Томас Карлейль – ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ История

щее аграрным законом и вскрытием вспух­ ших, как от водянки, денежных мешков, причем смелый книгопродавец рискует быть повешенным, и бывшему члену Консти­ туанты Бюзо приходится тайком увезти его 4.

Многие правящие лица, как бы они ни были ничтожны по своим внутренним достоинствам, имеют своих биографов и сочинителей мемуаров, и любопытный впо­ следствии может подробно ознакомиться со всеми их мельчайшими поступками; это дает своего рода удовлетворение, так как человек любит знать о поведении своих ближних в необычных ситуациях. Не так обстоит дело с правящими лицами, заседающими ныне в парижской городской Ратуше. В самом деле, происходили ли когда-нибудь с самыми ориги­ нальными людьми из правящего класса, таки­ ми, как великий канцлер, король, император, министр внутренних или иностранных дел, превращения, подобные тем, что произошли с секретарем Тальеном, прокурором Манюэлем, будущим прокурором Шометтом здесь, в этом вздымающем пески вальсе двадцати пяти миллионов? А вы, братья смертные: ты, адвокат Панис, друг Дантона, родственник Сантера; гравер Сержан, впоследствии проз­ ванный Agate Сержан, и ты, Гюгенен, с наба­ том в сердце! Но как говорит Гораций, им недоставало присяжного мемуариста (Sacro vate), и мы не знаем их. Люди хвалились августом и его делами и возвещали о них всему миру; сентябрем же этим ни теперь, ни позже никто не подумал хвалиться. Сентябрь­ ский мир погружен во мрак смрадный, как лапландская полночь ведьм, на фоне которо­ го, правда, вырисовываются весьма странные фигуры.

Знайте же, что здесь не обошлось без неподкупного Робеспьера: теперь, когда жар битвы миновал, здесь заседает потихоньку человек с серо-зеленым лицом и кошачьими глазами, которые прекрасно видят в сумер-

Клуба кордельеров, член директории Парижского департамента после 10 августа 1792 г.

ках. Узнайте и еще об одном факте, факте, который стоит многих: Марат не только здесь, но и имеет собственное почетное место (tribune particulière). Какие перемены прои­ зошли с Маратом, вытащенным из своего темного подвала на эту сияющую «особую трибуну»! Каждый пес имеет свой праздник, даже бешеный пес. Злополучный, неизлечи­ мый Марат, Филоктет *, без которого не взять Трои! Сюда вознесен Марат, теперь главная опора правительственной власти. Роялистский шрифт — так как мы «прекрати­ ли» бесчисленных Дюрозуа, Руаю и даже заточили их в тюрьму — заменяет теперь износившийся шрифт «Друга народа», часто вырывавшийся из его рук в прежние дурные времена. Мы пишем и редактируем на нашей «особой трибуне» плакаты с подобающим грозным внушением «Amis du Peuple» (теперь под названием «Journal de la République») и сидим, наслаждаясь повиновением людей. «Марат — совесть Ратуши», — сказал ктото. «Блюститель» совести монарха, как гово­ рят некоторые; несомненно, в таких руках она не будет лежать завернутой в салфетку!

Итак, мы сказали, что два больших движе­ ния волнуют расстроенный ум нации: движе­ ние против внутренних изменников и движе­ ние против чужеземных деспотов. Оба эти движения безумны, не сдерживаются ника­ ким известным законом, они диктуются самыми сильными страстями человеческой природы: любовью, ненавистью, мститель­ ным горем, тщеславным и не менее мститель­ ным национальным чувством и более всего — бледным, паническим страхом! О законодатели! Разве тысяча двести убитых патриотов из своих темных катакомб не взы­ вают пляской смерти об отмщении? Такова была разрушительная ярость этих аристокра-

* Филоктет (греч.) — царь Мелибеи (в Фессалии). Принял участие в походе на Трою греческих царей. От руки Филоктета пал Парис. Миф о Филоктете отразился в трагедиях Эсхила, Еврипида, Софокла.

тов в приснопамятный день 10 августа! Да и, отставив в сторону месть и имея в виду только общественную безопасность, разве в Париже не находится до сих пор «тридцать тысяч» аристократов (круглым счетом) в самом злоб­ ном настроении, у которых остался в руках последний козырь? Потерпите, патриоты; наш новый Верховный суд, «трибунал Сем­ надцатого» *, заседает; каждая секция послала по четверо присяжных, и Дантон, искореня­ ющий негодных судей и негодные приемы всюду, где их находит, — все «тот же самый человек, которого вы знали у кордельеров». Неужели с таким министром юстиции у нас не будет правосудия? Так пусть же оно будет скорым, отвечают все патриоты, — скорым и верным!

