Экзамен Зачет Учебный год 2023 / Корф М.А. Жизнь графа Сперанского

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

сердца моего излияние. Враги мои могли очернить меня пред Вами, но никогда не отучат сердца моего желать Вашей славы, сохранения Вашего достоинства и кроткого правления».

Приведем здесь еще ко всему этому выписку из позднейшего письма (от 16 июля 1817 года) Гурьева, в котором он – хотя, конечно, и не совсем без видов личного самооправдания – вдруг стал и сам отдавать справедливость вышеприведенным финансовым операциям. «В 1810 году, – писал он Сперанскому, – вас и меня поставляли виновниками быстрому тогда возвышению ажио на серебро; но можно ли было нам объявить, что в 1808 и 1809 годах выпущено было до 200 000 000 ассигнаций и что масса сия не могла прежде оказать вполне вредное действие, как по пресыщении, так сказать, всех каналов обращения? Все что, кажется, оставалось желать, ограничивалось тем, дабы сколь возможно сохранить достоинство ассигнаций до благоприятнейших обстоятельств, в чем довольно и успели: ибо 4-рубле- вая цена ассигнациям на серебряный рубль постоянно удержана в течение семи лет. Вы сему главным были виновником, споспешествовав в 1811 году к умножению налогов и усилив тем государственный доход гораздо выше моих предположений».

IV

Удаление Сперанского от государственных дел1 совпало с началом губительной войны, которая, проникнув в сердце Poccии, должна была не только приостановить и ослабить всякую систему и последовательность в порядке управлевия, но и потрясти империю в самом ее основании. Уже не время было тогда обдумывать финансовые планы и изыскивать способы к погашению старых долгов. Оставалось с напряжением всех нравственных и материальных сил государства стремиться только к тому, чтобы его – спасти. Были, однако же, и в это время общего расстройства некоторые попытки – как бы мимоходом и преимущественно из вражды к павшему – ближе всмотреться в прошедшее и приготовить более средств для будущего, но попытки, уже не оживленные духом и деятельностью того лица, на котором до 1812 года все лежало. Сперва, перед отъездом Государя в армию,

1 Упоминая здесь об этой катастрофе в жизни Сперанского только двумя словами, мы изобразим ее подробнее в своем месте.

191

Часть вторая

был составлен из министров финансов и полиции и еще из графа Армфельда и барона Розенкампфа особый комитет для общего обозрения положения наших финансов. Но этот комитет существовал только несколько дней. За неимением нужных данных и за недостатком времени (Армфельд и Балашов должны были сопровождать Государя) он не мог не только кончить своей работы, но даже почти и приступить к ней. Потом Розенкампф, которого, с падением Сперанского, назначили сверх прежней должности по комиссии законов помощником статссекретаря по департаменту экономии Государственного совета, представил свой план финансов; но этот новый проект с первого взгляда был признан и малоразумным, и несбыточным. Так, например, Розенкампф предлагал все без изъятия движимые и недвижимые имущества всех русских подданных подвергнуть, на время продолжения войны, общему запрещению, чтобы иметь их в готовности к обязательной по мере требований правительства ссуде казначейству. Государственный совет с негодованием отвергнул этот азиатский способ «как совершенно неуместный, могущий лишь причинить в народе чрезвычайное беспокойство и произвести напрасно самые вредные впечатления». Наконец и сам Совет в течение 1812 года неоднократно покушался пересмотреть как все финансовые распоряжения, предпринятые с 1810-го, так и их результаты, для чего поручал государственной канцелярии составить подробное изложение, требовал из Министерства финансов разные дополнительные сведения и пр.; но потом от перемены обстоятельств ли или людей эта мысль была брошена. В актах Совета за 1813 и следующие годы о ней совсем более не упоминается. Гурьев, которому уже не было ни опасного соперничества, ни противодействия в государственном совете, сделался всемогущим по своей части. Новым образованием комиссии погашения долгов председательство в ней возлагалось на того же министра финансов, следственно, в его руках совокупились и текущие доходы, и капитал погашения с новыми его приращениями. Чрезвычайные обстоятельства времени поглотили и то и другое. Тогда, повторяем, было не до теорий и не до старых обязательств. Та же самая необходимость вынудила отступить и от торжественно возвещенного прекращения выпуска ассигнаций. В 1810 году при объявлении этой меры ассигнаций находилось в обращении на 577 000 000, а в 1817 и 1818 годах, когда приступили к преобразованию комиссии погашения долгов и к составлению нового для нее капитала, их оказалось – на 836 000 000. Но са-

