Экзамен Зачет Учебный год 2023 / Корф М.А. Жизнь графа Сперанского

Возвращение Сперанскoго на службу. 1816–1825

разных должностей с отличною похвалою и знанием, также долговременного пребывания в настоящем чине», был пожалован в статские советники и определен в комиссию составления законов.

Отправясь из Великополья 1 октября, Сперанский посетил по пути свою родину, село Черкутино, где пробыл у матери и родных целый день. Оттуда он поехал во Владимир. «Здесь, – пишет нам (упомянутый уже выше в одном месте нашей книги) свойственник его, ключарь Владимирского собора Чижев, – Михаил Михайлович, прибыв на 12-е число вечером, остановился в нумере у купца Свешникова, поутру посетил сперва губернатора А.Н. Супонева, потом apxиepeя Ксенофонта; от него заехал в дом к моей теще, Татьяне Матвеевне Смирновой, особенно им любимой и уважаемой1; здесь беседовал он целый час, пил кофе и закусил, а потом в 12-м часу, пригласив меня с собою, отправился пешком в семинарию, где уже ожидали его начальники оной и учителя с учениками. При входе в семинарский корпус, в передней оного комнате, представлялся ему один из бывших его учителей по Владимирской семинарии, оставивший ее, помнится, еще в 1810 году, отец протоиерей кафедрального собора И.И. Певницкий. Михаил Михайлович тотчас узнал сего старца, с признательно-радостным чувством подошел к нему под благословение и благосклонно пригласил его сопроводить себя по классам семинарии; но взаимных паданий на колени одного перед другим, о чем говорит г. Лонгинов, не было2. Проходя по всем классам, он с любовью смотрел на учеников и с заметным волнением припоминал отцу ректору Иосифу (после apxиeрею Смоленскому), что сам некогда учился в этой семинарии. В классе богословия он застал на кафедре прежнего своего знакомца, профессора П.И. Подлипского (ныне проживающего на покое Черниговского архиепископа Павла), воспитанника 1-го курса С.-Петербургской ду-

1Двоюродная сестра и некогда воспитательница Сперанского, о которой мы говорили в 1-й части нашего труда.

2М.И. Лонгинов заимствовал свой рассказ из «Москвитянина» 1848 года (№ 8, критика, стр. 38), где напечатано было, что когда Сперанский при посещении Владимирской семинарии подошел к Певницкому под благословениe, то старец благословил – и упал на колени; Сперанский сделал тоже, и оба залились слезами. Между тем в этом анекдоте была и прикраса, и ошибка. Прикраса обнаруживается теперь из вышеприведенных слов свидетеля-очевидца, от которого, конечно, не укрылась бы подобная сцена; ошибка же состоит в том, что посещение Владимирской семинарии отнесено в «Москвитянине» к 1812 году, когда Сперанского везли к месту его заточения; тогда никто не позволил бы ему такой остановки во Владимире, а еще менее такой почетной ему встречи.

301

Часть четвертая

ховной семинарии, вспомнил его и принял от него в дар отпечатанную тогда впервые церковно-библейскую историю Филарета. Вышедши из семинарского корпуса, Михаил Михайлович радушно простился с протоиереем Певницким и, раскланявшись с отцом ректором и наставниками, отправился в свою квартиру, где принял визит губернатора; затем в 3 часа ездил на обед к нему, а оттуда по пути посетил еще дома два-три, некоторых родственников своих и, в последнем из них распростившись со всеми, отправился на квартиру – сбираться в путь, а в ночь и уехал». Посещение это произвело своего рода впечатление и на тогдашних владимирских семинаристов. Один из них, П.П. Никитский (служащий теперь в почтовом ведомстве), рассказывал нам, что Сперанского сопровождал и apxиepeй и что семинаристы, которые, не видав от роду ни одного государственного сановника, привыкли почитать своего владыку высшим существом в мире, крайне изумились, когда «этот первый из смертных» стал уступать место и отдавать почет какому-то человеку в нанковом сюртуке вишневого цвета (дорожный наряд Сперанского). «Кто, – думали они, – может быть этот полубог, которому сам преосвященный наш кланяется?»

