учебный год 2023 / Евстигнеев Генеральный деликт

в составе остального его имущества. В тех случаях, когда вознаграждение заключается в возмещении стоимости имущества, на причитающуюся сумму начисляются законные проценты со времени совершения недозволенного действия.

К сожалению, проект Гражданского уложения так и остался проектом. Тем самым проверить его потенциал на практике и ее отношение к обновленному общему правилу так и не представилось возможным.

3.2.Российская модель компенсации вреда в советский период

3.2.1.ГК РСФСР 1922 г.

Врамках первой волны успешной кодификации в ГК РСФСР 1922 г. было закреплено правило, в соответствии с которым причинивший вред личности или имуществу другого обязан возместить причиненный вред (ст. 403). Данное правило было очевидно сформулировано под влиянием общей оговорки, закрепленной в ст. 1382 ФГК. Ход обсуждения данного проекта не оставляет сомнений, что за основу была взята французская идея с принципом генерального деликта и решающей ролью суда при определении случаев компенсации вреда <1>. Подобная норма ГК РСФСР явно отличается от общего правила, закрепленного в проекте Гражданского уложения, с обязанностью компенсировать вред, причиненный недозволенным деянием.

--------------------------------

<1> Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. 3-е изд., стереотип. М.: Статут, 2001. С. 278; Агарков М.М. Избранные труды по гражданскому праву. В 2 т. Т. 2: Общее учение об обязательствах и его отдельных видах. М.: Статут, 2012. С. 215.

Но в рамках первого ГК в российский генеральный деликт стали проникать нехарактерные для него положения. В частности, речь идет о ст. 406 ГК РСФСР 1922 г. В тех случаях, когда согласно ст. 403 - 405 причинивший вред не обязан к его возмещению, суд, однако, может обязать его возместить вред в зависимости от его имущественного положения и имущественного положения потерпевшего. Для правопорядка с принципом генерального деликта такая норма выглядит достаточно странно. Генеральный деликт и так предполагает широкую судебную дискрецию по установлению случаев компенсации вреда. Для чего же нужна еще одна норма, которая подтверждает главенствующую роль суда и подчеркивает исключительную полноту судейского усмотрения? <1> Представляется, что подобная норма являлась протекцией очень сильного крыла германоориентированных дореволюционных цивилистов (что видно также на примере проекта Гражданского уложения). Аналогом этой нормы в Германии является § 826

ГГУ, согласно которому тот, кто каким-либо противным добрым нравам образом умышленно причинит вред другому, обязан этот вред возместить. В Германии данная норма была введена для возможности компенсации вреда в случаях, не охваченных общим правилом § 823 ГГУ, основанного на защите охраняемого законом права <2>. Практика применения § 826 ГГУ имеет сложную и противоречивую последующую историю, но хотя бы намерения его разработчиков вполне понятны. В российской модели введение такой нормы можно объяснить только удовлетворением амбиций определенного блока цивилистической доктрины и красивой идеей формального устранения всех пробелов законодательным регулированием. Однако подобная норма показывает, что генеральный деликт в России является не совсем тем генеральным деликтом, что был воплощен в ФГК.

--------------------------------

<1> Некоторое обоснование такой особенности ст. 406 ГК пытается дать С.И. Аскназий (см.: Аскназий С.И. Вина и причинение в обязательствах по возмещению вреда // Вестник советской юстиции. 1925. N 20. С. 779). Но по большей части все обоснование сводится к констатации неограниченной дискреции суда по определению случаев компенсации вреда.

<2> Pinzger E. in: Palandt Burgerliches Gesetzbuch. 67. Aufl. C.H. Beck, 2008. Rn. 1. S. 1255; Fuchs M., Pauker W. Deliktsund Schadensersatzrecht. 8. Aufl. Springer, 2012. S. 158 - 159.

