Виролайнен М.Н. Речь и молчание
.pdfма «Мертвых душ» не состоялась вовсе: произведение осталось
незавершенным.
Последним городом в ряду гоголевских городов мифов ока
зался Иерусалим. И именно здесь противоречие между непри ступно замкнутым миром и потребностью в пересечении гра
ниц обернулось для Гоголя катастрофой. История его путеше
ствия в Иерусалим удивительным образом повторяет сюжет
«Ночи перед Рождеством».
Паломничество в Иерусалим Гоголь предпринял в 1848 году. Он готовился к нему в течение шести лет, все это время плани
руя вернуться в Россию из за границы, где жил уже многие годы.
Теперь именно в России он думал осуществить свое главное пред назначение, подвести итог своего жизненного пути. Но возвра
щение в Россию он мыслил не иначе как через Иерусалим. Палом ничество к святым местам должно было дать ему силы для осуще ствления задуманного. Иерусалим оказывался одновременно и священным городом, сакральным средоточием мира, — и тем
тридесятым царством, путешествие в которое необходимо ради
обеспечения заветной цели на родине. Это двойственное отноше ние Гоголя к поездке в Иерусалим видно из его многочисленных писем. С одной стороны, пребывание в Иерусалиме должно было стать для него достижением главной духовной цели — он надеял
ся пережить там то самое преображение, которое пытался обес
печить для зрителей «Ревизора». С другой стороны, он думал про ехать через него как транзитный пассажир, для которого Иеруса лим является лишь необходимым пересадочным пунктом на пути в Россию, и главным здесь оказывался сам факт пересечения гра
ниц Святой земли — как тридесятого царства, в котором необхо
димо добыть и из которого необходимо вывезти заветный дар. «Ночь перед Рождеством» построена, как уже говорилось, на контаминации двух сюжетов: житийного и сказочного. Пу
тешествие Иоанна Новгородского верхом на черте в Иеруса
лим — житийный прообраз путешествия Вакулы в Петербург.
Но Петербург Иерусалим — одновременно и тридевятое госу
дарство, откуда, в соответствии со сказочным сюжетом, выво зится свадебный подарок.
371
lib.pushkinskijdom.ru
В Иерусалиме Гоголь пережил жесточайшее разочарование.
Он не смог молиться у Гроба Господня. Причастился святым
дарам — но не получил того дара, на который уповал. Эта ка
тастрофа имела, конечно, и чисто психологические причины — но не ими одними она объяснялась.
Самое откровенное признание о том, что случилось с ним
в Иерусалиме, Гоголь сделал в письме к Жуковскому. Это боль
шое письмо, и в нем есть один фрагмент, имеющий прямое каса
тельство к нашей теме. Оказывается, Гоголь был чрезвычайно ра зочарован тем, что Голгофа, Гроб Господень и место, на кото
ром Пилат представил Христа народу, объединены теперь под
крышей одного храма. Но ведь это значит, что попав под своды храма, в котором собраны воедино все главнейшие христианские
святыни, Гоголь оказался наконец внутри того замкнутого ми ра, в котором представлена вообще вся полнота мира. В этом за мкнутом мире находился и град земной, и град небесный — по тому что то была та единственная точка земли, где сами земные
реалии — скала Голгофа, пещера с гробом — были в то же время
и реалиями небесными. Попав в этот замкнутый мир, Гоголь не только не пережил преображения — он почувствовал себя запер тым, он признавался Жуковскому, что ему не хватало здесь рас стояния между сакральными точками, не хватало дистанции, ко
торая разделяла бы их и которую мог бы преодолеть паломник.
И он стал достраивать эту дистанцию, объясняя Жуковскому, что для того, чтобы представить себе Святую Землю, нужно во образить звезду над Вифлеемом, голубя над Иорданом... Ему не обходимо было ввести еще одно измерение, внеположное, транс
цендентное реальному священному Иерусалиму, чтобы вырвать
ся из того замкнутого мира, огороженного города, который на протяжении всей его творческой жизни представлялся ему иде алом эстетической формы, способной преобразить мир.
