2. Сибирь в меняющемся пространстве империи

(А.В. Ремнёв)

Географическое, административное, ментальное картографирование Сибири. «Образы Сибири» в правительственных и общественных взглядах XIX - начала XX в. Империя и сибирский региональный вызов.

Процесс вхождения Сибири в состав России начался в конце XVI в. с присоединением к Русскому государству и имел длительную историческую перспективу. Это было не только военное закрепление за Российской империей новых территорий и народов восточнее Урала, крестьянское переселение и хозяйственное освоение сибирских земель, но и осмысление Сибири как земли русской. Важно понять, как из «страны без границ», из «земель незнаемых», края классического Макара, который там никогда не пас своих телят, Сибирь стала неотъемлемой частью России, изменила в целом ее географическое и историческое пространство.

Это был длительный исторический дискурс о границах Сибири, трансформации ее образов в российском общественном сознании, геополитическом видении места Сибири в извечной российской оппозиции «Запад – Восток». Установление новых границ и центров не только оформляло исторически сложившиеся регионы, но и способствовало их складыванию, определяло их статус в империи. Внутреннее пространство «мир-империи» имело свою иерархию, различные виды неравенства периферийных регионов по отношению к центру, где располагалась сильная государственная власть, привилегированная, динамичная, внушающая одновременно страх и уважение²⁷. Актуальность проблем взаимоотношений центра и регионов сохраняется, имея тенденцию к обострению в условиях модернизации. М. Хечтер, предложивший концепцию «внутреннего колониализма», обрек эти проблемы на вечность, заметив, что условия частичной интеграции периферии и государственного ядра «все больше воспринимаются периферийной группой как несправедливые и нелегитимные»²⁸. Это порождало споры о колониальном положении Сибири в России, актуализируясь периодически возникающими политическими и экономическими подозрениями в сибирском сепаратизме.

Вопрос о пространстве Сибири в России не так прост, как может показаться на первый взгляд. Административное деление зачастую не совпадало с географическими границами сибирского региона, а образы Сибири приобретали расширенное символическое восприятие. Картографирование и конструирование географического, административного, экономического и ментального пространства Сибири составляло основу имперской географии власти. Различные комбинации территорий в больших административных группах (генерал-губернаторствах), не только повторяли природный ландшафт в поисках естественных границ, но активно формировали новую географию. Интерпретация региона постепенно усложнялась с расширением, как внешних имперских границ, так и нарастанием внутренних политических и административных задач, управленческой специализацией и дифференциацией, изменением этнодемографической структуры, новыми экономическими интересами. Власть здесь шла явно впереди экономики, нередко не дожидаясь установления государственных границ, создавая административно-территориальные единицы и формируя экономические районы. Но всякая административная, а тем более, государственная граница, будучи однажды проведена, имеет тенденцию сохраняться, увековечиваться. «Таким образом, – отмечает Ф. Бродель, – история тяготеет к закреплению границ, которые словно превращаются в природные складки местности, неотъемлемо принадлежащие ландшафту и нелегко поддающиеся перемещению»²⁹.

Географическое, административное, ментальное картографирование

и региональная идентичность.

Регион – это не только историко-географическая или политико-административная реальность, но и ментальная конструкция, с трудно определимыми и динамичными границами. Ментальное картографирование есть продукт представлений о пространстве, его сложное семиотическое конструирование. Поэтому так важно проследить процесс генезиса нового ментально-географического пространственного образа, выделения его в особый предмет общественного геополитического сознания и сегментирования в правительственной политике.