Можно надеяться, что этот «трибунал Семнадцатого» будет действовать быстрее большинства других судов. Уже 21-го числа, когда нашему суду всего четыре дня от роду, «роялистский вербовщик» (embaucheur) Кол­ лено д'Ангремон умирает при свете факелов. Смотрите! Великая гильотина, это дивное изобретение, уже стоит; идея доктора превра­ тилась в дуб и железо; чудовищный циклопи­ ческий топор падает в свой желобок, как баран в копре, быстро погашая светоч чело­ веческой жизни! — Mais vous, Gualches, что изобрели вы? Это? — Затем следует бедный старый Лапорт, интендант цивильного листа; кроткий старик умирает спокойно. За ним Дюрозуа, издатель роялистских плакатов, «кассир всех антиреволюционеров в стране», он явился веселым и сказал, что роялист, подобный ему, должен умереть именно в этот день, 25-го, предпочтительно перед всеми другими днями, потому что это день св. Людо­ вика. Под ликование галерей всех их судили, приговорили и отдали овеществленной идее — и все это в течение одной недели, не считая тех, кого мы под ворчанье галерей оправдали и отпустили, тех, кого даже лично

* Чрезвычайный трибунал, учрежденный 17 авгус­ та 1792 г.

отвели в тюрьму, когда галереи начали реветь, и угрожать, и толкаться 5. Никак нельзя сказать, что этот суд медлителен.

Не стихает и другое движение — против иноземных деспотов. Могущественные силы должны встретиться в смертельной схватке: вымуштрованная Европа с безумной, недис­ циплинированной Францией, и замечатель­ ные выводы получатся из этого испытания. Поэтому представьте себе, насколько воз­ можно, какое смятение царит во Франции, в Париже. Со всех стен бросаются в глаза пре­ достерегающие плакаты от секций, от Ком­ муны, от Законодательного собрания, от отдельных патриотов. Флаги, возвещающие о том, что Отечество в опасности, развева­ ются на Ратуше, на Пон-Нёф — над распро­ стертыми статуями королей. Всюду происхо­ дят записи добровольцев, уговоры записать­ ся, прощания со слезами и некоторой хвастли­ востью и нестройная маршировка по большой северо-восточной дороге. Марсельцы хором поют свое могучее «К оружию!», которое все мужчины, женщины и дети уже выучили наи­ зусть и поют в театрах, на бульварах, улицах; и все сердца воспламеняются: Aux armes! Marchons! Или представьте себе, как наши аристократы забираются в разные тайники; как Бертран Мольвиль лежит, спрятавшись, на чердаке «на улице Обри-ле-Бушер у одного бедного врача, с которым он был зна­ ком!». Г-жа де Сталь спрятала своего Нарбонна, не зная, что в конце концов делать с ним. Заставы иногда открываются, но многие закрыты; паспортов получить нельзя; комис­ сары Коммуны с ястребиными глазами и ког­ тями зорко парят над всем нашим горизон­ том. Короче говоря, «трибунал Семнадцато­ го» усердно работает под завыванье галерей, а прусский Брауншвейг, покрывая простран­ ство в сорок миль, с военным обозом, дрем­ лющими барабанами и 66 тысячами бойцов надвигается все ближе и ближе!

О боже! В последних числах августа он пришел! Дюрозуа еще не был гильотиниро­ ван, когда дошла весть о том, что пруссаки

грабят и опустошают местность около Меца; через четыре дня распространяется слух, что наша первая пограничная крепость Лонгви пала после «пятнадцатичасовой осады». Живее же, вы, самозваные муниципальные советники! И они справляются со всем этим. Вербовка, экипировка и вооружение ускоря­ ются. Даже у офицеров теперь шерстяные эполеты, «потому что» настало царство равенства, а также нужды. Теперь говорят друг другу не monsieur, a citoyen, гражданин; мы даже говорим ты, «подобно свободным народам древности». Так предложили газеты и импровизированная Коммуна, и все с этим согласны.

Между тем было бы несравненно лучше, если бы указали, где можно найти оружие. В настоящее время наши citoyens хором поют: «Aux armes!», а оружия у них нет! Оружие ищут страстно, радуются каждому мушкету. Вокруг Парижа ведутся даже раскопки, копают и роют на холмах Монмартра, хотя безрассудность этого ясна и глупцу. Люди копают, а трехцветные шарфы произносят ободрительные речи и торопят. Наконец постановлением, встреченным с восторгом, назначаются «двенадцать членов Законода­ тельного собрания», которые ежедневно должны не только ходить на работы для поощрения, но и сами прикладывать к ним руки и копать. Оружие должно быть добыто во что бы то ни стало, ибо иначе человечес­ кая изобретательность провалится и превра­ тится в глупость. Тощий Бомарше, думая послужить Отечеству и провернуть, как в былые дни, хорошее дельце, заказал 60 тысяч хороших ружей в Голландии; дал бы только бог, чтобы ради спасения Отечества и самого Бомарше они поступили поскорее! В то же время вырывают чугунные решетки и пере­ ковывают их на пики; даже цепи перековы­ вают на пики. Выкапывают свинцовые гробы и переливают их на пули. Снимаются церков­ ные колокола и переплавляются на пушки; серебряная церковная утварь перечекани­ вается в монету. Обратите внимание на стаю