192

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

мая мысль погашения государственных долгов уже навсегда осталась в главе финансового нашего законодательства, а тариф 1810 года, основав новую систему торговли, народной промышлености и таможенного устройства, был родоначальником всех последующих наших тарифов. Наконец, главная идея Сперанского: постепенное уничтожение ассигнаций и замен их консолидированными бумагами, основанными на серебре, была снова воскрешена более 30 лет спустя, когда и самого его уже не было в живых, сперва постановлениями 1839 года о денежной системе, потом манифестом 1 июня 1843-го, о кредитных билетах, восстановившим и столь долго удерживавшим у нас равновесие между звонкою монетою и представительными ее знаками. Таким образом, и на этом поприще, как на всех других, Сперанский оставил по себе следы, доныне еще не совсем изгладившиеся.

________________

193

Часть вторая

Глава пятая

Особые занятия

Сверх описанных нами работ организационных, законодательных и финансовых; сверх множества особых дел, ежедневно поручавшихся Сперанскому, на нем в эпоху до 1812 года лежали еще и разные специальные занятия, – плод того же доверия, которое имел к нему в это время Император Александр и того удовольствия, которое находил Монарх в работе с ним. Не напрасно Розенкампф в записках своих называет Сперанского, разумеется, иронически – настоящим «fa tutto». Такой эпитет принадлежал ему по всей справедливости и в самом обширном смысле. Нужны были вся кипучая и гибкая деятельность этого человека, все его самоотвержение, весь его многосторонний ум, наконец, может статься, все его честолюбие, чтобы нести на себе такое бремя и не только не изнемочь под ним, но, так сказать, еще напрашиваться на расширение поля своих действий, как было с комиссиею законов и с делами финансовыми. Круг занятий Новосильцова в первые и Аракчеева в последние годы царствования Александра был также огромен; но для них писали другие, а сами они мало производили; Сперанский, напротив, вносил в дело всегда собственный труд, совершая все сам, своею головою, своим пером, почти без помощников. Влияние его простиралось и на все части, и на все личности; он представлял как бы зажигательную точку, в которую стекались все разрозненные лучи государственного управления1. В этом отношении позволено усомниться в искренности следующих слов его в письме

кСловцову, написанном уже из заточения (6 августа 1813): «Вам мно-

1Так смотрели на его значение в то время и иностранцы. Посланник сардинский при нашем дворе, Иосиф де Местр (de Maistre), в письме от 9 апреля 1812-го, доводя до сведения своего короля о падении Государева любимца, называл его: «Le grand et tout-puissant Spéransky, secrétaire géneral de l'empire, et, dans le fait, premier ministre, peutêtre même ministre unique» (Correspondance diplomatique de Joseph de Maistre. Paris, 1861. Tome I, p. 68).

194

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

го, без сомнения, насказано о бывшем моем кредите. Сущая ложь! Я имел некоторое доверие в делах общественных и государственных, но зато никакого в делах частных; тут-то мне и вымещали. Ни друзьям моим, ни себе я ничего не мог сделать истинно полезного». Выше мы видели доказательства противного, т.е. его силы и в назначениях к местам, на Кочубее, Голубцове, Гурьеве, уже не говоря о личностях и должностях второстепенных.

Чтобы дорисовать картину энциклопедической деятельности Сперанского в этот период его жизни, нам необходимо обозначить, по крайней мере в общем перечне, упомянутые выше особые его занятия, с дошедшими до нас, о некоторых из них, подробностями1.

1. Министерство юстиции

Товарищем министра юстиции (сперва при князе Лопухине и потом при Дмитриеве) Сперанский был назначен, как мы уже знаем, главнейше для занятий в комиссии составления законов; из числа прочих обязанностей по этому званию, которое он сохранял до самого своего падения, на нем лежало только производство тех текущих дел, которые министр передавал ему или по своему родству с тяжущимися и по другим обстоятельствам, или же по особым высочайшим повелениям, и еще рассмотрение меморий Сената. По собственному отзыву Сперанского (в одной из докладных его записок Императору Александру), количество дел первого рода было очень незначительно, а мемории Сената никогда почти не рассматривались, «да и рассматривать их, – прибавлял он, – было бы бесполезно, по образу их составления».

