Ответы на дополнительные вопросы
.docВопрос 1: программа, на ваш взгляд более адекватна российским условиям нач. ХlХ в.? Почему? Обоснуйте Вашу позицию.
Касательно вопроса об адекватности программных положений декабристов тогдашним условиям необходимо отметить то, что оба документа имеют как сильные, так и слабые стороны.
1. «Русская Правда», более радикальный и категорический по содержанию документ, представляет нам четкий образ будущего государства: жестко централизованная унитарная республика, насильственное отчуждение помещичьих земель, ликвидация сословного деления общества, жестко решенный национальный вопрос – все это очень похоже на образованное позже большевиками государство. В отправных политических установках Пестель И. П. предвосхитил В. И. Ленина. Государство Пестеля предполагало достаточно четкую политику. Согласно его программе, изменения касались всех сторон жизни: «свобода – частная собственность – гражданские и политические права» - последовательная схема демократических преобразований, которая бы действительно заработала, если бы была введена. В документе трезво и реально поставлен вопрос и об инструментах, средствах достижения своих целей: совершения революции и убийства всей царской семьи, так как автором совершенно отчетливо осознавалось, что такая коренная ломка внутренних порядков в России не может ограничиться простым государственным переворотом, она должна быть закреплена безусловно и в самом жестком императивном порядке. «Русская Правда» изначально писалась как будущая официальная программа общества. Сама по себе «Русская Правда», на мой взгляд, была очень согласованным, «грамотно сделанным» проектом. Именно в этом сильная сторона документа. Сам П. И. Пестель современниками оценивается как выдающийся лидер, способный повести за собой. Высказываются догадки, что если б не его арест накануне восстания, ход декабристского выступления мог оказаться совсем иным. Спорная точка зрения, но это был человек, действительно четко представляющий последующий план действия и способный реализовать свой проект, который, без сомнения, мог быть реализован, и доказательство тому – государство, образованное спустя 100 лет.
Но другой вопрос, как такой «гладкий» и четкий проект мог быть реализован в начале 19 века. Случайно ли, что революция не произошла на сто лет раньше? Без сомнения, нет. Дело даже не в ходе неудачного восстания. Если революцию было кому поднять и вдохновить (идеологизировать), то не было тех, кто бы ее продолжил и довел до (победного) конца. Крестьянам (а о пролетариате как о социальной силе в начале 19 века говорить не приходится) для того, чтобы подняться на революцию и «дозреть» до мысли о цареубийстве, необходимо было, во-первых, чтобы социально-экономические порядки, поддерживаемые властью, изнутри были исчерпаны и уже искусственны, а почти натуральное хозяйство, неразвитость предпринимательства, отсутствие широких экономических связей – в целом аграрный уклад экономики еще не исчерпал себя, и, во-вторых, осознание себя и своих претензий, как социальной общественно значимой силы, и понимание ненужности существующей власти – ни того, ни другого еще не было, и это еще одно слабое место программы Южного общества. У революции начала 19 века просто не было еще социальной базы, ее предел – восстание на Сенатской площади, обреченное на провал.
«Конституция» Н. Муравьева – умеренный и довольно скромный по своим притязаниям (по сравнению с «Русской Правдой»), но в целом такой же революционный по духу документ.
Конечно, государство «Конституции» было более реальным и достижимым проектом, но лишь постольку, поскольку оно было ближе к исходной российской действительности: пусть ограниченная, но монархия; пусть свобода, зато «задушенная» экономически и с сохранением экономико-политических прерогатив помещиков. Отдельные компоненты, части «Конституции», конечно, могли быть реализованы, так частично получилось после реформ 60 – х гг., но всё в целом взятое государство Н. Муравьева могло существовать только на бумаге. Его конструкция противоречила самой себе (в отличие от «Русской Правды»), обещая крестьянам личную и имущественную свободу, не давая политической, ведь по «Конституции» предлагалось передать все пассивные избирательные права помещикам – опоре власти. Опять-таки, какая свобода могла быть, если условия освобождения еще более ухудшали их положение, оставляли их без земли?
Возможно ли было помыслить тогда о демократии в России, по-настоящему демократических прав и свобод крестьян при сохранении сословий и их фактическом обнищании? Вряд ли. Конечно, в дальней исторической перспективе это положение бы изменилось бы в лучшую сторону, но пока мураьёвское государство, скроенное по английскому образцу, в России приняло бы совершенно не тот характер, о котором помышлял Муравьев.
Таким образом, в каждом документе были свои возможности: «Русская Правда», строившая стройное и четкое будущее государство, обогнавшее свое историческое время, могла претендовать на реализацию, но она бы не подняла массы на гражданскую войну. «Конституция», хоть и являющаяся компромиссным и оттого противоречивым по содержанию документом, имела больше возможностей войти в жизнь, но такое «добровольное» ограничение монархии вряд ли было бы на практике возможным опять-таки потому, что переворот повлек бы за собой противостояние со стороны помещиков и возможно даже некоторой части крестьян. Вряд ли со своими «мягкими» компромиссными методами «Конституция » могла бы реализовать свои положения. Если она шла открыто на учет интересов помещиков в плане земли, то она их интересы не устроила бы в отношении их собственных крестьян. Еще одно противоречие программного документа декабристов в том, что такая новая власть, считающая своей опорой дворянство, лишила бы его главного источника дохода.
2. Если бы я был декабристом, куда бы я примкнул: к Северному или Южному обществу?
Что касается меня, то я считаю, что более логичный и четкий план – «Русская Правда». Эта программа по своим положениям действительно более прогрессивная, чем программа Северного общества: предполагает частную собственность при общем демократическом строе, равенство перед законом, полный пакет широких гражданских и политических прав. Может быть, слишком широких: предоставление практически всем (и неграмотным, и необразованным, «тёмным» слоям в том числе) права выбирать – мера не всегда оправданная. Когда общество не образованно, народовластие, а такое действительно предполагалось по «Русской Правде», чревато опасными последствиями. Начать с того, что спорным является вопрос о том, насколько адекватно бы восприняло бы население такие изменения, поддержали бы новые введения, не изгнали бы преступное, «цареубийское» правительство? Меня бы такая перспектива испугала бы.
Положение «РП», вызывающее спор: национальный вопрос. Можно ли гарантировать равенство наций, исключая их право на самоопределение? Провозглашать единые права национальных меньшинств с правами наций, составляющих большинство и применять массовые переселения первых? Возможна ли такая политика при народовластии? Такая политика может окончиться только созданием федерации, и я бы этот вопрос поставила бы на поправку в первую очередь.
Еще момент, который бы меня возможно остановил бы, это цареубийство. Конечно, я понимаю, что если я уже декабрист, то я человек, способный чем-то жертвовать ради блага народа, но убийство - это мера, характеризующая полную готовность поступиться принципами, через которые лично я не переступлю. Я бы примкнула бы к Северному обществу, хоть я и считаю, что «Конституция» - более слабый документ по ряду причин: противоречивость его, нереальность применения, ведь нельзя при монархии, опирающейся на дворянство, лишать их последнее его финансовых источников. Это противоречит самой природе государства.
Еще я считаю, что революция Пестеля закончилась бы не иначе как диктатурой, причем не временной, а постоянной, потому что обеспечивать гарантии прав и свобод граждан, сохранять унитаризм, возможно лишь при сильном авторитарном государстве, но не при народовластии. Впрочем, такое положение изменилось бы в перспективе, поскольку в государстве провозглашена частная собственность, и установился бы демократический строй в европейском смысле слова.