Вершинина, Волкова, Илюшин - Введение в литературоведение

К 1920-м годам футуризм устаревает, поскольку на одном эпатаже, отрицании, формальном экспериментировании искусство не может существовать долго.

6. Художественный стиль А. Понятие о стиле.

Основные характеристические признаки В определении понятия стиль (от лат. 81у1и§ — заостренная костяная

палочка для письма, манера письма) сегодня выделяются главные, взаимодействующие друг с другом уровни: 1) сложившийся на основании проверенного теорией и практикой исследования и закрепившегося в науке о литературе комплекса представлений и 2) не устоявшийся, изменчивый, нацеленный на новые многообразные аспекты осмысления понятия, вскрывающий еще не явленные в конечных результатах перспективы его развития.

Обратимся сначала к уже вошедшим в обиход литературоведения характеристикам стиля, которые, пройдя проверку временем, стали ведущими и отправными в дальнейших исследованиях стиля как теоретической проблемы.

Элементы статики и динамики в эволюционирующем представлении о стиле создают предпосылки для возможной аналогии его с отдельными, сменяющими друг друга фазами жизни и в итоге — со всем ее сложноорганизованным единством. Не случайно стиль традиционно включается в раздел «Теории литературы», который именуют «Литературным процессом»: место стиля в нем «естественно обусловлено законом необходимого соответствия литературных явлений живым общественным потребностям». Данная аналогия, очевидно, предполагает, что понятие стиля обладает свойствами «целостности» и «единства», «совокупности» и «устойчивой общности» применительно к воплощаемым им сторонам действительности, содержащим «идею стиля» (А. П. Чудаков): нации и региону, эпохе, личности, литературному направлению, научной школе и т. д. Проникновение в самую сущность «общности» и освоение заключенного в ней идейно-тематического содержания выступает ведущим стилеобразующим фактором, побудившим М. Горького заметить: «Человеку ставится задача: найти себя, свое субъективное отношение к жизни, к людям, к данному факту и воплотить это отношение в свои формы, в свои слова».

По-иному стремление реализовать себя в слове в такой степени, чтобы соответствие между тем и другим достигло высочайшей степени художественности, выражали и другие писатели, например А. И. Герцен: «Я решительно хочу в каждом сочинении моем видеть отдельную часть жизни души моей; пусть их совокупность будет иероглифическая биография моя, которую толпа не поймет, — но поймут люди»; Л. Н. Толстой: «Нет равного по силе воздействия и по подчинению всех людей к одному и тому же настроению, как дело жизни и, под конец, целая жизнь человеческая. Если бы столько людей понимали все значение и всю силу этого художественного произведения своей жизни!» Для больших писателей проблема произведения

творческого и «произведения жизни» во многих отношениях общая, но осмысленная на основе разных бытийственных посылок. «Во всем, почти во всем, что я писал, — признавался Толстой в письме Н. Н. Страхову от 23 апреля 1876 года, — мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится».

Само собой разумеется, что «формы, виды, средства и способы словесно-художественного творчества, структурные типы и жанры литературных произведений» — все, что составляет научный инструментарий поэтики, — для разных писателей и произведений литературы (а в расширительном значении — для всех носителей стиля) оказываются различными. Но применительно к конкретной эпохе, роду, жанру, национальной культуре, направлению или течению в искусстве и пр. стиль как категория выделяется при условии «идейно-образной цельности, одновременно единичной и всеобщей, одинаково жизненной и органической», стремящейся в пределе к эстетическому совершенству. В каждом отдельном случае действуют свои законы стиля (их изучает поэтика), но в принципе эти законы неизменны, обеспечивая взаимосвязь внутреннего и внешнего уровней, «полное растворение содержания в форме и формы в содержании». Применительно к поэзии они могут вскрываться, например, следующим образом: «Исключительно, почти мгновенно лирическое настроение поэзии г. Тютчева заставляет его выражаться сжато и кратко, как бы окружать себя стыдливотесной и изящной чертой; поэту нужно высказать одну мысль, одно чувство, слитые вместе, и он большею частик» высказывает их единым образом, именно потому, что ему нужно высказаться...» (И. С. Тургенев. «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева». 1854).