Впервые: Пушкин и другие: Сборник статей к 60 летию профессора Сергея Александровича Фомичева. Новгород, 1997.
lib.pushkinskijdom.ru
БОГОБОРЧЕСТВО БАЙРОНА В ТРАНСКРИПЦИИ ДОСТОЕВСКОГО
Байронизм <...> был <...> великим, святым <...> явлением в жизни европейского человечества.
Достоевский
Байрон — жалкая хромоножка.
Достоевский
В 1876 году в тетради Достоевского появляются записи: «Ка ин — причина: Байрон хромой»; «Каин, Байрон хром»; «Байрон хром, будь его нога пряма — он был бы спокойнее»; «Байрон —
жалкая хромоножка»; «Лорд Байрон (хромая нога)»1. По дваж
ды упомянутому здесь «Каину» — драматической мистерии, в которой нашла свое выражение квинтессенция байроническо го богоборчества, — видно, что именно с богоборческой темой связаны процитированные высказывания. Буквальный их смысл
прокомментирован В. Д. Раком (XXIV, 409): хромота, с детства
отравлявшая жизнь Байрона, была коренной, хотя и неявной причиной бунтарского неприятия им Божьего творения. В по добной трактовке Достоевский не был оригинален: она повторя лась в различных сочинениях об английском поэте и, в частнос
ти, — в статье И. Шерра, предпосланной собранию сочинений
Байрона, имевшемуся в библиотеке Достоевского2.
Но хромота Байрона получает в приведенных записях ха
рактер постоянного эпитета. Гений, преподавший России урок
1 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1982. Т. 24. С. 75, 82, 102, 133. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указа нием тома и страницы.
2 Сочинения лорда Байрона в переводах русских поэтов, изданных под редакцией Н. В. Гербеля. 2 е изд. СПб., 1874. T. 1. C. XI.
373
lib.pushkinskijdom.ru
богоборчества, хром — к этому обстоятельству мысль Досто
евского возвращается так настойчиво, словно оно содержит
в себе некий глубинный, выходящий за пределы буквального
смысл. И сюжет богоборчества не просто подсказывает — он навязывает этот смысл. «И остался Иаков один. И боролся Не
кто с ним, до появления зари; и, увидев, что не одолевает его,
коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова,
когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня; ибо взошла
заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь ме ня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отны
не имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Бо
гом, и человеков одолевать будешь <...>. И благословил его там. И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл; ибо, говорил он, я ви
дел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя. И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал он на бедро свое» (Быт. 32, 24–31). Странно было б предположить, что, делая за писи о хромом богоборце Байроне, Достоевский не помнил
о хромом богоборце Иакове.
Но, сопоставив теперь этот символический смысл со смыс лом буквальным, мы увидим, что они явно противоречат друг другу: буквальный смысл унижает Байрона, символический воз величивает его.
Думается, что это очевидное противоречие указывает на од
но очень важное качество новоевропейского богоборчества — на принципиальную двойственность этого явления.
Чтобы полнее уяснить себе смысл записей о хромом Байро не, обратимся к роману «Бесы». К нему отсылает нас слово
«хромоножка», которым обозначена одна из центральных геро
инь романа, Марья Тимофеевна, тайная жена Ставрогина. Богоборческий мотив, причем именно в байроническом его
варианте, входит в число главнейших мотивов романа. Это
и бунт Кириллова, его самоволие в смерти — вариация протеста
байроновского Каина против Божией воли, обрекающей каждо
го человека смерти. Это и комплекс бесовских идей, предвосхи
щающих идею Инквизитора о том, как вернуть человечеству от нятое у него Богом райское блаженство. Это и образ Ставроги
374
lib.pushkinskijdom.ru
на, подводящий своеобразный итог веренице русских байрони
ческих героев. Главе «Хромоножка» предшествует глава «Чужие
грехи», а следует за нею глава «Премудрый змий» — и это еще
раз возвращает нас к «Каину» Байрона, к мотиву грехопадения и унаследованного «чужого греха», который отказывается при
нять на себя Каин.
На этом фоне становится несомненным, что хромота Марьи
Тимофеевны — деталь глубоко символическая, — имеет каса
тельство к тому эпитету, которым награжден Байрон. Какова же смысловая нагрузка этой детали?
