Глава 12. Китай в контексте глобального лидерства

В мировой политической мысли продолжается дискуссия о характере международного лидерства и направленности: тенденций, с ним связанных. Дебаты такого рода обострились в годы операций НАТО в Югославии в конце 1990-х гг. Они стали еще более жаркими после террористических актов 11 сентября 2001 г. в США и, особенно, американских военных операций в Афганистане и Ираке, когда стало ясно: администрация Дж. Буша приняла решение приступить к «силовому закреплению» своих позиции в новой мировой структуре, сложившейся после распада СССР¹. Обсуждение «китайского фактора» и проблема «мирного врастания» КНР в планетарную систему отношений в качестве игрока глобального масштаба - важнейшая часть современной дискуссии о лидерстве.

1

Существуют две основные школы анализа проблематики лидерства. Первая говорит о «закате Запада», окончании Нового времени, «упадке величия традиционных международных лидеров и распаде мировых империй». Все эти образы подразумевают, прежде всего, «уход» США с лидирующих международных позиций². Подобные воззрения до сих пор популярны на Востоке³. Они могут теоретически подпитывать и гораздо более радикальные взгляды, например о желательности «подтолкнуть» процесс угасания американского лидерства. Их крайним проявлением может оказаться мнение о допустимости применения ради этого террористических методов - точка зрения, конечно, неприемлемая для любого здравомыслящего человека или ответственного правительства.

Наряду с крайними существуют «мягкие» формы политики «подталкивания» посредством форсирования многополярности, стимулирования перехода от доллара как мировой валюты к евро, создания единой валюты в масштабах Азии, формирования региональных организаций безопасности без участия США. Смысл подобных «схем действий», разумеется, не стоит слишком упрощать. Планы, наподобие европейского финансово-экономического союза и единой европейской валюты, равно как и предложения об иеновом торговом блоке, - не обязательно направлены на «размывание» лидерства США. Их уместно интерпретировать и как попытки нащупать собственные оптимальные пути в рамках общей тенденции развития мировой системы, повысить ее стабильность за счет снижения зависимости от волюнтаристской позиции американских администраций.

Конечно, говоря о «мягких» формах размывания лидерства США, неизбежно приходится касаться непростого вопроса о том, что является первопричиной тех тенденций, на которые указывают аналитики. Действительно ли США теряют способность быть лидером и поэтому неумело стараются при помощи силы остановить процесс своего «ослабевания», или, наоборот, некомпетентная политика американского руководства вызывает отторжение других крупных держав, и американское лидерство слабеет в результате их желания «посодействовать» его размыванию. Вопрос важен с точки зрения не только «чистой» теории, но и практической дипломатии: ответ на него дает ключ к прогнозированию политики крупных региональных держав.

Вторая группа воззрений на лидерство восходит к западной политэкономии международных отношений, это школа «структурного лидерства»⁴. Ее представители утверждают, что аргументы об «обреченности» традиционного лидерства и упадке Запада основаны на во многом устаревших воззрениях А. Смита, описывавшего экономическую базу производства в рамках одного государства. Методология его анализа лишь частично соответствует современным реалиям постиндустриальных, а тем более информационных обществ. Сегодня важно учитывать не столько страновые условия производства (где оно находится), сколько факторы более сложной природы: где находятся лица, принимающие решения о том, что, где и как производить, какой должна быть стратегия управления и менеджмента, продаж на мировом рынке, откуда можно почерпнуть необходимую технологию и т. д. Соответственно, все доводы о привязке производства к конкретной территории в нынешних условиях неубедительны.

Рынок экономически высокоразвитых стран Запада остается самым обширным, платежеспособным и открытым в мире (правда, уже не единственным), находящимся под управлением стран, проводящих сходную и скоординированную политику в сферах военной стратегии и экономики (большая часть стран «восьмерки», государства-участники НАФТА и ЕС, НАТО). Сторонники школы «структурного лидерства» говорят, что расхождения между западными державами наблюдаются в основном лишь относительно частных вопросов. США как лидер Западного мира будут развиваться достаточно динамично, так как ослабление доллара фактически ведет к повышению конкурентоспособности американской продукции, не говоря уже о том, что планируемое закрепление дипломатического и военного преобладания Вашингтона в крупнейших регионах производства энергоносителей будет ключом к преумножению американского богатства. Когда нужно, оно может и в дальнейшем быть подкреплено военной силой.

Хотя некоторые страны Востока (Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, а в последнее время и Малайзия, Таиланд, Индонезия) довольно успешно конкурируют с западными странами, однако общий технологический отрыв последних не вызывает сомнений. Страны Запада концентрируются на наукоемких отраслях «ядра» постиндустриального уклада, а даже самые передовые новые индустриальные страны - в лучшем случае на производстве технического оборудования для информационно-технологического производства. Догоняющий, экспортно ориентированный (прежде всего на страны Запада) путь модернизации, которого придерживаются эти страны, не имея возможности пойти другим в силу неравномерности процесса глобализации, в принципе не позволяет им ни серьезно подорвать, ни оспорить мировое лидерство западных государств.

Структурно-экономическое и финансовое становление незападных (альтернативных.) цивилизационных моделей может проходить так же долго, как осуществлялось становление западной (около 400 лет), и быть при этом отнюдь не линейным и не гладким процессом. Демографическое и территориальное «сжатие» Запада и «упадок» США происходят при сохранении их относительных и абсолютных финансово-экономических, политических и военных позиций, а также - на фоне западной интеллектуальной и культурной «экспансии». Инновационные основы западной цивилизации не подорваны. Страны Востока (того, что принято им. называть), и это в них осознается, не сумели сформулировать альтернативы «западному пути», хотя и пытаются это сделать, а «другой» путь, предложенный Советским Союзом, в конечном счете оказался несостоятельным. Стратегия наиболее успешных развивающихся стран скорее является приспособлением своих культурно-цивилизациониых особенностей к реалиям существующей мировой структуры отношений, уже созданной Западом и поэтому приспособленной для его нужд, а не формированием новых структур и «вызовом» Западу «извне» старой структуры. Поскольку наиболее успешные «вызовы» (пример - Япония) следовали именно изнутри мировых структур, созданных Западом, они были восприняты им весьма болезненно, хотя а целом Запад все же смог их успешно амортизировать.