прекрасных лебедей, на citoyennes, которые собираются в церквах и, склонив лебединые шеи, трудятся над шитьем палаток и обмунди­ рования. Нет недостатка в патриотических пожертвованиях, даже довольно щедрых, от тех, у кого хоть что-нибудь осталось: кра­ савицы Вильом, мать и дочь, модистки с улицы Сен-Мартен, жертвуют «серебряный наперсток и 15 су» и еще кое-что в том же роде; они предлагают, по крайней мере мать, нести караул. Мужчины, не имеющие даже наперстка, жертвуют... полный наперсток изобретательности. Один гражданин изобрел деревянную пушку, пользование которой пре­ доставил на первое время исключительно Франции. Она должна быть сделана из досок бочарами, калибр мог быть почти неограни­ ченный, но относительно силы ее нельзя было высказаться с такой же уверенностью. И все куют, изобретают, шьют, плавят от всего сердца. Во всех приходах остается всего по два колокола — для набата и других слу­ чаев.

Но заметьте также, что как раз в то вре­ мя, как прусские батареи всего активнее дей­ ствовали в Лонгви, на северо-востоке, и наш трусливый Лавернь сумел только сдаться, на юго-западе, в отдаленной патриархальной Вандее, недовольство и брожение по поводу преследования неприсягающих священников, долго таившиеся, созрели и взорвались, и в самый неблагоприятный для нас момент! «Во­ семь тысяч крестьян в Шатиньоле, на севере» отказываются идти в солдаты и не желают, чтобы беспокоили их священников. К ним присоединятся Боншан, Ларошжаклен, много дворян роялистского толка; Стоффле и Шаретт; герои и шуанские контрабандисты; лояльный пыл простого народа раздувается в яростное пламя богословскими и дворян­ скими мехами! Здесь произойдут сражения изза окопов, прогремят смертоносные залпы из лесной чащи и оврагов; будут гореть хижины; побегут толпы несчастных женщин с детьми на руках, ища спасения, по истоптанным полям, устланным человеческими костями;

«восемьдесят тысяч человек всех возрастов, полов и состояний разом переправляются через Луару» с воплями, далеко разносящи­ мися во все стороны. Словом, в следующие годы здесь произойдут такие сцены, каких не видано было в самые знаменитые войны со времен альбигойских и крестовых походов *, за исключением разве пфальцских или подоб­ ных же зверств, где все предавалось «сожже­ нию». «Восемь тысяч в Шатильоне» нена­ долго разгоняют; огонь подавлен, но не окон­ чательно потушен. К ударам и ранам внешней войны здесь прибавится отныне еще более смертельная внутренняя гангрена.

О восстании в Вандее становится извест­ ным в Париже в среду 29 августа, как раз когда мы только что избрали наших выбор­ щиков и, несмотря на герцога Брауншвейгского и Лонгви, все еще надеемся иметь, с божьей помощью, Национальный Конвент. Но и помимо того эта среда должна считаться одним из замечательнейших дней, пережитых Парижем: мрачные вести приходят одна за другой, подобно вестникам Иова, и на них следуют мрачные ответы. Мы не говорим уже о восставшей Сардинии, готовой обру­ шиться на юго-восток, и об Испании, угрожа­ ющей югу. Но разве пруссаки не завладели Лонгви (по-видимому, изменнически предан­ ным) и не готовятся осадить Верден? Клерфэ ** и его австрийцы окружили Тион­ виль, омрачив положение на севере. Теперь уже опустошается не Мецский, а Клермонт­ ский округ; скачущих гусар и улан видели на Шалонской дороге у самого Сен-Менеульда. Мужайтесь, патриоты; если вы потеряете мужество, вы потеряете все!

Нельзя без волнения читать в отчетах о

*Альбигойцы — широко распространенная ересь, возникшая в XII в. в экономически развитой Южной Франции. Альбигойцы требовали радикаль­ ной реформы церкви, ликвидации церковной иерар­ хии, упрощения культа. В 1209 г. папа Иннокен­ тий III организовал против альбигойцев крестовый поход, приведший к полному разорению цветущего юга Франции.

**Клерфэ (1733—1798) — австрийский генерал.

парламентских прениях в среду, «в восьмом часу вечера», о сцене с военными беглецами из Лонгви. Усталые, пыльные, подавленные, эти несчастные люди входят в Законодатель­ ное собрание перед закатом солнца или позже, сообщают самые патетические подробности об ужасах, свидетелями которых они были: «тысячи пруссаков бушевали, подобно вулканам, извергая огонь в течение пятнадцати часов, мы же были рассеяны в малом количестве по валам, всего по одному канониру на две пушки; трусливый комендант Лавернь нигде не показывается; затравки не загораются; в бомбах нет пороха, — что мы могли сделать?» «Mourir, умереть!» — отве­ чают тотчас же голоса 6, и запыленные беглецы должны скрыться и искать утешения в другом месте. Да, mourir — таков теперь пароль. Пусть Лонгви обратится в пословицу и посмешище среди французских крепостей! Пусть эта крепость будет стерта с лица посрамленной земли, говорит Законодатель­ ное собрание и издает декрет, чтобы кре­ пость Лонгви, как только оттуда уйдут прус­ саки, была «срыта» и чтобы на месте ее оста­ лось распаханное поле.