Из приведенного примера вытекает, что представление о целостности применительно к стилю складывается не только из его сущностных, органических качеств, но и при участии воспринимающего субъекта — читателя, зрителя, литературоведа-ис- следователя, в расчете на которых автор

иреализует свою потребность в высказывании, предполагая быть «услышанным», поскольку воспринимающее сознание одновременно является

исотворческим по отношению к самобытному созданию искусства. «Каждое творческое создание, — пишет современный исследователь, — каждое его восприятие и каждая интерпретация предстают как необходимый и незаменимый шаг в общем процессе смыслообразования, и каждый человек включается в этот процесс без претензии быть его абсолютным субъектом...»

Сам термин «стиль» в применении к литературе имеет целый ряд значений: стиль произведения; стиль творчества писателя, или индивидуальный стиль (скажем, стиль поэзии Н. А. Некрасова); стиль литературного направления, течения, метода (например, стиль символизма); стиль как совокупность устойчивых элементов художественной формы, определяемых общими чертами мировоззрения, содержания, национальных

традиций, присущих литературе и искусству в определенную историческую эпоху (стиль русского реализма второй половины XIX века).

Стиль писателя всегда индивидуален. С наибольшей отчетливостью творческое своеобразие писателя, его стиль проявляется в языке. В узком смысле под стилем понимают манеру письма, особенности поэтического строя языка (лексика, фразеология, изобразительно-выразительные средства, синтаксические конструкции и т. д.). Литературоведческое понятие стиля — это эстетическое единство всех образно-экспрессивных деталей формы произведения, соответствующей его содержанию. Видя в языке литературного произведения первоэлемент, то есть основу стиля, мы говорим: «язык Пушкина», «язык Тургенева», «язык Маяковского». Например, стиль В. В. Маяковского — ораторский, монументальный, экспрессивный, вполне отвечающий тематике творчества поэта — злободневной, агитационной. Своеобразие стилевой манеры А. П. Чехова в том, что он рисует «мазками» (импрессионистически), описывает не предметы и явления, а чаще всего впечатления, получаемые от них; стиль писателя лаконичен, язык прозрачен и ясен.

Вшироком значении стиль — это понятие, используемое во многих науках: литературоведении, искусствоведении, лингвистике, культурологии, эстетике. Говорят о стиле работы, стиле поведения, стиле мышления, стиле руководства и т. д.

Стилеобразуюшие факторы в литературе — это идейное содержание, компоненты формы, конкретно выражающие содержание; сюда относят и видение мира, что связано с мировоззрением писателя, с его пониманием сущности явлений и человека. Стилевое единство включает и структуру произведения (композицию), анализ конфликтов, их развитие в сюжете, систему образов и способы раскрытия характеров, пафос произведения. Стиль как объединяющее и художественно-организующее начало всего произведения вбирает даже способ пейзажных зарисовок. Все это — стиль в широком смысле слова.

Всвоеобразии метода и стиля выражаются особенности литературного направления и течения.

Во встречах авторского и читательского сознаний осуществляет себя не только процесс «смыслообразования» произведения как художественного целого, но и процесс стилевоспроизводства, учитывающий многомерность стилевого выражения. Так, при своем появлении «Повести Белкина» (1830) были «прочитаны» в контексте стилевых исканий эпохи, ориентированных преимущественно на беллетристические сочинения авторов средней руки. Ф. В. Булгарин в «Северной пчеле» (1831. № 255) интерпретировал произведения Пушкина как собрание «анекдотов, приключений, странных случаев». В развернутом отзыве, помещенном в той же газете (1834. № 192), обозначились критерии в оценках стиля Пушкина-прозаика, примененные критиком: занимательность действия, легкость рассказа, доставляемое «удовольствие». С позиций этих критериев повести Пушкина, безусловно, не удовлетворили Булгарина, а «идеи» в пушкинском цикле он не заметил. Одновременно

Белинский подошел к «Повестям Белкина» со сходными мерками, оценив как «беллетристические достоинства» то, в чем Булгарин увидел лишь недостатки. В выводе же идеологические противники неожиданно совпадают. «...Они не художественные создания, а просто сказки и побасенки», — писал Белинский. Примечательно, что такая трактовка прозы Пушкина вошла в учебники 1830-х годов, где первенствующим был объявлен А. А. Бестужев-Мар- линский: «Пушкин издал хорошо рассказанные повести под именем Ивана Петровича Белкина. Но к превосходнейшим в наше время повестям можно отнести "Русские повести и рассказы" Марлинского».

