Учебный год 22-23 / Право и правоприменение в России

Траектория уголовного дела и обвинительный уклон в российском суде

и целями непосредственных агентов с учетом не только дифференциала власти между ними, но и жесткости структурных ограничений, накладываемых на них формальными правилами, регулирующими их деятельность.

Рисунок. Межведомственное взаимодействие на микроуровне:

оперативный работник / следователь

Формальные правила, созданные для координации внутри одного ведомства, создают трансакционные издержки следования правилам для сотрудника другого ведомства, чем затрудняют координацию между сторонами до такой степени, что возникают уже институты, призванные «сгладить» взаимодействие между агентами, защитить их от жестких формальных правил и внутриведомственных практик следования им.

Так, формально милиционер находится в подчиненном положении по отношению ко всем остальным участникам процесса – следователю, прокурорам, судье. Их титульная функция – проверять качество его работы: обоснованность обвинения, соответствие способов получения доказательств требованиям закона и т.п. Кроме того, он значительно ниже их по социальному статусу – т.е., казалось бы, у него нет возможностей для «продвижения» своих интересов выше по цепочке. Однако межведомственные передаточные механизмы работают таким образом, что при отсутствии у фигуранта ресурсов, позволяющих ему вмешаться в процесс, стать из пассивного объекта «конструирования преступника» одним из его субъектов, заключение оперативного работника фактически предрешает обвинительный приговор. Каждый из участников процесса, и в первую очередь оперативник, оказывается непрозрачен для контрагента, призванного контролировать законность его действий и качество его работы. За каждым из них стоит своя система регуляций, достаточно плотная, чтобы практически целиком определять его действия. Можно сказать, что каждый из них находится в своем собственном «железном панцире», но в отличие от картины

171

Элла Панеях

идеальной бюрократии, нарисованной Вебером, это панцири разных конструкций, отнюдь не подогнанные друг к другу для гладкой стыковки. Напротив, по самой своей сути формальные правила, образующие остов этих панцирей, призваны, в частности, обеспечивать конфликт интересов участников (как в ситуации «сдача-приемка»).

Однако нет никакой гарантии, что самым эффективным, с точки зрения участников, методом снятия этого конфликта станет следование закону. Считается, что закон должен исполнять роль общей для всех нормативной рамки процесса, обеспечивающей беспроблемное взаимодействие между агентами и соблюдение прав фигуранта. Но именно в силу своей обязательности для всех участников процесса закон оказывается помехой в согласовании интересов, созданных внутриведомственными регуляциями. В результате трансакционные издержки одновременного соблюдения общих для всех формальных правил и рассогласованных между собой ведомственных правил, регулирующих деятельность агентов. Эти практики постепенно институционализируются, в точности по Д. Норту. Таким образом появляются устойчивые институты обхода закона, его, если можно так выразиться, «обезвреживания».

Таблица 2. Взаимодействие «на стыках» ведомственных систем

В траектории уголовного дела мы видим три основные «пары» акторов, взаимодействующих на стыке ведомственных систем контроля:

172

Траектория уголовного дела и обвинительный уклон в российском суде

оперативный работник – следователь; следователь – помощник прокурора по надзору; гособвинитель – судья. Рассмотрим их по порядку.

Оперативник – следователь. По идее, если исходить из титульных функций этих двух акторов, следователь и оперативник должны работать «в связке», совместно расследуя дело. В общем случае инициатором возбуждения дела выступает оперативник, но решение принимается следователем, который берет на себя ответственность и уведомляет вышестоящих должностных лиц, а также прокурора. Конфликт интересов здесь проистекает из того, что система оценки деятельности по аналогичным показателям прошлого периода вынуждает оперативника «сортировать» дела на выгодные и невыгодные по своим собственным критериям и выдавать «на гора» в том числе и малообоснованные обвинения (как из-за дефицита времени, так и ввиду нехватки дел определенных категорий, отражающихся в отчетности), а следователь заинтересован в деле хорошо обоснованном, удобном для расследования. Оперативник не является ни непосредственным подчиненным следователя, ни его младшим сослуживцем, а между тем следователь выписывает ему поручения по проведению следственных действий и заинтересован в их добросовестном выполнении. Предметом компромисса становится учет специфических интересов милиционера, порождаемых его системой отчетности.

Замечу, что расстыковка интересов этих двух акторов не вызвана интересами дела, – в идеале они должны были бы сотрудничать для достижения общей цели, как это происходит в США и Западной Европе, где «детективы» составляют отдельный класс сотрудников полиции и оперативная работа организационно не отделена от следствия («в поле» просто работают младшие по званию). Соединение следователей и оперативников в рамках одного отдела и унификация систем оценки их деятельности позволили бы снять ненужный конфликт и повысить эффективность их работы.