Если следовать логике представителей второй школы, но все же признавать наличие «вызовов» лидерству Запада, то скорее всего можно говорить о наличии вызовов для «американской модификации» западного пути развития, о попытках (пока безуспешных) сформулировать «неамериканский» вариант «западного пути»⁵. Конкуренция идет не по линии «Запад - Незапад», а принимает характер многовариантного вызова универсальности «американского» пути развития как изнутри самого Запада, так и извне его. Пример первого - особая позиция Франции, иногда - Германии и Италии или даже в целом ЕС. Второго - «исламский вызов» и «китайская альтернатива».

Осуществив индустриализацию, Запад в принципе решил проблему «количественного экономического роста». Речь не идет о том, что производство чего-либо недостаточно. Можно говорить лишь о большем или меньшем уровне производства «спроса на потребление», которое в странах Запада уже давно стало по определению избыточным. Акцент в приоритетах развития сместился в сторону качественных показателей («качество жизни», показатели постиндустриального ВВП на душу населения). В этом смысле и в той мере, в которой экономические процессы вне Запада параллельны тем, что развивались внутри его, лидерство Запада бесспорно. Инновационный и научно-технический заделы, высокая конкурентоспособность в ключевых секторах мирового рынка позволяют и будут позволять ему снимать «инновационную» и «структурную» ренту еще достаточно долго. Чрезвычайная гибкость и открытость западного мира, его необычайная восприимчивость к новым идеям и продуманная иммиграционная политика позволяют говорить о том, что Западу скорее удастся трансформироваться (и трансформировать другие страны) в иное качество, чем «угаснуть». Однако США все больше прибегают к силовым методам, что позволяет аналитикам усмотреть в «лидерстве» США не только элемент «некомпетентности», но и «элемент угасания». Компетентность этого лидерства начинают открыто подвергать сомнению и крупные региональные государства.

2

Понятия «Запад», а также «Север» и «Юг», которыми традиционно пользуются исследователи, приобретают относительное значение. Под странами Запада все чаще понимаются индустриализованные страны географического севера, лидирующие в экономике высокотехнологичных и инновационных отраслей и обладающие высоким уровнем дохода на душу населения. Типологически эти государства относятся к демократическим системам правления. При этом, с точки зрения стран, находящихся точно вне этой группы, Япония или Тайвань воспринимаются скорее как части Запада, чем как «обычные» восточные, «чисто азиатские» страны. Сращивание двух этих финансовых гигантов со странами «традиционной западной коалиции» в сфере экономики и безопасности на самом деле очевидно - как очевиден и контраст: страны Юга сегодня не способны выступать даже тем «несомкнутым фронтом», которым они казались лет 10-15 тому назад⁶.

«Скептические» варианты теоретизирования на темы лидерства во многом стимулируются, конечно, формированием в 2002-2003 гг. «коалиции» Франции, Германии, России для противодействия американскому варианту «решения» иракской проблемы. Какими бы разными мотивами не руководствовались участники этой коалиции, факт ее появления заставил говорить о феномене «антилидерства», то есть о политике частично (и изнутри западного мира), направленной на «изменение» или «переориентацию» политики лидера. Конечно, появление этой политико-дипломатической коалиции имело экономические и геополитические резоны. Однако появление антилидеров - крупных региональных держав, линия которых по некоторым вопросам может идти в разрез с политикой лидера, на наш взгляд, может и не подрывать позиции лидера в целом, хотя, конечно же, частично размывать его основания. Всерьез подорвать позиции лидера может разве что выдвижение Азгитско-Тихоокеанского региона на положение «мотора» мирового экономического развития, если в этом регионе «особую» роль станет играть Китай.

Стоит сделать теоретические уточнения. Более или менее ясно, что эпоха «гегемонии» в мировой системе прошла. Тло-бализация оказалась сложным процессом, включившим в себя и регионализацию, и фрагментацию мира. Точно так же сложным явлением оказалась и «гегемония». Прежде под «гегемоном» понималась держава, имевшая и разрушительную военную силу, и созидательный потенциал для структурирования мировой системы в соответствии со своими интересами. Причем XX в. добавил этой характеристике одну важную черту - гегемон должен был быть сверхдержавой, но не обязательно единственной. В мире могли существовать одновременно как гегемон, так и контргегемон.

После распада СССР и активизации наступления школы «упадка лидерства» появилось понятие «доминант». Государству-доминанту, в отличие от государства-гегемона, нужно обладать не только военной силой и созидательным потенциалом. Для структурирования мировой системы ему (большей части его элиты) необходимо обладать желанием это делать и способностью заручиться в делаемом поддержкой мирового сообщества. Попытки Вашингтона искать поддержки мирового сообщества в виде резолюций СБ ООН или коалиции накануне войны в Афганистане и Ираке - свидетельства перехода США из «гегемона» в «доминанта». Главное отличие государства-гегемона от государства-доминанта, по-видимому, заключается в том, что второе утрачивает возможность определять параметры расширенного воспроизводства и строительства вооруженных сил крупных региональных держав.

В современной литературе по международным отношениям вместо понятий «гегемон» и «доминант» иногда употребляется синонимичное понятие «мировой лидер». С точки зрения теории возможен как переход гегемона в разряд доминантов, так и обратный процесс. Для того чтобы быть гегемоном или доминантом (мировым лидером), государство должно соответствовать трем характеристикам: обладать эффективным экономическим механизмом, основанным на производстве инновационного типа; доминировать в мировой валютной системе; иметь главенствующие позиции в мировой торговле и контролировать большую часть крупных транснациональных корпораций (ТНК). Такое государство должно иметь силовые возможности глобального масштаба, мощные военные союзы и осуществлять эффективную военную политику. Оно должно обладать привлекательностью с точки зрения культуры, компетентным руководством и потенциалом общественной жертвенности (готовности общества и элиты жертвовать своими ресурсами во имя мирового лидерства нации). Такое государство (общество) должно постулировать не вызывающую отчуждения идеологию и восприниматься центром мировой науки и образованности. При этом ему «полагается» иметь энергичное (пассионарное) население. По всем этим параметрам США как лидер деградируют, хотя критическая масса нужных характеристик еще сохраняется. Поэтому переход из гегемона в доминанты не означает утрату лидерства Соединенными Штатами.

Следующую категорию стран составляют собственно лидеры. Они не «дотягивают» до доминанта, но имеют значительный собственный созидательный потенциал, а также обязательно поддержку либо других лидеров, либо доминанта, либо части периферийных государств. Все вместе это позволяет им направлять или корректировать международное развитие в конкретном регионе - обычно в том, где они сами расположены или на который простираются их исторические, геополитические и экономические интересы. Исследователи называют эту группу «крупные региональные государства» (иногда - «полупериферийные государства»).

