Гончаров И.А.. Заметки о личности Белинского

И. А. Гончаров. Заметки о личностиБелинского

1}

Намойвзгляд, этобылаодна изтех горячих и восприимчивыхнатур,

которыепривыклиприписыватьобыкновенноискренним и самобытнымхудожникам.

Такиенатурывстречаютсянередко - яихнаблюдалвезде, гдеони попадались: и в своихтоварищахпоперу, и гораздораньше, начиная со школы, наблюдал и в самомсебе - и вомножествеэкземпляров - и вовсех

находилнеизбежныеродовыесходственныечерты, часторядом споразительными несходствами, составлявшимиособенностивидовилииндивидумов. Всеэти наблюденияпривелименя к фигуреРайского вромане"Обрыв", этойжертве своеготемперамента и богатой, ноненаправленнойни накакуюцель фантазии. Последняябыла внем праздною, бесполезноюсилой, и, безстрогой егоподготовки к какомубыто нибылоделу, разрешаласьу неготолько в бесплодныхпорывах кдеятельности и уродоваласамуюего жизнь.

Нодругие, богатоодаренныенатуры, ставтвердойногойнапочвесвоего призвания, подчиняютфантазиюсознательнойсиле ума и создаютцелуюсферу производительнойдеятельности. Такбыло и сБелинским.

Нонапрасноприписыватьизбытокфантазии и восприимчивостьтолько художническимнатурам. Не однимхудожникамнужнотворчество: это я говорю вопрекимнениюБелинского, или, покрайнеймере, вопрекиего словам, не раз слышанныммноюотнего, что "Бог далчеловекубытьтворцомтолько в искусстве".

Тутестьнечтонедосказанное. Совершенносправедливо, что в искусстве художниксоздаетилиизобретаетсходства и подобия, т. е. образы существующегоили возможного вприроде, а всферезнанияученыйтолько угадываетилиоткрываетскрытыезаконыилиготовыеистины. Но, сколькомне кажется, впроцессахсамогоэтогоугадыванияилиэтихоткрытийдействуют

такжеизобретательныеилитворческиесилы иприемы. Не одинНьютоннаблюдал падающие сдереваяблоки ине одинФультонвидел, какпривскакиваеткрышка начайникеот пара - однаконе угадывалиже другиезаконовтяготенияили паровогодвижения, - следовательно, и тот и другойбыликак бытворцыэтих законов.

Такимобразом, нервозность, т. е. тонкие ичуткиенервы, а вследствие этоговпечатлительность и помощьфантазииприсущи, какнеобходимыйэлемент,

всякойработе, требующейинициативымысли иизобретательной производительности, не говоряуже онауке, искусстве, но даже времеслах,

чемумывидимнемалопримеров. Талантливыйремесленник, спомощьюэтойже фантазии, делаетновые, смелыешаги времесле и иногдавозводитего на степеньискусства.

Чуткостьнерв и фантазии вхудожниках (живописцах, поэтах, актерах)

толькоразнообразнее икапризнеепроявляется, по самомусвойству инатуре ихдела, по образужизни и прочимусловиям.

ИБелинский всфересвоейдеятельноститакжетворилпо-своему, т. е.

угадывалсмыслявления, чуял внемправдуилиложь, определялхарактерего,

иеслиявлениепредставлялопищуувлечению, он доверчивоувлекался сам и увлекалдругих. Переживвпечатление в самомсебе, истративнанегопотоки,

болееилименеегорячих, печатныхилиизустных, импровизаций, онпотом оставалсяемуверенуже в тойдолеправды, не какуюон видел впылу увлечения, а какаядействительнобыла внем - и относился кнемуумереннее.

