Зарубежная литература XX века (1914-1945) (110

Мамаша Кураж. По-моему, ветра нет.

Фельдфебель. Может, она и впрямь стоит полгульдена, все-таки серебро.

Мамаша Кураж (идет к нему за фургон). Здесь добрых шесть унций. Вербовщик. А мы потом выпьем по стаканчику. Мы ведь мужчины.

Задаток у меня с собой. Пойдем. (Эйлиф колеблется.) Мамаша Кураж. Так и быть, полгульдена.

Фельдфебель. Не понимаю. Я всегда стараюсь держаться позади. Фельдфебель – чего уж безопасней? Всегда можно послать других вперед, чтобы они покрыли себя славой. Даже обедать охота пропала. Ясно, теперь я конченый человек.

Мамаша Кураж. Нельзя принимать это настолько близко к сердцу, чтобы даже аппетит пропадал. Не суйся вперед, и дело с концом. На вот, хлебни водки, братец. (Дает ему водки).

Вербовщик (взял Эйлифа под руку и тянет его за собой вглубь сцены).

Тебе дают десять гульденов чистоганом, а ты герой, сражаешься за короля, и бабы дерутся из-за тебя. И можешь дать мне по морде за то, что я тебя ос-

корбил. (Оба уходят.)

Немая Катрин соскакивает с фургона и издает нечленораздельные звуки.

Мамаша Кураж. Сейчас, Катрин, сейчас. Господин фельдфебель еще не расплатился. (Пробует на зуб полгульдена.) Я люблю всякую монету проверить. Я – тертый калач, фельдфебель. Нет, монета не фальшивая. А теперь поехали дальше. Где Эйлиф?

Швейцеркас. Он ушел с вербовщиком.

Мамаша Кураж (после паузы). Эх ты, простак. (Катрин.) Я знаю, ты не можешь говорить, ты не виновата.

Фельдфебель. Хлебни-ка и ты водки, мать. Такие-то дела. Солдат – это еще не так плохо. Ты хочешь кормиться войной, а сама со своими детьми думаешь отсидеться в сторонке?

Мамаша Кураж. Теперь придется тебе вместе с братом тащить фургон, Катрин.

Брат и сестра впрягаются в фургон и трогают с места. Мамаша Кураж идет рядом. Фургон катится дальше.

Фельдфебель (глядя им вслед). Войною думает прожить. За это надобно платить.

(Брехт Бертольт. Пьесы / Бертольт Брехт. – М. : Искусство, 1956. –

С.265–273).

21

Вопросы к тексту

1.Что такое война для мамаши Кураж? Какое противоречие выявляет автор в позиции героини?

2.Как он доказывает ошибочность такой позиции? Какую роль играет

вэтой сцене гадание? Какими словами заканчивается сцена?

3.Определите в этой сцене кульминацию. Есть ли кульминации в последующих сценах? Для какого жанра свойственна многокульминационность?

4.Что делает мамаша Кураж в тот момент, когда вербовщик уговаривает Эйлифа пойти в солдаты? Найдите аналогичные примеры в следующих эпизодах.

5.Покажите, что уже в самой первой сцене сформулирована идея пьесы, намечены контуры всех будущих образов и ситуаций. Для чего это нужно автору?

ЗАНЯТИЕ 6

ПРОБЛЕМАТИКА И СИСТЕМА ОБРАЗОВ В ПЬЕСЕ Ж. АНУЯ «АНТИГОНА»

План занятия

1.Краткие сведения о творчестве Ж. Ануя.

2.Время создания «Антигоны». История ее постановки.

3.Содержание античного мифа и трагедии Софокла. Какие фабульные изменения внес в свою пьесу Ануй?

4.Образ Креона и проблема государственного порядка.

5.Образ Антигоны. Против чего она бунтует?

6.Образы стражников в пьесе.

7.Художественная функция мифа. Экзистенциалистские мотивы в

пьесе.

Литература

1.Ануй Жан. Антигона (любое издание).

2.Ловцова О.В. Литература Франции. 1917–1965 / О.В. Ловцова. – М. :

Высш. шк., 1966. – С. 136–138.

3.Зонина Л. Послесловие / Л. Зонина // Ануй Жан. Пьесы. – М. : Ис-

кусство, 1969. – Т. 2. – С. 603–612.

