« непререкаема – только поэзия». О творчестве И. Новикова (80

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

М.В. Михайлова,

доктор филологических наук, чл.-корр. РАЕН

«… непререкаема - только поэзия»1

Замечательный прозаик, интересный драматург, до сего времени не оцененный по дос-

тоинству, поэт Иван Алексеевич Новиков (1877-1959) принадлежит к тому же типу художни-

ков, что Бунин и Набоков, которые одинаково свободно чувствовали себя, создавая и прозаиче-

ские, и стихотворные произведения. Вернее даже сказать, что поэзия для них была своего рода

«прародиной», становящейся истоком всех их свершений. Чем бы Новиков ни занимался, пер-

востепенным для него всегда были не сюжет, не действие, даже не характеры, а художествен-

ное мировидение и претворение материала в «иную», высшую, созданную воображением ре-

альность. Но «natura naturata» (природа сотворенная) у Новикова никогда не вступает в оппози-

цию к «natura naturans» (природе творящей), а всегда находится с нею в тесном взаимодействии,

вырастает из нее. И все же Новиков-повествователь, рассказывающий «истории», обычно отхо-

дит на второй план, уступая место поэту и живописцу. Поэтическую основу своей прозы осоз-

навал и сам писатель, напоминая о том, что «поэзия почиет и в сложно-уравновешенной посту-

пи прозы» и ее «можно и должно» отличать от «стиха»2 лишь в прямом смысле этого слова. А о стихах он писал, что они «сопутствовали всей его жизни, начиная с детских лет», в них просто более концентрировано воплощалось его «поэтическое восприятие природы и человеческих чувств, раздумья над жизнью и над творческим миром художника»3.

Но Новиков-поэт практически неизвестен сегодняшнему читателю – последняя его по-

этическая книга вышла 50 лет тому назад. И совсем неизвестны его первые стихи. Получить же представление о развитии поэтического таланта этого оригинального лирика можно, только по-

знакомившись с ранним периодом его творчества. Именно тогда оформились его художествен-

ные принципы, созрели многие замыслы, он осознал себя как религиозный мыслитель. И уже тогда возник сложный, богатый, полный аллюзий, подтекста и реминисценций самобытный по-

этический мир, родился поэт, чье идейное и эстетическое своеобразие расширяет наше пред-

1РГАЛИ. Ф.343. Оп.4. Ед.хр. 216. Л. 26 («Мысли о прозе»). С незначительными изменениями под заголовком «О прозе» статья была напечатана: Понедельник Власти народа. 1918. 25 февраля /12 марта.

2Там же.

3Цит. по: Маричева Л.М. Летопись жизни и творчества И.А.Новикова // И.А.Новиков в кругу писателейсовременников. Сб. научных статей, посвященный 125-летию со дня рождения И.А.Новикова. Орел-Мценск, С. 21.

3

произведения (что и делается в настоящем издании), поскольку любая их часть точно согласо-

вана с другой и вычленение какого-либо одного стихотворения грозило разрушением важного структурного сверхединства. О том, сколь кропотливо велась работа над составом книг, свиде-

тельствует тот факт, что в сборниках «Духу Святому» и «Дыхание земли» было напечатано чуть более полутора десятков стихотворений из всех, опубликованных поэтом до революции.

С самых первых стихотворений Новиков заявил о себе как о символисте. Это подтвер-

ждает мифопоэтическая структура его поэзии, сложная многоуровневая композиция его книг,

устойчивая система символов. Показательно уже то, что сборник «Духу Святому» вышел в из-

дательстве «Гриф», том самом, где несколькими годами ранее были напечатаны «Стихи о Пре-

красной Даме» А. Блока и которое встало в оппозицию к декадентской лирике брюсовского толка. Появление книги в этом издательстве как нельзя более соответствовало его эмблеме.

Ведь «Гриф» в египетской символике - птица, теснейшим образом связанная с Матерью-

Природой и Смертью, свое существование поддерживающая тем, что питается падалью. А обе эти темы – жизнь и смерть – в первую очередь и определили звучание новиковского сборника.

Причем последняя нередко представала и в явно декадентском обличии.

Автор сознательно отвел своим «декадентским стихотворениям» отдельную часть, са-

мим заголовком - «Вне культа» - подчеркнув «выпадение» ее из общей структуры книги и «чу-

ждость» составляющих ее настроений главным религиозным мотивам сборника. В декадентских стихах он прокламирует уход от жизни в Нирвану, погружение в мир сновидений, в «сон небы-

тия», позволяющий человеку забыть о своей ничтожности и малости. Человек полностью отда-

ется мечте, которая способна расцветить мир «сказками-снами», творить не зависящее от окру-

жающих бытие, а в нем сам «мир становится поэтом» … без чьего-либо участия. Но такое со-

стояние опасно, оно граничит с растворением, безволием, исчезновением, оно не проявление духоносности, когда свет наполняет и пронизывает тело, делая его прозрачно-наполненным. И

все же это безволие и растворение так упоительны, что нет сил противиться им.

