основной порок, что они были последовательно приноровлены без общего плана к старым работам Дахира, Джаззара и Абдаллаха. В этой крепости было равномерно [также] главное депо полевой артиллерии и всех потребностей для армии сирийской. Происшествия 1840 г. доказали, как ошибочны были расчеты Ибрахима и его отца и как напрасны [были] все эти огромные расходы на укрепление Акки и ущелий Тавра.
Глава 9
Укрощение феодальных прав в Сирии. – Преследование дворянства. – Сила местных элементов. – Величие эмира Бешира и система его управления. – Начало льгот ливанских. – Взаимные отношения паши и эмира.
Если нововведения египетские возбудили вопль народонаселения, то еще более ненавистным было для сирийского дворянства общее направление системы, клонившейся к ограничению его преимуществ, к укрощению его старинных бесчинств. Хотя никакого постановления об этом предмете не было обнародовано, однако по всем отношениям можно почесть главнейшим и основным преобразованием внутреннего устройства Сирии укрощение феодальных прав, беспрекословно существовавших и укоренявшихся под прежними пашами, но уже несовместных с новым правительственным устройством края и с введенным в управление единством. Приведение в ясность системы податей, непосредственный взнос их в казну, присутствие армии, всегда готовой поддерживать гражданские власти и содержать народ в повиновении, избавляли правительство от пагубного содействия этого класса людей, которого наследственное влияние было необходимым орудием в руках прежних пашей. Шейхи и эмиры, наследственно управлявшие округами, содержали в своей службе ватаги наездников как для угнетения народа по воле пашей, так и для сопротивления пашам в случае попытки с их стороны к укрощению буйства вассалов. Тогда во всем внутреннем устройстве власти проявлялось необходимое развитие основных отношений пашей к самой Порте, и коренное зло этих отношений между властями более и более проникало в политические нравы края.
Паша требовал от своих вассалов тех же условий, каких требовала от него самого Порта: исправного взноса условленной подати и содержания края в повиновении, не входя в разбирательство средств, какими взималась подать и обеспечивалось повиновение народа. С другой стороны, паша употреблял в отношении к своим вассалам те же средства, какие употребляла Порта для содержания в повиновении пашей и для взимания государственных доходов. Порта наказывала строптивого пашу другим пашой или назначала ему преемника с поручением идти войной на соперника и завладеть пашалыком. Паша в свою очередь обуздывал строптивых вассалов одного другим и всего чаще, как мы уже видели тому много примеров в делах ливанских и антиливанских, избирал в том же семействе другого претендента, поддерживал его своим влиянием и своим войском, пока удавалось одним братом погубить другого, племянником – дядю и т. д. Пути и средства тайной мести, кинжал и яд, ласка и измена были те же между Портой и ее наместниками, между пашами и их вассалами.
Таким образом, основная система управления областями проявляется тем безнравственнее, тем чудовищнее, чем далее будем вникать в ее развитие, распространяя
семейные вражды, братоубийства, козни, образуя класс удалых людей, готовых и способных на самые дерзкие покушения, класс, из которого вербовалось, можно сказать, сословие пашей и которому предоставлялось по всему пространству империи править народом. По мере изнеможения султанов среди окружающих их сплетен более и более усиливалась власть местных правителей, облеченных всем деспотическим полномочием султанов.