По приезде нового губернатора в Пензу (20 октября) он поставил себе первым делом известить об этом того, которому считал себя обязанным своим назначением. Вот собственноручный ответ (от 28 ноября 1816-го) Аракчеева: «Благодарю вас, что вы уведомили меня о благополучном своем прибытии к месту. Сожалею, что моя грузинская пустыня не в Пензенской губернии; она бы, конечно, усовершенствовалась, имея такого начальника, как ваше превосходительство. Но я уверен, что вы и в Пензе вспомните как сию пустынь, так и игумна оной, который ничего так не желает, как жить в оной спокойно и тогда-то, ваше превосходительство, будет приятно принять (sic) и посещение ваше, в чем я, кажется, и не сомневаюсь. Хотя вы, милостивый государь, по знаниям вашим и нужны государству на службе; но всему есть граница и предел, то, может быть, еще и вы, под старость свою, оснуете спокойствие свое также в новгородских пределах и тогда-то грузинский игумен будет приезжать к вам наслаждаться беседами вашими и вспоминать прошедшее, приготовляясь оба к будущему; и сим-то только, кажется, способом можно спокойно и равнодушно войти в врата вечные. Я сегодня еду в свою пустыню праздновать храмовой праздник св. апостола Андрея (30 ноября), где, конечно, буду помнить и того, коему с почтением пребуду навсегда, и пр.».

302

Возвращение Сперанскoго на службу. 1816–1825

III

Сколько вообще ни сильно были вооружены умы против Сперанского, однако же простой по крайней мере народ не везде считал его за изменника. Напротив, местами, между прочим и в Пензенской губернии, ходил с самого 1812 года довольно громкий говор, что Государев любимец был оклеветан, и многие помещичьи крестьяне даже отправляли за него заздравные молебны и ставили свечи. Дослужась, – говорили они, – из грязи до больших чинов и должностей и быв умом выше всех между советниками царскими, он стал за крепостных, подал Государю проект об освобождении их и тем возмутил против себя всех господ, которые за это собственно, а не за предательство какое-нибудь, решились его погубить. Припомним, что уже и в то время всякое происшествие, всякий указ, всякий почти акт правительства, сколько-ни- будь выходившие из ряда обыкновенных событий, были относимы простонародьем к его постоянной, задушевной мысли – освободиться от крепостной зависимости. После этого нетрудно себе представить, что если низшие классы в губернии обрадовались назначению начальником ее Сперанского и торопились, когда он приехал, взглянуть на него как на невинного страдальца: то чиновники и дворянское сословие, преимущественно же помещики, при тогдашнем взгляде на вещи встретили его с самым сильным предубеждением. Брань и ненависть людей, постигнутых действием указа 1809 года, т.е. большею частью полуграмотных подьячих, не могла иметь в глазах нового губернатора особенного веса, потому что самих подьячих народ во все времена и от всей души ненавидел; но неприязнь дворян, сильных и в губернии, и связями своими с Петербургом была для него вопросом очень важным. Вполне понимая, как необходимо привлечь и их на свою сторону, он поспешил тотчас же, в первые двое суток после своего прибытия, объехать все пензенские знаменитости, не дожидаясь их визитов и представлений. Это произвело свое действие. Его предупредительность и любезность обращения обворожили всех, особенно же совершенно обезумели от его приветов губернские аристократические старушки. 31 октября, через 10 дней после приезда в Пензу, Сперанский уже мог написать Масальскому: «Вы легко поверите моим недосугам, представив меня здесь среди дел, для меня новых и людей незнакомых. Слава Богу, однако же, все, кажется, идет весьма удачно: дела проясняются, люди знакомятся; все причины имею заключать,