4.История западноевропейского театра / [под общ. ред. Г.Н. Бояджиева

иЕ.Л. Финкельштейн]. – М. : Искусство, 1985. – Т. 7. – С. 110–114.

22

5.Зингерман Б.И. Очерки истории драмы ХХ века / Б.И. Зингерман. –

М. : Наука, 1979. – С.43–45, 352–390.

6.Злобина М. Ануй и его пьесы / М. Злобина // Иностранная литерату-

ра. – 1959. – № 3.

Текст для анализа

Ж. Ануй

АНТИГОНА

Креон (смотрит на нее и вдруг шепчет). Гордыня Эдипа! В тебе гово-

рит гордыня Эдипа! Теперь, когда я увидел ее в глубине твоих глаз, я тебе верю. Да, ты наверняка думала, что я тебя казню. И это казалось тебе естественной развязкой, гордячка! И отцу твоему человеческих горестей было слишком мало, я уже не говорю о радостях – не о них сейчас речь. Простые человеческие чувства в вашей семье не приняты, они вас стесняют. Вам обязательно нужно вступить в единоборство с судьбой и смертью. Убить своего отца, спать со своей матерью, потом узнать обо всем этом, жадно впитывая каждое слово. Не правда ли, какой чудесный нектар – слова, осуждающие вас? И как упиваешься ими, когда тебя зовут Эдип или Антигона… Потом – чего проще – выкалывают себе глаза и бродят с детьми по дорогам, собирая милостыню… Ну нет! Эти времена для Фив миновали. Ныне Фивы имеют право на царя, чье имя не прославится в истории. Меня, слава богу, зовут Креон. Я обеими ногами стою на земле, засунув руки в карманы, и раз уж я царь, то – поскольку у меня самолюбия меньше, чем у твоего отца, – решил посвятить себя тому, чтобы на этой земле установился, если возможно, хоть какой-то порядок. Это тебе не авантюра, а повседневная работа. Но раз уж я здесь для того, чтобы делать эту работу, я и буду ее делать… И если завтра вестник, с ног до головы забрызганный грязью, спустится с гор, чтобы сообщить мне о сомнительности моего происхождения, я просто-напросто предложу ему вернуться туда, откуда он пришел. <…> Царям не до личных трагедий, девочка! (303–304).

<…>

Креон. Знай, что твой Полиник, эта тень, которую ты оплакиваешь, этот разлагающийся под охраной стражников труп и вся трагическая чепуха, вдохновляющая тебя, – всего лишь политические неурядицы. <…> Ты думаешь, мне, как и тебе, не противна эта падаль, гниющая на солнце? По вечерам, когда ветер дует с моря, вонь уже доносится во дворец. Меня тошнит. Но я даже не велю закрыть окна. Это гнусно, это глупо, это чудовищно глупо – тебе-то я могу признаться! – но необходимо, чтобы Фивы надышались этим воздухом. Ты же понимаешь, я давно бы приказал похоронить твоего брата, если бы заботился о гигиене! Но для того, чтобы эти скоты, которыми я управляю, все уразумели, трупный запах по меньшей мере месяц будет отравлять городской воздух.

23

Антигона. Вы отвратительны!

Креон. Да, девочка, этого требует мое ремесло. Можно спорить, следует ли этим заниматься или нет. Но уж если взялся за него – нужно действовать именно так.

Антигона. Зачем же вы за него взялись?

Креон. Однажды утром я проснулся фиванским царем. Хотя, видит, бог, меня меньше всего на свете привлекала власть…

Антигона. Так надо было отказаться.

Креон. Я мог это сделать. Но я вдруг почувствовал себя рабочим, увиливающим от работы. Я решил, что это нечестно. И сказал: «Да!»

Антигона. Ну что ж, тем хуже для вас. Но ведь я не сказала «да!» Какое мне дело до вашей политики, до необходимости, до всех этих жалких историй? Я-то еще могу сказать «нет» всему, что мне не по душе. Я сама себе судья. А вы, со своей короной, со своей стражей, во всем блеске, вы только одно можете – казнить меня, потому что ответили «да»!

Креон. Послушай меня.

Антигона. Я могу вас слушать, если захочу. Вы ответили «да». Мне больше нечего у вас узнавать. А вот вам – другое дело. Вы жадно внимаете моим словам. И если не зовете стражников, то лишь потому, что вам хочется выслушать до конца.