Взглянем еще раз на состояние Сирии в эпоху вторжения египтян: прибережная Палестина едва была освобождена от Мехмет-бея Абу Набута, который, очевидно, домогался роли Джаззара и замышлял сделать из Яффы свое гнездо. Семейство шейхов Абу Гошей занимало Иудейские ущелья. Шейхи Амр владели южными ущельями Палестинских гор и крепостью Халиль Рахманом (древним Хевроном). Шейхи Самхан были главами конфедерации небольших племен, занимавших северные отрасли Иудейских гор. Набулус и вся Самария пребывали в открытом бунте, как только ее шейхи из семейств Джерар, Токаи, Беркауи и Абд эль-Хади забывали свои внутренние вражды или отлагали на время расчет семейной мести. В низменной Галилее бродили заиорданские бедуины, сгоняя земледелие с плодородных долин в горы. Абдаллах-паша сам безнаказанно бунтовал за стенами Акки, вел войну с горцами Набулуса и происками своими подстрекал к бунту жителей Дамаска. В Дамаске народонаселение умерщвляло своего пашу. Ливан был еще в смуте от междоусобий эмира Бешира с Джумблатами. Тараблюсский пашалык сомнительно повиновался преемникам бунтовщиков Мустафы Бербера и Али-бея. От Дамаска до Халеба, по всему прибережью пустыни, хлестали волны неугомонных бедуинов. Искендерун и Паяс признавали наследственный деспотизм семейства Кючук Али. Какой-то ага владел Антиохией. Племена ансариев не платили податей. В Джиср эш-Шогур, в Рихе и в других местностях Халебского пашалыка, в Белене, в ущельях Тавра – везде буйствовали наследственные беки или бродяги, которые, удальством захвативши однажды власть в свои руки, затем или торговались с пашами, или воевали с ними.
В несколько месяцев египетское правление успело укротить одного за другим этих мелочных владельцев, представителей феодальной аристократии, и подчинить их владения общей правительственной системе. Очевидно, Ибрахим-паша стремился к тому, чтобы разрушить в Сирии аристократию шейхов и эмиров, как его отец разрушил олигархию мамлюков в Египте; но не один раз также не бывал принужден уступать силе навыка племен или местностям и поддерживать феодальные права, при законных ограничениях, облекая властью людей, выбранных из туземного дворянства. Таким образом, могучие семейства Джерары, Токаны и Беркауи были обречены казням и ссылке по усмирении набулусского бунта, а для управления горцами Набулуса Ибрахим назначил шейхов Абд эль-Хади, в верности и преданности которых ручалось старое их соперничество с низложенными шейхами.<
> На этом же основании несколько новых аристократических семейств возникли при египетском правлении. Они не были облечены всеми правами прежней аристократии, но их влияние усиливалось, опираясь на центральную власть, тогда когда их предшественники должны были с ней бороться и остерегаться преследований и измены со стороны пашей. Обстоятельство это подтверждает сделанное нами замечание о том, что
феодальное образование сирийских племен было не случайным последствием завоевания или анархии, но, можно сказать, коренным законом физического образования края и духа его жителей. В Египте вместе с мамлюками совершенно пала и вся их чудовищная система управления, основанная на праве сабли и на слабости султанов. В Сирии феодальная система не могла быть искоренена, но при благоустроенном и сильном правительстве она была принуждена отказаться от своих бесчинств и служить опорой и законным орудием власти.
При таком направлении правительственного устройства Сирии на Ливане происходило весьма любопытное явление. Мы обозрели уже различные периоды этого постоянного обуревания, которое со времен Фахр эд-Дина сделалось нормальным состоянием ливанских племен; мы следили также за семейными спорами, которыми наполнена вся хроника Шихабов, среди анархического хаоса, истомившего Сирию под турецкими пашами. Случилось, что в эпоху египетского правления, когда так усиленно разрушалось готическое здание старины, когда феодальное дворянство уступало свое влияние центральной власти, Ливаном правил вассал даровитый, честолюбивый и в то же время любимец египетского паши, издавна ему преданный. Влияние его на массы народные упрочилось сорокалетним его управлением и троекратным усмирением мятежей и безначалия; влияние его на дворянство было обеспечено всеобщим страхом после казней, настигших мятеж, и беспощадной опалой родственников и соперников. Огромные богатства были им нажиты конфискацией имений всех опальных шейхов, и много уделов, упраздненных при этих опалах, были в распоряжении эмира и служили наградами преданности и покорности членов его семейства или шейхов, возвеличенных взамен тех, которые были казнены или томились в изгнании.