303

Часть четвертая

что меня полюбят...» Вскоре энергические меры, принятые им против взбунтовавшихся крестьян большого помещичьего села Кутли, дали дворянам возможность узнать, достоверно и на опыте, образ мыслей губернатора в предмете, наиболее их интересовавшем. Убедились, что он не поддерживает затейливых притязаний крестьян, не потакает им1, и с тех пор губерния стала иначе смотреть на нового своего начальника, чему во многом способствовали и старинные его друзья, Столыпины, богатые и значащие помещики Пензенской губернии: один, известный нам Аркадий Алексеевич, другой – Григорий Данилович, в то время губернский предводитель, которого Сперанский рекомендовал потом Гурьеву «как человека с весьма дельным умом и благороднейшими правилами, хотя и носящего на себе самый ветхий и ныне уже малоизвестный чин кригс-цалмейстера 6-го класса». Весною 1817 года пензенский губернатор сделался и пензенским помещиком. Нa деньги, занятые у вдовы Баташова, с которым он состоял прежде в сношениях по опеке графов Шуваловых, Сперанский купил имение Ханеневку (в 25 верстах от Пензы), за 150 000 р. асс., в надежде довести доход с него до 30 000 р.2 «Дело приближается к концу, – писал он Масальскому перед самым совершением купчей, – и каждый день становится для меня привлекательнее. Продолжение аренды и жалованья еще более развязывает мне руки и заставляет пренебречь все сомнения о разглашениях. Пусть говорят, что хотят: мне пора уже к сему привыкнуть».

Переход из отвлеченной сферы законодательства к действительному управлению и от начертания теорий к самому процессу их исполнения на месте во многом должен был разочаровать Сперанского. С каждым днем более и более удостоверяясь в ограниченности средств нового своего звания и в том, что несравненно легче было предписывать образ действия, нежели самому действовать, он после первой поездки по губернии писал одному из друзей своих: «Сколько зла и сколь мало способов к исправлению! усталость и огорчениe были одним по-

1Но тот же губернатор недолго спустя доказал, что он не намерен смотреть сквозь пальцы и на тиранство помещиков. Один из них, с большими связями, засек своего крестьянина до смерти. Сперанский беспощадно подверг его суду, который имел последствием ссылку виновного в Сибирь. Тотчас же после своего приезда он с такою же строгостью окончил дело, тянувшееся до тех пор лет десять, об одной помещице, истыкавшей несовершеннолетнего своего дворового перочинным ножом до смерти за то, что он не досмотрел за ее кроликом.

2В этом расчете Сперанский совершенно ошибся. Ханеневка, в которой было 383 души и 4000 десят. земли, никогда не давала ему и 12 000 р. дохода.

304

Возвращение Сперанскoго на службу. 1816–1825

следствием моего путешествия». В письме к другому лицу, рассуждая

освоем положении, он изъяснялся так: «Скажу откровенно: иногда мне кажется, что я мог бы делать лучше и более, нежели подписывать ведомости и журналы губернского правления; ибо в сем почти существенно заключается вся наша инвалидная губернская служба. Так мнится мне в минуты, в часы, а иногда и в целые дни, когда бьет меня самолюбие; но образумясь, я нахожу, что безрассудно было бы желать пуститься в бурное море, на утлой ладье, без твердой надежды в успехе, а сей надежды, по всем рассчетам здравого смысла, иметь я не могу. Явное противуречие: всю жизнь желать покоя и уединения и в самую почти минуту события опять погнаться за суетою!» – «Скажите Сергею Семеновичу Уварову1, – еще писал он Цейеру, – что одно из величайших моих наслаждений было бы к нему писать; но я должен еще некоторое время хранить строгое воздержание. Я живу в такой стране и в таком положении, что мне нельзя не только писать, но и мыслить

опредметах высшего рода, а писать о безделках к нему и совестно, и стыдно. Скажите ему Горациев стих: incedo per ignes suppositos cineri doloso, и он, верно, простит мне невольное мое молчание».

