Malinova_O_Yu_Aktualnoe_proshloe_Simvolicheskaya_politika_vlastvuyuschey_elity_i_dilemmy_rossiyskoy_identichnosti

памяти о Великой Отечественной войне для современной российской идентичности.

Между тем стремление ряда соседних стран подверг­ нуть ревизии «нарративы победителей», которое проявляется не только в изменении их собственных практик коммеморации (в частности, в попытках героизации деятелей «национального освобождения», запятнавших себя сотрудничеством с нацистами и преступлениями против местного населения, демонтаже памятников советским во- инам-освободителям и т. п.), но и в символических демаршах на международной арене, стало системным вызовом для российской политики памяти. В январе 2006 г. Парламентская ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) приняла резолюцию о «необходимости международного осуждения преступлений тоталитарных коммунистических режимов» (Резолюция 1481), которая вызвала волну протестов со стороны российских политиков и СМИ. Обсуждение предшествовавшего ей доклада вылилось в бурные дискуссии, в результате которых была скорректирована первоначальная формулировка об осуждении «преступлений коммунизма». Усилиями российской стороны параллельно была инициирована работа над резолюциями, осуждающими деяния режима Франко в Испании и о недопущении возрождения нацизма (приняты соответственно в марте и апреле того же года). Таким образом, порицание ПАСЕ оказалось распространено на любые тоталитарные режимы. Болезненная реакция российского истэблишмента на эти события свидетельствовала о его неготовности распространять на миф о Великой Победе критическую оценку советского «тоталитаризма», приверженность которой официально сохранялась (хотя и не часто артикулировалась). Одно дело использовать туманные намеки на «красно-коричневую угрозу» в борьбе против внутренних политических противников, и совсем другое – признать «равенство вины» нацизма и коммунизма. Миф о Великой Победе, выступав-

ший в качестве важной опоры новой российской идентичности, столкнулся с серьезными внешними вызовами.

Данное обстоятельство в совокупности с рядом других факторов – «цветными революциями» на постсоветском пространстве, ростом напряженности в отношениях с США и НАТО – побудило властвующую элиту перейти к более активным мерам, направленным на утверждение поддерживаемого ею способа интерпретации прошлого, которые А. Милллер называет «исторической политикой» [Миллер, 2012б, с. 341]. В 2006 г. была предпринята первая попытка «упорядочить» преподавание истории в школе с помощью разработки принципиально нового набора учебников1. Первым итогом этих усилий стали учебник «История России. 1945–2007» и методическое пособие для учителей по периоду 1900–1945 гг., в которых, в частности, декларировался отказ от концепции тоталитаризма в пользу более «нейтральной» теории модернизации. Тогда же заговорили о принятии «мемориальных» законов, устанавливающих наказание за «неправильные» высказывания об истории Второй мировой войны и роли в ней

СССР [Копосов, 2011, с. 228–255]. А в мае 2009 г. указом Д. А. Медведева была учреждена Комиссия по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России при президенте РФ, просуществовавшая до февраля 2012 г. [Нарышкин, 2011]. Ее создание сопровождалось множеством спекуляций относительно ужесточения контроля государства над общественным дискурсом и исторической наукой, и можно сказать, что символический эффект оказался намного значительнее практических последствий. Впрочем, как показал А. Миллер, «историческая политика» второй половины 2000-х гг. имела спады и подъемы. В 2010 г. на фоне «перезагрузки» российско-аме-

1  Этот эпизод достаточно обстоятельно описан в литера-

туре, см.: [Kaplan, 2009; Миллер, 2012б и др.].

Очевидно, что тема Сталина не относится к той части советского исторического наследия, которое вполне удобно для включения в апологетический нарратив «тысячелетнего государства»: официально сохраняя приверженность демократическим ценностям, современная российская власть не может открыто героизировать политика, совершившего «массу преступлений в отношении собственного народа». Вместе с тем было бы неправильно говорить о полном согласии на этот счет в рядах властвующей элиты: предложения о «возвращении» имени Сталина в разные годы встречали публичную поддержку у мэра Москвы Ю. Лужкова, спикера Совета Федерации В. Матвиенко, вице-пре- мьера Д. Рогозина и других федеральных политиков.