Эта группа неоднородна. С одной стороны, к ней относятся «лидеры», то есть государства, которые могут укреплять роль доминанта, или даже брать на себя роль региональных: доминантов с согласил (безмолвного или зафиксированного в соглашениях) мирового доминанта. С другой - «антилидеры», страны, способные при определенных условиях противостоять доминанту и даже проводить решения, которые идут в разрез с его политикой.

Антилидерам трудно преобразовывать свой разрушительный импульс в созидательный. Антилидеры ни при каких обстоятельствах, судя по всему, не могут заменить лидера. При определенных условиях «антилидер» может пытаться стать региональным антилидером, то есть начать проводить политику, противоречащую линии доминанта. Но доминант к таким попыткам вряд ли отнесется терпимо, поскольку региональное антилидерство является ключом к позиции «контрлидеpa», а соответственно и «контрдоминанта» (в перспективе и контргегемона) - государства, бросающего вызов существующему доминанту и способному занять его положение. В истории этому соответствует переход от мир-империй к мир-экономикам с соответствующими «страновыми» иллюстрациями - опыт императорского Китая, Португалии, Испании, Нидерландов, Франции, Британии, США и «надорвавшегося» контргегемона СССР.

В концепции национальной безопасности США не случайно зафиксировано положение, в соответствии с которым один из жизненно важных интересов этой державы состоит в том, чтобы не допустить появления в крупных регионах либо на подконтрольных Америке морских просторах регионального гегемона, враждебного Соединенным Штатам. Антилидера от контрлидера отличает принципиальная невозможность превратиться в доминанта или гегемона. Для этого ему сначала нужно получить значительную поддержку в своем регионе, то есть стать региональным антилидером и начать формулировать не только «отрицательную», но и «положительную» «повестку дня».

3

Предложенный выше обзор теоретических дискуссий необходим для правильного построения аналитического контекста проблемы лидерства Китая - державы, феноменальный экономический рост которой на протяжении трех десятилетий планового, целенаправленного проведения реформ и ее «особая» внешнеполитическая позиция переводит любые отвлеченные рассуждения о ней в разряд практического внешнеполитического прогнозирования.

В следующем десятилетии ожидается, что более 50 % мирового экономического роста будет наблюдаться в странах АТР. Вступление КНР в ряды экономических супердержав действительно может поставить под вопрос существующий мировой экономический порядок, хотя бы потому, что Китай всегда был стороной, страдавшей от структурно-экономического лидерства Запада и никогда не скрывавшей своего недовольства прошлым и настоящим положением дел. Именно поэтому западное аналитическое сообщество с начала 1990-х гг. непрерывно обсуждает проблему «мирного вхождения» Китая в систему мировых отношений. Волнуются и китайские аналитики, задавая себе вопрос: как должен вести себя Китай, приобретя статус «даго» (великой державы)? Стоит ли ему становиться «фуцзэго» {ответственным государством), что это будет значить для Китая? Как совместить западное и китайское понимания ответственности в этом контексте?⁷

Китай сформулировал достаточно гибкий, и альтернативный советскому, вариант социалистической идеи. Затем он удачно оживил ее, интегрировав с конфуцианской этической системой и сначала рудиментарными, а затем и вполне рафинированными «капиталистическими» механизмами, в то время как попытки создать в СССР новую систему «социалистической морали и этики» и «социалистической экономики», в сущности, провалились.

В этом смысле не так важно, какова в реальности экономическая система Китая. Важно, что она подается китайским руководством и воспринимается в Китае и мире как альтернативная. Это дает основания думать, что Китай (особенно, «Большой Китай», то есть КНР, Тайвань и китайские диаспоры в Юго-Восточной Азии, поддержанные всеми китайскими диаспорами в разных государствах планеты) способен бросить вызов Западу и США не только экономически, но посредством выдвижения «духовной альтернативы» западной системе ценностей. Ясно, что «китайский вызов» имеет особую природу, не такую, которая была характерна дня «советского вызова» - поэтому Западу и трудно сформулировать на него приемлемые ответы.

Современный «коммунистический» Китай не воспринимается как вожак «мировой голытьбы», который, подобно СССР, формирует экономическую систему на базе законов, полностью отличных от рыночных. Китайская мысль в области международной политэкономии фактически восприняла неомарксистские новации. Она признала и тезис о том, что «мир-экономика» имеет три взаимосвязанные структуры: единый мировой рынок, политическую систему независимых конкурирующих государств и трехъярусную пространственную структуру. Последняя, с чем не спорят китайские теоретики, состоит из «центра» (страны, специализирующиеся на высокосложных производствах), «периферии» (развивающиеся страны с сырьевым типом экспорта и «низкими» технологиями, ресурсы которой идут на импорт предметов роскоши и перевод капиталов в оффшорные зоны) и «полупериферии».

Структура последней неоднородна⁸. В нее входят некоторые, более слабые, индустриально развитые страны, не способные устойчиво специализироваться на производстве и сбыте высокосложиых товаров, но спорадически продающие их в государства периферии - в основном в те «ниши», которые не «закрыты» «центром». К ней же относятся «новые индустриальные страны», осуществившие модернизацию по модели инновационного типа и ориентирующие свой экспорт на «центр» и нефтеэкспортирующие страны.

Причем, с точки зрения китайской версии неомарксизма, экономические отношения в современном мире достаточно независимы от политических. Поэтому рынок не является категорией только капиталистического способа производства. Соответственно, в экономико-политическом анализе и в практической политике можно разделять государство, экономику и общество. Иными словами, допустимо теоретически и практически если не исключить, то минимизировать роль государства. Причем минимизация означает не ослабление государства, а его функционирование «отдельно»: в экономике оно должно не мешать, а помогать функционированию экономических законов; в политике - формировать «гражданское общество» (как это происходит на Западе), дав ему самостоятельно управлять этой сферой, или жестко структурировать его на основе идеологических концепций (как это делается в современном Китае). Такая теоретизация позволяет китайским политикам практически осмысливать возможности трансформации тоталитарных режимов в авторитарные модели индустриального развития⁹. В теории впервые эти идеи были разработаны Чан Кайши и применены им на Тайване, а в материковом Китае параллельно, но по ряду известных причин позже - Дэн Сяопином. В других регионах примером их реализации является Чили при А. Пиночете.

