Отказ от идеи прогресса

В течение почти трех тысяч лет доминировавшая в социальной мысли, идея прогресса, похоже, начинает отвергаться в XX в. Об­наруживаются исторические факты, противоречащие этой идее, формируются некоторые интеллектуальные направления, не согласные с ее глубинными, базовыми постулатами (13).

56

XX век завершается, и на его исходе предпринимаются по­пытки дать ему оценку. Многие наблюдатели уже называют этот век «ужасным». XX столетие стало свидетелем жертв нацистов и сталинского ГУЛАГа, двух мировых войн, более 100 миллионов убитых в глобальных и региональных конфликтах, широкого рас­пространения безработицы и нищеты, болезней и эпидемий, наркотиков и преступлений, экологического разрушения и рас­пыления ресурсов, тираний и диктатур всех видов — от фашизма до коммунизма и, наконец (последнее по месту, но не последнее по важности), постоянной угрозы атомного уничтожения и гло­бальной мировой катастрофы. Не удивительно, что разочарова­ние в идее прогресса распространилось столь широко (13; 15— 38). В конце концов, прогресс — рефлексивное понятие: оно соотносится с объективной социальной реальностью, поэтому интерес к нему усиливается в периоды очевидного прогресса и ослабевает, когда реальный прогресс становится сомнительным. Наверное, глубина разочарования обусловлена тем, что этому предшествовало время надежд, повсеместного оптимизма, время чаяний и обещаний «эры прогресса», «триумфа современности» в прошлом и начале нынешнего века.

Роберт Нисбет (313; 317—351), объясняя главные постулаты идеи прогресса, подчеркивает, что все они подвергаются атаке со стороны современного знания. Приведем лишь несколько при­меров. Долгое время бытовало убеждение в благородстве, даже превосходстве западной цивилизации. Но недавно вера в цен­ности и установки современных, высокоразвитых западных об­ществ была поколеблена. Нисбет находит симптомы разочарова­ния в идее прогресса, во-первых, в широко распространившемся иррационализме, возродившемся мистицизме, бунте против рас­судка и науки; во-вторых, в субъективизме и эгоистическом на­рциссизме, которые типичны для потребительской культуры; и, в-третьих, в воцарившемся пессимизме, в доминирующем обра­зе дегенерации, разрушения, упадка.

Другой постулат, лежащий в основе идеи прогресса, — уве­ренность в необходимости неуклонного экономического и тех­нологического роста, безграничного усиления человеческой мощи. Сейчас этому явно противостоит альтернативная идея «пределов роста», барьеров для всякой экспансии (299). В еще одном поло­жении провозглашалась вера в рассудок и науку как единствен­ные источники ценностного и практически применимого зна­ния. Сейчас в противовес этому мы наблюдаем атаку на науку со стороны эпистемологического релятивизма и атаку на разум, ко­торому противопоставляется роль эмоций, интуиции, подсозна-

57

тельного и бессознательного, и утверждение иррационализма. Наконец, концепция прогресса в ее современной секулярной версии основывалась на вере в глубоко присущую важность, в нетленную ценность жизни на земле (313; 317). В нынешнем индустриальном обществе, где царит потребительская культура с ее ориентацией на отдых и гедонистические удовольствия, вдох­новляющий и мобилизующий потенциал, похоже, выдыхается, и общество покрывается «саваном скуки», им овладевают чувство бессмысленности, аномия и отчуждение.

К списку Нисбета можно добавить еще два момента: во-пер­вых, крушение утопизма, а во-вторых, утверждение концепции кризиса. Утопизм, т.е. выражение всеобщих идеализированных образов лучшего, желаемого общества, как мы уже видели, в судьбе нескольких поколений был тесно связан с идеей прогресса, од­нако сейчас мы становимся свидетелями явных антиутопических настроений. Окончательный удар по утопическому мышлению был нанесен недавно падением коммунистической системы, пос­ледней из провалившихся попыток практически реализовать уто­пическое видение мира. Что осталось, так это неуверенность в будущем, его непредсказуемость; будущее представляется все­мерно ограниченным, открытым случайности и случайному раз­витию. Это подрывает другой постулат идеи прогресса — ориен­тацию на будущее. Не существует больше проектов, ориентиро­ванных на будущее, способных захватить человеческое вообра­жение и мобилизовать коллективные действия (роль, которую ранее так эффективно выполняли социалистические идеи). Уже не существует и видения лучшего мира (когда-то его обеспечи­вала утопия коммунизма); вместо этого мы имеем либо катаст­рофические пророчества, либо простые экстраполяции нынеш­них тенденций (как, например, в теориях постиндустриального общества). Более того, не существует программы социальных улучшений, нет понимания того, как избежать пессимистичес­ких предсказаний. Не удивительно, что люди не думают о буду­щем, занимают позицию, ориентированную на сиюминутный успех, на получение немедленной выгоды, их горизонты ограни­чены ежедневным существованием.

В результате всех этих исторических и интеллектуальных пе­рипетий концепция прогресса была заменена концепцией кри­зиса — лейтмотив XX столетия. Это справедливо для всего об­щественного сознания, в котором преобладают пессимистичес­кие взгляды на социальную реальность, причем не только в сла­боразвитых и бедных странах, но также в ведущих и процветаю­щих. Люди привыкают мыслить в терминах локального или все-

58

общего кризиса — экономического, политического, культурно­го. Это справедливо и для социальной науки, в которой также доминирует критическое рассмотрение текущих процессов в терминах кризиса. По словам Хольтона, современная соци­альная мысль одержима идеей кризиса (195; 39). Далее он про­ницательно замечает, что мы становимся свидетелями забав­ной «нормализации кризиса». Сама по себе тема кризиса из­начально была характерна для драмы и, может быть, медици­ны, где она обозначает пересечение, точки раздвоения, т. е. моменты, когда интенсификация процесса требует определен­ного разрешения — либо позитивного (например, выздоров­ление пациента), либо негативного (например, смерть). Сле­довательно, кризис есть явление временное и ведет к улучше­нию или к катастрофе. Однако люди склонны рассматривать со­циальный кризис как хронический, всеобщий и не предвидят его будущего ослабления.

Пришедшая на смену идее прогресса идея хронического кри­зиса определила интеллектуальный климат и общее настроение, в котором, по словам Хольтона, социальный опыт все меньше становится частью героического эпоса и все больше — частью мыльной оперы... Одним из наиболее поразительных симптомов эпохи разговоров о кризисе и его нормализации является провал оптимистических повествований о социальных изменениях и исторической эволюции (195; 43—44). Это яркий пример того, что постмодернисты назвали концом «великих басен» (252).

Означают ли подобные настроения, что концепция прогрес­са мертва? — Сомневаюсь. Я надеюсь, что идея прогресса слиш­ком важна для человеческого сознания, слишком фундаменталь­на для смягчения экзистенциальных напряженностей и неуве­ренности, чтобы от нее отказаться ради чего-то другого. Она переживает временный кризис, но рано или поздно вновь обре­тет силу и власть над человеческим воображением. Однако для того, чтобы сохранить ее жизнеспособность, ее нужно пересмот­реть и переформулировать, очистить от некоторых устаревших и ошибочных положений. Об этом мы поговорим далее, завершая нашу дискуссию о прогрессе.