Наконецу негобылипостоянныеувлеченияиливлечения, плодыне одной толькофантазииилинапряженнойработынепрерывногоумственногоразвития:

онисоставлялиосновуего честной и прямойнатуры: этовлечения к идеалам свободы, правды, добра, человечности, причемоннередкоссылалсяна Евангелие, - инепомнюгде, - дажепечатно. Этимидеаламоннеизменял,

конечно, никогда и навсякого, сколько-нибудьблизкогоемучеловека,

смотрелнеиначе, как насвоегоединомышленника, иногдане даваясебетруда всмотреться, действительнолиэтобылотак. Никакихуклоненийотэтих

путеводныхсвоихначалон ни в комне допускал инепростилбыникомуиного исповедания внравственных, политическихилисоциальныхвзглядах, кроме тех, какиепринимал ипроповедовалсам, разумеется втеории, ибо на практикеэтобылонеприменимо в товремянигде, кромеробкого проговариваньяилинамеков в статьях, датолков в тесномкругудрузей.

Встремленииили впорывах, повторяюбесплодных, тогдаказавшихсядаже безнадежными, к этимпоследнимидеаламособенновысказывалосьегогорячее нетерпение, иногда доребячества. Втуманеновойкакой-нибудьидеи, даже в родеидейФурье, например (о чеммогутбольшеменясказатьзнавшиеего смолода), если внейтолькоискрилсянамекнаистину, напрогресс, на что-нибудь, что казалосьему разумнымиличестным, переднимвозникалуже определенныйобразее; нарождавшаясяипотезастановиласьегорелигией; - он веровал в идеал впеленках, не думаяподозреватьтут какого-нибудь обольщения, заблужденияилизамаскированнойлжи. Он виделтолькоодну светлуюсторону. Так, всматриваясь и вслушиваясь в неясныйеще тогда и новыйу насслух и говор о коммунизме, он наивно, искренно, почтипро себя,

мечтательнопроизнесоднажды: "Конечно, будьу менятысячсто, ихне стоило быжертвовать, - но будьу менямиллионы, я отдалбыих!" - Кому, куда отдалбы? Вкоммуну, длякоммуны, накоммуну? Любопытнобылобыспросить, в

какуюкружкуположилбы онэтимиллионы, когдаоднокакое-тосмутное понятиеносилось ввоздухе, кое-какперескочившее к намчерезграницу, и

когдасамоеназвание"коммуны" былоеще длямногихново. А он готовбыл класть в кружкумиллионы, иположилбы, если б онибылиу него иесли б былакружка! Онтолькослышал о коммунизме: книгнегдебыловзять - но,

конечно, онскореедругихпочерпнул израссказоводнумечту, манившую к соблазнительнымблагам.

Онмчалсявперед и никогдане оглядывался. Прошлоедлянегоотживало почтибезследа, лишьтолькооно кончалось. Посвойственномуегонатуре чувствусправедливости, он, конечно, сумелбы найти иполюбить, например, в

славянофильстве, чтубыло внемискреннего и правдивого, но довольнотого,

чтославянофилыхотелисоздаватьновыйстройрусскойжизнинастаром, хотя ихорошемфундаменте, чтобыуж безусловноразойтись сними, смотретьнаних еслине враждебно, тонедоверчиво. Он иногданетолькотерпелоколосебя людейдовольноограниченных, нолюбил снимибеседовать, когдамеждуними ничегонебылообщего, кромеверы в однукакую-нибудьидею, иногда совершенноабстрактную, но манившую в даль, котдаленному, часто недостижимомуидеалу.

Очемони моглиговорить сБелинскимподолгу - понятьбылотрудно: это объяснялосьмеждупрочимтрогательною, почтидетскоюснисходительностью Белинского к своимприятелям и ко всему, чтуих составляло, чту им принадлежало. Возбудитьего противсебяможнобылотолькокакою-нибудь моральноюгадостью, или нужнобылорасходиться сним, как сказановыше, в

коренныхубеждениях, ито, если бэто обнаружилоськак-нибудьнапрактике,

вжизни - а затем, будьприятельегочемхочешь, но оннетерялправана егодружелюбие, однаждыприобретенное, особенно, еслиещеэто выкупалось

чем-нибудь, например, талантомилипростодажебезмолвнымсочувствиемего идеям и идеалам.