Желая знать, какие предания сохранились на месте за время управления Сперанского Пензенскою губерниею, мы обращались с вопросом о том к одному из преемников его в губернаторской должности, г. Панчулидзеву, который приказал вследствие того составить для нас записку из рассказов тамошних старожилов. «Образ управления Михайла Михайловича и все его действия по исполнению своих обязанностей, – говорит эта записка, – равно нравились всем сословиям. Исполнение своей должности он начал тем, что открыл всем и каждому свободный и самый легкий к себе доступ. Bсе формальные просьбы, все словесные, даже самые маловажные жалобы, он готов был принимать с утра до вечера и разрешал их, не дозволяя ни себе, ни другим малейшей медленности, так что знатный и ничтожный, богатый и бедный видели равно быстрое по просьбам своим распоряжение, не имея уже причин бояться проволочек со стороны низших чиновников. В первые полгода к нему поступало множество жалоб на уездных чиновников, но потом их совсем уже не было, ибо его строгость, принятые им меры и личный разбор жалоб скоро прекратили лихоимство там, где оно показывалось. Особенное внимание обращал он на писателей просьб

1 С.C. Уваров был тогда президентом Академии наук.

305

Часть четвертая

недельных, строго их преследуя, и в его управление не было в Пензе ябедников. К подчиненным своим Михайло Михайлович был внимателен и ласков. Отличая достойных, он в два с половиною года исходатайствовал им наград более, нежели было получено оных с самого открытия губернии в 1801 году».

Эта записка была нам доставлена спустя семь лет после смерти Сперанского. Но и лесть иногда не менее упорна, чем ненависть, преследуя человека даже за гробом. Приведенный нами отзыв слишком официально-односторонен, слишком, так сказать, секретарски изложен, чтобы иметь к нему безусловную веру. Будем искреннее. Сперанский, по другим нашим сведениям, сделал не менее лучших предшественников и преемников своих в губернаторской должности, сделал, вероятно, все, что мог; но при назначенном этой должности круге власти и при ее зависимости от всех начальств, далеко ли простирались самые пределы такой возможности? Сверх того, какими орудиями предлежало ему действовать? Местные канцелярии, и до него и при нем, были жакие, большею частью – начиная с собственной губернаторской – совершенно безграмотные. Подьячих, правда, он держал в страхе, но этим почти все и ограничивалось. Чтобы иметь людей поспособнее, недоставало даже материальных средств. При курсе ассигнаций на серебро, как 100:25, жалованья производилось секретарю в губернских местах 250 и много 300, лучшему столоначальнику 120 и много 130 р. асс. Тот секретарь губернского правления, которого Сперанский застал при своем определении, страдал запоем, а секретарь приказа общественного призрения, исправлявший должность губернаторского, был страстный картежник и не умел составить ни одной бумаги, хотя бы несколько выходившей из общей колеи; заменить их было некем, и от того губернатор все сколько-нибудь важное должен был писать сам. Наконец, в должностях советников и других, которых замещение зависело от Петербурга, он частью тоже терпел людей малодостойных как потому, что не желал придавать себе вид вмешательства в распоряжения, исходившие свыше, так и по удивительной переносчивости

иснисхождению к людям и их слабостям – качеству, доходившему

унего во все времена, может быть, даже до некоторого излишества. Несмотря на то, при доброжелательстве Сперанского, при его об-

ходительном обращении, при том обаянии особенного рода, которое невольно действовало на каждого, кто к нему приближался, наконец

306

Возвращение Сперанскoго на службу. 1816–1825

ипри продолжавшемся содействии Столыпиных, все пензенское население полюбило своего губернатора и славило его как благодетеля края. По этому самому мы нисколько не удивились, найдя в бумагах адрес, поднесенный ему от имени дворянства 15 января 1819 года,

идаже готовы верить в полную искренность этого официального акта, выражавшегося следующим образом: «Дворянство Пензенской губернии, в положении своем, поручило мне (т.е. губернскому предводителю) изъявить пред лицом вашего превосходительства чувства живейшей и должной его благодарности за оказываемое всегда попечение о пользах дворянских и то участие, которое ваше превосходительство всегда принимать изволите в нуждах всех и каждого». Со своей стороны Сперанский тоже очень полюбил Пензу. Прежде чем приехала к нему туда дочь, он писал ей: «Ты хочешь, чтобы я дал тебе понятие о Пензе. Поставь в некоторую цену, что я о ней перед тобою столь долго молчал или мало говорил. Я боялся тебе ее хвалить, точно так, как та мать, которая боялась, чтоб ее ребенок не попросил себе луны. Скажу вообще: если Господь приведет нас с тобою здесь жить, то мы поживем здесь покойнее и приятнее, нежели где-либо и когда-либо доселе жили. Правда, что мы с тобою и не избалованы, но и то правда, что здесь люди, говоря вообще, предобрые, климат прекрасный, земля благословенная...»