Если мировая рыночная (капиталистическая) экономика основана на фрагментарном владении капиталом и состязательности, то мировая экономика нуждается в «центре» (лидере). Это значит, что есть два способа преодоления статуса «периферии» и «полупериферии»: можно формировать глобальную (либо крупно-региональную, то есть составляющую, значительную, либо ключевую часть мировой) систему в соответствии со своими интересами, или же осуществлять одностороннюю «настройку» внутренней жизни согласно международным ограничениям. Специфика Китая заключается в том, что эта страна удачно действует по обоим направлениям, четко понимая, что можно интегрироваться в мировую систему в качестве «периферии», а можно в роли не ставшей периферией крупной страны, из которой может выкристаллизоваться новое ядро (часть центра, либо альтернативный центр). Главное отличие центра от периферии и полупериферии (это понимает китайское руководство) - создание условий для авто-центрированного накопления, то есть определение условий накопления через контроль над воспроизводством рабочей силы, национальным рынком, централизацией прибыли, ресурсами, технологиями на национальном уровне.

Конечно, кристаллизация новых центров труднее следования модели догоняющего развития. Сила внешнего фактора опережает, либо может очень сильно тормозить внутренние факторы, однако планомерная и целенаправленная политика должна все же принести плоды. В Китае она их и принесла. Темпы роста ВВП в КНР в 1979-2002 гг. составили более 9 % в год, в 2 раза выше, чем за предыдущие 30 лет. Объем ВВП в 2002 г. превысил 1,2 трлн долл. США, что соответствует примерно 1000 долл. на душу населения по текущему обменному курсу. Экспорт страны за 20 лет увеличился в 20 раз. При сохранении нынешних тенденций к 2010 г. Китай может выйти по объему ВВП, пересчитанному по паритетной покупательной способности валют, на нынешний уровень США¹⁰.

В то же время переход Китая от статуса относительно замкнутой континентальной державы к статусу крупнейшей экономики мира (или одной из двух крупнейших), стремящейся обезопасить свои морские коммуникации, может вызвать конфликты с США и Японией. КНР пока не обладает военными возможностями, которыми обладал СССР. Но военный потенциал Китая растет, а его экономические возможности и интересы в будущем могут быть более значительными, чем у СССР. Но возможности Китая диктуются совокупными размерами экономики, географических и демографических ресурсов, а не ВВП на душу населения, показателем, низким по мировым стандартам. Соответственно, лидерство «советского» типа, которое пока доступно Китаю, вряд ли будет признано всем мировым сообществом.

Однако китайское руководство и не пытается претендовать на лидерство такого рода. Характер экономических преобразований в Китае, целенаправленная внешнеполитическая стратегия корректировки правил мировой системы и формирование огромной зоны тесного взаимодействия КНР со странами по всему периметру китайских границ могут существенно изменить, если не трансформировать полностью, систему международных региональных отношений. Понятно, что эта трансформация займет достаточно долгое время и будет обставлена многочисленными «если», однако сегодня такая тенденция уже не представляется невероятной, как 10 лет назад.

В рамках трансформации региональной системы Китай добивается следующих стратегических целей:

– признание мировым сообществом территориальной целостности Китая, включая его права на Тайвань, Тибет, Синьцзян;

– международное признание «особых» прав КНР в акватории Южно-Китайского моря;

– распространение преобладающего влияния на Юго-Восточную Азию;

– приемлемое для Китая решение территориальных вопросов с соседними государствами;

– обеспечение поддержки соседними государствами позиций КНР в спорах с США и другими странами Запада;

– фактическое утверждение «особых отношений» между КНР и Монголией;

– приобретение де-факто «особого положения» в Центральной Азии;

– исключение шансов вступления Других Стран в антикитайские коалиции и военного противостояния с Китаем;

– навязывание другим странам торгово -инвестиционной политики, благоприятной для Китая;

– признание странами региона ведущей региональной роли КНР, выражающейся в форме неформальных, но обязательных консультаций с Пекином перед принятием важных внешнеполитических решений;

– обеспечение согласия других стран принимать китайских иммигрантов;

– закрепление «особых прав» китайских меньшинств за рубежом и признание права Пекина на их защиту;

– распространение китайского языка в Азии, обеспечение двуязычия в зарубежных районах компактного проживания этнических китайцев¹¹.

В какой степени приоритеты Китая повлияют на региональный и глобальный уровни международных отношений, остается открытым. В этом - суть дискуссий о «новой роли» Китая, о его «возможном лидерстве». Ясно, что цели Китая гораздо амбициознее целей «простого» регионального лидера.

Упоминавшиеся выше условия приобретения и удержания позиции гегемона/доминанта применительно к Китаю кажутся трудноосуществимыми, а может быть и недостижимыми. Но только на первый взгляд. Континент Евразия обеспечивает примерно 75 % мирового ВВП, на нем проживает 75 % населения планеты, он обладает 75 % мировых энергетических ресурсов. При этом США потребовалось 47 лет для того, чтобы удвоить ВВП на душу населения, Японии - 33 года, Южной Корее - 10, а Китаю - 7 лет. ВВП азиатских стран в среднем растет на 6 % в год - темпами вдвое большими, чем растет в целом мировая экономика. К 2020 г. Азия будет производить 40% мирового ВВП, 16 из 25 крупнейших городов мира будут расположены в Азии, из 7 крупнейших экономик мира 5, а может быть и б, будут азиатскими, причем по объему ВВП китайская экономика в этом ряду будет занимать первое место.

По оценкам ЦРУ (с ними тогда были не согласны многие «гражданские» экономисты), еще в 1999 г. китайская экономика по абсолютному размеру была второй в мире, если производить расчеты по паритету покупательной способности¹². Если в 1950 г. на долю КНР приходилось 3,3% мирового ВВП, то к 1992 г. - 10%, и эта доля продолжает расти, хотя не так стремительно. Общий объем ВВП Китая в 2003 г. превысил 1,4 трлн долл. Китайская экономика вышла на 3-е место по своим размерам после США и Японии, Китай занимает 4-е место в мире по объему экспорта и 3-е по импорту. Валютные резервы Китая составляют 11 % мировых. Если принять во внимание расчеты специалистов по паритету покупательной способности, то вклад США в общемировой экономический рост с 1995 по 2002 гг. составил 20 %, Китая - 25%, других индустриальных стран Азии - 18 %¹³. А если представить себе, что произошло «экономическое воссоединение» материкового Китая и Тайваня, то картина окажется еще более впечатляющей.