Задавал ли Пушкин стилем своего произведения подобный уровень «прочтения», или такой подход был полностью несовместим с художественным авторским заданием, став искажением и замысла, и воплощения? Отвечая на этот вопрос и обобщая суждения пушкинистов, можно отметить, что в известной степени беллетризация пушкинского шедевра была «запрограммирована» (Д. С. Лихачев) многоуровневостью художественного строя повестей, предполагающего отклик со стороны самой широкой, общенациональной аудитории: от европейски развитого читателя до носителя патриархального сознания. Так, новеллистическая (генетически восходящая к анекдоту) структура «Выстрела» претворена Пушкиным в «сложно и даже изощренно» (С. Г. Бочаров) организованном тексте, но она же может восприниматься «простым» сознанием во всей своей первозданной, «наивной» чистоте. Читатель Пушкина волен избрать любой (в том числе авторский) взгляд на «истории», представленные Белкиным, применить к ним как бессознательно-самодостаточ- ную, так и интеллектуально-рефлективную стилевую модель.

Важнейшим условием формирования понятия является своеобразие стиля как чего-то специфического, выделяющего явление из ряда других явлений. Как справедливо замечает новейший исследователь, «в течение XX в., вплоть до современности, термин приобретал разные оттенки значений, сохраняя неизменным лишь признак своеобразия, непохожести, отличительной черты». Этот признак вытекает из изначально переносного истолкования стиля как «почерка», неповторимого для каждого творимого «единства». Буквальное значение слова «стиль» и в греческом, и в латинском языках означало колонку, столбик, палку. Древние римляне называли так остроконечную палочку, употреблявшуюся для письма на досках, покрытых воском. С помощью гладкого утолщения на конце ее, как с помощью резинки, устраняли погрешности, добиваясь того, что позднее, уже в переносном смысле, Апулей назовет характером изложения мыслей, а Тацит — особенностями слога произведения.

По особенностям стилевого выражения судят о литературном герое (учитываются атрибуты его внешнего облика и форма поведения), о принадлежности здания к той или иной эпохе в развитии архитектуры (стиль ампир, готический стиль, стиль модерн и т. п.), о специфике изображения действительности в литературе конкретной исторической формации (в древнерусской литературе — стиль монументального средневекового

историзма, эпический стиль XI—XIII веков, экспрессивно-эмоциональный стиль XIV—XV веков, стиль барокко второй половины XVII века и др.). Никого сегодня не удивят выражения «стиль игры», «стиль жизни», «стиль руководства», «стиль работы», «стиль застройки», «стиль мебели» и т. п., и всякий раз, наряду с обобщающим культурологическим смыслом, в эти устойчивые формулы вкладывается конкретный оценочный смысл («Мне нравится его исполнительский стиль» — об определенном лице; «меня не удовлетворяет сложившийся стиль отношений» — об известной ситуации, обозначившейся на фоне многих; «я предпочитаю этот стиль одежды» — в отличие от других и т. п.).

Понятие оригинальности применительно к стилю в известном смысле тавтологично: стиль «заслуживает своего названия лишь тогда, когда несет черты индивидуальной личности творца». Но, придя из общечеловеческого содержания и обогатив его «бесспорным «новым словом» (Ф. М. Достоевский), «творец» растворяется в том, из чего в конечном счете формируются «великие стили» (Д. С. Лихачев) и «стили эпохи», придавая им хотя и в высшей степени типологическое и широкое, но тем не менее явственно ощутимое своеобразие. «И именно потому, что речь идет о сущности человеческого мира, сущность эта... не внеиндивидуальна, а в личности творящего субъекта должна быть обнаружена связь и с... глубиной одновременно и межличностного и внутриличностного общечеловеческого содержания».