Вот еще несколько анекдотов об административной жизни пензенского губернатора, заимствованных из другой записки, которую составил для нас чиновник Лысов, бывший при нем одним из старших столоначальников губернского правления и докладывавший дела во время болезни секретаря.

Вкаждый воскресный и праздничный день, после обедни, Сперанский, непременно и несмотря ни на какую погоду, бывал в тюремном замке и в заведениях приказа общественного призрения, где все осматривал и расспрашивал каждого арестанта о причине и времени содержания. «Ну, друзья мои, – оканчивал он потом обыкновенно, – день нынче праздничный, давайте помолимся Богу о прощении наших грехов и чтоб Он дал нам силы терпеливо сносить наши скорби

инесчастья». После этого священник начинал молебен1, за которым следовал обед. Отведав каждого кушанья, губернатор при выходе всегда оставлял что-нибудь на улучшение арестантской пищи.

1 При тюремных замках в то время еще не было церквей.

307

Часть четвертая

Молодых чиновников, сколько-нибудь подававших надежды, он всегда отличал, приближал к себе, лично за ними наблюдал и почасту давал им советы. «Молодой человек, – говаривал он им, – должен вникать в возложенную на него обязанность и прилежать к ней со всем рачением. Пиры, вечера и т.п. не должны для него существовать. Берите пример с меня; так я и сам поступал с первой молодости: это средство одно откроет вам путь к успехам и счастью».

Однажды в кабинет его вошло по делам службы несколько должностных лиц и все с подвязанными щеками. «Это что такое? – спросил он, – не мода ли новая?» Ему объяснили, что в городе – эпидемическая зубная болезнь. Он тотчас подошел к столу, написал рецепт и сказал: «вот вам, господа; берите по этому рецепту из аптеки капли, прикладывайте их на хлопчатой бумаге на больные зубы и никогда не будете страдать этою мучительною болезнью». – И точно, лекарство его оказалось таким благодетельным, что и теперь еще продается в пензенских аптеках под названием: зубные капли Сперанского1.

Если случалось кому-нибудь из жителей губернии незаконно проиграть справедливую тяжбу, то о таких делах Сперанский тотчас принимал на себя по мере возможности и обстоятельств доводить до сведения высшего правительства, с ходатайством об их пересмотре. Вот из нескольких один пример, удививший пензенских жителей степенью внимания к его предстательству. У экономических крестьян села Пурдошек верховными межевыми властями были отсуждены земли, исстари им принадлежавшие и находившиеся вблизи их селения, с нарезкою им взамен других отдаленных и неспособных к хлебопашеству. Крестьяне, не находя себе защиты и правосудия, решились, по своей простоте, отстаивать собственность силою, и каждогодно, при уборке сена, выходя на старинные свои луга, сгоняли тех, кому они были отданы по решению; причем не обходилось без драк и иногда случались даже убийства. Это возобновлялось более пяти лет сряду; каждый год наряжались следствия, учреждался суд, многих из крестьян наказывали телесно и ссылкою в Сибирь. Последнее решение Сената состояло в том, чтобы из числа главных воновников трех наказать кнутом и четырех плетьми, а сверх того, из 350 человек, участвовавших в драке, наказать розгами через девять десятого. Указ Сената пришел в то самое время, когда Сперанский вступил в должность. Первою заботою его

1 Сперанский вообще имел большую охоту лечить. В Сибири славились у него ликер под названием Пензенской водки и какое-то красное полосканье, которому он имел рецепт.