Образ хромоножки целиком построен на двоении «святого—
нечистого». С одной стороны, Марья Тимофеевна — убогая, юро дивая, ясновидящая. Более того — в ее обрисовке намечаются да
же богородичные мотивы: девица, она постоянно твердит о каком то своем ребеночке1. Но тут то и начинается двусмысленность. Ма рья Тимофеевна все белится да сурьмится, все вертится перед зеркальцем, и все ее существование — какое то промежуточное, ко леблющееся между аскезой и едва ли не блудливыми мечтаниями.
Если по линии «святого» хромота Марьи Тимофеевны мо
жет быть соотнесена с библейским контекстом, то по линии «нечистого» она отчетливо соотносится с контекстом фольк лорным, в котором отношение к хромоте заявлено однозначно: хромает нечисть, хромают черти и ведьмы. В романе этот ас
пект символического значения хромоты подчеркнут в образе
хромого учителя — одного из «бесов», приверженца «шигалев щины» (обращения девяти десятых человечества в стадо, ко торое путем безграничного повиновения придет к состоянию первобытной невинности и первобытного рая, то есть к воспол
нению той самой утраты, с которой не может смириться бай
роновский Каин).
Выделив хромоту как мотив, как повторяющийся образ, мы не вправе будем пройти мимо того обстоятельства, что дру
гая центральная героиня «Бесов» — Лизавета Николаевна —
1 И. П. Смирнов возводит ее черты к образу Марии Египетской. См.: Смирнов И. П. Древнерусские источники «Бесов» Достоевского // Рус ская и грузинская средневековые литературы. Л., 1979. С. 212–220.
375
lib.pushkinskijdom.ru
в бесчинствующем воображении капитана Лебядкина тоже на
мгновение предстает охромевшей:
Краса красот сломала член
Иинтересней вдвое стала,
Ивдвое сделался влюблен Влюбленный уж немало.
(X, 210)
Вот стишки, посвященные им Лизавете Николаевне и озаглав
ленные «В случае, если б она сломала ногу». Сочинение этих стишков связано с шутовскими матримониальными планами Ле
бядкина — планами, которые не могут иметь под собой никако го основания, кроме одного: если Ставрогин — муж Марьи Ти
мофеевны, то почему бы не быть и другому, столь же несообраз
ному, браку между Лебядкиным, братом Марьи Тимофеевны, и Лизаветой Николаевной, «предметом» Ставрогина? Претензии на такой брак, заявляемые Лебядкиным, — это претензии на то, чтобы еще полнее утвердиться в качестве двойника Ставрогина,
двойника его «в низком жанре». Для Лизаветы же Николаевны от
водится возможность двойничества с Марьей Тимофеевной — вплоть до присвоения одной героине воображаемой хромоты как отличительного качества другой. Так или иначе, но, попадая в сти хи капитана Лебядкина, Лизавета Николаевна оказывается немед
ленно втянутой в круг бесовства.
Мотив хромоты выходит за пределы романа «Бесы». Мы стал киваемся с ним — на первый взгляд весьма неожиданно — и в «Братьях Карамазовых», где «отчего то вспухла нога» у госпо жи Хохлаковой, и по случаю этого несчастья чиновник Перхотин
слагает стихи, отчасти родственные по своей поэтике творчеству
капитана Лебядкина. Весь этот эпизод выделен в особую главку, названную «Больная ножка», — и сразу за нею следует глава «Бесенок», где описан страшный искус, через который проходит
Лиза Хохлакова. Из соотнесения двух глав становится ясно, что
мамаша хромеет как раз тогда, когда дочка борется с бесовским
одержанием. Все это очень близко к «Бесам» и по символической
нагрузке, и по внешнему оформлению, которое выглядит как
376
lib.pushkinskijdom.ru
откровенная автоцитата, как отсылка, указывающая на коррес
пондирующие смыслы.
Самое, однако, удивительное заключается в том, что этот
мотив искалеченных ног и нелепых стихов, им посвященных, впервые возникает в связи с именем Байрона. Это происходит
в «Дядюшкином сне»: «Лорда Байрона помню. Мы были на дружеской но ге...» (II, 313). Обыгранная здесь хлестаковская фраза «С Пушкиным на дружеской ноге» получает благодаря
общеизвестному факту хромоты Байрона безусловно каламбур ный оттенок. И дальше весь эпизод развивается по этой калам
бурной линии: «Восхитительно танцевал краковяк на Венском конгрессе.