Изменения в курсе символической политики, наметившиеся с возвращением В. В. Путина в кресло президента

вмае 2012 г., – в частности, крен в сторону «патриотизма» и антизападничества – способствовали усилению борьбы с «фальсификаторами» истории Великой Отечественной войны. В апреле 2014 г. после нескольких неудачных попыток в России все-таки был принят закон, дополняющий Уголовный кодекс РФ статьей, карающей за «реабилитацию нацизма» [Копосов, 2014]. Работа над ним активизировалась после скандала с телеканалом «Дождь», который

вянваре 2014 г. провел опрос мнений зрителей по вопросу «Нужно ли было сдать Ленинград, чтобы сберечь сотни тысяч жителей?». Опрос вызвал критическую реакцию в СМИ и социальных сетях; многие кабельные каналы отказались от сотрудничества с «Дождем», тем самым поставив этот телеканал на грань выживания. Вновь принятый закон вводит уголовную ответственность за «отрицание фактов», установленных Нюрнбергским трибуналом, и одобрение установленных им преступлений, а также за «распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны, совершенные публично» [ФЗ, 2014, № 128–ФЗ]. Трудно сказать, как

сложится практика применения данного закона. Однако очевидно, что он задуман в качестве инструмента устрашения, ограничивающего распространение интерпретаций истории военного периода, альтернативных официально одобренным.

Как будет показано в следующей главе на основе систематического анализа выступлений президентов РФ, память о Великой Отечественной войне оказалась наиболее «пригодным» для политического использования элементом коллективного прошлого. Все лидеры постсоветской России стремились опереться на символический потенциал победы над нацистской Германией для легитимации собственной политики. Но делалось это по-разному. Б. Н. Ельцин пытался вписать память о войне в «критический» нарратив, противопоставляющий «новую» Россию «старой», советской; в этой логике победа над нацистской Германией представлялась как подвиг народа, совершенный скорее вопреки, чем благодаря коммунистическому режиму. Однако эта интерпретация не стала предметом общественного «согласия». В начале 2000-х гг. «критический» нарратив был пересмотрен в пользу концепции, подчеркивающей преемственность «тысячелетнего» Российского государства; победа в Великой Отечественной войне и превращение СССР в мировую сверхдержаву стали центральными элементами новой смысловой схемы отечественного прошлого. При этом символ Победы был «отделен» от негативной памяти о сталинском режиме (массовых репрессиях, ошибках первого периода войны, непомерно высокой цены некоторых военных успехов и т. п. ). Это делает возможной его «смысловую инфляцию», но одновременно затрудняет его вписывание в общий нарратив. Кроме того, в условиях радикальной трансформации европейских режимов памяти «апологетическая» версия Великой Победы оказывается уязвима перед вызовами извне.

3. Репертуар политически актуального прошлого в риторике президентов РФ (1991–2014)

Современные макрополитические сообщества мыслятся по модели нации, которая предполагает долгую пре-

емственность во времени [Smith А., 1999; Coakley, 2007 и

др.]. Отчасти в силу этого, а также по причине того, что идея истории вообще выступает в качестве фундаментального принципа воображения социального порядка в эпоху Модерна [Копосов, 2011, с. 15–20], апелляция к прошлому является неотъемлемым атрибутом политической риторики. Когда речь идет о легитимации и делегитимации существующего режима, политическом целеполагании, мобилизации поддержки, критике оппонентов и т. п., отсылки к «коллективной памяти» оказываются весомыми аргументами. Предполагается, что они подкрепляют нормативные и причинные утверждения «эмпирическим» опытом многих поколений. Используя этот ресурс, публичные политики участвуют в символической борьбе за интерпретацию прошлого.