2. Устройство духовных училищ

Через 11 лет после того, как Сперанский вышел за тесную, для его таланта, ограду Александроневской обители, ему было предназначено снова явиться на прежнем поприще, но уже не скромным наставником, а могущественным преобразователем.

По докладу князя Голицына – тогда синодального обер-прокурора – указом 29 ноября 1807 года повелено было составить особенный комитет для усовершенствования духовных училищ и для изыскания способов

1 Эти особые занятия размещены здесь в том порядке, в каком сам Сперанский говорил о них в своем отчете за 1810 год.

195

Часть вторая

к улучшению содержания духовенства. В число шести членов этого комитета, светских и духовных, назначен был и статс-секретарь Сперанский, тогда только что отчисленный от Министерства внутренних дел. Сам воспитанник, потом преподаватель и наконец префект в духовных заведениях, он подробно знал их устройство и недостатки и, приняв живое и деятельное участие в действиях комитета, тотчас сделался его душою, как прежде был душою Министерства внутренних дел.

В России для образования духовенства существовали тогда 4 академии, 36 семинарий и только 115 низших училищ. На содержание в них 29 000 учащихся отпускалось всего 180 000 р. асс. При таких скудных средствах эти заведения, сверх того, не имели ни систематической организации, ни уставов, ни связи в управлении, ни полноты или правильности в учебных курсах, даже не соединялись ни под каким общим над ними надзором. Комитет определил в главных чертах предметы и круг преподавания, порядок и отношения управления в отдельном от гражданского ведомства составе и местное разделение училищ по степеням. Число академий и семинарий было оставлено прежнее, но в каждой епархии положено иметь 10 уездных и 30 приходских училищ, с отпуском на эту часть вместо 180 000 по 1 669 450 р. в год; для пополнения же этой суммы и с тем вместе для улучшения содержания причтов определено восстановить право церквей на исключительную продажу восковых церковных свеч, право, дарованное им еще Петром Великим, но потом, с течением времени, ослабевшее и напоследок от дозволения, в таможенном уставе 1755 года, крестьянам торговать церковными свечами совсем утраченное. Сперанский не остался в долгу перед сословием, в котором родился, и перед местами, в которых образовался. Мысль о восстановлении упомянутого права, в существе столь простая и между тем никому не приходившая в продолжение полувека, принадлежала, по общему отзыву всех членов комитета, бывшему префекту, а известно, какие огромные капиталы она доставила впоследствии духовному ведомству, без отягощения казны и народа. Сперанским же были написаны окончательный доклад комитета и представленное при докладе начертание правил об образовании духовных училищ и о содержании духовенства.

Предположения комитета были утверждены Государем 26 июня 1808 года; всем членам объявлены особенное благоволение и признательность; учреждена особая комиссия духовных училищ, в виде установ-

196

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

ления постоянного, и Сперанский, награжденный в воздаяние своих трудов орденом св. Владимира 2-й степени1, назначен в число ее членов. Затем по открытии С.-Петербургской духовной академии в обновленном ее виде он был избран в протекторы философии.

В комиссии духовных училищ Сперанский сначала был столь же деятельным участником всех занятий, как прежде в комитете. Для успешнейшего течения дел постановлено было правилом, чтобы главные проекты, истекавшие из круга занятий комиссии, составлялись самими членами, и Сперанский, взяв на себя сочинение уставов всех училищ, уже 9 февраля 1809 года успел представить первую часть проекта академического устава и план двух следующих. Комиссия, «приняв эту работу, – как сказано в журнале, – с достодолжною признательностью, вполне ее утвердила. Но с тем вместе Сперанский нашелся вынужденным по множеству других своих занятий отказаться от дальнейшего составления уставов, и продолжение их было поручено другому члену комиссии, Калужскому архиепископу Феофилакту, довершившему потом это дело в порядке и по плану, какие были указаны первоначальным его составителем2.

К этому кругу деятельности Сперанского относится один любопытный эпизод – встреча его с известным Фесслером, которая после, в связи с некоторыми другими обстоятельствами, сделалась источником неприязненных толков о приверженности его к мистическим обществам, принадлежности к иллюминатам и пр.