По остальным признакам российский ГК повторял подход ФГК: краткость и лаконичность норм, регулирование общих вопросов, небольшое количество законодательных норм о деликте, отсутствие регулирования отдельных случаев причинения вреда.

До момента рекодификации ГК РСФСР 1922 г. доступной судебной практики по применению общей оговорки достаточно немного. Упоминание каких-либо значимых казусов и осмысление общей оговорки происходят исключительно в доктрине. Ее изучение только усиливает расхождение принципов генерального деликта с восприятием общего правила в России. Изначально осмыслению подвергся вопрос, может быть компенсирован вред, причиненный относительным правам, или компенсация может иметь место только при нарушении абсолютных прав. В частности, В.К. Райхер занимал позицию, что защита обязательственных прав охватывается ст. 403 ГК: "понятие имущества "обнимает" не только "вещи", но и "права", и в частности долговые требования (ср. ст. 87 ГК), и что не имеется решительно никаких - ни догматических, ни правовых и политических оснований - суживать это понятие имущества для ст. 403" <1>. Иную позицию занимал М.М. Агарков. По его мнению, защита может быть предоставлена только абсолютному праву. А такого абсолютного права, как право требовать соблюдения своего

обязательственного права от любых третьих лиц, в советском гражданском праве не существует <2>. Более того, по мнению М.М. Агаркова, применительно к деликтному праву защита обязательственных прав приведена к чрезвычайно широкому применению исков из причинения вреда, что вредно отразится на правовой системе <3>.

--------------------------------

<1> Райхер В.К. Абсолютные и относительные права (к проблеме деления хозяйственных прав). В особенности применительно к советскому праву // Вестник гражданского права. 2007. N 2. С. 185.

<2> Агарков М.М. Указ. соч. С. 38.

<3> Там же.

Для правопорядка с принципом генерального деликта, как было показано выше, подобные проблемы неизвестны, так как он не ставит компенсацию в зависимость от того, каким правам был причинен вред. Такая дискуссия характерна для немецкой модели компенсации вреда.

В дальнейшем это противоречие в доктрине только поддерживается. В частности, Е.А. Флейшиц анализирует ранее состоявшуюся дискуссию и критически относится к позиции М.М. Агаркова. В этом споре она занимает позицию о допустимости защиты некоторых обязательственных прав посредством применения норм о причинении вреда <1>. Но при этом Е.А. Флейшиц явно придерживается позиции о наличии в советском праве того времени принципа генерального деликта <2>.

--------------------------------

<1> Флейшиц Е.А. Избранные труды по гражданскому праву. В 2 т. Т. 2.

М.: Статут, 2015. С. 360.

<2> Там же. С. 355.

К 1950-м годам активно начинает дискутироваться вопрос о противоправности как условии ответственности за причиненный вред. Он также диссонирует с подходами, заложенными в принцип генерального деликта. Проблема противоправности вообще одна из самых запутанных применительно к общему правилу.

Е.А. Флейшиц, относя противоправность к самостоятельному условию наступления ответственности <1>, определяет ее как действие причинителя вреда, противоречащее советскому праву в объективном смысле. В свою очередь, нарушение права в объективном смысле влечет нарушение и

субъективного права лица, которому причинен вред <2>. Применительно к последнему тезису наблюдаются некоторые различия. В частности, высказывалась позиция, в соответствии с которой для наличия противоправности в действиях причинителя вреда достаточно нарушения только объективной нормы права, так как за ней и так стоят права лица, которому причинен вред <3>. Представляется, что подобный спор носил теоретический характер и не влиял на существо занимаемой позиции. В той или иной степени такая дискуссия повторяла немецкий дискурс о содержании противоправности в немецкой модели. В данном случае более важно, что вопрос о противоправности действий причинителя вреда рассматривается в ряду условий ответственности как самостоятельное. Применительно к генеральному деликту такого условия не может быть в принципе.

