III. Колонизация Сибири XVIII – начала XX вв.: империо- и нациостроительство на восточной окраине Российской империи

Цели и характер колонизации Сибири: от военно-политической экспансии до земледельческого освоения (XVIII – начало XX в.); колонизационная политика самодержавия в Сибири XVIII – начала XX вв.: этапы и направления; российский колонизатор Сибири в контексте имперской идеологии (крестьянская, казачья, дворянская, иностранная, конфессиональная колонизация); национальные аспекты колонизационной политики Российской империи в Сибири: «проект большой русской нации» и сибирская региональная идентичность.

Основным отличием Российской империи от западных мировых держав считалось то, что она представляет собой цельный территориальный монолит и поэтому колонизационное движение из внутренней России не носило характера эмиграции. Империя как бы вырастала из исторического процесса «собирания русских земель» и, как писал поэт Велемир Хлебников: «Вслед за отходом татарских тревог – это Русь пошла на восток». Западноевропейские переселенцы неизбежно утрачивали связь с метрополией, тогда как сельское население России – как писал дореволюционный чиновник Министерства финансов и член Русского географического общества Ф. Г. Тернер - «не только не разрывало связи со своим отечеством, но служило, напротив того, большему сплочению этих дальних стран с Россиею». Как заметил современный британский историк и политолог Д. Ливен: «Русскому колонисту было затруднительно ответить на вопрос, где собственно, заканчивается Россия и начинается империя?»¹⁰². Российский исследователь Л.Е. Горизонтов видит в русском колонизационном движении перспективу «двойного расширения» Российской империи путем внешнего ее территориального роста в целом, который дополнялся параллельным разрастанием «имперского ядра» за счет примыкающих к нему окраин¹⁰³. Имперский проект в Азиатской России предусматривал постепенное поглощение имперским ядром (прежде всего в результате русской крестьянской колонизации) Сибири, Дальнего Востока, а также части Степного края. Это был сложный и длительный процесс, в котором сочетались тенденции империостроительства и нациостроительства, что должно было обеспечить империи большую стабильность и дать ей национальную перспективу.

Тема расширяющегося «фронтира» на нерусской окраине помимо военных действий и организации управления включала «конструктивные» аспекты российской колонизации: «рождение новой социальной идентичности, этнических отношений, новых ландшафтов, регионального хозяйства и материальной культуры». Расширение смыслов и приращение эмоциональных коннотаций термина «колонизация» требуют более четкого его определения в конкретно-историческом контексте. Первоначально достаточно узкое толкование ограничивало колонизацию как процесс массового вселения в некультурную (или малокультурную) страну выходцами из цивилизованного государства. В дальнейшем «колонизация по Марксу» получает еще более негативное звучание, связанное с эксплуатацией ресурсов, местного населения, «захвата рынков и дешевой рабочей силы» для получения максимальной прибыли. Колонизация, в данном случае, рассматривалась как процесс отделения, признания превосходства, формирования отношений «господства – подчинения», позиционирование отличия между «цивилизованной метрополией» и «некультурной колонией». Близким к такому пониманию колонизации является и понятие «фронтир», введенное в научный обиход американским историком Ф.Д. Тернером¹⁰⁴. Фронтир как граница, порубежье между цивилизованным и нецивилизованным пространством, в условиях же азиатской России приобретал черты подвижной зоны закрепления и освоения, зоны, которая не столько разделяла, сколько должна была сближать внутреннее и внешнее пространство. «Граница – это не только линия на географической карте, – отмечает философ С.А. Королев. – Это с одной стороны, не просто край рубеж некоего географического пространства, территории, а некий край пространства власти, т.е. территории, стратифицированной при помощи властных технологий, а с другой – это зона соприкосновения, пресечения, наложения различных, часто разнотипных, пространств и столкновения различных структур власти»¹⁰⁵.

Российский колонизационный дискурс примерно с середины XIX в. осложняется пересечением понятий «переселение» и «колонизация». Первоначально, понятие «колонист» достаточно широко использовалось только в отношении иностранных переселенцев в пределах империи и, не переносилось на переселенцев из внутренних губерний. Соответственно, различался и характер процессов переселения и колонизации. В первом случае, речь шла преимущественно о сельскохозяйственной миграции в пределах одной государственной территории; во втором - об освоение новой территории и, через освоение, включении ее в пространство империи. Практика синонимичного употребления этих понятий свидетельствовала о совпадении в некоторых случаях переселенческих и колонизационных усилий государства. Колонизация была направлена на снятие, перенесение границы между уже освоенным и осваиваемым пространствами, на преодоление культурной дистанции. Переселение же рассматривалось как инструмент «воссоздания», расширения собственной территории. Колонизационные процессы не ограничивались только завоеванием, присоединением территории, не всегда совпадали с переселенческим движением, поскольку основной смысл смещался от заселения к долговременному процессу «поддержания» завоевания, созданию своего пространства. Рассматривая усложнение имперского дискурса в Российской империи в конце XIX – начале XX вв., В. Сандерланд объяснил эти процессы особенностью русской колонизации: «Если российская колонизация и русское переселение равнозначны, это означает, что колонизация в России была не только крестьянской или земледельческой, или домашней, или колониальной проблемами, но всеми этими проблемами вместе. Результатом явилось то, что русские образы колонизации были изначально запутанными»¹⁰⁶.