Глобальность взаимонепонимания, несоприкосновения людей, всеобщую глухоту как общий закон утверждает Новиков с опорой на лермонтовское «А душу ль можно рассказать?» в

стихотворении «К неизвестной». Преодоление этого отчуждения было бы возможным, «если бы души людские струились, как воздушные волны в полдень…», т.е. при разрушении преграды между миром природы и человеком. Но надежды на такой поворот событий призрачны: не дано людям «сиять божественным блеском» и «плескаться» в мировом пространстве. Увы, все это неосуществимо… Только в мечте позволено человеку соединить две величайшие ценности – свободу и любовь («Влажнорозовой зарею…»), а в реальной жизни человек обречен оставаться наедине с самим собой. Он, конечно, может удовлетвориться таким «соседством», не нуждаться

4

ни в чьем присутствии, тем более что птичка-душа, присевшая на плечо («Вдвоем: я и моя ду-

ша…»), помогает постижению Бога. И все же итог такого полнейшего отъединения - смерть.

И вот уже почти как Федор Сологуб Новиков приветствует смерть-избавительницу и утешительницу («Смерть – пробуждение»). Лирический герой стихотворения, проведя жизнь в

«земной долине», устав от суеты, уходит умирать в горы. Подъем наверх, конечно же, прочи-

тывается как последнее освобождение, как воспарение, как отказ от удручающих томлений, по-

сле чего можно, наконец, «отрадно» вздохнуть и ощутить начало новой жизни - вне тягот и тревог земного бытия.

Близка по настроениям опустошенности и отчаяния этому циклу и часть, озаглавленная

«В преддверии». Здесь Новиков предстает уже не просто отрешенным, а ропщущим, негодую-

щим, потерявшим веру в справедливость Божьих установлений. Его идеалом становится пад-

ший ангел, снизошедший до грешников, чьи души молили о прощении и которых он «полюбил

… любовью бесячьею». Стихотворение «В преддверии», из которого взяты приведенные стро-

ки, можно рассматривать как предвосхищение рассказа «Ангел на земле», написанного в начале

20-х годов, в котором ангел воспротивился решению Бога забрать душу болеющей женщины,

пожалев ее как мать только что родившихся близнецов.

Этот цикл написан Новиковым явно под влиянием «Пузырей земли» А.Блока. Так же,

как и Блок, он обращается к миру народной фантазии, в его стихах появляются бесенята, домо-

вые, «маленькие, темные, серо-земляные жители подземные», «лесные творения». Причем все они обрисованы с явной симпатией: чертенята резвятся как дети, «нечисть – верный друг», под-

земные обитатели - «предвестники ангелов ликующих». Они не просто «родные душе», а суще-

ства, вызывающие жалость и сострадание. «Вечерний гость» из одноименного стихотворения напоминает не злобного черта, а несчастное чудовище из «Аленького цветочка», тянущееся к людям, жаждущее общения: он, неловко примостившись «на жердочке перил», «жалобно» вздыхает, «робко» приникает к окну. Вечерний бес вообще плачет «тихою слезою». Все они не отвергнутые, не падшие, а находящиеся в преддверии «неясных откровений», «грядущих об-

новлений». Подобно Лейбницу, Новиков создает свои «Опыты Теодицеи о благости божьей,

свободе человека и начале зла». Таким является заключающее цикл стихотворение «Страдаю-

щему Злу» - в котором автор склонен даже оправдать Зло, приравнять его «страдания» к стра-

даниям Христа, поскольку видит его вечное изгойство и обреченность на нелюбовь. Так прояв-

ляется высочайшая гуманность автора сборника «Духу Святому», который выступает адвока-

том самой несовершенной и проклятой твари. За новиковским «оправданием» Зла стоит защита и греховного человека, в котором он ценит притязания индивидуального человеческого «я».

5

Такая разлитая, всепроникающая гуманность роднит поэта с Иннокентием Анненским, умев-

шим сострадать всему сущему в мире.