—Лорд Байрон, дядюшка! помилуйте, дядюшка, что вы?
—Ну да, лорд Байрон. Впрочем, может быть, это был и не лорд Байрон, а кто нибудь другой. Именно не лорд Байрон, а один поляк! <...> Но только вос хи ти тельно танцевал краковяк и нако нец сломал себе ногу. Я еще тогда на этот случай стихи сочинил:
Наш по ляк
Танцевал краковяк...
Атам... а там, вот уж дальше я не припомню...
Акак ногу сломал, Танцевать перестал».
(II, 313–314)
Итак, фантасмагорический мотив сломанной или искалечен ной ноги, тут же воспетой в дурацких виршах, генетически свя зан у Достоевского именно с Байроном, а затем вписывается
в контекст бесовщины и одержания, к которым прямо или ко
свенно оказывается причастной хромоножка. Нарочито авто цитатный характер оформления этого мотива служит указани
ем на смысловое единство повторяющихся образов.
Из описанного здесь круга наблюдений отчетливо следует,
что хромота — этот постоянный эпитет, примененный к Бай
рону в записной тетради Достоевского, — по своей символи ческой нагрузке оказывается двусмысленным определением,
377
lib.pushkinskijdom.ru
отсылающим к двум противоположным полюсам: к «священ
ной» хромоте Иакова и к «нечистой» бесовской хромоте.
Вернувшись к роману «Бесы», мы обнаружим, что явление
байронического богоборчества получает в нем двойственную оценку и по линии «высокое—низменное». Вспомним заявление
Степана Трофимовича Верховенского: «Базаров это <...> смесь
Ноздрева с Байроном» (Х, 171). Не касаясь сейчас вопроса
о Базарове1, остановимся на этом, казалось, бы, эксцентриче
ском, но, как далее выясняется, отнюдь не случайном соседстве Байрона и Ноздрева. Они действительно составляют здесь па
ру, и смысл этой сдвоенности обнаруживается в разговоре Ша
това со Ставрогиным:
«— Ваше же подлое выражение, — злобно засмеялся Шатов,
усаживаясь опять, — „чтобы сделать соус из зайца, надо зайца, чтобы уверовать в Бога, надо Бога“, это вы в Петербурге, гово рят, приговаривали, как Ноздрев, который хотел поймать зайца за задние ноги.
—Нет, тот именно хвалился, что уж поймал его. Кстати,
позвольте, однако же, и вас обеспокоить вопросом, тем более, что я, мне кажется, имею на него теперь полное право. Скажи те мне: ваш то заяц пойман ли аль еще бегает?
—Не смейте меня спрашивать такими словами, спрашивай
те другими, другими! — весь вдруг задрожал Шатов» (Х, 200).
Заметим, что в обыгранном здесь гоголевском тексте ни о ка ких божественных материях нет и помину, он вообще к предме ту беседы Шатова со Ставрогиным отношения не имеет:
«Вот на этом поле, — сказал Ноздрев, указывая пальцем на
поле, — русаков такая гибель, что земли не видно; я сам свои
ми руками поймал одного за задние ноги.
—Ну, русака ты не поймаешь рукою! — заметил зять.
1 Об интерпретации Достоевским образа Базарова см.: Фридлендер Г. М.
Кспорам об «Отцах и детях» // Pycская литература. 1959. № 2. С. 136–138; Тюнькин К. И. Базаров глазами Достоевского // Достоев ский и его время. Л., 1971. С. 108–119; Никитин А. В. Типологическое строение и содержательные функции персонажей в романе Ф. М. До стоевского «Бесы» // Русская литература 1870–1890 годов. Сверд ловск, 1981. С. 90–93.
378
lib.pushkinskijdom.ru
— А вот же поймал, нарочно поймал! — отвечал Ноздрев»1.