Креон. Ты меня забавляешь.

Антигона. Нет. Я внушаю вам страх. Вот почему вы пытаетесь меня спасти. Ведь вам гораздо удобнее оставить во дворце маленькую Антигону, живую и безмолвную. Вы слишком чувствительны, чтобы быть настоящим тираном, вот и все. Но тем не менее вам придется сейчас меня казнить, вы это знаете, и поэтому вам страшно. Какое это отвратительное зрелище – мужчина, которому страшно!

Креон (глухо). Да, мне страшно, что я вынужден буду тебя казнить, если ты не перестанешь упрямиться. А я бы не хотел этого.

Антигона. А вот меня никто не вынудит сделать то, чего я не хочу! Может быть, вы тоже не хотели оставлять тело моего брата без погребения? Скажите, ведь не хотели?

Креон. Я тебе уже сказал.

Антигона. И все-таки сделали это. А теперь вы, не желая того, прикажете меня казнить. Это и называется быть царем!

Креон. Да, именно это!

Антигона. Бедный Креон! Хотя ногти мои сломаны, хотя на руках у меня синяки, посаженные твоими стражниками, хотя у меня от страха сосет под ложечкой, – царствую я, а не ты!..

Креон (вне себя трясет ее). О господи! Попытайся и ты тоже хоть на минутку понять меня, дурочка! Я же старался изо всех сил понять тебя. Ведь нужно, чтобы кто-то ответил «да». Ведь нужно, чтобы кто-то стоял у

24

кормила! Судно дало течь по всем швам. Оно до отказа нагружено преступлениями, глупостью, нуждой… Корабль потерял управление. Команда не желает ничего больше делать и думает лишь о том, как разграбить трюмы, а офицеры уже строят для себя одних небольшой удобный плот, они погрузили на него все запасы пресной воды, чтобы унести ноги подобрупоздорову. Мачта трещит, ветер завывает, паруса разодраны в клочья, и эти скоты так и подохнут вместе, потому что каждый думает только о собственной шкуре, о своей драгоценной шкуре, и о своих делишках. Скажи на милость, где уж тут помнить о всяких тонкостях, где уж тут обдумывать, сказать «да» или «нет», размышлять, не придется ли потом расплачиваться слишком дорогой ценой и сможешь ли ты после этого остаться человеком? Куда там! Хватаешь любую доску, чтобы поскорей заделать пробоину, в которую так и хлещет вода, выкрикиваешь приказания и стреляешь прямо в толпу, в первого, кто сунется вперед. В толпу! У нее нет имени. Она, как волна, которая обрушивается на палубу перед самым твоим носом, как ветер, который хлещет тебя по лицу, и тот, кто падает в толпе, сраженный твоим выстрелом, не имеет имени. Может быть, это тот, кто улыбнулся тебе накануне и дал прикурить. У него нет больше имени. Нет имени и у тебя, судорожно вцепившегося в руль. Не осталось больше ничего, кроме корабля, у которого есть имя, и бури. Понимаешь ли ты это?

Антигона (качает головой). Я не хочу понимать. Это ваше дело. Я здесь не для того, чтобы понимать, а для другого. Я здесь для того, чтобы ответить вам «нет» – и умереть (308–311).

<…>

Креон. Но сейчас я скажу тебе нечто, известное лишь мне одному. Нечто ужасное: Этеокл, этот столп добродетели, был нисколько не лучше Полиника. Этот образцовый сын тоже пытался умертвить отца, этот благородный правитель тоже намерен был продать Фивы тому, кто больше даст. Ну, не забавно ли это? У меня имеются доказательства, что Этеокл, чье тело покоится ныне в мраморной гробнице, замышлял ту же измену, за которую поплатился Полиник, гниющий сейчас на солнцепеке. Лишь случайно Полиник осуществил этот план первым. Они вели себя, как мошенники на ярмарке, обманывали друг друга и всех нас, перерезали друг другу глотку, как и подобает мелким воришкам… Но обстоятельства заставили меня провозгласить одного из них героем. Я велел отыскать их тела в груде убитых. Братья лежали обнявшись, очевидно, впервые в жизни. Они пронзили друг друга мечами, потом по ним прошлась аргивянская конница. Их тела превратились в кровавое месиво. Антигона, их нельзя было узнать. Я велел поднять одно тело, меньше обезображенное, с тем, чтобы устроить торжественные похороны, а другое приказал оставить там, где оно валялось. Я даже не знаю, кого из них мы похоронили. И, клянусь, мне это совершенно безразлично!