Ни в ком никогдане замечаля, чтобысамолюбиепроявлялосьтактонко,

скромно иумно, как вБелинском. Онне могне замечатьдействиясвоейсилы

вобществе - и, конечно, дорожилэтим: но надобылопристальновглядываться

внего, чтобыловить и угадывать внемслабыепризнакисознаниясвоейсилы:

такон чуждбылвсякоговнешнегопроявленияэтогосознания. Самон никогда неупоминал о своемзначении.

Когда я узналБелинского в 1846 г., здоровьеегобылоподорвано, хотя болезньещене развилась дотойстепени, как в последнийгодего жизни. Он былеще довольнободр, посещал, однако, немногих, иего посещалитоже немногие ине часто. Он начал, по-видимому, утомляться исвоеюлюбимою

деятельностью, мечталиногда, вслух, впрочемредко, о независимомположении отподневольногосрочноготруда. Ноэтоймечтесбытьсябылоне суждено. Он,

скружкомблизкихприятелей, перешел от одногожурнала к другому, ноэтоне

принеслоемуотдыха. Напротив, надобылоупотребитьвсесилы, чтобы воскресить изпрахаэтотумершийжурнал ивдохнуть внегоновуюжизнь. Он,

таксказать, умирая, дописывалпоследниесвоистатьи. Поездканалето в Крым сЩепкинымне помоглаему, и онвернулся вПетербургедвалине слабее, чембыл доэтого.

Известно, какпроизошливсеэтиперемены: основание"Современника",

переходвсегокружка из"Отечественныхзаписок" в новыйжурнал. Затем,

вскореразвиласьбыстроболезнь - и Белинскогоне стало.

Квышесказанному о способностиего увлекатьсяприбавлю, что таже сила фантазии, котораяпомогалаБелинскомучуткопроникать в истинныйсмысл явлений, нередковводилаего и вгорькиезаблуждения - отрезвлениеот которыхобходилосьему дорого, насчетздоровья. Он точногорел в постоянномраздражениинерв: всякиепустяки, мелочь, всеэто содинаковою силой, наравне скрупнымиявлениями, отражалосьу него напечени, на легких. Часто, вспорах, от пустогопротиворечия, от вздорногофельетона Булгарина, илиего сотрудников, у негораздражалась всянервнаясистема,

такчто иногдажалко, а иногда и страшнобылосмотретьнанего, как он разрешалсягрозой, злостью в какой-нибудь, всегдаблестящей, но много стоившейему импровизации. И это зато, например, есликто-нибудьотзовется сухо, спренебрежением отех или другихсочувственныхемуавторитетах в сферемысли, наукиилиискусства, не говоряуже оболеесерьезныхповодах.

Онзагоралсякак-то вдруг (особенно, еслибылподходящийслушатель - ане изблизких, скоторымивсепереговорилось инечегобылони давать, ни самомувзять) - и втечениечаса, двухявляласьимпровизация, вродетех статей, какиепоявлялись в"Отечественныхзаписках".

Ивотэта нервозная, впечатлительная и раздражительнаянатура, при слабостилегких и вообщехрупкостиорганизма, - убила, сожглаэтого человека. Язастал, как он очевиднодогорал вборьбе, нетолько со всем враждебным, чемобставленабылаего жизнь (как и жизньпочтивсехболее или менее в товремя, и в томкругу), но онне совладел схаотическим

состояниемсобственныхсил, вкоторыхникогданебылоравновесия, нетолько накакой-нибудьболее илименеепродолжительныйпериод, нагод, наполгода,

например, чтобыуспокоиться иотдохнуть: но выдаласьли и такаянеделя когда-нибудь, чтобонне истерзалсячем-нибудьдоистощения и упадкасил!