Китаю явно удалось создать жизнеспособную экономическую модель, которая отличается от капитализма западного типа. При этом не так важно, как она называется. Важен факт ее жизнеспособности и альтернативности. В пределах «ареала распространения китайской цивилизации» («Большой Китай») к 2025 г. будет проживать 21 % населения мира. Очевидны попытки КНР структурировать это пространство различными путями (свободные экономические зоны, таможенные союзы, проект «АСЕАН+3», «юаневая валютная зона» и т.д.). Китай интенсивно создает транснациональные корпорации, на «мировые интересы» которых уже обратили внимание зарубежные аналитики.

При этом китайская армия является самой многочисленной в мире, хотя она и сокращается. Военный бюджет КНР в абсолютных показателях увеличивается, поставлена задача его удвоения, а в перспективе и утроения, правда с учетом затрат на развитие технологий двойного применения и их коммерческого использования¹⁴. Для сравнения: в целом военные расходы стран Азии за последние годы увеличились на 50 %.

Сложнее - в областях инноваций, науки и идеологии. Коммунистическая доктрина, которую официально проповедует китайское руководство, вряд ли может вдохновить многих. Однако Китай динамично пытается модернизировать ее и приспособить к современным запросам, сократив наиболее одиозные положения и совместив их с конфуцианской системой ценностей. Идея конфуцианского трудолюбия по преобразовательному потенциалу вполне может поспорить с концепцией протестантской этики. В «новой» китайской идеологии важна идея почитания властей и старших, стоическое восприятие жизни. В регионе в целом происходит энергичное утверждение азиатской культуры, включающее приоритет «азиатских ценностей»: трудолюбия, дисциплины, уважения семейных ценностей, авторитета власти, подчинения личных устремлений коллективному началу, веры в иерархичное устройство общества, важности консенсуса, стремления избежать конфронтации.

Такая система взглядов проповедует господство государства над обществом и общества над индивидуумом, но «азиатского индивидуума» в этом устраивает отсутствие внутренних конфликтов и опора на общинные ценности и «благожелательный» авторитаризм, которые помогают развиваться демографически и экологически напряженным социумам. Конечно, не все эти ценности достаточно универсальны для всех типов обществ, но восточноазиатской половине мира, судя по всему, они вполне импонируют. Интересно, что при возможном воссоединении материкового Китая с Тайванем этот процесс универсализации модернизированного в соответствии с современными запросами конфуцианского мировоззрения может пойти еще быстрее, поскольку Тайвань очень удачно внедрил модель культурного синтеза западных экономических этических норм и конфуцианских ценностей.

Любопытно, что с созданием первого китайского блок-бастера «Герои Неба и Земли» («Тяньди инсюн»), дистрибуироваиного американскими прокатчиками, Китай сделал заявку на выход своей трансформированной массовой культуры на мировой уровень (ранее это было сделано в элитарном кино, к примеру в фильмах режиссеров Чжан Имоу и Чэнь Кайгэ).

Китай стал себя активно позиционировать как государство, поощряющее науку и инновации. В стране действуют 120 технопарков, в 1995 г. была принята специальная государственная программа развития высоких технологий, в которой приоритетными отраслями оказались: электроника, информатика, аэрокосмическая и оптоволоконная связь, энергосберегающие технологии, В эту программу уже инвестировано около 10 млрд юаней¹⁵. Китайское государство активно инвестирует в инфраструктуру университетов как центров приращения знаний. КНР стала третьей в мире космической державой, запуск Китаем пилотируемого космического корабля в 2003 г. стал символом этого технологического и инновационного скачка страны.

КНР создала такой задел, к которому не смогло приблизиться ни одно другое государство регионального уровня. Причем этот задел создан так корректно и осторожно, что это не вызвало открытого противодействия других государств и тем более образования антикитайской коалиции. Интересно при этом отметить, что многие аналитики все еще подвергают сомнению способность Китая выступать в качестве даже регионального лидера, хотя ясно, что ни одно стратегическое решение в регионе теперь уже не может быть эффективно осуществлено без неформального одобрения Китая.

Однако если рассматривать позиции КНР с точки зрения структуры международных экономических отношений, то картина может оказаться еще более сложной. Американский ученый Дж. Рэй для сравнения «мощи» (power) разных государств применил «простой индекс мощи» (simple index of power), состоящий из трех индикаторов: величины городского населения, абсолютных показателей выплавки стали и потребления горючего¹⁶. В целом, как полагает Рэй, этот индекс адекватно отражает демографические, индустриальные и, косвенно, военные аспекты «мощи» государств. В соответствии с предложенной схемой распределения «мощи» основных государств мира с 1900 по 1992 г. Китай вышел на третье место по «мощи» в 1950-м, а с 1980 г. - остается на втором-третьем. Правда, в соответствии с таким способом расчетов СССР вышел на первое место мире к 1980 г. и сохранял его до 1990 г., а в 1991 г. (в год своего распада) еще оставался на втором месте - уступая США, но опережая Японию и Терманию.

Чисто экономические подсчеты такого рода являются относительными. Российский ученый А. Анисимов¹⁷ уже давно утверждает, что китайская экономика растет более быстрыми темпами, чем это отражено в официальной статистике. Свою оценку он аргументирует ссылкой на высокие показатели потребления бериллия в КНР, что может быть косвенным свидетельством роста высокотехнологичных отраслей промышленности. Однако показатели потребления бериллия могут быть просто отражением высокой затратности (неэффективности) госсектора, поскольку высокотехнологичные отрасли сконцентрированы именно в нем. Столь же многозначным является и показатель феноменального роста потребления электроэнергии в Китае (аргумент В. Портякова¹⁸) - в его убедительности дает основание усомниться все тот же аргумент высокой затратности экономики КНР.

О методе сравнения паритетов покупательных способностей валют много писалось. Экономические методики правильны и неправильны одновременно - они верно отражают абсолютный рост китайской экономики, но ничего не говорят о проблемах структурного характера и относительно низких показателях дохода на душу населения в КНР.