Территориальный объем Сибири исторически рос с движением русских на восток от Сибирского ханства до Сибирского генерал-губернаторства, достигнув своего предела к середине XIX в., когда закончился процесс вхождения в состав Российской империи Степного края, Приамурья и Приморья. В середине XIX в. Ю.А. Гагемейстер описывал границы Сибири следующим образом: «Сибирью называется весь северный отдел Азиатского материка, который обозначается на Западе продольною цепью Уральских гор, на Востоке Тихим океаном, с Севера омывается Ледовитым морем, а к югу граничит с владениями Китая и свободного Туркестана»³⁰. Вместе с тем почти тридцать лет спустя А.Я. Максимов замечал, что «Географическое общество, ведающее антропологические и этнографические задачи, еще не занималось решением вопроса о том, где начинается западная граница Сибири. А где кончается восточная или южная граница, на это не сумеет дать ответа даже и специальный Азиатский департамент Министерства иностранных дел»³¹. Не случайно, начиная в 1918 г. читать курс лекций по истории и географии Сибири на только что открытом во Владивостоке историко-филологическом факультете, известный востоковед профессор Н.В. Кюнер предлагал условиться, что следует понимать под именем «Сибирь»: «Это имя ныне прилагается к стране обладающей громадным и не установленным в точности и различно понимаемом пространством в зависимости от того, с какой точки зрения мы будем рассматривать территориальный объем страны, о Сибири можно мыслить различно» (Курсив наш – авт.)³². Отмечал Кюнер и всегда существовавшее несовпадение исторического смысла Сибири с ее географическим пространством. При этом он настаивал на расширительном понимании Сибири, включая в нее не только Дальний Восток, но и Степной край. Другой исследователь Сибири И.И. Серебренников также призывал отличать Сибирь географическую от Сибири административной, имея в виду то, что, например, некоторые уезды Пермской и Оренбургской губерний находятся на азиатской стороне Урала, он также относил к Сибири не только Дальний Восток, но и Акмолинскую и Семипалатинскую области³³.

Исторически менялась и внутренняя структура сибирского пространства. Один из самых авторитетных российских географов рубежа XIX-XX вв. П.П. Семенов Тян-Шанский делил Сибирь на пять географических областей³⁴. При этом Западную и Восточную Сибирь он именовал «коренной» Сибирью, к которой примыкали «Якутская окраина», «Амурско-Приморская окраина» (в составе Забайкальской, Амурской, Приморской областей и острова Сахалин) и «Киргизско-степная окраина» (из Акмолинской, Семипалатинской и Семиреченской областей). Таким образом, Азиатская Россия получает новую географическую конфигурацию, в которой у Сибири как внутренней периферии империи появляются свои окраины.

С вхождением в состав Русского государства зауральских территорий и до 80-х гг. XIX в. можно видеть, как оформлялось и расширялось пространство Сибири. Но одновременно набирал силу обратный процесс, когда Сибирь стала постепенно сокращаться и даже исчезать с административной карты России. Шел процесс регионального деления «большой» Сибири, протянувшейся от Урала до Тихого океана, и к концу XIX столетия на геоэкономической и административной карте Азиатской России появляются Дальний Восток и Степной край. Уже в «Первой всеобщей переписи населения Российской империи» (1897 г.) из Сибири уже исключались Акмолинская и Семипалатинская области. Отделение Дальнего Востока от Сибири, начавшееся на рубеже XVIII-XIX вв., получило важный политический импульс в 1850-х гг. и завершилось в 1884 г. административным обособлением в Приамурском генерал-губернаторстве. Писатель и путешественник Д.И. Стахеев в 1867 г. намеренно вынес в заглавие своей книги названия «Россия», «Сибирь» и «Амур». Конечно, объяснял он, Сибирь и Амур это нераздельные части России, но она «слишком велика, чтобы не иметь частных, так сказать, неофициальных названий»³⁵. В издании «Азиатская Россия», предпринятом Переселенческим управлением Главного управления землеустройства и земледелия в 1914 г., отмечалось, что помимо административного деления в Азиатской России существует еще и деление историческое: Сибирь (Тобольская, Томская, Енисейская и Иркутская губернии, области Якутская и Забайкальская) и Дальний Восток, куда включают помимо Амурской, Приморской, Камчатской областей и Сахалина, иногда и Забайкалье, как связующее звено между ними. Железнодорожный транспорт в Сибири сыграл важную районообразующую роль, сформировал новую ось экономического развития и новые торгово-экономические центры. Вместе с тем геополитические образы Сибири оставались надолго сопряженными в своей пространственной динамике не только с Дальним Востоком России и казахскими степями, но и с Маньчжурией, Монголией, Китаем³⁶.