Многогранное и расширенное истолкование стиля в сознании современного человека свидетельствует, во-первых, об универсальности понятия, которое не замыкается только границами литературоведения и лингвистики, функционируя и в сферах культурологии, быта, эстетики, искусства. Во-вторых, полифункциональность стиля предполагает наличие явных его показателей, наглядных отличительных признаков, выведенных вовне, отчеканенных, как звонкая монета. Хотя стиль нельзя отождествлять с формой, он не существует вне формальных признаков, являясь свойством формы и выражая ее своеобразие. И «художественный стиль не просто эстетичен, но он еще есть материальная и чисто физическая воплощенность этого эстетического».

Обратимся к первой главе романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин». До тех пор пока облик героя в стилевом отношении сливался с обобщенным образом «толпы», автор склонен был использовать изобразительные средства, цель которых с наибольшей полнотой выразила его собственная формула в письме к Л. С. Пушкину: «сатира и цинизм» (вторая половина января — начало февраля 1824 года). Однако импульсы иронии как стилеобразующего средства в пределах той же главы значительно ослабевают и меняются с момента, когда автор обнаруживает в герое родственное себе начало:

Мне нравились его черты, Мечтам невольная преданность, Неподражательная странность И резкий охлажденный ум..., —

определяя их уже средствами романтической поэтики. Иначе те же свойства представлены сквозь призму восприятия Татьяны в VII главе романа, где в них угадывается пародийный обертон:

...Чужих причуд истолкованье, Слов модных полный лексикон...

Эти и многие другие «литературные маски» героя необходимы автору для художественных целей: «Пушкин... предпочел авторское повествование, которое в многочисленных стилевых сломах постоянно меняет точки зрения». И словно бы случайно брошенная пушкинская реплика: «Иль маской щегольнет иной...?» — обнажает стилеобразующий принцип, создающий содержание образа. «В законченном произведении стиль является выпуклым выражением и обликом того, как, познавая свой объект и постигая истину, движется в своем неповторимом своеобразии художественная мысль писателя», — пишет Я. Е. Эльсберг.

Подводя итог вышесказанному, отметим следующие характеристические признаки стиля: 1) определение его как диалектической целостности формально-содержательного характера, предполагающей системность соположения идейно-тематических факторов и художественноэстетической образности, закономерный способ «превращения содержания в форму» (В. Днепров); 2) определение стиля как неповторимого (в пределах известной «общности») соотношения элементов, претворяющего оригинальную содержательную концепцию в известной форме; 3) наличие наглядности, непосредственно воспринимаемой «выпуклости» в выражении «идеи стиля», узнаваемого и различаемого по способу организации внешних признаков, материализующих «внутреннюю форму» произведения.

Стиль в литературе — это вытекающая из познания общих законов действительности, функционально применяемая совокупность средств выражения, реализуемая соотношением всех элементов поэтики произведения с целью создания неповторимого художественного впечатления.

Б. Концепция стиля в историческом развитии. Основные этапы

Вопрос об исторических этапах формирования понятия «стиль» с самого начала требует уяснения того обстоятельства, что слова, которые теперь имеют оценочные значения: «стильность» — «бесстильность», «индивидуальность» — «обезличенность», «предметность» — «абстрагированность», «риторичность» — «натуральность» и т. п., — в эволюции термина «стиль», вплоть до Нового времени (со второй половины XVIII века), выступали лишь в качестве констатирующих нейтральных определений.

Цельность стиля при условии его оригинальности в разные исторические эпохи понималась по-разному, но при этом продуктивность самой категории стиля не подвергалась сомнению. Как подчеркивает А. Н. Соколов, «стиль нельзя рассматривать как выражение творческой личности» и потому соотносить его наличие исключительно с эпохой зарождения «индивидуального стиля». Но если «выражение художнической личности — это не стиль, и не личность является основой стилевого единства в искусстве», то «эту основу надо искать в эстетических и идеологических предпосылках стиля... Большой стиль создается коллективными усилиями многих деятелей искусства, идейно и творчески близких между собою. Отдельный художник

творит в стиле, складывающемся в том или ином направлении. Но в то же время стиль не дается ему как нечто готовое, созданное кем-то другим. Творчески одаренной личности принадлежит большая роль в создании стиля. Такая личность осуществляет художественную закономерность стиля. Можно сказать, что художник и создает стиль, и творит в стиле — такова диалектика».