При таких внутренних и внешних обстоятельствах дела Ливана принужденно приняли самый благоприятный оборот. Новая финансовая система и приведение в известность всех налогов и доходных статей отстранили старинные произвольные поборы, которыми паши обременяли местных владельцев. Подать с ливанских племен вместе с новым подушным окладом фирде, о котором мы уже упоминали, была определена в 6500 мешков (около 190 тыс. руб. серебром), а все косвенные налоги и доходные статьи, бывшие в остальной Сирии в прямом заведывании казны или же на откупе, были на Ливане вполне предоставлены эмиру. Эмир по своему усмотрению собирал и прямой налог без всякого вмешательства или контроля со стороны правительства. В известные эпохи он был обязан вносить в казну подать ливанскую, а мог в свою очередь взимать с народа несравненно более, по мере своего влияния.
Сумма прямых и косвенных налогов вместе с доходом имений, приобретенных эмиром покупкой или насилием, простиралась по крайней мере до 25 тыс. мешков. За уплатой казенной подати оставалась еще в пользу эмира огромная сумма на содержание его двора и стражи, на постройки в Бейт эд-Дине, и кроме того, по обычаю всех азиатских владельцев, эмир ежегодно откладывал на сбережение.
Богатая долина Антиливанская была в эпоху турецкого завоевания отдана в удел дамасским сипахи, обязанным выступать в поход на собственном иждивении по требованию правительства. При постоянных смутах этого края военная повинность
сипахи сама собой уничтожилась, а доходами пользовались ленивые эфенди Дамаска, никогда не выступавшие в поход противу неприятеля, а занятые разве кознями противу своих пашей. Ливанские эмиры неоднократно занимали плодородную долину Антиливанскую и пользовались доходами с семидесяти ее деревень. Египетское правление не заботилось о сипахи, которые, отрекшись от военной повинности, не имели никакого права на сопряженные с ней доходы; оно допустило ливанского эмира укрепить за собой эту старинную феодальную льготу, сделать соседнюю долину житницей Ливана и дарить в ней поместьями своих родственников и любимцев. Округ Джубейль, состоявший дотоле в зависимости Тараблюсского пашалыка, вошел окончательно в состав владений ливанских.
П
ользуясь этими благоприятными обстоятельствами, эмир по примеру египетского паши стал в свою очередь обуздывать феодальные права своих вассалов и сосредоточивать власть в своих руках. Ливанские владения стали мало-помалу принимать формы удельного княжества, состоявшего на особых правах, и это происходило под влиянием тех же обстоятельств, которые подрывали удельную систему во всей Сирии и подчиняли ее законным ограничениям. Почитая эмира Бешира надежнейшей опорой своей власти в Сирии, Мухаммед Али поддерживал его своим влиянием, вместо того чтобы по примеру прежних пашей и по основным правилам восточной политики поднимать на него соперников и раздорами горцев усиливать собственное влияние в горах. Все это мы должны приписать не столько личному благорасположению Мухаммеда Али к эмиру, сколько внешним политическим обстоятельствам, отношениям египетского паши к Порте с 1832 по 1840 г., непрочности Кютахийского договора, последовательным бунтам сирийских племен, очевидному стремлению султана к изгнанию египтян из Сирии при первом удобном случае.
Таким-то образом получили свое развитие те преимущества, которые впоследствии, при содействии пяти великих держав, были обеспечены ливанским племенам. Но никакого сомнения нет в том, что если бы Мухаммед Али владел Сирией на основании более
прочном, то всего прежде права эмира ливанского были бы ограничены и племена горские подчинились бы общему гражданскому устройству Сирии. Все предшественники эмира Бешира со времени низложения Фахр эд-Дина и до завоевания края египтянами правили Ливаном в качестве наместников пашей турецких, по их произволу бывали свергаемы и казнимы и торговались с ними о подати при получении инвеституры. Ливан был управляем на том же основании, как остальные горные округа во всей Османской империи, в коих феодальные навыки племен и неверность сообщений заставляли пашей, вместо того чтобы назначать правителей из своих чиновников, вверять управление туземному дворянству и тем обеспечивать повиновение племен и казенные доходы. Никакими особенными льготами не пользовались горцы ливанские ни по основному праву, как княжества Дунайские, ни по султанским грамотам, как острова Архипелага.