Следователь – помощник прокурора по надзору. В этой паре, напротив, конфликт интересов заложен сознательно: обязанность прокурора в надзорной его ипостаси – контролировать законность действий следователя, не позволять ему «срезать углы» и нарушать права подозреваемого ради отчетности. Проблема, однако, в том, что социальная дистанция между работником прокуратуры и следователями настолько велика, что он может себе позволить недобросовестно исполнять свои обязанности, ограничиваясь лишь формальной видимостью контро-

173

Элла Панеях

ля и перекладывая всю работу по обеспечению законности (или ее видимости) на следователя. Для помощника прокурора по надзору направляемые ему следователем извещения о процессуальных действиях, запросы о поддержке ходатайств и т.п. – это (в случае рядового уголовного дела) «мелочевка», причем «мелочевка» однотипная. В результате предполагаемого конфликта интересов просто не возникает: помощник прокурора «не опускается» до исполнения своих надзорных обязанностей, а следователь «не тревожит» его лишний раз, дабы «не отнимать время у занятого человека». Помощник прокурора был бы вынужден проявлять больше внимания к надзору за следствием, если бы его vis-à-vis гособвинитель сталкивался с придирчивой оценкой качества обвинения в суде. Но этого не происходит.

Помощник прокурора, представляющий обвинение в суде, – судья.

Как было показано выше, у гособвинения имеется достаточно рычагов давления на суд, чтобы не допустить вынесения оправдательного приговора даже в тех случаях, когда судья уверен в невиновности подсудимого, не говоря уже о тех, когда обвинение доказано недостаточно строго или улики добыты с нарушением закона. Вместе с тем в этой паре, единственной из всех, реальные отношения сторон совпадают с желательными: исследования показывают, что судьи гораздо внимательнее прокуроров относятся к доказательствам реальной виновности и в целом стараются не отправлять людей за решетку зря1. Задуманный законодателем конфликт интересов существует. Проблема лишь в дифференциале власти: судье приходится прибегать к ухищрениям, добиваться примирения сторон или давать подсудимому условный срок, чтобы вынесенное им решение не высветило ошибок прокурора и не привело к конфликту, который подорвал бы его собственные позиции внутри бюрократической организации – суда.

Я не знаю, в какой степени собственные ценности и профессиональные нормы судейского корпуса участвуют в воспроизводстве описанной системы (текущие исследования Института проблем правоприменения Европейского университета в Санкт-Петербурге, возможно, прольют свет на этот вопрос). Но можно рассчитывать, что, избавив судей от бюрократического контроля, прекратив оценивать их деятельность по статистическим показателям, сделав их наиболее

1  Панеях Э., Титаев К., Волков В., Примаков Д. Обвинительный уклон в уголовном процессе: фактор прокурора. СПб., 2010.

174

Траектория уголовного дела и обвинительный уклон в российском суде

влиятельными участниками уголовного процесса, мы обретем в их лице тот рычаг, который позволит «перевернуть» всю цепочку, поставить систему с головы на ноги.

Заключение

В случае российского уголовного судопроизводства координирующие свойства институтов, регулирующих отношения внутри ведомств (обеспечение единообразия, решение проблемы контроля принципала над агентом), систематически вступают в противоречие с их трансакционными свойствами. Чем сильнее ведомственные правила – как формальные установления, так и порождаемые ими неформальные институты – влияют на систему стимулов агента, ограничивают пространство его возможностей, тем в большей степени они проблематизируют трансакции между агентами из разных ведомств, существующими в разной институциональной среде. Как ответ на эту проблематичность возникают неформальные институты, согласовывающие интересы этих агентов, причем плотность внутриведомственных регуляций приводит к тому, что самым доступным источником ресурсов, необходимых для удовлетворения сторон, становится объект их деятельности, т.е. собственно уголовное «дело».

Более того, эти передаточные институты объективируют фигуранта «дела» практически до полного исчезновения субъектности – коммуникация с подозреваемым либо отсутствует совсем (прокурор), либо сводится к соблюдению формальностей или имитации их соблюдения путем создания соответствующих документов (следователь, дознаватель). Субъектность фигуранта по умолчанию проявляется лишь «на входе» – там, где сотрудник милиции принимает решение о присвоении ему статуса подозреваемого. Именно при принятии этого решения могут играть роль персональные свойства фигуранта: его социодемографические характеристики, доступ к ресурсам, правовая и коммуникативная компетентность, способность противостоять давлению, а также реальная виновность (в том смысле, который вкладывает в это понятие милиционер). После того как оформлена первая бумага, переводящая фигуранта в объект уголовного преследования, его участие в процессе в общем случае (т.е. в случае, когда фигурант не в состоянии привлечь дополнительные ресурсы для возвращения себе субъектности) носит пассивный характер. В следующий раз