О возможности просветления и возрождения для отверженных («над ними пролетал не-

зримо чистый гений», их слезы сливаются с каплями дождя и «дрожат до небес») говорит и расположение этого цикла в книге: он предваряет возникновение сакрализованного мирового пространства, «расположенного» «У водоема» (такое название носит следующий раздел). Это пространство уже осенено Святым Духом, подчинено Высшим нетленным силам. Оно предва-

ряет будущее постижение сокровенных таинств. Напомним, что у Блока приход к Земле и появ-

ление «тварей весенних» обозначало трансформацию и уменьшение доли мистического в его художественном мире. У Новикова же сакральное и мистическое приобретают столь большую весомость, что перед всевластием этих божественных сил отступает даже Смерть. В стихотво-

рении «Избиение младенцев» появление на свет Святого Дитя вызывает слезы «нечаянной ра-

дости» у «бабушки-смерти», протягивающей к нему «неумело нежные» руки.

Преображение, таким образом, по Новикову, возможно. Однако сложен и тернист путь к нему. В цикле «У водоема» Новиков использует емкую символику воды, естественно рождаю-

щую аналогию с купелью. Как купель в церкви принимает проходящих обряд крещения, так и мировая купель готова принять страждущих. А пока они безостановочно свершают свой бег среди холода, «в пустыне меж небес» под мертвенным взором месяца. Но их обращение-

мольба: «Бог, направь ночной наш бег!» - залог скорого духовного пробуждения!

Но все же небытие, о котором часто пишет поэт и в котором до определенного времени пребывает душа, не всегда означает духовную гибель. Это как бы то состояние между жизнью и нежизнью, которое было знакомо Лермонтову. Это не «холодный сон могилы», а «полужизнь-

полусон», позволяющий присоединиться к Духу, летающему над Хаосом, увидеть радужные миры, оказаться в ранее неведомом астральном пространстве, узреть небесное жительство («За закрытыми глазами…»). Это новое измерение, где «полон чар подводный лес», где нет прошло-

го и будущего, а настоящее длится вечно… Но это парение над миром может быть истолковано и как аполлоническое погружение в бессознательное, совершенно необходимое для поэтиче-

ского откровения. Новиков просто-таки создает гимн «неясному», «обманному», «дремучему», «стихийному» Сну («Неясный Сон, обманный Сон…»), который под покровом ночи выводит наружу глубоко запрятанного в душе «Бога без лика и названья», т.е. все то же бессознательное,

безличное. Новиков прибегает к замечательному библейскому образу, сравнивая этот дивный Сон с Рыбаком – ловцом душ человеческих. Но его Сон-Рыбак одновременно является и лов-

цом в душах, «уловителем» поэтического настроя:

И сеть прозрачную, скользя, Он в озеро души роняет,

7

бытийное, истинное, незамутненное издержками цивилизации проявление пробуждающегося

«я».

Ясным, доверчивым взглядом смотрит Новиков на мир. Вот лишь один пример:

Праздник радостный сегодня.

Вдень Крещения господня Через тын и городьбу Белых зайчиков гурьбу

Всад Пречистая послала: Надо в праздник покрывало Для продрогнувшей земли! Всюду зайцы залегли. Стало тихо. Бело. Чисто … Спинки мягки и пушисты У небесных у зайчат, Полонивших зимний сад.

Несомненная удача этого стихотворения заключена в использовании приема детской за-

гадки: когда предмет (в данном случае снег) описывается, но не называется. Кроме того, вели-

колепно выбрано сравнение – белизны зимней заячьей шкурки и пушистого снега. Но самое существенное – это ощущение заботы и тепла, исходящих от Божьей Матери. Поэтому посто-

янный атрибут снега – холод – неожиданно превращается в тепло: снежное покрывало должно

согреть озябшую землю!

Но Новиков-поэт не только наивно-прост, он и созерцательно-мудр, когда хочет пере-

дать мистическую символику Божественного. Попытку воплотить единство и многообразие бы-

тия, явленного в Единосущной и Нераздельной Троице заключает в себе стихотворение «Миф»,

открывающее одноименный цикл, в котором воссоединены православная традиция и элементы славянской мифологии. Внутреннее наполнение цикла «Миф» - весеннее пробуждение приро-

ды. Оно отсылает нас к многочисленным тютчевским стихотворениям о весне («Весенняя гро-

за», «Весенние воды», «Весна»), но постоянство образов: нежно-розовая заря, бледно-

синеватый туман, льдисто-прозрачный иней – напоминают нам уже о блоковской цветовой гамме.

