернышевского было не то, что он принужден

был жить в ссылке, в глухом сибирском городке, под постоянным надзором полиции. Высшая подлость царско-

го правительства заключалась в том, что Чернышевскому -запрещалось писать, у него отнята была всякая

возможность работать над книгами. Еще хуже: всей литературе было запрещено упоминать о Чернышевском, ци-

тировать его, намекать на его имя, знать о нем. Чернышевский был похоронен заживо. Современники еще

помнили его, подрастающие поколения не могли узнать о нем. В этом были и панический страх царского прави-

тельства перед могучей мыслью революционера и подлая месть ему. И отметим кстати, что либеральная русская литература подчинилась этому фельдфебельскому запрету имени Чернышевского без всякого труда и даже с не-

которой охотой и со своей стороны услужливо подсыпала песочку на могилу заживопохороненного...

Маркс был вынужден бежать >из Германии, где его ожидала неминуемая тюрьма. Но он бежал в «свободную» Англию. Он жил под «защитой» парламента. Он мог пользоваться «свободой» слова. Конечно, полиция не спускала глаз с него, и не только полиция «половины Европы». Гарольд Ла"ски ркостил Англию с этих полицейских счетов,— напрасно! Полиция «свободной» Анг-

438

лии приставляла шпиков к Марксу и Энгельсу и внима-

тельно читала их письма. Стоило Марксу в письме, не вышедшем за пределы Англии, выразить намерение при-

ехать инкогнито в Париж, как немедленно парижские шпики приходили осведомляться, не приехал ли уже

гражданин Маркс. Врачи предписали Марксу лечение в Карлсбаде, для этого надЬ было проезжать через Гер-

манию, и больной Маркс почти через 25 лет после революции 1848 года вынужден был проделывать это, пря-

чась от полиции. А затем был и совсем вынужден отказаться от лечения в Карлсбаде. Младшая дочь Маркса

Элеонора (Тэсси) рассказывала Либкнехту, что «в 1877 г. Мавр (семейная кличка Маркса) снова намеревался отправиться в 'Карлебад; но нас известили, что немецкие и

австрийские власти предполагают выслать его..». И дей-

ствительно, полиция нагрянула в Берлин в тот отель, в котором под чужим именем остановился старый и боль-

ной Маркс, но опоздала на час. Маркс с дочерью успели вовремя уехать.

Таким образом, и «свобода» в «свободной» Англии была весьма относительна. Это была свобода под непрестанным, очень бдительным полицейским надзором, не раз. кстати, срывавшим литературные замыслы Маркса >и Энгельса.

Но никто в Англии не мог запретить и не запрещал Марксу писать, читать, издавать свои труды. Никто не мог в Англии запрещать журналам, газетам, авторам писать о Марксе, называть его имя, цитировать его труды.

Мож'но ли проводить параллель с положением несчастного Чернышевского?..

Отношения между Марксом и «свободной» Англией определились сразу же, с первого года пребывания в Лондоне. Это был диалог, нигде не записанный, никогда

на бумаге не формулированный, безмолвный, но от того не менее реальный.

Буржуазное общество заявило кратко и определенно: служи нам, будь нашим, тогда получишь еду и почет; пиши для нас, тогда получишь все возможности учиться и учить. Займи место среди «порядочных» людей, и тогда

мы возведем тебя на тр'ои науки и осыплем золотом. Нет — издыхай от голода!

439

Маркс отвечал, и это записано: «Я решил итти к своей цели напролом, не допуская, чтобы буржуазное

общество превратило меня в машину для добывания денег».

История всех дальнейших отношений— это история борьбы Маркса и Энгельса за «Капитал». Эта борьба

была бы безнадежна, «Капитал» мог быть задушенным в зародыше, если бы Энгельс в интересах борьбы и побе-

ды не превратил себя наполовину в «машину для добывания денег». Это необходимо было сделать, потому

что работа Маркса была партийным делом, Маркс знал, что его книги нужны рабочему классу, он знал, что не

просто занимается наукой «для науки», а выковывает мощное оружие пролетарской революции. Рабочий класс

не имел еще своей организации1 и не мог обеспечить своими собственными средствами возможность Марксу от-

дать все свое время исследовательско-теоретической работе.

Буржуазная печать много лгала и клеветала и теперь еще лжет и клевещет о положении науки и ученых

в Советском Союзе. И не так давно можно было найти старых буржуазных ученых в Советском Союзе, которые

вздыхали о «завидном» положении ученых в буржуазных странах. Так вот неплохо было бы сравнить с положением советских ученых положение гениального учено- го-коммуниста в лондонском буржуазном обществе самой цветущей его, «викторианской», эпохи, когда ни о каком всеобщем кризисе не было еще речи и когда буржуазия имела полную возможность покровительствовать науке. Она и покровительствовала с в о и м ученым. Любая профессорская бездарь имела в своем распоряжении и кабинеты, и книги, и ученый досуг, и пенсии, и

чины. Коммунист Маркс и мечтать не смел о какой-ни- будь такой «Комиссии содействия ученым», которая позаботилась бы о возможности для него работать и писать. В передовом «свободном» Лондоне Маркс, работавший для пролетариата, обладал лишь свободой голодной смерти, как любой пролетарий. И то, что испытал Маркс в лондонской своей ссылке, на буржуазной своей каторге,— это одно из величайших преступлений капиталистического мира, счет за которое пролетариат предъявит в свое время вместе с другими счетами для расплаты.

440