При этом они оперируют наличным репертуаром исторических событий и фигур, которые известны широкой аудитории и способны вызывать ожидаемую реакцию. Чтобы быть политически «пригодными», символы прошлого должны быть закреплены не только в параграфах школьных учебников, но и в художественной литературе, кинематографе, документальных фильмах, музеях, памятниках, топографии публичного пространства, национальных праздниках и ритуалах, личном опыте индивидов, передаваемом через живое общение и др. Имеет значение

ито, какой смысл приписывается соответствующим эпизодам прошлого, как они используются разными акторами

ив какой мере их оценки совпадают. Будучи ограничены

репертуаром уже «актуализированного» прошлого, представители политической элиты могут располагать существенными ресурсами для его трансформации, причем не только за счет риторической реинтерпретации. Те из них, кто участвует в принятии соответствующих властных решений, имеют эксклюзивные возможности не только для номинации событий прошлого с целью политического использования (в форме установления национальных праздников и практик официальной коммеморации, государственных наград, символической реорганизации пространства и проч.), но и для трансляции определенных версий коллективной памяти (путем регулирования школьных программ, принятия «мемориальных» законов, государственных инвестиций в культуру и др.). Вместе с тем символические действия власти – легкая мишень для критики оппонентов: опыт многих стран свидетельствует, что они часто становятся предметом общественных дискуссий. Другими словами, для властвующей элиты «актуализированное» прошлое выступает и как ресурс, применение которого сопряжено с определенными выгодами и рисками, и как объект символических инвестиций. Второй аспект представляется особенно важным, когда в повестке дня стоит конструирование новой макрополитической идентичности. Однако эту долгосрочную стратегическую цель приходится сопрягать с более насущными текущими задачами.

Анализ репертуара событий национального прошлого, «задействованных» в официальной риторике, позволяет выявить особенности подходов властвующей элиты к трансформации и использованию этого ресурса. Поскольку практика публикации речей президентов РФ менялась – выступления Б. Н. Ельцина освещались исключительно в печатных СМИ, причем достаточно фрагментарно, тогда как тексты его преемников в полном объеме доступны на пор-

тале «Президент России»1, – я начну с рассмотрения президентских посланий Федеральному Собранию РФ, на основе которых можно систематически проследить эволюцию практики использования национального прошлого в контексте легитимации политического курса с 1994 по 2014 г.2 А затем дополню полученные наблюдения анализом памятных речей В. В. Путина и Д. А. Медведева, посвященных различным историческим датам, которые не только дают более полное представление о репертуаре «актуализированного» прошлого, но и позволяют зафиксировать важные тенденции, связанные с принципами его отбора.

Использование национального прошлого для легитимации действующей власти (анализ посланий президентов РФ Федеральному собранию РФ, 1994–2012 гг.)

Выбор в качестве объекта исследования ежегодных посланий президентов РФ определяется их жанровыми особенностями: это тексты программного характера, призванные дать оценку результатов проводимого политического курса и определить задачи на перспективу, а также оправдать действия властей, увязав их с целями и ценностями, которые предположительно значимы для общества. То, что послания готовятся ежегодно и затрагивают примерно одинаковый круг вопросов, делает их удобны-

1  http://www.kremlin.ru; с 31 декабря 1999 г. по 7 мая 2008 г. – http://archive.kremlin.ru

2  Результаты первого этапа этого исследования были опубликованы в журнале Pro et Contra (Том 15, № 3–4 (52), май– август 2011) [Малинова, 2011] © 2011, Carnegie Endowment for International Peace. Воспроизводится с разрешения Московского Центра Карнеги.

ми объектами для сравнительного анализа1. По сложившейся традиции, эти программные документы тщательно готовятся, и, хотя подробности этого процесса скрыты от глаз публики, очевидно, что формулировки, включенные в тексты обращений президентов к Федеральному Собранию, являются продуктом коллективного обсуждения. Наконец, их ключевые идеи тиражируются многочисленными комментаторами, что усиливает их публичный резонанс. В силу указанных особенностей содержание ежегодных президентских посланий позволяет проследить эволюцию подходов властвующей элиты к работе с прошлым в контексте легитимации действующей власти.

С помощью контент-анализа и дискурс-анализа президентских посланий я попыталась выяснить, какие аспекты национальной истории привлекаются для обоснования текущего политического курса и каким образом используется этот символический ресурс. Объектами изучения стали фрагменты президентских посланий, которые содержат прямые или косвенные упоминания о событиях, явлениях, процессах или действующих лицах отечественной истории, как давней, так и современной. В качестве классифицирующих категорий для анализа репертуара используемого прошлого была взята привязка к конкретным историческим периодам: история России до 1917 г., история советского периода, постсоветская история, история вообще, т. е. все, что предшествовало настоящему моменту. Единицами подсчета выступали упоминания прошлого, т. е. связные и законченные фрагменты текста, содержавшие ссылку на конкретные исторические события,

1  Не случайно послания Федеральному Собранию пользуются популярностью у исследователей политического дискурса. [Гаврилова, 2003; Гаврилова, 2004, Гаврилова, 2005; Гаврилова, 2012; Мартьянов, 2007; Старцев, 2007; Панов, 2008; Малинова, 2011 и др.]