В начале XIX в. Сибирь составляло единое генерал-губернаторство, которое в 1822 г. в результате реформ М.М. Сперанского было разделено на два генерал-губернаторства (Западно – и Восточно-Сибирское). Вместе с тем, на протяжении всего XIX в. в Петербурге сохранялось единство взгляда на политику за Уралом, что проявилось в деятельности Комитета по делам Сибирского края (1813-1819 гг.), двух Сибирских комитетов (1821-1838; 1852-1864 гг.) и Комитета Сибирской железной дороги (1892-1905 гг.), чьи компетенции территориально охватывали не только собственно сибирские, дальневосточные и степные губернии и области, но и сопредельные страны. Целостность Сибири продолжала сознаваться в центре и на местах наличием единого комплекса законодательных актов, своего рода свода законов для Сибири - «Сибирского учреждения», юридически закрепившего управленческую специфику региона. Однако эта правовая обособленность постепенно разрушалась, от которой, как заметил уже в 1875 г. соратник Н.Н. Муравьева-Амурского Б.А. Милютин, остались "одни обломки". В 1882 г. было упразднено Западно-Сибирское генерал-губернаторство и от Сибири административно отделился Степной край, став самостоятельным генерал-губернаторством, сохранив центр в Омске. Можно говорить, что Западная Сибирь превратилась в своего рода «внутреннюю окраину», повысив свой статус интегрированности в имперское пространство, что заметно отличало ее от Восточной Сибири, Дальнего Востока и Степного края. В 1884 г. с созданием Приамурского генерал-губернаторства от Сибири отпочковался Дальний Восток, породив затянувшийся спор о границах между ними, а в 1887 г. Восточно-Сибирское генерал-губернаторство было переименовано в Иркутское. Как и в Европейской России, в Сибири с 1898 г. округа стали называться уездами, чтобы устранить признаки терминологической обособленности. Разрасталось и усложнялось специальное (экстерриториальное) деление Сибири, зачастую не совпадавшее с общими административными границами и центрами, что свидетельствовало об усложнении регионального управления и усилении ведомственного влияния имперского центра. Фактически до начала XX в. понятие «Восточная Сибирь» употреблялось не столько в смысле географическом, сколько административном и было тождественно Восточно-Сибирскому генерал-губернаторству. Известный русский правовед H.М. Коpкунов утверждал, что «самое слово Сибирь не имеет уже более значения определенного административного термина»³⁷.

В противовес формируемому сибирскому регионализму, вызывавшему политические подозрения в сепаратизме, понятие «Сибири» замещается «Азиатской Россией», в чем был заложен известный семантический смысл, акцентированный на цивилизационный потенциал единства Российской империи. Это породило даже опасение исчезновения Сибири. Не случайно главный идеолог сибирского областничества Н.М. Ядринцев не поддержал в 1870-х гг. идею упразднения сибирских генерал-губернаторств, видя в этом угрозу разрушения экономического, политического и культурного единства Сибири. Другой видный областник Г.Н. Потанин не только разделял этот взгляд, но даже высказывал пожелание о расширении генерал-губернаторской власти «до власти наместника». Областников не могла не пугать тенденция административного дробления Сибири. Борясь против всеобъемлющей централизации из Петербурга, в качестве одного из направлений своей деятельности они определяли потребность «централизовать Сибирь, раздвоенную <…> административным делением»³⁸. В центре же не могли не сознавать опасности длительного существования административного единства большого периферийного региона империи, который мог составить управленческую конкуренцию центру.

Сибирская модель административного устройства была в значительной мере частным случаем окраинной политики самодержавия, принципы которой во многом зависели от господствовавших в то или иное время взглядов на природу взаимоотношений центра и регионов. Заметное влияние на региональную политику и региональные общественные настроения оказывали западные теоретические конструкции и европейский колониальный опыт управления. Несмотря на то, что управление разными окраинами существенно отличалось, к XIX в. империя уже выработала, как казалось, универсальную модель их постепенного административного и народонаселенческого поглощения.

Сибирь и Дальний Восток включались в широкий дискурс: «Европа – Россия - Азия», составляющей частью которого было новое прочтение проблемы деления России на европейскую и азиатскую части. Деление, которое было вызвано еще петровской вестернизацией, стремлением иметь в провозглашенной империи свою европейскую метрополию и свою азиатскую периферию³⁹. За изменениями на административной карте империи стоял целенаправленный процесс ее внутреннего устроения. Административные границы не только оформляли исторически сложившиеся регионы, но и способствовали их складыванию, определяли их статус в империи. К тому же, колонизационный компонент имперской политики давал возможности не только для укрепления государственного единства, но и создания общего цивилизационного пространства.