--------------------------------

<1> С момента принятия ГК РСФСР 1922 г. в принципе отсутствовали сомнения в противоправности как условии ответственности. См., например: Агарков М.М. Указ. соч. С. 201; Варшавский К.М. Обязательства, возникающие вследствие причинения другому вреда. М.: Юрид. изд-во НКЮ РСФСР 1929. С. 7 - 23.

<2> Там же.

<3> Агарков М.М. Указ. соч. С. 202.

В то же время положение противоправности в российском праве не совпадало с тем положением, которое она имела в немецкой модели. Несмотря на всю содержательную похожесть дискуссий, в России противоправность презюмируется и не доказывается потерпевшим. Более того, причинитель вреда доказывает не то, что он не причинял вред правам, а наличие у него правомочий на такие действия <1>. В свою очередь, это в определенной мере напоминает подход к другому условию ответственности - вине, которая также презюмируется и не доказывается потерпевшим <2>.

--------------------------------

<1> Флейшиц Е.А. Указ. соч. С. 355.

<2> Там же. С. 402.

В итоге именно при оценке противоправности внешне возникло противостояние французской и немецкой модели. Наиболее наглядно это проявляется в дискуссии между Б.С. Антимоновым и Г.К. Матвеевым. Первый отстаивает позицию о том, что вина и противоправность - это по сути одно условие, так как вина невозможна без наличия противоправности <1>. При этом противоправность понимается как нарушение нормы права, правил

социалистического общежития (интересов общества в целом) <2>, а вина - как нарушение стандарта поведения при схожих обстоятельствах причинителем вреда <3>, включающее субъективное отношение причинителя вреда к своему деянию <4>. Это очень близко к подходу французской модели. Г.К. Матвеев, в свою очередь, разделяет эти два условия, считает их самостоятельными и, следовательно, допускает существование одного без другого <5>. Причем, по его мнению, вина является субъективным условием ответственности, а противоправность - объективным и независящим от судебного усмотрения <6>. Вина определяется как психическое отношение нарушителя социалистического гражданского правопорядка к своим противоправным действиям и их вредным последствиям в форме умысла и неосторожности <7>. Противоправность же представляет собой нарушение норм советского правопорядка <8>. Последнее явно пересекается с немецкой моделью.

--------------------------------

<1> Антимонов Б.С. Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении. М.: Госюриздат, 1950. С. 118.

<2> Антимонов Б.С. Гражданская ответственность за вред, причиненный источником повышенной опасности. М.: Юрид. лит., 1952. С. 223.

<3> Антимонов Б.С. Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении. С. 101.

<4> В монографии определение вины дается не жестко как психологическое отношение к последствиям своих действий, а более широко и размыто. Более того, при изучении позиции Б.С. Антимонова складывается впечатление, что вина как внутреннее отношение причинителя вреда к последствиям своих действий чужда его подходу и включается в исследование по необходимости противопоставления враждебному буржуазному праву.

<5> Матвеев Г.К. Вина в советском гражданском праве / Отв. ред. К.П. Николаев. Киев: Изд-во Киев. ун-та, 1955. С. 175. Хотя до какого-то момента он занимал аналогичную Б.С. Антимонову позицию, что наглядно показывает схожесть двух условий в умах ученых, см.: Матвеев Г.К. К вопросу о вине как основании договорной ответственности // Юридический сборник научных записок Киевского государственного университета им. Т.Г. Шевченко. 1948.

Т. VII. Вып. 2. С. 125.

<6> Матвеев Г.К. Указ. соч. С. 177.

<7> Там же. С. 178.

<8> Там же. С. 25.