Не мягче и якобинцы; да и как бы могли они, цвет патриотизма, быть мягче? Бедная г-жа Лавернь, жена злополучного комендан­ та, взяла однажды вечером зонтик и в сопро­ вождении своего отца отправилась в зал могу­ щественной Матери патриотизма «прочесть письмо, склоняющее к оправданию комен­ данта Лонгви». Председатель Лафарж отве­ чает: «Citoyenne, нация будет судить Лаверня; якобинцы обязаны сказать ему правду.

Он кончил бы свою жизнь там (terminé sa carrière), если б любил честь своей родины» 7.

Глава вторая ДАНТОН

Полезнее срытия Лонгви или порицания бед­ ных запыленных солдат или их жен было то,

что накануне вечером Дантон явился в Собра­ ние и потребовал декрета о розыске оружия, раз его не выдают добровольно. Для этой цели пусть будут произведены «обыски домов» со всей строгостью закона. Надо искать оружие, лошадей, — аристократы катаются в каретах, а патриотам не на чем вывезти пушки — и вообще военную амуни­ цию «в домах подозрительных лиц» и даже, если понадобится, хватать и заключать в тюрьму самих этих лиц! В тюрьмах их заго­ воры будут безопасны; в тюрьмах они будут как бы нашими заложниками и окажутся небесполезными. Энергичный министр юсти­ ции потребовал этот декрет вчера вечером и получил его, а сегодня вечером декрет уже приводится в исполнение; к этому присту­ пают в то самое время, когда запыленных солдат из Лонгви приветствуют криками «Mo­ urir!». Подсчитано, что таким способом уда­ лось добыть две тысячи ружей с принадлеж­ ностями и около 400 голов новых заключен­ ных; аристократические сердца охвачены таким ужасом и унынием, что все, кроме патриотов, да и сами патриоты, если б только избавились от своего смертельного страха, прониклись бы состраданием. Да, messieurs, если герцог Брауншвейгский испепелит Париж, то он, вероятно, испепелит заодно и парижские тюрьмы; если мы побледнели от ужаса, то мы передаем наш ужас другим со всей бездной напастей, заключенных в нем; всех нас несет один и тот же утлый корабль по бурно вздымающимся волнам.

Можно судить, какая суматоха поднялась среди «тридцати тысяч роялистов»: заговор­ щики или подозреваемые в заговорах забива­ лись глубже в свои тайники, подобно Берт­ рану Мольвилю, и упорно смотрели по направлению к Лонгви в надежде, что погода останется хорошей. Иные переодевались лакеями по примеру Нарбонна, уехавшего в Англию под видом слуги д-ра Больмана; г-жа де Сталь в невыразимом горе много хло­ потала, в качестве «сестры по перу» обраща­ лась к Манюэлю, взывала даже к секретарю

Тальену 8. Роялист и памфлетист Пельтье дает трогательное (и не лишенное яркого колорита) описание ужасов того вечера: «С пяти часов пополудни огромный город вдруг погружается в тишину; слышен только бой барабанов, топот марширующих ног и время от времени страшный стук в чью-нибудь дверь, перед которой появляется трехцвет­ ный комиссар со своими синими гвардейцами. Все улицы пусты, говорит Пельтье, и заняты с обоих концов гвардейцами; всем гражданам приказано сидеть по домам. По реке плавают лодки с часовыми, чтобы мы не убежали водой; заставы герметически закрыты. Ужас­ но! Солнце сияет, спокойно склоняясь к западу на безоблачном синем небе, а Париж словно заснул или вымер: Париж затаил дыхание, дожидаясь готового разразиться над ним удара». Бедный Пельтье! Конец «Де­ яниям апостолов» и твоим веселым передо­ вым статьям, они полны теперь горечи и серьезности; острая сатира превратилась в грубые пики (выкованные из решеток), и вся логика свелась к примитивному тезису: око за око, зуб за зуб! Пельтье, с грустью осозна­ ющий это, ныряет глубоко, ускользает невре­ димым в Англию, чтобы начать там новую чернильную войну; через некоторое время он будет предан суду присяжных и, оправданный красноречием молодых вигов, станет все­ мирно знаменит на один день.

Из «тридцати тысяч» большая часть, разу­ меется, была оставлена в покое, но, как мы уже сказали, 400 человек, указанных в каче­ стве «подозрительных лиц», были арестова­ ны, и неописуемый ужас охватил всех. Горе виновному в заговорах, антигражданственности, роялизме, фейянизме. Горе виновному или невиновному, но имеющему врага в своей секции, который донесет на него как на виновного! Арестованы бедный старик де Казотт и его молодая любимая дочь, не поже­ лавшая покинуть отца. Зачем, Казотт, ты переменил писание романов и «Diable Amo­ ureux» на такую реальность? Арестован несчастный старый де Сомбрей, на которого

патриоты косились еще с бастильских дней и которого также не хочет покинуть нежная дочь. Молодые, с трудом подавляющие сле­ зы, и слабая, дрожащая старость, напряга­ ющая последние силы... О братья мои и сестры!