Исторически отличные друг от друга «эстетические и идеологические предпосылки стиля» обусловливают столь же различные представления о соотношении общих закономерностей художественного развития и творческой индивидуальности в самоопределении стиля. Исследователи сходятся в том, что проблема «индивидуальности» писателя возникла много раньше проблемы «индивидуального стиля» — понятия, введенного для определения «самобытно-нравственного отношения автора к предмету» (Л. Н. Толстой) на рубеже XVIII—XIX веков.

Понятие стиля — как не подлежащего рациональному классифицированию феномена авторской индивидуальности — в границах риторической культуры явилось следствием греческой интеллектуальной революции VI—IV веков до н. э., которая «в определенном смысле основала этот феномен как эстетическую реальность». «Восторг» перед «неповторимостью», как доказал

С. С. Аверинцев, предполагал «установку на общее и постольку внеличное»: «неповторимое есть... предмет... эмоциональных излияний», но при этом «в рациональном описании... сама неповторимость как таковая от анализа ускользает». Эпоха рефлективного традиционализма утвердила антиномию, лежащую в основе риторического типа творчества: «Не вопреки тому, а в силу того, что риторическая мысль занимается общим, познает общее, учит об общем, она так заворожена инаковостью, непознаваемостью, неизъяснимостью особенного».

Таким образом, в научной литературе проводится четкая грань между «феноменом индивидуальной манеры» (по С. С. Аверинцеву, его «позволительно искать в самом что ни на есть архаическом или фольклорном примитиве») и индивидуальным стилем как итогом эволюционирующего развития словесности: от дорефлективного этапа творчества через «подражание», «манеру», «лицо» вплоть до качественного уровня, к которому уже применим критерий авторства.

Дорефлективные стадии в развитии индивидуального стиля рассмотрены в трудах А. Н. Веселовского, О. М. Фрейденберг, В. Н. Топорова, Е. М. Мелетинского — на материале пралитературы и фольклора, с выделением элементов «личного» самосознания в его соотношении с общими «синкретическими» формами, созданными первобытной психикой. Так, «лирическое начало», по А. Н. Веселовскому, — это проекция коллективного «я» на поэта, «коллективный субъективизм»; «первый сюжет» был «автобиографией природы», затем «идет отмель сюжета; то, чем он был, становится философией, религией, наукой, искусством» (О. М. Фрейденберг).

Причем прохождение рефлективных стадий в развитии стиля характеризует далеко не каждую культуру, пусть даже и «великую» (так,

библейской культуре внеположена «мысль о мысли и слово о слове», в ней почти нет «оценочных характеристик», «психологических мотивировок» и т. п., то есть комплекса позднейших представлений, которые вытекают из рефлексии, направленной на ту или иную «индивидуальную манеру»).

По-видимому, сама установка на сопоставление «индивидуальных манер», на выявление в них «общего», типологического вела в итоге к формированию понятия литературности, что в античной теории словесности приравнивалось к понятию стиля. Приметами риторического (прозаического) стиля, по Аристотелю, становятся ясность, уместность, украшенность; теоретически кодифицированные признаки поэтической речи входят в область поэтики. Как указывает М. Л. Гаспаров, в Средние века «поэзия и проза как бы поменялись своими критериями литературности»: ее степень резко возрастает в поэзии (учебные стихи) и отторгается риторикой, сосредоточившейся в жанре проповеди.

Продолжая традиции античной критики (в трактате Деметрия «О стиле» отграничивался, к примеру, «простой» стиль от «величественного», «изящный» от «мощного»), средневековая критика много места уделяет стилистическим представлениям («Наука стихотворческая» Матвея Вандомского, «Новая поэтика» и «Наставление в способе и искусстве сочинения прозы и стихов» Гальфреда Винсальвского, руководства по поэзии провансальских трубадуров и др.). В отзывах критиков и поэтов друг о друге, как отмечает П. А. Гринцер, «поэты почти всегда восхваляются по чисто стилистическим основаниям», как мастера в области «формы» («сладкий стиль» Петрарки, «темный» и «легкий» стили в поэзии трубадуров, «достоинства и недостатки поэтического словоупотребления, фигуры и тропы, классификация рифм и строф, а также жанры поэзии, зависящие главным образом от жесткой формальной структуры»). Роль элокуции (лат. е1оси1ю — украсить словами) становится определяющей в новом, по преимуществу эстетическом подходе к стилю.