175

Элла Панеях

он предстает в качестве субъекта социального взаимодействия уже «на выходе» – в зале суда, где, определяя практические последствия формального признания его виновным (от «примирения сторон», не оставляющего после себя даже судимости, до реального срока), судья может, в рамках своих структурных ограничений, опираться на собственные впечатления о социальном статусе, характере и реальной виновности подсудимого. В промежутке – везде, где по поводу дела взаимодействуют два энфорсера, а не только энфорсер с подозреваемым, – институциональные ограничения, накладываемые на агентов внутриведомственными регуляциями и особенно необходимостью согласования их между собой, доминируют над всеми прочими: от норм писаного права до общечеловеческих ценностей.

Государство, вопреки классическому определению Тилли, не обязательно представляет собой организацию. Современное государство часто является скорее совокупностью организаций, связанных общим подчинением на слишком высоком уровне, чтобы можно было обеспечить координацию действий «низовых» агентов сверху. Так, у рядового российского оперативника и рядового прокурора ближайший общий начальник – президент страны. Это означает, что конфликты между ними, не имеющие общенационального значения, вряд ли могут быть разрешены в рамках формально-бюрократической структуры. При отсутствии горизонтальных «перемычек» между ведомствами (таких, например, как участие местных властей в формировании политики их местных отделений) низовые агенты выстраивают эти «перемычки» самостоятельно исходя из собственных – не «общественных», не «государственных» и не «ведомственных» – интересов. Возникшие таким образом институты согласования интересов сотрудников различных ведомств делают трансакционные издержки исполнения этими ведомствами своих титульных функций запретительными. В результате правоприменители не столько борются с преступлениями, сколько производят удовлетворительную отчетность путем «конструирования преступников».

Российский опыт в области уголовного судопроизводства показывает, что существующая институциональная теория систематически недооценивает отрицательный трансакционный эффект формальных правил. Издержки плотного регулирования не ограничиваются собственно издержками исполнения. Способствуя координации внутри ведомств (в общем случае, по-видимому, компенсирующей издержки

176

Кэтрин Хэндли

Обращение в суд в современной России: возникновение и развитие конфликтов, связанных с ремонтом квартиры1

В советский период возможность заниматься ремонтом квартир была значительно ограничена многими обстоятельствами, в том числе дефицитом строительных материалов и квалифицированных рабочих. Переход России к рыночной экономике, а также установление права на приватизацию квартир вызвали у россиян стремление заняться улучшением своего жилья. За последние годы появилось множество строительных фирм, а продажа строительных материалов стала процветающим бизнесом.

Обзор этой области деятельности показывает, что в период с 2005 по 2008 г. более или менее масштабным ремонтом квартир занимались свыше 75% москвичей2. И хотя, может быть, бурная экономическая политика Москвы вызвала бóльшую активность, чем где-либо, нет сомнения, что желание улучшить свои жилищные условия стало проявляться по всей России. Но так же, как и на Западе, эта работа не всегда проходит гладко. Чаще всего ремонт квартиры начинается с благими намерениями, но он почти никогда не обходится без конфликтов. Даже в начале ремонта, когда владельцы квартиры знают, что они хотят иметь в результате, они не всегда могут четко выразить свои пожелания исполнителям работ. Еще туманнее перспектива пережить ремонт без конфликтов, если владельцы квартиры плохо представляют себе, что они хотят, или когда исполнители делают ремонт не так, как они хотят. Злоключения людей, занимающихся ремонтом квартир, дают уникальную возможность взглянуть на то, как развертываются конфликты. В целом анализ таких конфликтов позволяет понять значимость закона в жизни обычных россиян.

1  Перевод с англ. яз. Н. Александровой.

2  GfK Rus, Москвичи начали экономить на ремонте, пресс-релиз, 2009 (URL: http:// www.gfk.ru/filestore/0047/0014/568/DIY_2009.pdf (просмотр 17.06.2009)).

