Глава 2

Я очнулась в больнице. В окружении голубых стен, белого потолка, резких ароматов лилий, стирального порошка и нашатырного спирта. Столик на колесиках, возвышающийся у моей кровати, успешно удерживал два цветочных букета, связку шариков с надписью СКОРЕЙШЕГО ВОЗДОРОВЛЕНИЯ! и фиолетовый подарочный пакет. Имена на открытках то расплывались, то снова приобретали четкость. ДОРОТЕЯ И ЛАЙНЕЛ. ВИ.

В углу кто‑то зашевелился.

– Ах, детка, – прошептал знакомый голос, и его обладатель тут же вскочил со стула и бросился ко мне. – Солнышко, – она присела на краешек кровати, увлекая меня в крепчайшие объятия. – Я люблю тебя, – произнесла она, проглатывая слезы. – Я так тебя люблю.

– Мам, – и произнесенное вслух, это простое слово мгновенно разогнало все кошмары, из которых я только что выпуталась. Меня накрыло волной спокойствия, размывая тот плотный комок страха, что поселился в груди.

По тому, как сотрясалось ее тело, я поняла, что она плачет: легкая дрожь постепенно переросла в мучительные рыдания.

– Ты помнишь меня, – ее голос наполнился облегчением. – Я так боялась. Я подумала… я уже подумала о худшем!

И все кошмары снова завладели моим сознанием, словно никуда и не уходили.

– Это правда? – спросила я, чувствуя, как нечто кислотно‑скользкое пробирается под кожу. – Что сказал детектив. Что я была… одиннадцать недель… – я не могла заставить себя произнести это слово. Похищена. Оно было настолько равнодушным. Настолько невероятным.

У нее вырвался всхлип, полный страдания.

– Что… со мной случилось? – продолжила я.

Мама провела пальцами под глазами, вытирая слезы. Я знала ее достаточно хорошо, чтобы понять, она пытается сохранить самообладание лишь ради меня. Я инстинктивно подготовила себя к худшим новостям.

– Полиция делает все, что в их силах, чтобы собрать все детали в одну общую картину. – Она попробовала улыбнуться, но губы предательски задрожали. Будто нуждаясь в поддержке, она потянулась к моей руке и сжала ее. – Самое главное, что ты вернулась. Ты дома. Все, что случилось, теперь в прошлом. Мы справимся с этим.

– Как меня похитили? – спросила я скорей саму себя.

Как это произошло? Кому потребовалось похищать меня? Они затащили меня в машину, пока я выходила из школы? Запихнули меня в багажник, пока я шла через парковку?

Неужели все было так просто? Пожалуйста, пусть все будет не так. Почему я не побежала ? Почему я не боролась ? Почему мне потребовалось столько времени, чтобы сбежать? Потому что очевидно именно это и произошло. Разве нет ? Отсутствие ответов камнем обрушилось на мои плечи.

– Что ты помнишь? – поинтересовалась мама. – Детектив Бассо сказал, что даже мельчайшая деталь может оказаться полезной. Подумай. Попытайся вспомнить. Как ты попала на кладбище? Где ты была до этого?

– Я ничего не помню. Будто моя память… – я замолчала. У меня было ощущение, будто часть моих воспоминаний была украдена. Словно кто‑то выхватил их, не оставив на том месте ничего, кроме неосознанной паники.

– Что последнее ты помнишь? – поинтересовалась мама.

– Школу, – автоматически слетело с языка. Не спеша разрозненные воспоминания зашевелились, кусочки мозаики завращались, сцепляясь друг с другом, образуя четкую картину. – Я готовилась к тесту по биологии, но, полагаю, я его пропустила, – добавила я, чувствуя, как реальность тех потерянных одиннадцати недель глубже проваливается в неизвестность. Я четко помнила, как сидела в кабинете биологии тренера МакКонахи. В памяти всплыли знакомые запахи мела, чистящих средств, спертого воздуха и дезодоранта. Рядом сидела Ви – мой партнер по лабораторным. Перед нами на черном гранитном столе лежали раскрытые учебники, но под свой Ви украдкой всунула выпуск US Weekly .

– Хочешь сказать к тесту по химии, – поправила меня мама. – В летней школе.

Я неуверенно перевела на нее взгляд.

– Я никогда не ходила в летнюю школу.

Мама прикрыла рот ладонью. Кожа на руке побледнела. Единственным звуком в комнате было ритмичное тиканье часов над окном. Каждый крошечный шаг стрелки эхом отдавался в висках, десять раз, прежде чем я смогла заговорить.

– Какой сегодня день? Какой месяц? – Воспоминания вернулись на кладбище.

Опавшие листья.

Едва уловимая прохлада в воздухе. Мужчина с фонариком, утверждающий, что сейчас сентябрь. Единственное слово крутилось у меня в голове – нет. Нет , это невозможно. Нет , это все неправда. Нет , целые месяцы жизни не могут просто так незаметно исчезнуть. Я пыталась протолкнуться глубже в свои воспоминания, пыталась ухватиться за что‑нибудь, что помогло бы мне связать данный момент с тем последним уроком биологии. Но между ними зияла пропасть. Все воспоминания о лете были полностью и окончательно уничтожены.

– Все в порядке, детка, – бормотала мама. – Мы вернем твои воспоминания. Доктор Хаулет сказал, что у большинства пациентов с течением времени наблюдаются значительные улучшения.

Я попыталась сесть, но руки представляли собой спутанный клубок трубок и прочего медицинского оборудования.

– Просто скажи, какой сейчас месяц! – потребовала я истерично.

– Сентябрь, – помятое выражение ее лица было невыносимым. – Шестое сентября.