Стихотворение «Миф» можно считать своеобразным ключом ко всему творчеству писа-

теля, подписывавшего свои первые произведения псевдонимом «Зеленоглазый» (в стихотворе-

нии он тоже смотрит на мир «зелеными глазами») и видящего человека порождением прежде всего природного мира. Лирический герой стихотворения ощущает себя слившимся с Деревом,

его ноги-корни упираются в землю, а руки-ветви, простирающиеся к небу, покрыты росой-

слезами. Он как бы осуществляет связь земли с небесной сферой, соединяет Небо-Отца с Зем-

лею-Матерью (отголоски этого космического образа модно увидеть в его повести, написанной в

8

начале 20-х годов, - «Адам»). Человек-дерево, утративший все личностные свойства, кажется,

способен почувствовать блаженство полного, безусловного, интимного единения с Ним, во-

площенным в Триедином. «Не Бог ли в нас, как мы – един / В своем дробленье беспредель-

ном?» - вопрошает автор. Высшее озарение снисходит на лирического героя:

О, миг овеществленных снов! О, несказанность обновленья! О, нераздельность всех основ! О, цепи всеединой звенья!

Но воссоединение с природой не может продолжаться вечно, наступает прозренье-

отрезвленье, и «обреченный людям» человек, существо социальное, вынужден вновь вернуться в город. Конфликт природы и культуры очевиден и неразрешим. Но то, что у другого поэта обернулось бы трагедией – момент отторжения, разрыва с Высшим началом, то, что породило бы неизбывную тоску, у Новикова становится способом сбережения сокровенного, однажды прикоснувшись к которому, можно нести это радостное восприятие и дальше. Лирический ге-

рой «зеленой тайной обручен» и отныне способен хранить в своей душе, погрузившейся в «ска-

зочные сны», «весенний миф». Преобладание зеленого цвета в стихотворении напоминает чи-

тателю о праздновании Троицы, т.е. дне, когда христиане отмечают сошествие Святого Духа на апостолов, а по языческим верованиям начинается весна.

Переплетение языческой и православной символики обнаруживается и в других стихах сборника. До сошествия Святого Духа (стихотворение «До солнца», чье название имеет явную отсылку к «Ante Lucem» А.Блока) любая частица бытия обречена на гибель, ее полет бестеле-

сен, воздушен, как существование «птички-паутинки», «хрупкой льдинки». Непросветленность при встрече с «божественным женихом» приводит к смерти. Но в стихотворении проступают и контуры славянской мифологии: это едва ли не переложение сказки о Снегурочке, где Снегу-

рочка-льдинка, охваченная любовью, устремляется к источнику жизни – Солнцу и гибнет-тает в его лучах.

Все стихотворения сборника двуплановы. Под оттепелью подразумевается не только окончание зимы, но и неясное, смутное, почти неуловимое предчувствие «неземного рая», меч-

та о котором владеет лирическим героем. Воздушность, неуловимость состояния подчеркивает-

ся изобилием неопределенных местоимений и неопределенно-личных конструкций, которые призваны подчеркнуть призрачность ночных видений ночи за окном. Мир природы автором одновременно воспринимается как Божий храм во всем его благостном великолепии: «бледною молитвенною свечкой / На небе зажегся месяц золотой», под «отзвуки вечерен» засыпают по-

лураспустившиеся за день почки («Раннею весною»), сосны, «творят молитву», молитва уно-

сится в «простор голубой» («В теплые краски одета заря…»). Сами природные явления как бы

9

прислушиваются к одухотворенной тишине и пребывают в безмолвном молитвенном экстазе. И

одно только присутствие в этом мире придает силы уставшему и отчаявшемуся путнику. А об-

ретение душевных сил тем заметнее, чем ярче проявление признаков приближения «весны»,

сравниваемой поэтом с радующимся ребенком («бьет дитя-весна в ладошки», почки засыпают

«детским сном»).

Мир природы у Новикова в большинстве случаев не грозен и хаотичен, он ласково спо-

коен, подчас безмятежен. Природа у поэта безропотна и благостна: так «прильнувший к устав-

шим берегам» вечер врачует «лаской раны». Эту картину не может нарушить даже всходящий

«луны кровавый шар», потому что взор лирического героя устремлен не на него, а на белые ту-

маны, напоминающие стаи улетающих птиц. Если поэт рисует все же грозные природные явле-

ния – то они выступают не своими «негативными» сторонами (гроза, зной), а поражающими воображение мощью и великолепием. «Гений грозы» мчится по небу на колеснице, запряжен-

ной «сверкающими конями», создавая оглушительный шум («гремит в своих цепях»), неистов-

ствуя и тщась покорить небо и землю. Он - «гремящий вольнодумец» - способен к превраще-

ниям: то в гибкую пантеру, то в зверя, роющего подземные ходы. Но его уловки и происки бес-

полезны, а величие и успех – временны. «Обманутый безумец», он вынужден исчезнуть в безд-

не, оставив на земле все по-прежнему. Если в этом стихотворении напряжение обрисовано с помощью глаголов движения: рыщет, мечется, - то раскаленность дневного воздуха, напротив,

воспроизведена в стихотворении «В остро-тонкой сетке пыли …» статично, как дрожащее от

«нестерпимого пламени» марево. Оно пронизывается «сверкающими мечами», их обладатель -

«медно-красный, жгучий Зной» - «взором раскаленным» заколдовал и даль полей, и ветви де-

ревьев, и звенящих цикад.