явления, процессы, действующих лиц или на коллективное прошлое вообще. Количество слов в высказывании и его доля в тексте не учитывались, поскольку в данном случае был важен сам факт номинации. Целью дискурс-анализа было выявление функций ссылок на прошлое в контексте легитимации текущих политических решений.

Отсылки к национальной истории1 имеются во всех президентских посланиях, хотя их количество и функции варьируются. Больше всего упоминаний о прошлом содержалось в посланиях Б. Н. Ельцина2. Правда, его программные речи были в 2–4 раза длиннее аналогичных выступлений его преемников3. Но думается, что количество отсылок к прошлому определялось не только размерами текстов: Ельцин действительно видел себя как

1  Отражение в программных выступлениях президентов событий и действующих лиц всеобщей истории – это самостоятельная тема [Согрин, 2008].

2  В шести его обращениях к Федеральному собранию удалось обнаружить 46 ссылок на события, явления и процессы российской истории, в восьми посланиях двух первых президентских сроков В. В. Путина – 22, в четырех посланиях Д. А. Медведева – 21, в трех посланиях третьего президентского срока В. В. Путина – 28 (поскольку один из фрагментов послания 2012 г. содержит ссылки на события ХХ в., имевшие место как до, так и после 1917 г., в контент-анализе этот фрагмент фигурировал сразу в трех категориях).

3  Тексты президентских посланий различаются по объему. Наиболее пространными были послания Ельцина [от примерно 12,6 тыс. слов (в 1996 г.) до почти 21 тыс. (в 1999 г.)], наиболее сжатыми – послания двух первых сроков Путина [в среднем около 5 тыс. слов, за исключением более развернутого итогового послания 2007 г. (около 8 тыс. слов)]. Объем посланий Медведева колебался между 6,4 и 9,8 тыс. слов. Однако наиболее развернутый анализ настоящего на фоне прошлого дан в самом коротком из ельцинских посланий, зачитанном накануне выборов в 1996 г.

политического лидера, меняющего ход истории (своей волей возвращающего ее в «естественное» русло). Весьма характерны слова, сказанные им в заявлении об отставке:

«Главное дело своей жизни я сделал. Россия уже никогда не вернется в прошлое – Россия всегда теперь будет двигаться только вперед. И я не должен мешать этому естественному ходу истории» [Ельцин, 1999в]. По-видимому,

первому президенту РФ было свойственно особое, лич- ностно-заинтересованное отношение к истории. Разумеется, тексты посланий различаются не только по количеству упоминаний о прошлом – наблюдаются различия и в объектах ссылок (см. табл. 2), и в их оценке.

Впосланиях Б. Н. Ельцина так или иначе представлены все периоды отечественной истории, но наибольшее количество ссылок на советский и постсоветский периоды (соответственно, 15 и 9 из 46); в его текстах всего 3 упоминания о событиях и явлениях истории России до 1917 г. и 1 ссылка на русского писателя (в послании 1999 г.

вконтексте рассуждений о национальной идее и людях как основе преемственности истории цитируется мысль А. И. Солженицына о «сбережении народа»). Кроме того,

мне удалось насчитать 18 высказываний, в которых история рассматривается как общий контекст происходящего, без конкретизации периода.

Впосланиях Путина 2000–2007 гг. почти нет прямых ссылок на историю России до 1917 г. (единственное ис-

ключение – упоминание о «дореволюционном историческом опыте» местного самоуправления в качестве образца для федеральных законодателей в послании 2002 г.)1. Зато второй президент РФ больше цитировал деятелей оте­

1  Любопытно, что и Ельцин однажды ссылался на опыт земств как доказательство наличия «глубоких исторических корней» местного самоуправления «в российской политической культуре» [Ельцин, 1994].