Эмир Бешир искусно воспользовался благоприятными для него обстоятельствами под египетским правлением, обуздал мелочных тиранов, шейхов и эмиров, привязал народные массы к своему деспотизму, распространил по всем округам ливанским непосредственную свою власть и нажил богатства и славу. Совершенная безопасность водворилась в горах, и период этот ознаменован редким благоденствием и развитием торговли и промышленности. После запретительной системы и произвольной монополии прежних пашей свобода, дарованная торговле египетским правлением, придала новую жизнь поморским городам. Сайда, Бейрут и Тараблюс сделались вольными рынками для горцев, которые обменивали здесь свой шелк и деревянное масло на хлеб и на продукты европейской промышленности. Производительность усилилась по крайней мере одной третью на Ливане, а потребление заморских произведений удвоилось. Веротерпимость египетских властей возвысила христианские племена Ливана и в собственных их глазах, и в мнении соседственных племен. Семейства эмиров Шихаб и Абу Лама, о крещении которых мы уже имели случай говорить, стали открыто исповедовать христианскую веру.
Во всех действиях правительственной и частной жизни хитрая политика эмира клонилась к тому, чтобы постепенно укреплять свою власть на Ливане, содержать вассалов и родственников своих в почтительном повиновении, поддерживать в народе страх периодическими зрелищами казней, а главное, придавать такой оборот и такой вид всем делам по управлению, чтобы более и более распространять мнение о том, что один он в состоянии содержать в повиновении племена ливанские, но в то же время слыть в глазах своего народа его заступником от притеснений египетских властей. Все строгие меры, все эти умножившиеся в его время и для его обогащения прямые и косвенные налоги приписывал он воле паши, представлял себя покорным исполнителем, а в своем кругу, вслух своих горцев, не упускал случая роптать от имени своего народа.
Если, с одной стороны, благосклонность паши к эмиру была основана единственно на политическом расчете, зато и преданность эмира к Мухаммеду Али не менее того была личиной собственных его видов. Эмир не мог не предчувствовать, что с изменением обстоятельств властолюбивый паша не преминул бы разрушить это здание, которое с его ведома так тщательно воздвигалось на горах, наперекор общей системе политического устройства Сирии. Лет восемь сряду эти два старика, паша и эмир, хитрили таким образом друг пред другом; первый ждал только решения великой задачи о своих правах на Сирию, чтобы низвергнуть своего любимца, второй стремился лишь к тому, чтобы внушать своему народу недоверие к паше, его покровителю, и путать дела, чтобы оставаться лицом необходимым и утвердить на более прочном основании права свои и своего рода на Ливане.
Планы обоих в одно время созревали, и оба хорошо понимали друг друга; но оба продолжали по-прежнему обмениваться ласковыми речами и уверениями в преданности. Ибрахим-паша, во всем слепо покоряясь политике своего отца, не мог, однако, по вспыльчивому своему нраву терпеливо сносить проделки эмира, который умышленно угнетал свой народ, чтобы направлять общее негодование на пашу, а себя самого выставлять ходатаем и покровителем угнетенных. Однажды по поводу ропота народного на непомерные налоги Ибрахим стал упрекать эмира в сребролюбии и в том, что он не сообразовался с волей старого паши и по своему произволу облагал подвластные ему племена. «Светлейший паша, – отвечал ему эмир, – я принужден так действовать общего покоя нашего ради; жители наших гор имеют те же привычки, что и мулы ливанские, и с ними надо поступать как с мулами». «Как это?» – спросил Ибрахим. – «Не заметили ли вы, светлейший владыко (саадет-афендина), в ваших походах, что ливанские мулы тогда только идут спокойно от ночлега до ночлега, когда они навьючены ровно 80 батманами