25

Долгая пауза. Оба сидят неподвижно, не глядя друг на друга.

Антигона (тихо). Для чего вы рассказали мне это?

Креон (встает, надевает верхнюю одежду). Разве было бы лучше,

чтобы ты умерла из-за этой жалкой истории? Антигона. Может быть, лучше. Раньше я верила.

Опять воцаряется молчание.

Креон (подходит к Антигоне). Что же ты теперь будешь делать? Антигона (встает, как во сне). Пойду в свою комнату.

Креон. Не оставайся одна. Повидайся утром с Гемоном. Поскорей выходи за него замуж.

Антигона (со вздохом). Да.

Креон. У тебя вся жизнь впереди. Поверь, наши с тобой споры – пустая болтовня. Ведь ты владеешь таким бесценным сокровищем – жизнью.

Антигона. Да.

Креон. Все остальное не в счет. А ты собиралась пустить его на ветер! <…> Жизнь не то, что ты думаешь. Она, словно вода, проходит у вас, молодых, между пальцами, а вы этого не замечаете. Скорее сомкни пальцы, подставь ладони. Удержи ее! И ты увидишь, она станет маленьким комочком, простым и твердым ядрышком, которое можно потихоньку грызть, сидя на солнышке. Те, кто нуждается в силе твоего духа, твоего порыва, будут уверять тебя, что все это не так. Не слушай их! Не слушай и меня, когда я буду произносить очередную речь над могилой Этеокла. Все это не правда. Правда только то, о чем не говорят… Ты тоже это узнаешь, может быть, слишком поздно. Жизнь – это любимая книга, это ребенок, играющий у твоих ног, это молоток, который крепко сжимаешь в руках, это скамейка у дома, где отдыхаешь по вечерам. Ты будешь еще больше презирать меня, но когда-нибудь – это ничтожное утешение в старости – ты поймешь, что жизнь, вероятно, все-таки счастье.

Антигона (шепчет, растерянно озираясь). Счастье?

Креон (ему внезапно стало немного стыдно). Жалкое слово, не так ли?

Антигона (тихо). Каким же будет мое счастье? Какой будет та счастливая женщина, в которую превратится маленькая Антигона? Какие жалкие поступки придется ей совершать изо дня в день, чтобы зубами вырвать свой крохотный кусочек счастья? Скажите, кому ей нужно будет лгать, кому улыбаться, кому продавать себя? Кому она спокойно даст умереть, отводя взгляд в сторону?

Креон (пожимая плечами). Ты с ума сошла. Замолчи!

Антигона. Нет, не замолчу! Я хочу знать, что я, именно я, должна совершить, чтобы быть счастливой? И узнать немедленно, раз нужно немедленно сделать выбор. Вы говорите, что жизнь прекрасна. Вот я и хочу узнать, как я должна поступать, чтобы жить.

26

Креон. Ты любишь Гемона?

Антигона. Да, я люблю Гемона, молодого и сурового. Гемона, такого же требовательного и верного, как я. Но если ваше счастье должно восторжествовать и над ним, если Гемон не будет больше бледнеть, когда бледнею я; не будет думать, что я умерла, когда я опаздываю на пять минут; не будет чувствовать себя совсем одиноким и не возненавидит меня, когда не поймет, почему я смеюсь; если рядом со мной он должен стать господином Гемоном; если и он тоже должен научиться говорить «да», – тогда я не люблю его больше.

Креон. Ты сама не знаешь, что говоришь. Замолчи! <…> Антигона. Почему ты хочешь заставить меня молчать? Потому что

знаешь, что я права? Думаешь, я не прочла это в твоих глазах? Ты понимаешь, что я права, но никогда не признаешься в этом, потому что сейчас готов защищать свое счастье, как собака кость.

Креон. И свое, и твое, дура!