чественной культуры (всего 6 ссылок: 2 – на И. Ильина

(в 2005 и 2006 гг.), 2 – на Д. С. Лихачева (в 2006 и 2007 гг.),

по 1 – на Л. Петражицкого (2005 г.) и А. И. Солженицына (в 2006 г. Путин тоже говорил о «сбережении народа»)).

Начиная с 2005 г. ссылки на имена и идеи великих соотечественников ежегодно вставляются в тексты обращений к ФС РФ, что дает заметное «приращение» их исторической составляющей. Послания 2000–2007 гг. содержат 4 упоминания о советском периоде, 4 фрагмента, посвященных достижениям и ошибкам 1990-х гг. и 7 общих ссылок на прошлое.

Д. А. Медведев продолжил традицию обращения к именам деятелей отечественной культуры (послание

2008 г. содержит ссылки на П. А. Столыпина, Б. Н. Чичерина и Василия Леонтьева; в тексте 2010 г. упоминаются имена Н. Некрасова, А. Чехова, Ю. Гагарина и А. Ахматовой как третьих детей в семье – в контексте обсуждения демографической проблемы; в 2011 г. – Д. С. Лихачева).

За исключением этих имен, в его обращениях нет упоминаний об истории России до 1917 г.; есть 4 ссылки на историю советского периода (3 из них на Великую Отечественную войну и 1 – на опыт советской модернизации), 2 общих упоминания о «тысячелетней истории» нашего народа и 7 ссылок на новейшую, постсоветскую историю.

В посланиях третьего президентского срока В. В. Путина национальному прошлому уделено заметно больше внимания (за два с половиной года – 30 упоминаний). Повидимому, это прямо связано с изменениями в курсе символической политики: в 2012 г. едва ли центральное место в этом программном выступлении занимала проблема «дефицита духовных скреп», в 2014 г. отсылки к прошлому использовались для обоснования «воссоединения Крыма и Севастополя с Россией» и позиции последней в отношении украинского кризиса и западных санкций. Обращают на себя внимание некоторые изменения в подходе к хронологии. Отступая от традиционного деления истории на

«до» 1917 г. и «после» СССР, Путин говорил о прошлом в масштабе ХХ и XXI вв. Первый связывался с драматическими событиями1, второй – с благополучным разрешением проблем, доставшихся в наследство2. В этом контексте и «70-летний советский период», и 1990-е гг. оказывались составными частями неблагополучного ХХ в. В посланиях 2012–2014 гг. 8 ссылок на новейшую историю, 5 – на советский период и 4 – на дореволюционный (т. е. столько же, сколько за предыдущие 20 лет), 4 цитаты (Л. Гумилева, А. Солженицына, Н. Бердяева и И. Ильина) и 9 упоминаний о национальном прошлом без привязки к конкретному периоду.

1  «На протяжении только одного XX в. Россия прошла через две мировые и гражданскую войны, через революции, дважды испытала катастрофу распада единого государства. В нашей стране несколько раз коренным образом менялась вся система жизнеустройства. В результате в начале XXI в. мы столкнулись с настоящей демографической

иценностной катастрофой, с настоящим демографическим

иценностным кризисом» [Путин, 2012г].

2  «За первые 12 лет нового века сделано немало. Огромный по важности этап восстановления и укрепления страны пройден. Сейчас наша задача – создать богатую и благополучную Россию» [там же]; «…Впервые за всю новейшую историю нашей страны мы пять месяцев подряд фиксируем естественный прирост населения: рождаемость наконец стала превышать смертность» [там же]. Напротив,

период, захватывающий 1990-е гг. («предыдущие 15–20 лет»), репрезентировался как источник сегодняшних проблем: «На улицах наших городов и поселков мы видим сегодня результаты того, что происходило в государстве, в обществе, в школе, в СМИ, да и в наших головах в последние, в предыдущие 15–20 лет. Это и понятно. Тогда были отброшены все идеологические штампы прежней эпохи. Но, к сожалению, тогда же были утрачены и многие нравственные ориентиры. Мы в известном смысле вместе с грязной водой и ребенка выплес-

нули» [там же].

Таблица 2. Упоминания событий, процессов, явлений и действующих лиц отечественной истории в посланиях

президентов РФ Федеральному Собрания РФ, 1994–2014 гг.