Уходят в тюрьму известные и знаменитые люди; уходят и безвестные, если у них есть обвинитель. Попадает в тюрьму муж графини де Ламот, героини ожерелья (сама она давно уже раздавлена на лондонской мостовой), но его освобождают. Грубый де Моранд из «Co­ urrier de l'Europe» в отчаянии ковыляет взад и вперед по камере, но и его скоро выпускают, так как час его еще не пробил. Адвоката Матона де ла Варенна, слабого здоровьем, отрывают от матери и родственников; трех­ цветный Россиньол (ювелирный подмастерье и мошенник, теперь влиятельный человек) припоминает старую защитительную речь Матона! Попадает Журниак де Сен-Меар, искренний солдат, находившийся во время бунта в Нанси в «мятежном Королевском полку» — не на той стороне, где следовало. Печальнее всего то, что арестовывают аббата Сикара, священника, не пожелавшего принести присягу, но учившего глухих и немых; он говорит, что в его секции был человек, таивший на него злобу; этот един­ ственный враг в свое время издает приказ о его аресте, и удар попадает в цель. В квартале Арсенала немые сердца плачут, жалуются знаками, дикими жестами на то, что у них отняли чудотворного целителя, даровавшего им способность речи.

Можно себе представить, какой вид име­ ют тюрьмы после этих арестов в вечер 29-го и после большего или меньшего числа аре­ стов, производившихся денно и нощно начи­ ная с 1-го! В них царят давка и смятение, тес­ нота, сумятица, насилие и ужас. Из друзей бедной королевы, последовавших за нею в Тампль и отправленных оттуда по другим тюрьмам, некоторых, как, например, гувер­ нантку де Турзель, отпускают, но бедную принцессу де Ламбаль не выпускают, и она

ожидает решения своей участи за железными решетками тюрьмы Лафорс.

Среди нескольких сот арестованных и пре­ провожденных в городскую Ратушу, в собра­ ния секций, в дома предварительного заклю­ чения, куда они брошены, как в хлев, мы должны упомянуть еще об одном: о Кароне де Бомарше, авторе «Фигаро», победителе «пар­ ламентов Мопу» и адских псов Гёзмана, о Бомарше, некогда причисленном к полубо­ гам, а ныне? Мы покинули его на самом взлете — и какое ужасное падение теперь, когда мы снова видим его! «В полночь» (было всего 12 августа) «в комнату входит слуга в рубашке» с широко раскрытыми глазами: «Monsieur, вставайте, весь народ пришел за вами; они стучат, словно хотят взломать две­ ри». «И они действительно стучали в двери ужасающим образом (d'une façon terrible). Я накинул камзол, забыв даже жилет, на ногах комнатные туфли; говорю со слугой». Но он, увы, отвечает несвязными отрицаниями, паническими возгласами. Сквозь ставни и щели, спереди и сзади, тусклые фонари выс­ вечивают улицу, заполненную шумной тол­ пой с истощенными лицами и поднятыми пиками. В отчаянии мечешься, ища выхода, и не находишь его; приходится спрятаться вни­ зу, в шкафу с посудой, и стоять в нем, замирая от страха, в неподобающем одеянии «в тече­ ние четырех с лишним часов», в то время как в замочной скважине мелькают огни, а над головой слышен топот ног и сатанинский шум! Старые дамы в этом квартале вскаки­ вали с визгом (как рассказывали на следую­ щее утро), звонили своим горничным, чтобы те дали им успокоительных капель, а стари­ ки в одних сорочках «перескакивали через са­ довые ограды» и бежали, хотя никто их не преследовал; один из них, к несчастью, сло­ мал себе ногу 9. Вот как дурно кончилась тор­ говая сделка с выписанными из Голландии (и так и не пришедшими) 60 тысячами ру­ жей.