Антигона. Как вы все мне противны с вашим счастьем! С вашей жизнью, которую надо любить, какой бы она ни была. Вы, словно собаки, облизываете все, что найдете. Вот оно, жалкое, будничное счастье, надо только не быть слишком требовательным! А я хочу всего, и сразу, и пусть мое счастье будет полным, иначе мне не надо его совсем! Я вот не хочу быть скромной и довольствоваться подачкой, брошенной мне в награду за послушание. Я хочу сегодня же быть уверенной во всем, хочу, чтобы мое счастье было таким же прекрасным, каким я видела его в своих детских мечтах, – или пусть я умру (314–317).

(Ануй Жан. Пьесы : в 2 т. / Жан Ануй. – М. : Искусство, 1969. – Т.1. –

С. 303–304, 308–311, 314–317).

Вопросы к тексту

1.Как понимает Креон государственное служение? Какие доводы он приводит, обосновывая свою позицию? К какому традиционному образу обращается? Как решается в монологе о корабле проблема личностного начала? В чем можно согласиться с Креоном?

2.Какими методами действует Креон, укрепляя государство? Можно ли их принять? Чему он говорит «да»?

3.Чему говорит «нет» Антигона? Как ставится в пьесе Ануя проблема счастья?

4.Покажите, что логике Креона Антигона противопоставляет порыв чувств. Каким образом автор доказывает нравственное превосходство Антигоны?

27

ЗАНЯТИЕ 7

РОМАН У. ФОЛКНЕРА «ШУМ И ЯРОСТЬ» (проблематика, композиция, особенности повествовательной манеры)

План занятия

1.У. Фолкнер и «южная школа» в литературе США. Историческая судьба южных штатов.

2.Композиция романа. Краткая характеристика каждой из его четырех

частей.

3.Образы персонажей (Бенджи, Квентин, Кэдди, Джейсон, Квентина, Дилси).

4.Отражение в произведении тенденций эпохи, судьбы американского Юга. Проблема времени в романе.

5.Особенности повествовательной манеры в романе, проблема соотношения «точек зрения».

Литература

1.Фолкнер Уильям. Шум и ярость (любое издание).

2.Мендельсон М. Современный американский роман / М. Мендельсон. – М. : Наука, 1964. – С. 205 (последний абзац) – 212.

3.Злобин Г. По ту сторону мечты / Г. Злобин. – М. : Худож. лит., 1985. – С. 10–30.

4.Николюкин Александр. Человек выстоит. Реализм Фолкнера / Александр Николюкин. – М. : Худож. лит, 1988. – С. 44–62.

5.Зверев А. Дворец на острие иглы / А. Зверев. – М. : Сов. писатель, 1989. – С. 141–151.

Текст для анализа

У. Фолкнер

ШУМ И ЯРОСТЬ

7 апреля 1928 года Через забор, в просветы густых завитков, мне видно, как они бьют.

Идут к флажку, и я пошел забором. Ластер ищет в траве под деревом в цвету. Вытащили флажок, бьют. Вставили назад флажок, пошли на гладкое, один ударил, и другой ударил. Пошли дальше, и я пошел. Ластер подошел от дерева, и мы идем вдоль забора, они стали, и мы тоже, и я смотрю через забор, а Ластер в траве ищет.

28

–Подай клюшки, кэдди (мальчик, таскающий за игроками набор клюшек для гольфа). – Ударил. Пошли от них лугом. Я держусь за забор и смотрю, как они уходят.

–Опять занюнил, – говорит Ластер. – Хорош младенец, тридцать три годочка. А я еще в город таскался для тебя за тортом. Кончай вытье. Лучше помоги искать монету, а то как я на артистов пойду вечером.

Они идут по лугу, бьют нечасто. Я иду забором туда, где флажок. Его треплет среди яркой травы и деревьев.

–Пошли, – говорит Ластер. – Мы там уже искали. Они сейчас не придут больше. Идем у ручья поищем, пока прачки не подняли.

Он красный, его треплет среди луга. Подлетела птица косо, села на него. Ластер швырнул. Флажок треплет на яркой траве, на деревьях. Я держусь за забор. <…>

Мы идем забором и подходим к огороду. На заборе огородном наши тени. Моя выше, чем у Ластера. Мы лезем в пролом.

–Стой, – говорит Ластер. – Опять ты за этот гвоздь зацепился. Никак не можешь, чтобы не зацепиться.