Еслиничегонеприходилоизвне, он хватался засвоипостоянные и любимые, большеючастьюнедосягаемыеидеалы, общие ивечныевопросы о той илидругойсвободе, о низвержениитех илидругихстарыхкумиров, и никогда ниот чегонеотдыхал, потомучтопокойвообщене свойственнатурам нервным, даже ине вегороли ине приего значении. Надоеще удивляться,

какприэтойнепрерывнойнапряженнойработеумственных идушевныхсил в такомскудельномсосудежизньмоглапрогоретьпочти досорокалет!

Поэтомусваливатьпреждевременныйконецего начто-нибудьдругое,

кромеэтихразрушительных и жгучихсвойствегонатуры, непрестанного брожения и горениякоторыхневыдержалбы и другой, не такойхрупкийсосуд

- инесправедливо, иневерно! Кактогдастарались, так итеперь всееще стараютсясваливатьвинуто на одного, то надругого изжурналистов,

обременявшихнепосильноюработойБелинского. И самон, хотя жаловался иногданаутомление имечтал, как я сказалвыше, о независимомположении, о

покое, ноэтиредкиемечтыбыли, таксказать, общимиместамижалоб, какие приходятнаум и наязыккаждому изнассредиспешныхилиутомительных занятий.

Да и возможенли отдыхающийБелинский? Безнепрерывнойработы, без этогокипения и брожениявопросов имнений, внелитературнойлихорадки, - я

неумеюпредставитьсебеего. Когдаегоповезли заграницу - онбыл самне свой. "Хорошоли вамбылотам?" - спросил яего по возвращении. "Пленение вавилонское!" Вот каквыразилсяонпро своелечение иотдых.

Нет, емунеобходимабылаегоспешная, лихорадочнаяработа, - нужен и дорогбыл и своймаленькийкружок, в своейсемье, у очага, средипяти-шести близкихлиц, гдеон бился итрепеталприродноюсвоейжизнью, изливалпотоки силы, служасвоемупризванию - и этимудовлетворялсебя, и самчувствовал

этусвоюсилу, и давалчувствоватьее другим - этимнаслаждался, этим только и жил, т. е. горячимлихорадочнымписаниемстатей иещеболее

горячими, лихорадочными, иногдапочтигорячешнымиимпровизациями в кругу близкихлиц.

Этобылне критик, не публицист, нелитератортолько - атрибун.

Публичнаяего трибуна - вжурнале; другая, необходимаяему, дополнявшая первую, совершенносвободная, гдеонбылнараспашку, это домашняятрибуна,

гдеоннетолькознал, но, так сказать, виделсвоюсилу, поверял, измерял ее, любовалсяею сам, глядя, какнаслаждаютсяею другие. От этого ибыли к немуближевсехте, ктолюбил внембольшевсегоеготалант, дажебольше,

нежелиего самого! Не допускатьэтого, значитне пониматьхорошонатур этогорода. Самолюбиеиногдагрубый, иногдасдержанный, но всегдаглавный,

ау многих и единственныйдвигательдеятельности, а часто и всейжизни. Я

сказалужевыше, какумно и тонковысказывалосьоно у Белинского - именно в благодарнойсимпатии кпочитателямего силы.

Многолюдства, новыхлюдейоннелюбил и избегал. Богатаянатураего и чуткаявпечатлительностьне нуждались вколичествелиц ивпечатлений. Свой внутренниймир и западающиетударедкиеявлениядавалигромаднуюпищуего неумолкающему и беспощадномуанализу, и он едвасправлялся и стем материалом, которыйпопадалсяему, таксказать - налету, случайно, илина которыйнаводилиего занятияпожурналу. Он малодажечиталгазеты, как-то однимухомслушалвнешниеизвестия, которыезанесет, бывало, тотот, то другойприятель, но во всемнаходилосьвсегдадовольноматериалана промежуточныйкакой-нибудьденьиливечермеждуписаниемстатей. Всепочти служилоемутемойдляболее илименее тонкого, иногдабурного, илизлого,

или, наоборот, восторженногословоизлияния. Он маялся и скучал, ходя из угла вугол, когданебылоподходящегособеседника: ему приводилиновое лицо, т. е. недавнего, ещенепривыкшего кнемузнакомого, и когда,

наконец, никогонебыло, кромесвоих, устроивалипартию впреферанс.