Реформируя экономику в целом, в КНР до последнего времени удавалось лишь минимально реформировать предприятия государственного сектора. Собственно, в этом и состояла стратегия Китая - при помощи рыночной экономики поднять как на дрожжах всю экономику, включая госсектор. Однако потери госсектора сегодня достигают в КНР, по некоторым оценкам, до 8 % ВНП и финансировать их за счет неинфляционных мер и путем внутренних займов по мере развития реформ все труднее. До сих пор делать это можно было потому, что китайская экономика росла на 8-9 % в год. Несмотря на малую эффективность госсектора она росла потому, что в нем было занято менее 15 % трудовых ресурсов страны.

Но сегодня уже исчерпаны «дивиденды», которые получало хозяйство КНР от повышения производительности труда в сельском хозяйстве с 1978 по 1990 гг. за счет введения системы подряда. Абсолютные показатели жизненного уровня в деревне падают, что привело к волнениям в сельскохозяйственных районах и нежеланию крестьян, составляющих большинство населения страны, трудиться на земле.

Экстенсивными методами решать эти проблемы далее невозможно. Китаю предстоит дальнейшая структурная перестройка экономики, уже в рамках ВТО. Если абсолютные цифры китайских достижений поражают, то в пересчете на душу населения они показывают, сколь многое еще предстоит сделать, чтобы «догнать и перегнать». Экстенсивный рост для КНР уже не является оптимальным - кроме абсолютных размеров ВНП, важна его структура. Однако, получив особый статус «развивающегося государства» по вступлении в ВТО, Китай надеется удерживать его в течение 50 лет путем бесконечных переговоров с Западом и повторить стратегию, что была эффективной в реформах 1978-го - 1990-х гг.

Китайский экономист Чжао Инбо еще в 1989 г.¹⁹ провел расчеты, аналогичные оценкам Дж. Рэя и Л. Анисимова, но сделал из них противоположные выводы. Он заключил, что если КНР будет придерживаться «экстенсивной» стратегии развития, то она столкнется с целым рядом трудностей (демографический пресс, деградация природной среды, нехватка продовольствия, ресурсов, водных ресурсов, истощение пахотного клина, ликвидация лесов). Схожие сценарии волнуют и китайских неортодоксальных экономистов²⁰.

Однако и эти расчеты не бесспорны. Воссоединение Гонконга, Макао и потенциальное возвращение Тайваня «в лоно родины» даст или может дать толчок развитию, тем более что китайские коммунисты в реформировании экономики проявили гораздо больше гибкости и изобретательности, чем их советские учителя²¹. Анализ наиболее сложных структурных проблем китайского общества с точки зрения влияния их на экономический рост проделан в ряде американских работ²², о выводах которых хорошо осведомлены китайские экономисты²³. Вот почему уместно думать, что китайские коммунисты в ближайшее время не потеряют власть, а КНР продолжит динамично развиваться. Другое дело, что в стране нет исследований о том, какими могут оказаться отношения нового Китая, появление которого ожидается к 2010-2030 гг., с мировым сообществом. Может быть, китайцы считают, что начать разговор о восприятии «китайской перспективы» в мире - уже задача самого мира?

* * *

Изменения в международной системе объясняются не «упадком» США, а кризисом регулирования, связанным с ее переходом в иное качество. Они частично усугублены геополитическим кризисом на «постсоветской» части мира и «некомпетентностью» лидера. Как бы то ни было, современная ситуация может провоцировать кого-то из очень крупных антилидеров, при попустительстве или поддержке других региональных лидеров, перейти в разряд контрлидеров, а став региональным контрлидером, претендовать на статус контрдоминанта.

«Расширяющийся» Китай из-за своей величины {географической, демографической и экономической) сам по себе представляет «глобальный вызов», он скорее всего способен представлять таковой и для США. Но наличие «китайского вызова» не тождественно способности КНР претендовать на мировое лидерство. Китай вплотную приблизился к позиции, с которой он может претендовать на гораздо более высокий международный статус, но сам он эти претензии никак не обозначил. Скованный наличием колоссальных внутренних проблем, Китай прежде всего должен решать их, хотя переход в новое статусное качество может автоматически разрешить часть этих внутренних проблем, что не может не понимать китайское руководство.

Политические элиты по крайней мере двух других региональных лидеров, России и Франции, смотрят благожелательно на Китай как на перспективного контр-лидера, а сам Китай высоко ценит их внимание, давая понять Европе, что в противовес связке «США - Япония» может появиться эко-номическо-финансовая связка «ЕС - Китай».

Кризис миросистемного регулирования дал возможность всем государствам скорректировать свое положение в международной системе в соответствии с тем, насколько успешно каждое из них развивалось. Страны, обладающие большими геополитическими возможностями, не всегда могли трансформировать их в прочные, экономические позиции. Отчасти поэтому у них появился интерес «пофрондировать» статусом антилидеров, пытаться повлиять на политику глобального доминанта в лице США демонстративным, но строго дозированным и избирательным дистанцированием от него. Азиатско-Тихоокеанский регион развивается необычайно динамично. Однако он находится в стадии трансформации, степень интегрирования в нем меньше, чем в Европе, при том что азиатские государства понимают, что без повышения степени региональной интегрированности они проиграют в глобализации, которая проходит на формально равных условиях, но при фактическом неравенстве сил. Страны региона имеют шанс на начальной стадии его трансформации занять выгодное место в формирующейся региональной подсистеме, не вступив в конфликт друг с другом. Таким путем следовала Япония, затем - КНР. Для Китая удачная для него трансформация региональной системы и приобретение «полного» мирового статуса будут означать такое приращение могущества, которое может сделать его просто невосприимчивым к сомнениям или страхам других стран, склонных видеть в КНР перспективного мирового лидера, контрлидера, либо кого-либо другого. При этом переход системы от двуполярности к «плюралистической монополярности» подтверждает ее трансформацию в иное качество, при котором, однако, смена лидера или даже необходимость ее все же в целом пока не вполне очевидны.