Фесслер, сын отставного вахмистра австрийской службы, содержавшего где-то в Венгрии трактир, родился в 1756 году и 17 лет был пострижен в капуцины, но вскоре оставил монашество, определился профессором восточных языков и философии при Лембергском университете, и наконец, бежав в Пруссию и перейдя из католицизма в лютеранскую веру, женился и снискивал себе в Берлине хлеб учеными занятиями и адвокатурой. Ревностнейший масон и иллюминат, человек необыкновенно умный, ученый, с блестящим пером и даром

1Грамота ему на этот орден, самою редакциею своею выходившею из обыкновенного в то время тона, свидетельствует, как Александр уже и тогда смотрел на своего статс-секретаря. Вот ее слова: «Отличные труды ваши в комитете об усовершенствовании духовных училищ, в коем вы столь много содействовали к окончанию дела, полезного для духовенства, Нас удостоверяют еще более, что всякого рода поручения вы исполняете всегда к удовольствию Нашему и пр.».

2Самые уставы вышли, впрочем, уже гораздо позже, и именно 30 августа 1814 (Полн. Собр. Зак. № 25673–25676).

197

Часть вторая

слова, он, по мнению многих, не щеголял, однако же, нравственными своими правилами. Когда в 1808 году в Александроневскую академию, по новому ее образованию, понадобился преподаватель еврейского языка, профессор Лоди рекомендовал на эту кафедру Фесслера – некогда его учителя в Лемберге, а в доказательство способностей и знаний своего бывшего наставника представил два печатных его сочинения1. Оба были одобрены комиcсиею духовных училищ, и в феврале 1809-го послано Фесслеру приглашение прибыть в Петербург. Сперва долго не могли сойтись с ним в условиях, но напоследок по письму Сперанского, обещавшему исполнить все требования нового профессора, он приехал сюда в январе 1810-го.

Этот Фесслер, бывший потом саратовским суперинтендентом и умерший в 1839 году, в один год со Сперанским, оставил записки2, в которых о сношениях своих с последним рассказывает следующее:

«Сперанскому представил меня Лоди. Необыкновенно ласковый прием; благородные черты лица, обличавшие и высокий разум, и глубокое чувство; одушевленная беседа на латинском языке, которым он владел в совершенстве3, – все это тотчас внушило мне неограниченное к нему доверие, в котором я и не имел никогда случая после раскаиваться.

Но вскоре я увидел, что имею сильного врага в лице архиепископа (Калужского) Феофилакта. Неприязненный ко всем вообще иностранцам, он еще прежде, в комиссии духовных училищ, сопротивлялся вызову моему из-за границы и наконец покорился только сильным настояниям князя Александра Николаевича Голицына и Сперанского4. Ему не удалось также помешать им и в поручении мне, через не-

1Одно– «Institutiones linguarum orientalium», другое под заглавием: «Anthologia Hebraica».

2Эти записки на немецком языке остаются доныне в рукописи и совершенно различны от тех, которые в 1824 и потом опять в 1851 годах появились в печати.

3Bсе, кому памятны глубокие сведения Сперанского в латинском языке, конечно, от души посмеются над нелепым анекдотом, рассказанным в памфлете, который был напечатан в Брауншвейге в 1846 году под заглавием: Russland's inneres Leben. Безыменный автор уверяет будто бы, когда один немец, явясь к Сперанскому с каким-то проектом, завел с ним речь по-латыни, то тот отвечал ему: «Я не понимаю по-немец- ки; говорите по-русски!»

4О Феофилакте Рузанове, впоследствии экзархе Грузинском, одном из примечательнейших иерархов нашей церкви, умершем в 1821 году, есть некоторые сведения

в34-м № Архангельских губернских ведомостей 1817 года и в «Истории Александроневской академии» г. Чистовича.

198

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

сколько дней после моего приезда, сверх еврейского языка, еще кафедры философии.

Рецензия в иностранных журналах философического моего сочинения «Терезия», переданная в превратном русском переводе, доставила моему врагу первое против меня оружие. Потом он потребовал конспект моих академических курсов и представил его в комиссию со своими замечаниями. Сперанский предлагал сообщить последние мне для объяснения; но Феофилакт счел ниже своего достоинства вступать в полемику с немецким профессором и прямо требовал моего удаления. Тогда Сперанский взялся сам защищать мое учение, для чего поручил мне подкрепить все статьи моего конспекта приличными местами из творений св. отцов. И это, однако ж, не пособило, так что в мае 1810-го мне стали внушать, под рукою, проситься прочь из академии, чтоб предварить увольнение оттуда без просьбы. Сперанский, по сообщению моему о том, тотчас защитил меня от таких самовластных действий, советуя между тем потерпеть, пока он приищет средство вывести меня с честью из этих дрязгов. Еще до того я поднес ему несколько юридических мнений, написанных мною в Берлине, по тогдашнему моему званию консулента. Он почтил эти бумаги своим вниманием, и они дали ему повод представить о помещении меня в состоявшую под его начальством комиссию составления законов; когда же Государь соизволил на определение меня в нее с званием корреспондента по части уголовного права, то новый мой начальник сам уже велел мне бросить академию, из которой я, по моей просьбе, и был уволен 21 июля (1810-го)».