Еслинебылоочередного, насущногоматериала, он изсебядобудетпищу:

придешь, бывало, а он вдругзаговорит, по-видимому, ни стого ни ссего (а,

конечно, вследствиекипевшей внемвнутреннейработы) о каком-нибудь, как помнюоднажды, например, "Прометее" Гете: и вэту минутууже ничеговыше этого"Прометея" небыло! Или вдругнападетнакакой-нибудьавторитет,

которомувсепривыклислепопоклоняться, - инизвергнетего: не то так возьметтекущуюновость, крутуюадминистративнуюмеру, - ипольютсяпотоки речей, полныетонкогоанализа, меткихопределений, горячихосуждений.

Особенноценсураподавалапищуего словеснойкритике. Чеготутнебыло! И в тожевремяон боялсяшпионов, и сколькобылдоверчив кприятелям, дажеко всемвхожим кнемулицам, ккоторымпривык, столькоже боялсяновыхлюдей,

косилсянаних, подозреваяпредательство. Междутемне моглобытьлучшего доказчикананего, какон сам. Он наухо каждомуприятелюдоверялвсе, что былоу негонадуше, иребяческидумал, чтоэтотут иумрет. Емудаже в головунеприходило, чтоте в своюочередьпередавалиэто, такженаухо,

своимдрузьям, и что сказанноеим, почтивсегдавеское иценное, непременно дойдет и додругих, уженедружескихушей.

Чтоже быделалтакойчеловек впокое, т. е. в праздности, безсвоей трибуны вжурнале и безэтоймаленькойаудиторииоколо себя издесяткалиц,

заменявшихему весьмир, признававшихего илюбивших, какчеловека, и как силу? Всеравно, гдебынибыло, прикакихбынибылообстоятельствах, - он всегдагорел исгорелбы: преждевсего вборьбе сложью и грубостьюоколо,

вблизи, ипотом впогоне задалекими, уходящими извсякогореального достиженияидеалами. Вотего натура - вся!

Янеговорю, чтобынеприятности, потомнужды, теснотажизни, наконец страх, подкоторымжили иходиливсетогда, неимелисвоейдоли

разрушительноговлиянияна здоровье и жизньего; но яположительноубежден,

чтобезнепрестанной, вулканическойвнутреннейработы, котораярвала и жгла егоорганизм, онперенес бы всеостальное, внешнее. Онбылобычнойжертвой вборьбекрайнегосвоегоразвития сцелымокеаномвсякойсплошной,

господствовавшейнеразвитости.

Способностьегоувлекаться, несмотрянаегоум, многиеопыты, лета, и

особеннобеспощадный иверныйанализ, былаизумительна и доказывала, до какойстепенисильноонбылодаренфантазией. Яне говорюуже о том, как юношескивосторженноупивалсяон красотамиизвестныхкапитальных, любимых импроизведений, но он слюбовьюанализировалкаждуюмелочь вних, иногда впадая вребячество докомизма! Стоитразвернутьнекоторыестатьи, о

Гоголе, гдеон говорит, или, лучшесказать, трепещет подего живым влиянием. Например, в статье о "Горе от ума", посвященнойбольшевсего Гоголю, ане Грибоедову, что он говорит о */гусаке/* ИванаНикифоровича: без смеханельзячитать! "Великая, бесконечновеликаячертахудожнического генияэтот гусак!" - восклицаетон спафосом ипишетцелуюстраницу о

*/гусаке/* 2}.