308

Возвращение Сперанскoго на службу. 1816–1825

было: как исполнить такое решение, не подвергнув наказанию помимо виновного невинных? Он начал с того, что остановил приведение

висполнение указа и вытребовал к себе все производство дела; удостоверясь же из него, что источник постоянных ссор заключается в несправедливом решении гражданского иска, а еще более в неправильном исполнении этого решения, представил о том министру юстиции (тогда Трощинскому). Представление его имело такой успех, что Государь велел дело вновь пересмотреть, и окончательно телесное наказание было определено только трем подсудимым, уличенным в смертоубийстве, a все прочие прощены; по гражданскому же делу старинная земля возвращена пурдошским крестьянам, с обращением накопившейся на них, во время тяжбы, податной недоимки свыше 40 000 рублей ассигнациями, на виновных в неправильном решении тяжбы. Это дело содействовало к утверждению доброй славы Сперанского в губернии не менее приведенного выше другого, о крестьянах села Кутли.

Летом 1817 года, когда, вероятно, уже испарились первоначальные надежды на скорый выезд из Пензы, Сперанский выписал туда свою дочь1. Между тем и при ней, и до ее приезда, и после обратного ее отправления в Петербург он даже среди многоделия губернаторской должности не мог обойтись без столь любимых им ученых занятий. Так, приближаясь уже к 50-летию своей жизни, он вдруг принялся за немецкий язык, до тех пор совсем ему неизвестный, и за еврейский, с началами которого ознакомился в Великополье. Первому он выучился в Пензе при помощи только Библии и словарей. Успехи его

внем, железное упорство для их достижения и радость при этом, – как он его называл, – «новом своем завоевании» очень увлекательно описаны в письмах его к дочери2. При окончательном изучении еврейского языка руководителями его были: ректор Пензенской семинарии Аарон (потом епископ Архангельский и Холмогорский) и один пензенский житель из евреев, незадолго перед тем принявший христианство.

IV

При изысканиях об этом периоде жизни бывшего государственного секретаря нас особенно занимал вопрос: какие и как, после событий

1Она приехала в Пензу с г-жою Вейкардт 22 июля 1817-го и оставалась там до сентября 1818 года.

2Они будут помещены в нашем собрании в числе прочих.

309

Часть четвертая

предшедших четырех лет, установились отношения его к Петербургу? Подробности, которые удалось нам о том собрать, довольно любопытны, особенно в психологическом отношении.

Лишь только Сперанский водворился в новом своем местопребывании, он, оставляя в стороне обыкновенный служебный порядок, вошел с Императором Александром в непосредственное частное сношение уже не как проситель или человек, жалующийся на свою судьбу, но в такое сношение, которым явно искал показать, что, несмотря на все случившееся с 17 марта 1812 года, следы предшедшего никогда и ничем не могут быть изглажены; словом, что и по низведении на степень губернатора он в собственных своих глазах остается и в глазах Александра должен оставаться тем же Сперанским, который некогда был ежедневным собеседником своего Монарха, способствовавшим ему преобразовывать Россию и созидать для нее «новое бытие». Первым к тому поводом он избрал поздравление с наступлением нового (1817) года, а темою – дело библейских обществ, которыми в то время много занималось наше правительство. Этого письма мы не нашли, но о содержании его можно заключить из следующего ответа Государя:

«Михайло Михайлович!

Письмо ваше от 1-го числа, коим вы приносите мне поздравление с новым годом, я получил и благия желания ваши приемлю за изъявление искренних ваших чувств и преданности ко мне.

Вы справедливо изъясняете, что существенная обязанность владык земных есть способствовать приближению царствия Господа нашего, к разнасаждению коего, конечно, может послужить распространение по всей земле чтения Священного писания.

Нации, славящиеся высоким просвещением ума, и народы, погруженные во тьме невежества и грубейших заблуждений, научаются в одно время и из одной книги – истинной премудрости, единой, ведущей к истинному блаженству, временному и вечному. Библейские общества суть мощные орудия в сем явном действии благодати Божией.

В России библейское общество благословлено уже успехами. Многие тысячи библий розданы и многие тысячи требуются еще из всех пределов Империи. Не есть ли долг всякого благомыслящего христианина содействовать сей священной цели?

Я надеюсь, что вы найдете столько ревнителей слова Божия в губернии, вам вверенной, чтоб можно было учредить отделение библей-

310