Я откинулась на подушку, озадаченно хлопая глазами.

– Я думала, сейчас апрель. Я не помню ничего после апреля.

Я наскоро возвела стены, закрываясь от поражающей меня вспышки страха. Я не вынесу все напасти скопом – надо делать по одному шагу за раз.

– И что, лето действительно… закончилось ? Вот так просто?

– Вот так просто? – повторила она невозмутимо. – Оно медленно тянулось. Каждый день без тебя… Одиннадцать недель абсолютного неведения… Бесконечная паника, беспокойство, страх, безысходность…

Я задумалась, проводя подсчеты в уме.

– Если сейчас сентябрь, и меня не было одиннадцать недель, значит, меня похитили…

– Двадцать первого июня, – любезно подсказала мне мама. – В день летнего солнцестояния.

Возведенная мною стена рушилась быстрее, чем я успевала ее мысленно восстанавливать.

– Но я не помню июнь. Я даже май не помню.

Мы смотрели друг другу в глаза, и я знаю, мы думали об одном и том же.

Как такое может случиться, что моя амнезия вышла за рамки тех одиннадцати недель, вплоть до апреля ? Неужели такое возможно?

– Что сказал врач? – спросила я, облизывая пересохшие губы. – У меня была травма головы? Меня накачала наркотиками? Почему я не могу ничего вспомнить?

– Доктор Хаулет сказал, у тебя ретроградная амнезия, – мама замолчала. – Это значит, что часть воспоминаний, предшествующих поражению мозга, утеряна. Мы просто не были уверены, как далеко зашли потери. Апрель, – прошептала она себе под нос, и я видела, как из ее глаз улетучилась вся надежда.

– Утеряна? Как утеряна?

– Он думает, это психологическая травма.

Я обхватила голову руками, чувствуя пальцами жирность волос. Меня вдруг осенило, что я понятия не имею, где находилась все эти недели. Может, меня сковали цепями в каком‑нибудь сыром подвале. Или связали в лесу.

Ясно одно: я давненько не принимала душ. Бросив взгляд на свои руки, я обнаружила пятна грязи, мелкие порезы и синяки. Через что я прошла?

– Психологическая? – я заставила себя выкинуть из головы все эти размышления, от которых меня все больше охватывала истерика. Я должна оставаться сильной. Мне нужны ответы. Я не могу сломаться. Если бы я заставила себя сосредоточиться, даже не смотря на пляшущие точки перед глазами…

– Он считает, ты блокируешь воспоминания, избегая чего‑то травматического.

– Я не блокирую их, – я закрыла глаза, не в силах остановить скопившиеся слезы. Сделав судорожный вдох, я крепко сжала руки в кулаки, стараясь унять отвратительную дрожь в пальцах. – Я бы знала, если бы пыталась забыть пять месяцев своей жизни, – проговорила я медленно, стараясь придать голосу убедительного спокойствия. – Я хочу знать, что произошло со мной.

Если я и одарила ее сердитым взглядом, она проигнорировала это.

– Попытайся вспомнить, – она мягко настаивала. – Это был мужчина? Все это время ты была с мужчиной?

Была ли? До этого момента у моего похитителя не было лица. Разум услужливо подкидывал мне образ монстра, прячущегося в темноте. Густое облако неопределенности нависло надо мной.

– Ты ведь знаешь, что не должна никого прикрывать? – продолжила она тем же самым нежным тоном. – Если ты знаешь, с кем была все это время, ты можешь рассказать об этом мне. Что бы они тебе не говорили, теперь ты в безопасности. Они не тронут тебя. Они ужасно с тобой поступили, но это их вина. Их вина, – повторила она.

Всхлип разочарования вырвался из груди. Выражение «чистый лист» казалось до тошноты подходящим. Я собиралась озвучить свое отчаяние, когда в дверном проеме возникла тень. На пороге стоял детектив Бассо. Руки были скрещены на груди, в глазах читалась тревога.

Я инстинктивно напряглась. Мама, должно быть, почувствовала это. Она проследила за моим взглядом.

– Я подумала, что Нора может вспомнить что‑нибудь, пока мы вдвоем, – объяснила она детективу Бассо извиняющимся голосом. – Я знаю, вы хотели допросить ее, я просто подумала…

Он кивнул, будто говоря «все в порядке». Затем подошел ближе, пристально глядя на меня.

– Ты сказала, у тебя нет четкой картинки воспоминаний, но даже туманные детали могут помочь.

– Вроде цвета волос, – вставила мама. – Может, они были… черными, например?

Я хотела ответить ей, что не помню ничего , ни малейших намеков на цвет, но я не осмелилась в присутствии детектива Бассо. Я не доверяла ему.

Инстинкты подсказывали мне, что с ним что‑то не так. Когда он приблизился ко мне, волосы неприятно закололи у корней, и на мгновение по спине пробежали мурашки, будто по позвоночнику заскользил кубик льда.

– Я хочу домой, – были мои единственные слова.

Мама и детектив Бассо переглянулись.

– Доктору Хаулету нужно провести несколько тестов, – произнесла мама.

– Каких еще тестов?

– Что‑то связанное с твоей амнезией. Это не займет много времени. И затем мы поедем домой, – она небрежно махнула рукой, что только усилило мои подозрения.

Я повернулась к детективу Бассо, мне казалось, у него есть ответы на все.

– Что вы не договариваете?

Выражение его лица было непоколебимей стали. Полагаю, годы коповской практики отшлифовали этот взгляд.

– Нам нужно провести несколько тестов. Убедиться, что все в порядке.

В порядке?

Что из этого может подходить под определение «в порядке» ?