Другие ученые также расходятся в оценке соотношения вины и противоправности. В частности, Е.А. Флейшиц расценивает вину и противоправность как условия, которые не могут существовать друг без друга <1>. Но в отличие от Б.С. Антимонова она определяет вину как психологическое отношение причинителя вреда к противоправным последствиям <2>. При этом противоправность сохраняется как самостоятельное условие ответственности. Аналогичного взгляда на содержание вины при выделении противоправности придерживался и О.С. Иоффе <3>. Так же и В.И. Кофман, стараясь обосновать самостоятельность каждого из условий, определяет противоправность как нарушение права потерпевшего, защищаемого нормой закона, а вину - как необходимость осознания противоправности причинителем вреда <4>. В.А. Тархов придерживается позиции, что вина и противоправность - это различные и самостоятельные условия, но при этом вину определяет не как психологическое отношение к своему поступку (хотя бы и без оценки противоправности), а просто указывает на необходимость установления умысла или неосторожности причинителя вреда <5>. М.М. Агарков, определяя противоправность как нарушение нормы права <6>, констатирует наличие такого условия ответственности, как субъективная противоправность, состоящая "из факта противоправного поведения (правонарушения) плюс наличия у правонарушителя умысла или неосторожности" <7>. При этом, указывает автор, "ни в понятие умысла, ни тем более в понятие неосторожности не входит в качестве их необходимого элемента сознание деятелем противоправности своего поведения. Умысел или неосторожность лица, обусловившие совершенное им правонарушение, называется виной. В определение вины необходимо ввести указание на противоправность обусловленного умыслом или неосторожностью действия" <8>.

--------------------------------

<1> Флейшиц Е.А. Указ. соч. С. 423 - 424.

<2> Там же. С. 422.

<3> Иоффе О.С. Ответственность по советскому гражданскому праву. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1955. С. 150 - 151.

<4> Кофман В.И. Соотношение вины и противоправности в гражданском праве // Правоведение. 1957. N 1. С. 65 - 69.

<5> Тархов В.А. Обязательства, возникающие из причинения вреда.

Саратов, 1957. С. 24, 30.

<6> Агарков М.М. Указ. соч. С. 202.

<7> Агарков М.М. Указ. соч. С. 208.

<8> Там же.

Приведенные позиции показывают, что главным барьером для идентификации российской модели компенсации вреда была не столько проблема выделения противоправности как самостоятельного условия (хотя это тоже имеет важное значение), сколько проблема определения содержания противоправности в связи с искаженным представлением о содержании другого условия ответственности - вины. В советское время развитие условий гражданской ответственности идет одновременно с развитием науки уголовного права. Это достаточно явно видно на тех примерах, которые приводят авторы, - уголовные и гражданские соседствуют рядом друг с другом, а также на различиях, которые обозначает доктрина <1>. Но содержание этих условий в гражданском и уголовном праве не совпадает друг с другом. Сейчас очевидно, что вина в гражданском праве и вина в уголовном - это разные по содержанию категории. Если в гражданском праве вина - это непринятие разумных и принятых в обществе мер осмотрительности и заботливости в соответствующих обстоятельствах <2>, т.е. восприятие поведения причинителя со стороны третьих лиц (общества), то в уголовном праве это отношение причинителя вреда к своему деянию. Однако в советском гражданском праве содержание вины повторяло уголовно-правовое <3>.

--------------------------------

<1> Пересечение по содержанию началось еще с проекта Гражданского уложения, хотя и подчеркивалось некоторое различие (см.: Гражданское уложение. Проект Высочайше учрежденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского уложения. Книга пятая: Обязательства. Том пятый. С объяснениями. С. 412 - 414), и продолжилось уже в советское время (см.: Матвеев Г.К. Указ. соч. С. 31 - 33, 37 - 39, 179 - 192 ("Такое совпадение в определении гражданской и уголовной вины не случайно. Оно подтверждает наше исходное положение о том, что основания гражданской и уголовной ответственности в советских условиях имеют в принципе общий характер"); Флейшиц Е.А. Указ. соч. С. 411, 422, 426 - 427).

КонсультантПлюс: примечание.

Учебник "Российское гражданское право: В 2 т. Обязательственное право" (том 2) (отв. ред. Е.А. Суханов) включен в информационный банк согласно публикации - Статут, 2011 (2-е издание, стереотипное).