Бомарше спасся на этот раз, но не на сле-

СЕНТЯБРЬ

дующий, десять дней спустя. Вечером 29-го он все еще находится в этом тюремном хаосе в самом печальном положении, не будучи в состоянии добиться не только правосудия, но даже того, чтобы его выслушали. «Панис чешет себе голову», когда с ним заговарива­ ют, и удирает. Однако пусть поклонники «Фигаро» узнают, что прокурор Манюэль, собрат по перу, разыскал и еще раз освободил Бомарше. Но как тощий полубог, лишенный теперь своего блеска, принужден был пря­ таться в амбарах, блуждать по вспаханным полям, трепеща за свою жизнь; как он выжи­ дал под желобами, сидел в темноте «на буль­ варе, между кучами булыжника и строитель­ ного камня», тщетно добиваясь слова от какого-нибудь министра или секретаря мини­ стра относительно этих проклятых голланд­ ских ружей, в то время как в сердце кипели тоска, страх и подавленное собачье бешен­ ство; как резвый, злобный пес, некогда достойный принадлежать Диане, ломает свои старые зубы, грызя один гранит, и принужден «бежать в Англию»; как, вернувшись из Анг­ лии, он заползает в угол и лежит спокойно, без зубов (без денег), — все это почитатели «Фигаро» пусть представят себе сами и прольют слезу сожаления. Мы же без слез, но с сожалением шлем поблекшему упрямому коллеге прощальный привет. «Фигаро» его вернулся на французскую сцену и в настоящее время даже называется иными лучшей его пьесой. Действительно, пока жизнь челове­ ческая основывается только на искусственно­ сти и бесплодности, пока каждое новое возму­ щение и смена династии выносят на поверх­ ность только новый слой сухого щебня и не видно еще прочного грунта, — разве не полезно протестовать против такой жизни всякими путями, хотя бы и в форме «Фига­ ро»?

377

Глава третья ДЮМУРЬЕ

Таковы последние дни августа 1792 года — дни пасмурные, полные бедствий и зловещих предзнаменований. Что будет с этой бедной Францией? Когда в прошлый вторник, 28-го числа, Дюмурье поехал из лагеря в Мольде на восток, в Седан, провести смотр так называе­ мой армии, брошенной там Лафайетом, то покинутые солдаты смотрели на него угрю­ мо, и он слышал, как они ворчали: «Это один из тех (ce b — e là), которые вызвали объяв­ ление войны» 10. Малообещающая армия! Рекруты, пропускаемые через одно депо за другим, прибывают в нее, но только такие рекруты, у которых всего недостает; счастье, если у них есть такое богатство, как оружие. А Лонгви позорно пал; герцог Брауншвейг­ ский и прусский король со своими 60 тыся­ чами намерены осадить Верден; Клерфэ и австрийцы теснят все сильнее; на северных границах напирают на нас «сто пятьдесят тысяч», как насчитывает страх, «восемьдесят тысяч», как показывают списки, а за ними киммерийская Европа. Вот и кавалерия Кас- три-и-Брольи, вот роялистская пехота «с красными отворотами и в нанковых шарова­ рах», дышащие смертью и виселицами.

Наконец, в воскресенье 2 сентября 1792 года герцог Брауншвейгский появляется перед Верденом. Сверкая на возвышенно­ стях, за извилистой рекой Маасом, он смо­ трит на нас со своим королем и 60 тысячами солдат; смотрит на нашу «высокую цита­ дель», на все наши кондитерские печи (ведь мы славимся кондитерскими изделиями), посылает нам вежливое предложение сдаться во избежание кровопролития! Бороться с ним до последнего вздоха? Ведь каждый день задержки драгоценен? О генерал Борепер *, спрашивает испуганный муниципалитет, как мы будем сопротивляться? Мы, Верденский

муниципалитет, не считаем сопротивление возможным. Разве за Брауншвейгом не стоят 60 тысяч солдат и многочисленная артилле­ рия? Задержка, патриотизм — вещи хоро­ шие, но мирное печение пирогов и сон с цель­ ной шкурой не хуже. Несчастный Борепер простирает руки и страстно умоляет во имя родины, чести, неба и земли держаться, но все тщетно. Муниципалитет по закону имеет право приказать; с армией под командова­ нием явных или тайных роялистов такой при­ каз кажется необходимым. И муниципали­ тет — мирные пирожники, а не геройские патриоты — приказывает сдаться! Борепер спешит домой широким шагом; слуга его, войдя в комнату, видит, что он «усердно пишет», и удаляется. Спустя несколько минут слуга слышит пистолетный выстрел — Боре­ пер лежит мертвый; его усердное писание было кратким прощанием самоубийцы. Так умер Борепер, оплаканный Францией и погребенный в Пантеоне (с почетной пенсией вдове) с эпитафией: «Он предпочел смерть сдаче деспотам». А пруссаки, спустившись с высот, мирно овладевают Верденом.

Таким образом, герцог Брауншвейгский шаг за шагом надвигается. Кто теперь оста­ новит его, покрывающего своими войсками в день сорок миль пространства? Фуражиры спешат вперед; деревни на северо-востоке опустошаются; гессенский фуражир имеет только «по 3 су на день»; говорят, что даже эмигранты берут серебряную посуду — из мести. Клермон, Сен-Менеульд и особенно Варенн, города, памятные по Ночи Шпор, трепещите! Прокурор Сосс и Вареннская магистратура бежали; храбрый Бонифаций Ле Блан из таверны «Золотая рука» спасается в лесах; мадам Ле Блан, молодая и красивая женщина, принуждена со своим маленьким ребенком жить на лоне природы под тростни­ ковой крышей, подобно сказочной принцес­ се, и преждевременно заболевает ревматиз­ мом 11. Вот теперь бы Клермону звонить в набат и зажигать иллюминации! Он лежит у подножия своей Коровы (Vache, как назы-

вают эту гору) добычей гессенских грабите­ лей; у его красавиц, красивее большинства француженок, отнимают не жизнь и не то, что дороже жизни, а то, что дешевле и можно унести, ибо нужда при 3 су в день не признает законов. В Сен-Менеульде врага ожидали уже не раз — все национальные гвардейцы выходили с оружием, но до сих пор его еще не видно. Почтмейстер Друэ не бежал в леса, но занят своими выборами; он будет заседать в Конвенте в качестве поимщика короля и быв­ шего храброго драгуна.

