Книга II. Практические логики Предисловие

Из всех преобразований научных практик, вызванных изменением отношения к объекту или, точнее, объектива­цией этого отношения, самым очевидным, несомненно, яв­ляется то, что ведет к разрыву с декларируемым или скры­тым юридизмом, с языком нормы и ритуала, отражающим всего лишь ограниченность позиции стороннего наблюда­теля и, главным образом, игнорирование этой ограничен­ности. В самом деле, обыденные практики тем более успешны в социальном отношении и, стало быть, тем более бессознательны, чем менее условия производства диспози­ций, продуктом которых они являются, удалены от усло­вий их функционирования. Объективная соразмерность диспозиций и структур обеспечивает соответствие требо­ваниям и объективной необходимости (которое ничем не обязано ни норме, ни сознательному соответствию норме), а также видимость конечной цели, ничего общего не имею­щей с сознательным полаганием объективно достигаемых целей. Парадоксальным образом социальная наука нигде так много не говорит языком нормы, как там, где этот язык полностью неадекватен, а именно при анализе социальных формаций, где в силу длительной неизменности объектив­ных условий нормативная часть в реальном определении практик сильно сокращается, а основная задача возлага­ется на автоматизм габитуса. Это доказывает, по крайней мере, в данном случае, что речь об объекте выражает не столько сам объект, сколько отношение к нему.

Движение от нормы к стратегии аналогично движе­нию от «дологического» или «первобытного» мышления к

284

геометрическому телу, телу-проводнику, насквозь прони­занному необходимостью социального мира: оно стремит­ся занять место в самом основании практики с тем, чтобы зафиксировать ее, как говорит Маркс, «в качестве кон­кретной человеческой деятельности, в качестве практики, субъективным образом». Понятно, что по мере того, как такому способу мышления удается преодолеть очевидную дистанцию, полагающую практику как объект, стоящий перед наблюдателем в качестве чуждого ему тела, он мо­жет стать теоретическим субъектом практики — как дру­гих, так и собственной, — но совсем иначе, чем считают приверженцы «жизненного опыта». Такое присвоение пред­полагает большую работу, необходимую для того, чтобы сначала объективировать объективные или инкорпориро­ванные структуры, а затем преодолеть дистанцию, прису­щую объективации, и стать, таким образом, субъектом все­го иного, что есть в себе и в других. При этом научная работа доставляет новый опыт, приближая чужое, но не лишая его вместе с тем его чужеродности, поскольку она позволяет хорошо узнать самое чуждое в чужом и одновре­менно сохранить дистанцию с самым чуждым в самом лич­ном, что является условием настоящего присвоения.

При таких условиях этнология перестает быть чистым искусством, она полностью избавляется, благодаря дистан­цирующей силе экзотизма, от всех пошлых подозрений в связях с политикой и становится чрезвычайно мощной фор­мой социоанализа. Продвигая, насколько возможно, объек­тивацию субъективности и субъективацию объективности, этнология, например, вынуждает признать в той гипербо­лической реализации всех мужских фантазмов, которые предлагает кабильское общество, истину коллективного бессознательного, неотвязно преследующего антропологов и их читателей, по крайней мере их мужскую часть. Сочув­ствующая поддержка или завораживающий ужас, которые может вызвать описание этого мира, не должны скрыть того, что в действительности дискриминация, обрекающая жен­щин на беспрерывный, унизительный и невидимый труд, существует и сегодня (тем бесспорнее, чем ниже мы опуска-

285

емся по лестнице социальной иерархии) как в вещах, так и в умах. К тому же нетрудно обнаружить в статусе, припи­сываемом гомосексуалистам (а быть может, интеллектуа­лам вообще), эквивалент существующего у кабилов обра­за «сына вдовы» или «маменькина сынка», который соот­носится с самыми женскими из мужских дел.

Будучи продуктом деления сексуального труда, пре­образованного в особую форму разделения труда между полами, разделение мира является наиболее обоснованной из всех коллективных и потому объективных иллюзий. Ос­нованное на биологических различиях и, в частности, тех из них, которые касаются разделения труда по зачатию и воспроизводству, разделение мира базируется также и на экономических различиях и, в частности, порожденных оппозицией между временем труда и временем производ­ства, которые лежат в основе разделения труда между по­лами. В более широком смысле, нет такого социального порядка, который не стремился бы производить символи­ческое действие, ориентированное на свое продолжение, посредством реального наделения агентов диспозициями, а через них — практиками и свойствами, предписываемы­ми принципами разделения, начать хотя бы с видимых свойств тела. Вышедшие из социальной реальности, эти принципы участвуют в действительности социального по­рядка, реализуясь в телах в форме диспозиций. Являясь результатом классификации, эти диспозиции создают ви­димость объективного основания классифицирующих суж­дений, например, о склонности женщин к «послушным и простым» занятиям или к податливому и зависимому мы­шлению; они используются во всех практиках, нацелен­ных — наподобие магии и множества других, внешне бо­лее свободных форм — на подрыв установленного поряд­ка в практиках или намерениях, упорядоченных в соответ­ствии с принципами, вытекающими из этого порядка.