Н.И. Надеждин заметил, как к «основному ядру» империи, где «география имеет чисто Русскую физиономию», где расположена «коренная Русская земля», присоединяются в Азии и Северной Америке новые земли. Это, по его словам, наш Новый Свет, который «деды наши открыли и стали колонизовать почти в то в то же время, как прочие Европейцы нашли новый путь к Азиатскому югу и открыли восток Америки»⁴⁰. Известный статистик и географ К.И. Арсеньев среди 10-ти «пространств» империи выделял и сибирское, хотя не дал его характеристики, ограничившись указанием, что «Сибирь есть истинная колония земледельческая, металлоносная и коммерческая; рассматривая под сим видом, она имеет преимущество над колониями других государств Европейских, не отделяясь от метрополии ни Океаном, ни посторонними владениями. <…> Вообще Сибирь, Закавказье, Финляндия и Царство Польское - подчеркивал он, - суть такие страны, которые обеспечивают нынешнюю безопасность Государства, не затрудняя внутреннего управления. Сии земли, полезные для России по уважениям военным, политическим и коммерческим не составляют существа Империи, и <…> должны быть рассматриваемы, как вспомогательные силы одной главной и великой силы, заключающейся в собственно Русских землях»⁴¹.

Однако такое положение Сибири в составе России не должно быть вечным. Историк Сибири и известный сибирский просветитель П.А. Словцов (1767-1843) рассматривал Сибирь как часть России, передвинувшейся за Урал⁴². Сотрудник российского посольства в Китай Ф.Ф. Вигель писал в 1805 г., что в отличие от британских заморских колоний, Сибирь, «как медведь», сидит у России на привязи, и пока ей не нужна. Однако в будущем, рассуждал он, Сибирь будет полезна России как огромный запас земли для быстро растущего русского населения, и по мере заселения Сибирь будет укорачиваться, а Россия расти⁴³. Востоковед В.П. Васильев в программной статье «Восток и Запад», опубликованной в 1882 г. в первом программном номере газеты «Восточное обозрение», призывал перестать смотреть на русских как на пришельцев в Сибирь, заявляя, что «мы давно уже стали законными ее обладателями и туземцами»⁴⁴. П.П. Семенов-Тян-Шанский писал об изменении в результате колонизации этнографической границы между Европой и Азией путем ее смещения все дальше на восток⁴⁵. Историк М.К. Любавский в «Обзоре истории русской колонизации» определял прочность вхождения той или иной территории в состав Российского государствах в соответствии с успехами русской колонизации прежде всего крестьянской⁴⁶. Именно русские переселенцы, отмечалось в официальном издании Главного управления землеустройства и земледелия (ГУЗиЗ) должны были духовно скрепить империю, являясь «живыми и убежденными проводниками общей веры в целостность и неделимость нашего отечества от невских берегов до Памирских вершин, непроходимых хребтов Тянь-Шаня, пограничных извилин Амура и далекого побережья Тихого океана, где все, – в Азии, как и в Европе, одна наша русская земля, – одно великое и неотъемлемое достояние нашего народа»⁴⁷. Колонии России – это ее окраины на Дальнем Востоке, в Средней Азии и на Кавказе. «Подобно тому, как наши южные степи, наша Новороссия, наша южная «украина», некогда представляли запас для русского населения, так теперь наступило время постепенно использовать с этою же целью наши восточные дальние окраины. Чем более населятся они русскою народною массою, тем крепче свяжутся эти страны ядром Русского государства»⁴⁸.

Н.Я. Данилевский в своем знаменитом труде «Россия и Европа» утверждал, что направлявшиеся из центра страны колонизационные потоки, как правило, «образуют не новые центры русской жизни, а только расширяют единый, нераздельный круг ее»⁴⁹. Таким образом, процесс русской колонизации можно представить, по его мнению, растянутым во времени, поэтапным «расселением русского племени», что не создавало колоний западноевропейского типа, а расширяло целостный континентальный массив русской государственной территории. В каждом географическом фрагменте Российского государства, считал Н.Я. Данилевский, появляется не «отдельная провинциальная особь» и не государственное «владение» как таковое, но «сама Россия». Поэтому различия между центром и колонизуемыми окраинами виделись Данилевскому не политическими, а лишь обусловленными временем заселения и культурного освоения. Отстаивая идею целостности российского пространства, Н.Я. Данилевский, а вслед за ним и Г.В. Вернадский⁵⁰, были склонны скорее преуменьшать имевшиеся различия, нежели их преувеличивать.