В целом структура «исторической» составляющей в символическом репертуаре президентских посланий выглядит следующим образом: в общей массе упоминаний о прошлом события и явления дореволюционной истории составляют 7 % (этот показатель существенно «улучшили» выступления 2012–2014 гг.), 16 % – ссылки на деятелей отечественной культуры, 21 % – оценки постсоветского периода, 23 % – воспоминания о советской эпохе и 33 % – рассуждения общего характера (см. табл. 2). Таким образом, прошлое чаще используется «обобщенно», образ «тысячелетней России» в президентских посланиях слабо конкретизирован, в качестве объектов конкретных ссылок чаще выступают события новейшей истории – советской и постсоветской.

С одной стороны, это объяснимо: в силу особенностей советской исторической политики память о событиях ХХ в. была лучше закреплена в символических практиках. Одновременно она была наиболее очевидным предметом

политического манипулирования и оспаривания. Поэтому конструирование новой идентичности не могло обойтись без переоценки недавнего прошлого. С другой стороны, отвергая прежние схемы репрезентации прошлого, политическая элита отказывалась и от связанных с ними позитивных элементов образа Нас. Без компенсации этой потери трудно было рассчитывать на формирование прочных уз солидарности внутри нового макрополитического сообщества. Разумеется, эту задачу можно решать различными способами – не только за счет «славного прошлого», но и апеллируя к достижениям настоящего и перспективам будущего. Однако в том, что касается ретроспективы, наиболее очевидный ресурс символической политики – это именно «тысячелетняя история» России, не ограничивающаяся «проблематичным» ХХ в. Возникает вопрос: почему авторы президентских посланий так редко обращались к событиям дореволюционного прошлого? И почему в поисках аргументов для обоснования текущего политического курса они так настойчиво возвращались к травмам недавней истории? Изучение функций высказываний о прошлом в президентских посланиях отчасти дает ответы на эти вопросы.

При обосновании политической стратегии ссылки на прошлое, как правило, даются в контексте сопоставления с настоящим и/или будущим. В зависимости от соотношения оценок можно выделить различные функции исторических примеров в контексте легитимации политического курса – и, соответственно, разные фреймы (см. табл. 3). Упоминания о прошлом могут символизировать позитивную преемственность с настоящим (легитимация традицией), указывать на отличие настоящего от прошлого с целью

продемонстрировать сегодняшние достижения и преимущества современного политического курса (в этом случае прошлое оценивается критически). Негативная оценка истории может фигурировать и в высказываниях, оправ-

дывающих современные трудности и неудачи наследием прошлого или обосновывающих необходимость реформ

(функция оправдания критически оцениваемого настоя-

щего). Прошлое может использоваться как источник морального опыта, «уроки» которого позволяют обосновать современные принципы. Наконец, целью высказывания может быть политическая оценка самого прошлого, арти-

куляция позиции власти по отношению к тем или иным событиям или периодам. Некоторые фрагменты могут соответствовать сразу нескольким фреймам; в таком случае при классификации выбиралась интерпретация, которую исходя из контекста высказывания можно считать основной. Многие упоминания об истории связаны с общими суждениями о значении темпоральной преемственности

(«мы остро нуждаемся в историческом понимании происходящего…» [Ельцин, 1996]; «сегодня, когда мы идем вперед, важнее не вспоминать прошлое, а смотреть в будущее» [Путин, 2000г]; «преемственность поколений» [Медведев, 2010г]). Как эти функции прошлого представлены в ежегодных президентских обращениях Б. Н. Ельцина, В. В. Путина, Д. А. Медведева и снова В. В. Путина?

Таблица 3. Функции ссылок на национальное прошлое в посланиях президентов РФ Федеральному Собранию РФ, 1994–2012 гг.