Примечания       ¹National Security Strategy of the United States of America. www.whitehouse.gov/nsc/nss.pdf. Также см.: Litwak R. The New Calculus of Pre-emption // Survival. Winter 2002/2003. Vol. 44. № 4.       ²Знаменитая работа О. Шпенглсра об «упадке» Запада вышла еще в 1920-х гг.: Spengler O. Decline of the West. N.Y.: Knopf, 1926-1928. См. также: Kennedy P. The Rise and Fall of the Great Powers. Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. N. Y.: Vintage Books, 1989. Из российских работ заслуживает внимания материал П. Власова и Е. Гуровой, опубликованный в рубрике «Наследники дяди Сэма: законные и самозваные» тематического номера журнала «Эксперт» (1996, №22).       ³Из «восточных» бестселлеров на эту тему наиболее известна книга китайских авторов Сун Цяна, Чжан Цанцана и Цяо Бяня «Чжунго кэи шо бу» (Китай может сказать «нет»), Пекин: Чжунхуа гуншан ляньхэ чубаньшэ, 1999. Эта работа довольно долго обсуждалось западными СМИ.       ⁴См.; Strange S. The Future of American Empire // Perspective on World Politics / R. Little, M. Smith (eds.). 2th edition. London: Routledge, 1995.       ⁵Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N.Y.: Simon and Shuster, 1996.       ⁶Подробнее см. аргументацию в главе 2 книги С. И. Лунева и Г. К. Широкова «Трансформация мировой системы и крупнейшие страны Евразии». (M.: Academia, 2001). См. также: Глобализация и крупные полупериферийные страны / Отв. ред. В.Г. Хорос, В. А. Красильщиков, А. И. Салицкий. М.: Международные отношения, 2003.       ⁷Чжан Сиюнь. Даго Чжаньлюэ юй Вэйлай Чжунго (Стратегия великих держав и будущее Китая}. Пекин: Шэхуэй кэсюэ чубаньшэ, 2003; Ди Уи Даго гуаньси юй вэйлай Чжунго (Взаимоотношения между великими державами и будущее Китая). Пекин: Шэхуэй кэсюэ чубаньшэ. 2003.       ⁸По этой теме одной из самых интересных, но противоречивых, особенно в выводах, является теоретическая работа Самира Амина «Государство и развитие», напечатанная на русском языке в сокращении в книге «Современная политическая теория». (Сост. Д.ХЭЛД. М.: Nota Bene, 2001).       ⁹Симония Н. А. Современный этап общественной трансформации стран Востока // «Геном Востока»: опыты и междисциплинарные возможности. Материалы к научной конференции Института мировой экономики и международных отношений РАН и Института стран Азии и Африки при МГУ им. М. В. Ломоносова (Москва, 12-14 апреля 2004 г.). М.: Гуманитарий, 2004. С. 12.       ¹⁰Перспективы Китая. Научный доклад Института прикладных международных исследований № 1 / Отв. ред, Ю. Е. Федоров. М.: Институт прикладных международных исследований, 2003. С. 11-13.       ¹¹Подробнее см.: Китай в мировой политике / Отв. ред. А Д. Воскресенский. М.: РОССПЭН, 2001.       ¹²Перспективы Китая. С. 11-13.       ¹³Симония Н.А. Указ.соч. С. 16, 26.       ¹⁴См., например: Галенович Ю.М. Наказы Цзян Цзэминя. Принципы внешней и оборонной политики современного Китая. М.: Муравей, 2003. Раздел «Концепции строительства вооруженных сил и национальной обороны».       ¹⁵1 долл. равен 8,22 юаня в прямом пересчете по текущему курсу (2004). Но реальная покупательная способность юаня значительно больше.       ¹⁶Ray J. L. Global Politics. 6th edition. Boston-Toronto: Houghton Mifflin, 1995. Часть 3, глава 6.       ¹⁷Анисимов А. Наследники дяди Сэма: законные и самозванные.//Эксперт 1996. №22.       ¹⁸Портяков В. Концепция экономической реформы в КНР: формирование и эволюция.// Проблемы Дальнего Востока. 1996, № 6; 1997 №7.       ¹⁹Чжао Инбо. Чжунго чзоусян 21 шицзеды дасетьяо цзилюэ (Стратегия большой гармонизации Китая в XXI веке) // Вэйлай юй фачжань. 1989. №3-4.       ²⁰Guo В. Looking Ahead at China's Economic Policies // China Strategic Review. 1997. Vol. 2. № 2; Чэн Сяонун. Чжунго цзинцэи сяньчжуан хэ цюйщидэ фэнси (Анализ современного состояния и перспектив китайской экономики) // Дяндай чжунго яньцзю. 1996. С. 3.       ²¹XVI Всекитайский съезд КПК: приход к власти четвертого поколения руководителей // Информационные материалы. Серия В: Общество и государство в Китае н ходе реформ. Выпуск 16. М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2003.       ²²Is China Unstable? Assessing the Factors / D. Shambaugh (ed). Washington: The Sigur Center for Asian Studies, 1998; Wolf (Jr.) Ch. Fault Lines in China's Economic Terrain // Will the Bubble Burst? Asia Program SpeciaJ Report. Washington: Woodrow Wilson International Center for Scholars, 2003.       ²³Чжунго дачжаньдюэ (Большая стратегия Китая) / Под ред. Ху Аньгана. Ханчжоу: Чжэцзян жэньминь чубаньшэ, 2003.

Глава 13.

К методике анализа международных

отношений наднационального субъекта

(на примере Европейского Союза)

За прошедшие двадцать лет возник целый пласт литературы на тему глобального лидерства объединяющейся Европы. Европейский Союз¹ неизменно фигурирует во всех аналитических схемах, так или иначе призванных выявить тенденции развития межлидерских отношений. Оценки его потенциала как глобального игрока в целом высоки. В них много убедительных обоснований, хотя присутствуют и мистика, и преувеличения, красиво замешанные на неумении или нежелании пользоваться корректной аналитической методологией. В большинстве публикаций международная роль Евросоюза в целом трактуется в правильном ключе. Его действительно уместно рассматривать в качестве автономного международного центра силы даже в середине 2000-х гг., когда «интегрированная субъектность» Европейского Союза как международно-политического игрока еще в полной мере не сформировалась.

Руководители ЕС и координаторы его международной активности придерживаются глобальной трактовки внешнеполитических интересов Евросоюза, подчеркивая, что в эпоху транснационализации географически отдаленные угрозы могут вызывать не меньшую озабоченность, чем те, которые исходят из близлежащих регионов. Ядерные проблемы Северной Кореи и Южной Азии, безопасность на Ближнем Востоке, ситуация в Афганистане, Экваториальной Африке, послевоенное восстановление и демократические реформы в балканских, восточноевропейских, закавказских и даже среднеазиатских государствах - далеко не полный список международных проблем, непосредственное участие в разрешении которых принимает Европейский Союз как единый субъект.