<2> Сейчас такое понимание вины декларируется даже на уровне студенческих учебников. См., например: Российское гражданское право: Учебник. В 2 т. Т. 2: Обязательственное право / Отв. ред. Е.А. Суханов. М.: Статут, 2010. С. 1088 - 1089 (автор гл. 55 - С.М. Корнеев); Файзутдинов И.Ш. Гражданское право: Учебник / В.Ю. Борисов, Е.С. Гетман, О.В. Гутников и

др.; Под ред. О.Н. Садикова. М.: Контракт; Инфра-М, 2007. Т. 2 (СПС "КонсультантПлюс").

<3> Агарков М.М. Указ. соч. С. 208; Флейшиц Е.А. Указ. соч. С. 419 - 423.

В такой ситуации противоправность теряла ту составную часть, которая позволяла ей находиться в рамках вины во французском праве. Из противоправности исключалась субъективная, находящаяся в компетенции суда часть, и ей по существу оставалось быть только объективной противоправностью, содержание которой составляет исключительно нарушение правовых предписаний причинителем вреда. Но это уже немецкая модель, где ключевая роль в определении случаев компенсации вреда лежит на законодателе. Однако российский законодатель явно не имел намерения вмешиваться в регулирование случаев компенсации и поэтому намеренно не предусмотрел какого-либо законодательного механизма для этого. В результате это выглядело таким образом, что определенное крыло доктрины хочет обосновать необходимость вмешательства законодателя в определение случаев компенсации вреда в условиях, когда сам законодатель этого явно не хотел и прямо высказался об обратном. Но имевшийся дискурс о содержании противоправности не позволял в принципе сбалансировать компетенцию законодателя и суда, так как такого социального либо государственного запроса и такой проблемы не существовало в принципе. Тем самым противоправность в отрыве от субъективной составляющей не перестает быть условием, обусловливающим компетенцию суда по определению перечня случаев возмещения вреда. Иными словами, никаким объективным, в истинном смысле этого слова, условием ответственности противоправность по существу так и не являлась.

Представляется, что на самом деле подавляющее большинство ученых советского периода обосновывали противоправность по французской модели, но искажения в восприятии содержания вины как условия ответственности привели доктрину к ее фактическому расколу на две самостоятельные составляющие - противоправность и вину. Такое положение переплеталось с истинной позицией ряда авторов о том, что противоправность надо понимать по немецкой модели. Усугубляло ситуацию и то, что даже те ученые, которые явно видели опорные точки во французской модели, продолжали выделять противоправность как самостоятельное условие ответственности.

В результате содержание противоправности в период действия ГК РСФСР 1922 г. отличалось от немецкой модели, так как не было направлено на передачу полномочий законодателю по определению случаев компенсации вреда и, следовательно, на охрану прав, защищенных конкретной нормой закона, но при этом также не совпадало с содержанием противоправности по французской модели, предполагающей ее наделение такими элементами, как отношение причинителя вреда к своему акту и нарушение им правил

правопорядка в общем, без опоры на конкретные нормы. В содержание противоправности по российской модели входил только элемент нарушения причинителем правил правопорядка без привязки к конкретным нормам и соответственно конкретным правам потерпевшего. Тем самым в России противоправность отражала только объективную сторону по французской модели, которая все равно полностью находилась под контролем суда. В свою очередь, субъективная противоправность приобрела статус вины.

С практической точки зрения эти доктринальные противоречия не имели значимых последствий. Противоправность презюмировалась, как и вина. Следовательно, потерпевшему не было необходимости доказывать нарушение его прав, тем более защищаемых именно законом. Причинитель вреда однозначно мог освободиться от ответственности, только если он был управомочен на причинение вреда законом или имели место закрепленные законом основания, исключающие противоправность. Во всех иных случаях наличие или отсутствие противоправности зависело исключительно от судейского усмотрения. Таким образом, на практике никакого противоречия и сочетания различных моделей не происходило, а последствия полностью совпадали с французским аналогом.