Отсылка к Гоголю нужна лишь затем, чтобы вновь всплыла
фигура Ноздрева, недавно поименованного рядом с Байроном,
отсылка нужна для того, чтобы показать, что богоборческий мо тив может развиваться по ноздревской линии с таким же успе
хом, как и по линии байронической. Ведь «поймать зайца за зад
ние ноги» — эта ставрогинская метафора означает ни много,
ни мало, как «поймать Бога», — чтобы удостовериться в его бы
тии и в своей связи с ним. Так «поймал» его богоборец Иаков, сказавший: «Не отпущу тебя, пока не благословишь меня». Здесь
есть и гротескный каламбур перевертыш: тот, кто боролся
с Иаковом, тоже коснулся его ноги — «и хромал Иаков на бедро свое». Эта «ноздревщина» словесной игры указывает на то, что
богоборчество «сверхчеловека» имеет свою тень, свою пару, свою низменную и глумливую версию: богоборчество «недочеловека». Этой то версии и не в силах перенести Шатов, который, срыва ясь, требует от Ставрогина, чтобы тот говорил «другими слова
ми». Но слово уже сказано. Рядом с Байроном помещен Ноздрев,
заменивший Иакова.
Высокий и низменный, святой и нечистый — таков богоборче ский акт в оценке Достоевского. Но почему возникает это двое ние смыслов? Ведь признано же канонически праведным едино
борство Иакова с Богом, и культурная традиция об этой оценке
помнит. (Показательно, что, опираясь на Ветхий Завет, Вячеслав Иванов в связи с Байроном и Д. С. Мережковский в связи с Лер монтовым уверенно говорят о святости богоборчества2.)
Сопоставление предшествующих Достоевскому русских вер сий богоборческого сюжета с их байроническим прообразом, как
кажется, демонстрирует культурно историческую причину про
исхождения этой двусмысленности.
Обратим внимание на одну удивительную закономерность: байроническая богоборческая линия наиболее беспрепятственно
1 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. [Л.], 1951. Т. 6. С. 74.
2 См.: Иванов Вяч. Байронизм как событие в жизни русского духа // Иванов Вяч. Собр. соч. Брюссель, 1987. Т. 4. С. 295–296; Мережков% ский Д. С. Лермонтов — поэт сверхчеловечества. СПб., 1909. С. 52.
379
lib.pushkinskijdom.ru
прививается к русской традиции там, где из отношений чело
века с Богом устранен посредник. Прежде всего, разумеется,
это происходит в творчестве Лермонтова.
Мережковскому принадлежит очень важное наблюдение: гово ря о Боге, Лермонтов избегает заговаривать о Христе1. Вспомним:
по слову апостола Павла, «Христос Иисус» — «посредник между
Богом и человеками» (1 Тим. 2, 5). Там же, где Лермонтов прини
мает посредника, богоборческий мотив устраняется совершенно.
Один из самых выразительных примеров тому — стихотворение «Я, матерь Божия, ныне с молитвою...». Показательно, что Ме
режковский, видевший возможность двух противоположных (!)
исходов лермонтовского богоборчества: богоотступничество или богосыновство, — находил залог последнего в том вечно женствен
ном начале, к которому апеллировал Лермонтов. О том же, бого родичном и Софийном начале (оно по своей природе суть начало посредническое) пишет в связи с Лермонтовым и Вячеслав Ива нов, указывая, что именно оно является антитезой лермонтовско
му байронизму.
В русской полемике с байронической богоборческой линией значение роли посредника оказывается принципиальным. Ярче всего это видно из сопоставления финала «Манфреда» с фина лом «Пира во время чумы», где явно содержатся и ориентация
на «Манфреда», и полемика с ним. Оба произведения кончают
ся попыткой священника вмешаться в судьбу бунтующего про тив мироздания героя. Но вмешательство аббата в «Манфреде» никак не влияет на предрешенный ход событий — оно скорее лишь демонстрирует бессмысленность его миссии. Казалось бы, пуш
кинский священник тоже бессилен прервать чудовищное пиро
ванье, — но не забудем, что именно он приводит Вальсингама к тому состоянию, когда ему открывается небесное видеґние.
И если последние слова байроновского аббата лишь констатиру ют факт смерти героя, не внося в сюжет никакой новости, то по
следние слова священника в «Пире во время чумы» в некотором
роде переворачивают сюжет. Слова эти: «Прости, мой сын».
1 См.: Мережковский Д. С. Лермонтов — поэт сверхчеловечества. С. 81.
380
lib.pushkinskijdom.ru