Новиков создает фантастическую картину расплавленного мира, в котором все непод-

вижно, окаменело, застыло… Но его жгучий Зной – это не злое светило Сологуба – Солнце, -

которое угрожает всему живому, несет ему гибель. Нет, минута всевластия Зноя – это миг за-

стывшей Красоты, которой любуется художник. Отсюда столько прилагательных, вызывающих ассоциацию с блеском, сверканием, горением…

Но все же мотивы крайнего, предельного выражения природных явлений – редкость в поэтической системе Новикова. Его природа, как уже отмечалось, по преимуществу тиха, неж-

на и печальна. А краски, привлекающие автора, - это перламутр, лазурь, нежная зелень, хру-

стальная прозрачность, серо-седой отсвет. Это скорее отражения красок, их оттенки, чем сама цветовая гамма.

Наделение человеческими качествами природных явлений – постоянное свойство поэти-

ки Новикова, придающее живость, особую трепетность его стихам. «Переживания» берега,

10

знающего цену льстивым ласкам волн, одиночество зари, сходящей на землю, грусть «нежного и печального» вечера, присевшего «у ног седой скалы», - все это проявления панпсихизма, объ-

единяющего в общих настроениях и чувствах живую и неживую материю. Причем у Новикова панпсихизм переходит в панестезию, т.е. «всечувствительность» Универсума. И дабы подчерк-

нуть единство мира, бытие Космоса как единого организма, он сам превращается в лежащую на берегу гальку, говорит от ее «лица», чувствует на себе проносящиеся тысячелетия. Прежде, чем стать человеком, он пережил череду воплощений (тут явны отзвуки буддистских верований),

успел побывать и жемчугом, и медузой, и красным кораллом («На прибрежье»). Художник объ-

единяет первозданное, наипростейшее, примитивное существование неких субстанций и выс-

шее, сотворенное, наделенное разумом и волей существо. С одной стороны, он не желает ви-

деть различия между ними (границ нет, все это звенья одной цепи, когда некое «я» возникает вновь и вновь «в сочетаньях немых»), а с другой - с «безмятежным» и «немым» бытием отныне покончено: «разум мятежный / У моря пытается вырвать ответ». Бессознательное существова-

ние разлитого в мироздании духовного начала рано или поздно приводит к рождению сознания.

Человек – это уже не нечто неопределенно-безличное, чем владеют неведомые силы первобыт-

ного Хаоса, он взывает, волнуется, хочет познать тайну своего рождения, в основании которого положен «ритм тоскующей жизни». Но в то же время – он открыт другим, он одно целое с Все-

ленной, Космосом, Мировой Душой.

Если бы можно было допустить, что стихотворение «Звезды» написано нашим совре-

менником, то в нем различимо точное описание чувств астронавта, устремляющегося на своем звездном корабле в глубины Вселенной. Его переполняет неземной восторг, он упивается вели-

чественностью и гармонией мироздания. Но на самом деле нам явлено восхищение глубоко ре-

лигиозного человека Всесовершенным творцом, «Тем, кто тайны все постиг», Тем, кто властву-

ет и над пространством и над вечностью («сеет звезды ночью звездной, / Вечность льет в еди-

ный миг»). Новиковым точно воспроизведен удивительный параллелизм макро- и микрокосма,

возможный только тогда, когда «ткань души обнажена» и ей открыта Божья душа. Возникает чудо параллелей-отражений: люди на земле - то же, что звезды в небе, и те и другие – Божьи создания, и это скрепляет их воедино. Общность усилена тем, что небесный свод – чаша со звездным вином, и такие же чаши – людские души, до краев наполненные молитвами.

В таком восприятии поэтом мироздания просвечивает не только христианское мировос-

приятие, но и естественнонаучный подход. Это редкое сочетание, возможно, и составляет уни-

кальность Новикова-художника.

Космогония Новикова опирается и на тютчевскую традицию. Погружение в стихию ро-

дового Хаоса, дающего о себе знать «ропотом бездны изначальной», ощущение затерянности