3.2.2. ГК РСФСР 1964 г.

На смену ГК РСФСР 1922 г. пришел ГК РСФСР 1964 г., заставивший своим появлением обратить внимание на положение советского деликтного права. Законодательно общее правило осталось неизменным. Согласно абз. 1 ст. 444 ГК РСФСР 1964 г. вред, причиненный личности или имуществу гражданина, а также вред, причиненный организации, подлежит возмещению лицом, причинившим вред, в полном объеме, за исключением случаев, предусмотренных законодательством Союза ССР.

В доктрине советского гражданского права по-прежнему декларировалось наличие принципа генерального деликта, но при этом подходы доктрины к анализу общего правила показывали расхождение с признаками генерального деликта. На начальном этапе после принятия ГК РСФСР 1964 г. сохранение такой тенденции вполне объяснимо, так как основной интеллектуальный костяк продолжали составлять те же ученые, которые активно исследовали область деликтного права в 1950-х годах. В частности, О.С. Иоффе продолжал выделять противоправность в качестве условия ответственности, но при этом вину видел как психологическое отношение причинителя вреда к своим противоправным действиям и наступившим последствиям <1>. Г.К. Матвеев также не изменил своего взгляда на соотношение вины и противоправности. Он по-прежнему придерживался позиции о самостоятельности таких условий, как вина и противоправность, при определении вины как психологического отношения причинителя вреда к своему поступку <2>. В.А. Тархов высказывается даже

более развернуто по сравнению с работой 1950-х годов и разделяет объективную противоправность, вину и отношение причинителя вреда к своему противоправному поступку <3>. Подобные подходы характерны для правопорядка, построенного по немецкой модели.

--------------------------------

<1> Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории "хозяйственного права". 2-е изд., испр. М.: Статут, 2003. С. 500.

<2> Матвеев Г.К. Основания гражданско-правовой ответственности. М.:

Юрид. лит., 1970. С. 12.

<3> Тархов В.А. Ответственность по советскому гражданскому праву.

Саратов, 1973. С. 74 - 76.

Однако появление плеяды новых исследователей не внесло перелома в доктринальное понимание российской модели деликтного права. Она попрежнему сочетала в себе как французский, так и немецкий подход. Например, в работе В.П. Грибанова 1973 г. "Ответственность за нарушение гражданских прав и обязанностей" противоправность выделяется как самостоятельное условие ответственности, но при этом содержание противоправности определяется не как нарушение прав, защищаемых законом (немецкая модель), а как нарушение норм права либо общих правовых принципов гражданского права или его отдельных институтов (французская модель) <1>. Похожий подход к противоправности принят и в работе В.Т. Смирнова и А.А. Собчака 1983 г. "Общее учение о деликтных обязательствах в советском гражданском праве". Противоправностью, по мнению указанных авторов, является нарушение правовых норм, повлекшее нарушение субъективных гражданских прав. Но при этом происходит нарушение не конкретной нормы права, а правил правопорядка в целом <2>. При этом если обратить внимание, на защиту каких прав направлена российская модель в данный исторический период, то легко увидеть движение в сторону французской модели. Защите подлежат субъективные права, куда входят как абсолютные, так и относительные права <3>. Одновременно наиболее важным фактором, который не позволял доктрине советского деликтного права ясно определиться с собственной моделью компенсации вреда, по-прежнему являлось понимание вины как психологического отношения причинителя вреда к своим действиям и наступившим последствиям <4>. Такое понимание обусловливалось сохранившимся влиянием уголовно-правовой доктрины на сферу деликтного права <5>. В свою очередь, практика, как и при ГК РСФСР 1922 г., была индифферентна к противоречиям в доктрине и фактически применяла французскую модель, где противоправность и вина являлись условиями, отданными на усмотрение суда.