Белинскомунередкоприходилосьстыдитьсясвоихувлечений и краснеть за прежнихидолов. Тогдаон отхвалебныхгимновпереходил в другой,

противуположныйтон - ине скупилсянасарказмы, забывпрежнююнежность к своимлюбимцам. Когдаон впервыемоисвидания снимосыпалменядобрыми,

ласковымисловами, "рисуя" свойкритическийвзгляднаменямнесамому и заглядывая вмоебудущее, я остановилего однажды. "Ябылбыоченьрад, -

сказаля, - если б вылет черезпятьповторилихотьдесятуючастьтого, что говорите омоей книге ("Обыкновеннаяистория") теперь". - "Отчего?" -

спросилон судивлением.

"А оттого, - продолжаля, - что япомню, чтувыпреждеписали оС.,

каклестноотзывались оеготаланте, - а каквытеперьценитеего!" (А он тогдауже развенчалего и, сравнивая со всем, чтопоявилось влитературе

после, лишилего совсемпрошлой, впрочемнеоспоримойзаслуги, какбудтоего инебылововсе влитературе).

Моесправедливоезамечание, сделанноемною, впрочем, вскользь,

шутливым, приятельскимтоном, неожиданнотронуло и заделоего заживое. Он задумчивосталходитьпокомнате. Потомпрошло сполчаса. Яуже забыл и говорил скем-тодругим, а онподошелкомне ипосмотрелнаменя сунылым

упреком: "Каковоже? - сказалоннаконец, указываякому-тонаменя, - он считаетменяфлюгером! Яменяюубеждения, это правда, номеняюих, как меняюткопейкунарубль!" И потомопятьсталходитьзадумчиво.

Он, конечно, верил вто, что говорил, потомучто он никогданелгал, -

ноэтоегообъяснениебылоневерно. Онменялнеубеждение, а у него менялисьвпечатления, и покавпечатлениепереживало внемсвойсрок, оно поглощалоего всего, он детскиотдавалсяему, употребляянавыражениеего перомили словамивсюсвоюсилу, безпощады, дотех пор, покане наступит в духеего реакция, работаанализа, инеохладитвпечатления, или пока - как явышесказал - самовпечатление, своеюложьюилигрубостьювнезапноне отрезвитего. Онспешилвысказыватьпроцессдействиясамоговпечатления в нем, не ожидаяконца, - и от этоговпадал в ошибки, разочарования и

неизбежныепротиворечия. Собственнокритический, более илименее стройный и проверенныйвзглядявлялсяу него гораздопозже.

ОнкакДон-Жуанк своимкрасавицам - относился к своимидолам:

обольщался, хладел, потомстыдилсямногих изних и какбудтомстил за прежнеесвоепоклонение. Идолыследовалипочтинепрестанноодин задругим.

ИстощившисьвесьнаПушкина, Лермонтова, Гоголя (особенноГоголя, от обаяниякоторогоонещенеуспелвполнеуспокоиться, когда я познакомился с ним), он сейчасже, легкоперешел кДостоевскому, потомпришел я - он занялсямною, тутже явилсяГригорович, попозжеКольцов, наконецДружинин.

Комнеон отнессясравнительнопокойнее итрезвее, потомучто яподвернулся ссвоейкнигойкакразпослеодного изэтих разочарований, вкоторомон покаялсядажегде-топечатно - и сталнемногоосторожнее. Но итут, в

первыенеделизнакомства, послушавшиего горячих илестныхотзывов осебе,

яиспугался, был внедоумении ине развыражалсвоисомнения инедоверие к немусамому и кегоскороспеломусуду. Наменяон иногдакакбудто накидывался зато, что у менянебылозлости, раздражения, субъективности. "Вамвсеравно, попадетсямерзавец, дурак, уродилипорядочная, добрая натура, - всеходинаковорисуете: нилюбви, ни ненавистини к кому!" И это