В посланиях Б. Н. Ельцина упоминания о прошлом служили задаче оправдания курса на радикальную трансформацию советского «тоталитарного» порядка. С одной стороны, начатые под руководством Ельцина реформы представлялись как восстановление связи времен, разорванной в годы советской власти ( «Разложилась до-

минировавшая в течение десятилетий тоталитарная государственная идеология, выразителем которой была КПСС. На смену приходит осознание естественной исторической и культурной преемственности...» [Ельцин, 1994]; ср. в последнем итоговом послании: «Завершает-

ся десятилетие, ознаменованное возвращением России на магистральный путь мирового развития» [Ельцин, 1999а]). Восстановление исторической истины рассматривалось как одно из условий успеха совершающихся пре-

образований («Мы все еще плохо знаем свою историю, оттого так много легковерных людей и низка политическая культура, так быстро распространяются мифы»

[Ельцин, 1996]). Ельцин делал особый упор на «воссое-

динение двух ветвей нашей культуры – существовавшей в советских условиях и зарубежной» [Ельцин, 1996] и

представлял новый политический режим гарантом свободы исторического познания («Никогда больше в России не должно быть порядков, позволяющих скрывать правду, фальсифицировать историю, внедрять беспамятство», [Ельцин, 1996]).

С другой стороны, в посланиях Ельцина обнаруживается множество высказываний, в которых оправдываемое или положительно характеризуемое настоящее противопоставляется критически оцениваемому прошлому. По моим подсчетам, таких высказываний – 16 из 46; еще в 6 высказываниях (относящихся к хрущевской оттепели и перестройке) отмечаются как положительные, так и отрицательные аспекты прошлого. В целом в ельцинских посланиях пафос превосходства настоящего по от-

ношению к прошлому выражен гораздо заметнее, нежели в обращениях его преемников1. Первый президент РФ подчеркивал, что «за всю тысячелетнюю историю России культура и ее деятели не имели столько свободы творчества и политической независимости, как теперь»

[Ельцин, 1994], что сегодня как никогда у россиян «расши-

рились возможности приобщения к подлинным ценностям национальной и мировой культуры» [Ельцин, 1995в], что «время борьбы регионов с “центром” за свои права ухо-

дит в историю» [Ельцин, 1994], что проводимые рефор-

мы – «первые в истории России преобразования такого масштаба, осуществляемые без подавления и уничтожения политических противников» [Ельцин, 1996] и т. п.

1  Для сравнения, в посланиях Путина 2000–2007 гг. высказываний, оценивающих прошлое критически, – 4, отмечающих одновременно его плюсы и минусы – 3 (из 22); соответственно, в посланиях Медведева – 4 и 1 (из 21) Другими словами, у Ельцина фрейм оправдания по контрасту заметно преобладал над фреймом легитимации традицией. Как я покажу ниже, та же тенденция характерна для посланий третьего срока В. В. Путина.

При этом критика, разумеется, относилась прежде всего к наследию советского прошлого, которому вменялись в вину «сверхжесткая мобилизационная модель развития, концентрировавшая все силы в руках государства», «косная экономическая система» и уничтожение «гражданского общества, зачатков демократии и частной соб-

ственности» [Ельцин, 1996]. С учетом этого распад СССР

представлялся как историческая закономерность («Совет-

ский Союз рухнул под тяжестью всеобъемлющего кризиса, разодранный на куски экономическими, политическими и социальными противоречиями» [Ельцин, 1996]). Пробле-

мы советского общества представлялись Ельциным в качестве, с одной стороны, аргумента в пользу необходимости реформ, а с другой стороны – фактора, предопределившего их радикальный, болезненный характер. Настойчивое обращение первого президента РФ к недавнему прошлому во многом было обусловлено стремлением оправдать собственную политику, списав часть ответственности на счет

«проблем, доставшихся России по наследству» [Ельцин, 1996]. В частности, разделить ее с союзным руководством,

«многолетняя нерешительность» которого привела его «к гибели, а государство – к распаду» [Ельцин, 1996] (Не столь радикальные реформы, по мнению Ельцина, «надо было начинать намного раньше») [там же]. Отсюда – пре-

обладание критики над позитивными оценками в репрезентации хрущевских реформ и особенно перестройки.

Однако, как мы видели на примере Октябрьской революции, корни многих современных проблем усматривались и в досоветской истории. В 1996 г. Ельцин констатировал, что «царская Россия, обремененная грузом собственных исторических проблем, не смогла выйти» на дорогу демократии, что предопределило «радикализм российского революционного процесса, его стремительный срыв от Февраля к Октябрю» и в конечном сче-

те обусловило разрыв исторической традиции («Этим