Однако проблема индивидуального стиля в средневековых литературах (как в европейской, так и в восточной) остается сложной и неоднозначной в аспекте соотношения содержания и формы («общим местом» средневековых поэтик становится афоризм: «Поэзия — это форма и смысл слова, соединенные вместе»), специфика их взаимопроникновения делает литературу особой областью словесности. Понятие «индивидуального облика художественного текста», традиционно сополагаемое с подражанием образцам,

— это «открытие неизвестного в известной форме», когда «при заданное™ предмета изображения на первый план выдвигался способ выражения» и «индивидуальный стиль... мог выступать и выступал в качестве специфического варианта стиля коллективного». Так, в арабских поэтологических трактатах IX—XI веков существовали следующие истолкования «оригинальности»: как «порчи» истинной нормы, идеала, как «старого и забытого, но вновь найденного», как «приоритета определенного автора в открытии предвечного, пребывавшего до момента открытия, так сказать, в латентном состоянии».

предустановленное теорией классицизма, художественно «компенсируется» особой ломоносовской метафористикой, преображающей даже самый отвлеченный (по причине своей «высокости»), недоступный «простому слову» образ Елисаветы в чувственно материализованный и жизненно узнаваемый. Это происходит ассоциативно, через связанные с самим поэтом биографические реалии:

Твои щедроты ободряют Наш дух и к бегу устремляют, Как в понт пловца способный ветр Чрез яры волны порывает, Он брег с весельем оставляет; Летит корма меж водных недр.

Именно Ломоносов в «Риторике» высказал мысль о «силе воображения» как «душевном даровании», которое войдет в понятие индивидуального стиля в последующие культурные эпохи.

Ориентация на «чувствительность» в литературе сентиментализма, при сохранении рациональной установки, значительно продвинула формирование индивидуального стиля, обогатив это понятие новым содержанием. «Для писателей, связанных с сентиментализмом, — пишет Н. Д. Кочеткова, — воображение начинает представать как важнейший компонент творчества, содержащий в известной степени интуитивное начало, не поддающееся логическому анализу. Соответственно, первостепенное значение придается эмоциональному воздействию искусства».

Г. А. Гуковский, Л. Я. Гинзбург, А. В. Михайлов, И. В. Карташова, О. Б. Вайнштейн и др. показали, как реализуется индивидуальный стиль в романтизме — литературном направлении, где «вкус к бесконечности единичного» и к «процессу» развития идеи (Новалис) разрушает логическую нормативность в ее конечных результатах. «Помыслить непосредственно жизнь без заслона риторических формул и логических определений было сверхзадачей романтиков, и на этом пути их ожидали подлинные находки. Центральное романтическое устремление — иметь дело с самой реальностью и

вто же время сохранять за собой свободу рефлексии и воображения».

Вэстетике актуализуется философско-эстетическое представление Аристотеля о роли подражания как инструмента познания (от «уразумленной природы» в классицизме — к органическому синтезу объективного и субъективного). В статье И. В. Гете «Простое подражание природе. Манера. Стиль» (1789) прослеживается двуединство внешнего и внутреннего через «подражание», «манеру» и — вершинное их воплощение — стиль, «высшую степень, которой когда-либо достигало и когда-либо сможет достигнуть искусство». «Если простое подражание зиждется на спокойном утверждении сущего, на любовном его созерцании, манера — на восприятии явлений подвижной и одаренной душой, то стиль покоится на глубочайших твердынях познания, на самом существе вещей, поскольку нам дано его распознавать в зримых и осязаемых образах».

Более узкое понимание «манеры» предложено Г. В. Ф. Гегелем в «Лекциях по эстетике», разработанных в основном в 1820-е годы. «Манера» уже отделена им от «спокойного утверждения сущего» (Гете) и представляет «принадлежащий лишь данному субъекту способ восприятия и случайное