178

Обращение в суд в современной России

О том, как возникают конфликты в среде обычных россиян, известно на удивление мало, но еще меньше известно о том, какую роль в этом процессе играет закон. Данная статья является первым шагом в восполнении этого пробела. Основываясь на данных шести фокус-групп, проведенных летом 2007 г., которые составили люди, занимавшиеся незадолго до этого ремонтом своих квартир, я прослеживаю то, что они испытали. Анализировались 84 эпизода ремонта квартир, в которых участвовали 59 человек. Я анализирую и каталогизирую их впечатления и переживания, используя концептуальный подход, разработанный В. Фелстинером, Р. Абелем и А. Саратом (1980–1981). Они предлагают пирамидальную серию трансформационных процессов. Первый процесс возникает тогда, когда человек признается себе в существовании проблемы, «называя» или определяя это происшествие несправедливым и вызвавшим урон. Второй процесс возникает, когда пострадавший приписывает «вину» третьему лицу или обвиняет его. Третий процесс происходит, когда пострадавшая сторона предъявляет претензию третьей стороне, высказывает свое недовольство и выражает требование о возмещении убытков1. Каждый следующий этап повышает вероятность продолжения действий, но при этом бывает, и это неудивительно, что некоторые из пострадавших отказываются от его продолжения. Перенося основной акцент рассмотрения проблемы с процедуры в зале суда на то, что можно назвать естественным процессом конфликта, Фелстинер и др. перенаправляют внимание на те силы, которые стремятся облегчить трансформацию конфликта или противодействовать ей. Не отрицая важности деталей самого конфликта, в том числе особенностей сторон и их взаимоотношений, авторы утверждают, что здесь, возможно, задействованы институциональные и социальные факторы, которые влияют на желание сторон проявлять упорство. В частности, они указывают на то, что самым важным агентом трансформации являются юристы вследствие их функции «блюстителей»2,3.

1  Felstiner W.L.F., Abel R.L., Sarat A. The Emergence and Transformation of Disputes: Naming, Blaming, Claiming... // Law & Society Review. 1980–1981. N 15:3–4. P. 635–636.

2  Kritzer (1990), Eisenberg (1994) и Sarat и Felstiner (1986) подтверждают большую роль в качестве «блюстителей», которую играют американские юристы в делах по разрешению конфликтов. Гриффитс в  работе о голландских юристах выдвигает предположение, что это распространяется и за пределы США (Griffiths J. What Do Dutch Lawyers Actually Do in Divorce Cases? // Law and Society Review. 1986. N 20:1. P. 135-67).

3  Felstiner W.L.F., Abel R.L., Sarat A. The Emergence and Transformation of Disputes: Naming, Blaming, Claiming... // Law & Society Review. 1980–1981. N 15:3–4. P. 645.

179

Кэтрин Хэндли

Менее ясной предстает роль самого закона в качестве трансформационного агента. И все же на каждом этапе на решение продолжать ремонт неизбежно влияет перспектива подачи судебного иска.

Понятно, что работа Фельстинера и др. не учитывала опыт постсоветской России. Их работа основывалась на опыте США и оказалась очень важной при исследовании поведения в ситуации конфликта в США1, тем не менее логика их исследований может быть использована2. В России, как и в США, течение конфликта пирамидально по структуре с ущербом в основе и судебным разбирательством в верхней точке.

Более интригующим является то, что случаи называния (определения), обвинения и предъявления претензий лежат в основе поведения респондентов.

Основываясь на идеях Фелстинера и др., я исследую значимость этих агентов трансформации в российском контексте, при этом особое внимание уделяю вопросу, какую роль играет закон судопроизводства в выборе действий.

Противоречива сама идея того, что закон может быть важен при принятии решений обычными россиянами, вовлеченными в конфликт. Они редко обращаются за помощью к закону, предпочитая выходить из создавшихся ситуаций собственными силами, которые иногда выходят за рамки закона, например, в виде агрессивности разного вида или угроз. Опросы общественного мнения подтверждают недоверие россиян к судам и к закону вообще3. Зная историю страны, это недо-

1  Albiston C.R. Bargaining in the Shadow of Social Institutions: Competing Discourses and Social Change in Workplace Mobilization of Civil Rights // Law & Society Review. 2005. N 39:1. P. 11–49; Engel D.M., Munger F.W. Rights of Inclusion: Law and Identity in the Life Stories of Americans with Disabilities. Chicago: University of Chicago Press, 2003; Ewick P., Silbey S.S. The Common Place of Law: Stories from Everyday Life. Chicago: University of Chicago Press. 1998; Merry S.E. Getting Justice and Getting Even: Legal Consciousness Among Working-Class Americans. Chicago: University of Chicago Press, 1990.

2  Эта идея была использована (К. Энгель, 2005) для исследования развития проблемы личного ущерба в Тайланде. Я использовала ее, чтобы изучить, как развивались деловые конфликты в России в ельцинскую эпоху (Hendley K. Beyond the Tip of the Iceberg: Business Disputes in Russia // Assessing the Value of Law in Transition Economies / Ed. by Peter Murrell. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2001. P. 20–55).

3  Исследованием этой проблемы занимались три российских агентства по изучению общественного мнения. Хотя их результаты различны, они сходятся во мнении, что у россиян невысокое мнение о судах. Самый пессимистичный взгляд выражает ЛевадаЦентр, который в течение полевых исследований с 2001 по 2007 г. обнаружил, что только

180