Подтверждение этого рассказа мы слышали и от двух почтенных духовных сановников, в то время студентов здешней академии. От Фесслера, говорили они, студенты были в восхищении, особенно когда вместо устарелых систем и сухих схоластических формул, которыми дотоле их мучили, новый преподаватель стал посвящать своих слушателей

втаинства современной немецкой философии; но Феофилакту, по дошедшим до него из Германии вестям о прежней жизни и прежних верованиях Фесслера, учение последнего показалось подозрительным. Кончилось тем, что новый профессор был вытеснен из академии. Это рассорило Феофилакта не только со Сперанским, прежним его соучеником и другом, но и с князем Голицыным1.

1Предосудительное мнение некоторых современников касательно связи Сперанского с Фесслером нашло себе отголосок и в записках, которые остались после славившегося

всвое время архимандрита Новгородско-Юрьева монастыря Фотия и теперь весьма мало

199

Часть вторая

В доказательство, как Сперанский судил о тех заведениях, в которых было ему дано первоначальное образование, приведем здесь еще мнение, представленное им при рассмотрении в комиссии Фесслеровского конспекта. «Цель нового устройства академии, – писал он, – не в том состоит, чтоб переменить названия, преобразить учителей в профессоров, учеников наименовать студентами, а в прочем оставить все по-прежнему и, например, в философии ограничить все познанием Баумейстера или Винклера, коих имена, равно как и глубокомысленные сочинения, знаменитые в наших семинариях, никогда в ученом свете не были приметны. Цель философского учения, в точном разуме устава академического, не в том состоит, чтоб продолжать мрачную систему материализма, но чтоб, опровергнув все сии суесловные блуждения разума, призвать его и приуготовить к христианской философии, к той философии, которая, по слову Св. Павла, учит не по стихиям мира, но по началам вечной истины, которая есть едина и коей источников тщетно будем мы искать в глазах, в ушах, в руках и в прочих чувствах. Начало премудрости есть страх Господень».

Но сношения Сперанского с Фесслером, возникшие вследствие его определения в академию, потом сделались еще теснее от другого побуждения. Пытливость Сперанского искала узнать и обнять все пути ведения и заблуждений человеческих, а потому и тайны иллюминатства не могли не возбуждать его любопытства. Здесь Фесслер стал его просветителем, и позволено даже думать, что это, собственно, и было главною, хотя, разумеется, сокровенною целью вызова знаменитого мисти-

кому известны. В этих записках, написанных, несмотря на все их притязания подделаться под язык старинных наших «житий святых», крайне неграмотно, Фотий после обвинения одного из главных врагов своих, князя А.Н. Голицына, в ересях, богоотступничестве и распространении «бесовских» сочинений продолжает: «Бывый сперва самый приближеннейший к сердцу Цареву, Михаил Михайлович, родом из духовных, Сперанский, государственный человек, также виною нововведения тайных обществ и книг нечестивых многих. По ходатайству его выписан расстрига из католицкого вероисповедания Фесслер и учение свое в пределах, как новый Менес, Лютер и Кальвин, но злее и непотребнее всех тех в своих правилах, распространял силою власти и покровительством вельмож. Безбожный Фесслер в новейшие времена есть ангел темы в плоти». Знаменитый прусский министр Штейн также упоминает о связи Сперанского с Фесслером, которой он приписывает даже, отчасти, и причину падения первого (Pertz, Leben Stein's, Bd. III. S. 57–59). Но это не имеет никакого основания: во время удаления Сперанского Фесслер уже был суперинтендантом в Саратове и все сношения между ними прекратились. Вообще, сведения Штейна об этой катастрофе, быв основаны только на том, что он слышал в нашей главной квартире в Вильне по приезде туда в июне 1812 года, и не точны, и не совсем верны.

200