Кэдди отцепила меня, мы пролезли. «Дядя Мори велел идти так, чтобы никто нас не видел. Давай пригнемся, – сказала Кэдди. – Пригнись, Бенджи. Вот так, понял?» Мы пригнулись, пошли через огород цветами. Они шелестят, шуршат об нас. Земля твердая. Мы перелезли через забор, где хрюкали и дышали свиньи.

«Наверно, свиньям жалко ту, что утром закололи, – сказала Кэдди. – Еще пальцы отморозишь. Бенджи умный, он не хочет обморозиться на рождество».

–На дворе холод, – сказал Верш. – Незачем тебе туда.

–Что это он, – сказала мама.

–Гулять просится, – сказал Верш.

–И с богом, – сказал дядя Мори.

–Слишком холодно, – сказала мама. – Пусть лучше сидит дома. Прекрати, Бенджамин. <…>

–Пусть погуляет, – сказал дядя Мори. – Расстроит тебя, сляжешь еще, Кэролайн.

–Я знаю, – сказала мама. – Покарал меня господь ребенком. А за что, для меня загадка.

–Загадка, загадка, – сказал дядя Мори. – Тебе надо поддержать силы.

Ятебе пуншу сделаю.

–Пунш меня только больше расстроит, – сказала мама.

–Пунш тебя подкрепит, – сказал дядя Мори. – Закутай его, братец, хорошенько, и погуляйте немного. Дядя Мори ушел. Верш ушел.

–Замолчи же, – сказала мама. – Оденут, и сейчас тебя отправим. Я не хочу, чтобы ты простудился.

29

Верш надел мне боты, пальто, мы взяли шапку и пошли. В столовой дядя Мори ставил бутылку в буфет. <…> Вышли во двор. Солнце холодное

ияркое.

–Ты куда? – говорит Верш. – Ушлый какой – в город что ли собрался?

– Мы идем, шуршим по листьям. Калитка холодная. – Руки-то спрячь в карманы, – говорит Верш. – Примерзнут к железу, тогда что будешь делать? Как будто в доме нельзя тебе ждать. – Он сует мои руки в карманы. Он шуршит по листьям. Я слышу запах холода. Калитка холодная.

–На вот орехов лучше. Ух ты, на дерево сиганула. Глянь-ка, Бенджи,

белка!

Руки не слышат калитки совсем, но пахнет ярким холодом.

–Лучше спрячь руки обратно в карман.

Кэдди идет. Побежала. Сумка мотается, бьет позади.

–Здравствуй, Бенджи, – говорит Кэдди. Открыла калитку, входит, наклонилась. Кэдди пахнет листьями. – Встречать меня вышел, да? – говорит она. – Встречать Кэдди? Почему у него руки такие холодные, Верш?

–Я говорил ему: в карман спрячь, – говорит Верш. – Вцепился в калитку, в железо.

–Ты встречать Кэдди вышел, да? – говорит Кэдди и трет мне руки. – Ну что? Что ты хочешь мне сказать? – От Кэдди пахнет деревьями и как когда она говорит, что вот мы и проснулись.

«Ну что ты воешь, – говорит Ластер. – От ручья их снова будет видно. На. Вот тебе дурман. Дал мне цветок. Мы пошли за забор, к сараю (4–6).

2 июня 1910 года Тень от оконной поперечины легла на занавески – восьмой час, и снова

я во времени и слышу тиканье часов. Часы эти дедовы, отец дал их мне со словами: «Дарю тебе, Квентин, сию гробницу всех надежд и устремлений; не лишено мучительной вероятности, что ты будешь пользоваться этими часами, постигая человеческий опыт reducto absurdum, что удовольствует твои собственные нужды столь же мало, как нужды твоих деда и прадеда. Дарю не с тем, чтобы ты блюл время, а чтобы хоть иногда забывал о нем на миг-другой и не тратил весь свой пыл, тщась подчинить его себе. Ибо победить не дано человеку, – сказал он. – Даже и сразиться не дано. Дано лишь осознать на поле брани безрассудство свое и отчаянье; победа же иллюзия философов и дураков».

Часы прислонены к коробке с воротничками, и я лежу, их слушаю. Слышу то есть. Вряд ли кто станет со вниманием слушать ход часов. Незачем это. Можно надолго отвлечься, а затем одно «тик-так» враз выстроит в уме всю убывающую в перспективе вереницу нерасслышанных секунд. Похожую на длинный, одиноко легший на воду световой луч, которым (по

30