Геополитические представления, выраставшие из славянофильских идей, зримо присутствуют в антропогеографической теории В.И. Ламанского. В рамках предложенной им типологии, он отделяет Срединный мир (по большей части совпадающий с политическими границами Российской империи, особенно в Азии, где они переходят в границы естественные и этнографические) от мира Европейского и Азиатского и относит его к особому историко-культурному типу, в котором господствует и преобладает русский народ, русский язык и русская государственность. Но русской часть географической Азии становится не только потому, что там проживают русские, а главное из-за того, что она есть продолжение русской Европы. Из «древних и внутренних русских областей» черпает русский народ силы в Азии, и он еще долго будет там вдохновляться руководящими идеями, исходящими из «главного народного ядра Европейской России». В.И. Ламанский особо подчеркивал географическое, этнологическое, религиозное и историко-культурное единство Европейской и Азиатской России. В Азиатской России, в отличие от азиатских колониальных владений европейских государств, собственно азиатов немного, русское же население переезжает туда не как европейцы на время, а навсегда, и она способна в будущем принять еще много миллионов русских.

Д.И. Менделеев, отмечая, что территориальный центр России и центр ее народонаселения далеко не совпадают, доказывал, что миграционные потоки со временем приведут к тому, что демографический центр России сдвинется с севера на юг и с запада на восток. Вместе с тем, у него, сибиряка по происхождению, все же вызывало беспокойство то, что на карте Россия выглядит преимущественно азиатской. «Россия, по моему крайнему разумению, - писал Менделеев в 1906 г., - назначена сгладить тысячелетнюю рознь Азии и Европы, помирить и слить два разных мира, найти способы уравновешения между передовым, но кичливым и непоследовательным европейским индивидуализмом и азиатской покорной, даже отсталой и приниженной, но все же твердой государственно-социальной сплоченностью»⁵¹. Историческая задача России как раз и заключается в том, чтобы «Европу с Азией помирить, связать и слить»⁵². Деление на Европейскую и Азиатскую Россию он считал искусственным уже в силу единства «русского народа (великороссы, малороссы и белорусы)», но при этом старался найти такой способ картографического изображения России, где бы выступало первенствующее значение Европейской России.

Н.В. Кюнер, опираясь на предложенную Д.И. Менделеевым новую проекцию карты России, также утверждал, что Сибирь – это «огромный придаток к основному историческому и культурному ядру – Европейской России, где были заложены основы нашего политического и культурного бытия, нашего экономического хозяйства и финансовой системы»⁵³. Эти идеи были подхвачены и развиты уже после революции в эмиграции евразийцами, которые предпочитали говорить о едином географическом мире, где нет Европейской и Азиатской» России, а есть лишь части ее, лежащие к западу и востоку от Урала⁵⁴. Именно в Сибири лучше всего сохранился наш подлинный великорусский, чистый бытовой уклад. Именно здесь находится подлинная «Новая Россия»⁵⁵.

На определение управленческих задач влияли не только политические и экономические установки, исходившие из центра империи, но и «географическое видение» региона, его политическая и социокультурная символика и мифология, трансформация регионального образа в правительственном и общественном сознании. Географические образы могут рассматриваться «как культурные артефакты и как таковые они непреднамеренно выдают предрасположения и предрассудки, страхи и надежды их авторов. Другими словами, изучение того, как общество осознает, обдумывает и оценивает незнакомое место, является плодотворным путем исследования того, как общество или его части осознают, осмысливают и оценивают самих себя»⁵⁶. Территория власти нуждается в своих маркерах, включающие идеологически и политически окрашенные топонимы, знаковых фигурах исторических региональных деятелей. Параллельно с имперским административным строительством шел процесс вербального присвоения новых территорий, осмысления их в привычных имперских терминах и образах. Оказавшись вдали от родины, переселенцы, как и в европейских заокеанских колониях, спешили закрепить за собой новое пространство, обозначая его привычными именами православных святых, русских героев, а то и просто перенося старые названия на новые места (Новокиевки, Полтавки, Черниговки, Московки и т.п.). Сотрудник Н.Н. Муравьева-Амурского и строитель сибирского телеграфа Д.И. Романов в 1862 г. опубликовал в “Морском сборнике» статью с весьма красноречивым названием “С русского берега”, казачьи станицы с мазанками на Амуре напоминали ему Малороссию, а в устье реки Зеи ему виделся «амурский Рыбинск»⁵⁷. Имена Муравьева-Амурского, его сподвижников и исторических предшественников, а также небесных и царственных покровителей дали названия новым опорным точкам имперской картографии российского Дальнего Востока, символически закрепляя новые территории за Россией. Фигура графа Муравьева-Амурского стала знаковой для имперской идеологии на востоке Сибири. Не случайно многие современники сравнивали его заслуги с Петром I, а сам он видел себя наследником дел Ермака и Хабарова. Владивосток (как и Владикавказ), Омск и Оренбург виделись своего рода окнами России в Азию.