Итак, на северо-востоке все бродит и бежит; в назначенный день — его число утра­ чено историей — герцог Брауншвейгский «обязался обедать в Париже», если это будет угодно высшим силам. Мы уже видели, что происходит в Париже, в центре, и в Вандее, на юго-западе, а на юго-востоке — Сардиния, на юге — Испания, на севере — Клерфэ с Австрией и осажденным Тионвилем; и вся Франция скачет, обезумев, подобно взбала­ мученной Сахаре, вальсирующей в песчаных колоннадах! Никогда страна не была в более безнадежном положении. Его Величество король прусский мог бы (если бы захотел) разделить эту страну и разрезать ее на части, как Польшу *, бросив остатки бедному брату Людовику с приказанием держать свои владе­ ния в руках, — иначе мы сами сделаем это за него!

Или, может быть, высшие силы, решив, что новая глава всемирной истории должна начаться здесь, а не в другом месте, распоря­ дились всем этим иначе? В таком случае гер­ цогу Брауншвейгскому не придется обедать в Париже в назначенный день, и никому не известно, когда это будет! В самом деле, среди этого разгрома, когда бедная Франция, кажется, размалывается в прах и рушится в развалинах, кто знает, не народился ли уж какой-нибудь чудесный punctum saliens осво­ бождения и новой жизни и не действует ли он

* Имеются в виду три раздела Польши в конце XVIII в. между Пруссией, Австрией и Россией.

уже, хотя глаз человеческий еще не разли­ чает его? В ту же ночь 23 августа, дня мало­ обещающего смотра войск в Седане, Дюмурье собирает в своей квартире военный совет. Он раскладывает карту этого безна­ дежного театра войны: здесь пруссаки, там австрийцы; и те и другие торжествуют; боль­ шие дороги в их власти, и весь путь до Парижа почти открыт: мы рассеяны, беспо­ мощны на всех пунктах. Что тут делать? Генералы, незнакомые Дюмурье, смотрят довольно растерянно, не зная, что посовето­ вать — разве только отступление, и отступле­ ние до тех пор, пока наши рекруты не станут многочисленнее, пока, может быть, цепь слу­ чайностей не повернется благоприятно для нас, во всяком случае до последнего дня, когда Париж будет разгромлен. «Муж сове­ та», «три ночи не смыкавший глаз», слушает почти молча эти длинные невеселые речи и только смотрит на говорящего, чтобы запо­ мнить его черты, затем желает всем спокой­ ной ночи, но удерживает на минуту некоего Тувено, пламенные взоры которого понрави­ лись ему. Тувено остается. «Voila! — говорит Полипет *, указывая на карту. — Это Аргонн­ ский лес — длинная полоса скалистых гор и дремучего леса длиной сорок миль и всего с пятью, даже с тремя годными проходами. Они забыли про него, а разве еще нельзя его захватить, хотя Клерфэ и очень близко? Если мы захватим Аргонну, то с их стороны оста­ нется Шампань, называемая голодной (или еще хуже: Poilleuse **), а с нашей — три жир­ ные епархии и на все готовая Франция; неда­ леко и дожди осеннего равноденствия. Не может ли этот Аргоннский лес стать Фермо­ пилами *** Франции?» 12

Охрабрый Полипет-Дюмурье, гениальная

*Т. е. Дюмурье. Полипет — один из вождей фессалийских войск под Троей.

**Т. е. вшивая. Так называлась часть провинции Шампань с малоплодородными землями.

***Фермопилы — горный проход к югу от Фессалийской равнины. Во время греко-персидских войн

в480 г. до н. э. 300 спартанцев во главе с царем Лео-

голова! Да помогут тебе боги! Пока что он складывает свои карты и бросается на постель, решив попытаться завтра утром исполнить свой план с хитростью, быстротой и смелостью! Поистине, для такого дела нужно было быть львом и лисой одновре­ менно и взять удачу к себе в союзники!

Глава четвертая СЕНТЯБРЬ В ПАРИЖЕ

По ложным слухам, оказавшимся, однако, пророческими и верными, о падении Вердена стало известно в Париже на несколько часов раньше, чем это произошло в действительно­ сти. 2 сентября приходится на воскресенье, и работа не мешает размышлениям. Верден потерян (хотя некоторые все еще отрицают это); пруссаки идут быстрым маршем с висе­ лицами, огнем и фашинами! * В наших соб­ ственных стенах 30 тысяч аристократов, и только ничтожная часть их брошена в тюрь­ мы! Ходят слухи, что даже и эти хотят возму­ титься 13. Сиер Жан Жульен, вожирарский извозчик, выставленный в прошлую пятницу к позорному столбу, начал вдруг кричать, что он скоро будет отмщен, что заключенные в тюрьмах друзья короля восстанут, возьмут штурмом Тампль, посадят короля на коня и, соединившись с незаключенными, растопчут всех нас подковами на острых шипах. Несчастный вожирарский извозчик вопил во всю силу своих легких, не переставая, даже когда его притащили в городскую Ратушу; и вчера вечером, когда его гильотинировали, он умер с пеной этого крика на губах 14. Ибо человек, прикованный к позорному столбу, легко может помешаться, а равно и все люди могут помешаться и «поверить ему», как без-

нидом стойко обороняли Фермопилы от персов и все погибли в неравном бою.

* Фашины — пучки хвороста, перевязанные скру­ ченными прутьями; в средние века употреблялись для постройки военных укреплений, заполнения рвов или возвышения местности.

умные, именно потому, что предсказываемое им невозможно.

Так что, по-видимому, настал решитель­ ный кризис и последняя агония Франции. Встретьте же их должным образом, вы, импровизированная Коммуна, сильный Дан­ тон и все сильные люди Франции! Читатели могут судить, успокоительно ли или безна­ дежно для человеческих душ развевался в этот день флаг «Отечество в опасности!».

Но импровизированная Коммуна и стро­ гий Дантон на своих постах, и каждый испол­ няет свое дело. Огромные плакаты раскле­ ены по стенам; в два часа зазвонит набат и пушка выстрелит тревогу; все парижане устремятся к Марсову полю и будут записы­ ваться. Правда, они не вооружены и не обуче­ ны, но они полны силы ярости и отчаяния. Спешите, мужчины, а вы, женщины, предла­ гайте нести караулы, держа коричневый мушкет на плече; слабая наседка в отчаянии вцепляется в морду бульдогу и даже побе­ ждает его силой своего натиска! Самый страх, сделавшись трансцендентальным, ста­ новится в некотором роде мужеством, подобно тому как достаточно сильный мороз, по словам поэта Мильтона *, в конце концов начинает жечь. В Комитете общественной обороны Дантон сказал раз вечером, когда высказались все министры и законодатели, что им не следует покидать Париж и бежать в Сомюр, что они должны остаться в Париже и вести себя так, чтобы устрашить (faire peur) врагов, — слова, которые часто повторялись

ибыли напечатаны курсивом 15.

Вдва часа, когда, как мы показали, Боре­ пер застрелился в Вердене и во всей Европе люди идут к вечерне, в Париже также звонят колокола, но не к вечерне и каждую минуту гремят пушечные выстрелы — сигнал трево-

* Мильтон Дусон (1608—1674) — крупнейший анг­ лийский поэт и политический деятель эпохи Анг­ лийской буржуазной революции XVII в. Автор эпи­ ческих поэм «Потерянный рай» и «Возвращенный рай», библейские образы которых воссоздают пафос революционной эпохи.

ги. Марсово поле и Алтарь Отечества кишат народом, полным отчаянного мужества стра­ ха. Что за miserere * возносится к небу из этой бывшей столицы христианнейшего короля! Законодательное собрание заседает, одержи­ мое то страхом, то внезапным одушевлением; Верньо предлагает, чтобы 12 членов Собра­ ния ходили лично копать на Монмартре, что и постановляется под клики одобрения.

Но вот что гораздо важнее личного копа­ ния под аплодисменты: входит Дантон; чер­ ные брови его нахмурены, колоссальная фигура тяжело ступает, все черты сурового лица выражают мрачную решимость! Силен этот мрачный сын Франции и сын земли, и он — реальность, а вовсе не формула; именно теперь, сброшенный так низко, он более чем когда-либо опирается на землю, на реально­ сти. «Законодатели! — гремит его голос, донесенный до нас газетами. — Эти пушеч­ ные выстрелы — сигнал не к тревоге, а к атаке (pas-de-charge) против наших врагов. Что нам нужно, чтобы победить их, чтобы отбросить их назад? Нам нужна смелость, еще раз смелость и смелость без конца!» (Il nous faut de l'audace, et encore de l'audace, et toujours de l'audace) 16. Верно, могучий титан, тебе не остается ничего, кроме этого! Стари­ ки, слышавшие эти слова, до сих пор расска­ зывают, как этот производящий эхо голос воспламенил в ту минуту все сердца, затронув их лучшие струны, и это вовремя сказанное слово отозвалось во всей Франции, подобно электрической волне.

А Коммуна, вербующая на Марсовом поле? А Комитет общественной обороны, ставший теперь Комитетом общественного спасения, совестью которого является Марат? Вербующая Коммуна завербовывает многих, раскидывает для них палатки на Мар-

* Мизерере — от латинского слова «miserere» — смилостивиться. Этим словом начинается один из псалмов, положенный на музыку многими компози­ торами.