И все же, в какой мере Евросоюз является сегодня глобальным игроком? Ответить на этот вопрос возможно, лишь установив корректные аналитические рамки рассмотрения важнейших ресурсов международной политики ЕС, а значит, и его лидерского потенциала. Представляется, что традиционные инструменты анализа внешней политики государства оказываются не вполне адекватными, если необходимо объяснить и предсказать развитие международной деятельности такого наднационального субъекта, как ЕС, потенциал которого определяется агрегированными ресурсами стран - участниц подобного объединения, а также их устремлениями в отношении использования этого потенциала.

В этой главе очерчиваются контуры более продуктивного, на взгляд автора, подхода к анализу внешней политики наднационального субъекта. Поскольку в современном мире единственным наднациональным образованием, претендующим на собственный особый подход к деятельности на международной арене, является Европейский Союз, предлагаемая аналитическая схема применяется к ЕС как к мощному, но «нетрадиционному» (в силу своей наднациональной природы) субъекту современных мировых экономических и политических отношений.

1

Европейский Союз ускорил создание своих институтов внешней политики и безопасности с конца 1990-х гг. под влиянием событий в Боснии, Косове, а также последующих односторонних действий США в Афганистане и в Ираке, вызвавших жесткую полемику внутри евроатлантического сообщества. Притом что тенденция постепенного становления внешнеполитической субъектности Европейского Союза не отрицается никем из наблюдателей, многие аналитики указывают на наличие серьезнейших трудностей на пути обретения ЕС традиционного набора элементов мощи: вооруженных сил и военных технологий, эффективной дипломатии, способности быстро реагировать на угрозы безопасности, требующие решительного ответа и т.д. В российской экспертной среде подобные взгляды особенно характерны для тех специалистов, которые на протяжении последнего десятилетия ожидали увидеть дрейф Евросоюза в направлении конкуренции с США в сфере внешней политики и политики безопасности.

На сегодняшний день военно-политическое измерение потенциала ЕС имеет запутанную и «неэффективную» (с точки зрения критиков ЕС как центра силы в мировой политике) структуру - в этом измерении условная «Европа» существует в трех «ипостасях»: национальных государствах, собственно Европейском Союзе и блоке НАТО. Великобритания и Франция обладают ограниченным, но действенным потенциалом ядерного сдерживания. Германия наряду с двумя упомянутыми державами, а также Италией и Испанией, располагает достаточно крупными и эффективными обычными вооруженными силами. Не очень многочисленные, но весьма хорошо оснащенные армии имеют целый ряд средних и малых стран ЕС. Эти силы способны самостоятельно обеспечивать оборону национальной территории соответствующих стран и при необходимости вливаться в состав международных контингентов для решения миротворческих и полицейских задач среднего уровня интенсивности. Но национальный потенциал вооруженных сил не позволяет ни одной из европейских держав претендовать на глобальное лидерство. Помимо малого масштаба, дееспособность национальных вооруженных сил стран ЕС ограничена относительно низкими (в сравнении с их ВВП) военными расходами².

Вывод об относительной слабости в военно-политическом отношении уместен и в отношении Евросоюза в целом. Об этом можно более или менее адекватно судить, сложив военные потенциалы стран ЕС. В области «материального» развития военного потенциала ЕС единственным крупным шагом Евросоюза стал начатый в 1999 г. проект создания Европейских сил быстрого реагирования (ЕСБР). Инициатива предусматривает формирование контингента в составе 100 тыс. военнослужащих, способного к быстрой переброске в зоны конфликтов и ведению там миротворческой деятельности сроком до одного года. Проект предполагалось осуществить к 2003 г., однако эта цель достигнута не была. Причиной стали противоречия между участниками проекта. В результате он был несколько видоизменен, и в обновленном формате его предполагается реализовать частично к 2007 г., а полностью - к 2010 г.

Наиболее ощутимое военно-политическое влияние в мире Евросоюз способен оказывать посредством координации позиций своих членов в рамках НАТО, куда с мая 2004 г. входят 19 из 25 членов ЕС. Используя ресурсы альянса, к которым ЕС имеет доступ с согласия НАТО (что подразумевает одобрение со стороны США), Евросоюз по существу способен в некоторой степени «нарастить» собственный потенциал международного влияния за счет возможности частично использовать американские возможности. Правда, при этом уменьшается в соответствующей степени и мера независимости ЕС по отношению к США. Заключенные в марте 2003 г. договоренности «Берлин плюс»³ определили условия, на которых ЕС может использовать ресурсы НАТО (хотя в основном американские), оперативные разработки, вооружения и инфраструктуру. Реализация этих договоренностей может повысить способность Евросоюза к использованию силовых инструментов в реализации своей (возможно даже несколько отличной от общенатовской и американской) международно-политической стратегии. Договоренности «Берлин плюс» теоретически предусматривают ситуацию, когда Вашингтон, не вполне разделяя приоритеты европейцев, разрешит им использовать ресурсы НАТО в интересах поддержания альянса, который в последние годы переживает весьма болезненные внутренние трансформации. Подкрепленный американскими ресурсами, Евросоюз внешне может выглядеть более убедительной военно-политической единицей - однако ровно в той мере и до той поры, пока его внешнеполитический курс не будет расходиться с интересами Вашингтона.

Подобные неудачи в сфере автономных проектов ЕС в области обороны и безопасности вызваны не в последнюю очередь трудностями координации позиций стран - участников самого Евросоюза. В отличие от институтов власти национальных государств, руководящие органы ЕС не могут в достаточной степени легко и быстро обеспечивать концентрацию ресурсов на нужных направлениях внешнеполитической деятельности и (может быть, это еще важнее) их оперативного переключения с одного направления на другое.

С этой точки зрения основная проблема связана с процессом принятия решений, в ходе которого приходится согласовывать мнения 25 (!) входящих в Евросоюз национальных государств. Управляют этим объединением как межгосударственные институты (Европейский совет и Совет министров ЕС), так и наднациональные органы (главный из них - Европейская комиссия), которые с момента рождения обрели собственные интересы, зачастую противоречащие устремлениям самых крупных и влиятельных государств - членов ЕС. С одной стороны, основной проблемой для согласованного внешнеполитического курса ЕС стало осторожное отношение национальных правительств к передаче своих внешнеполитических полномочий наднациональным органам, а с другой - расхождения между странами Евросоюза по общим подходам к внешней политике ЕС, а также по конкретным международным вопросам.

Если Франция и Германия - «основоположники» европейской интеграции - являются наиболее активными сторонниками усиленной координации международной деятельности стран ЕС, то Великобритания, Дания и Нидерланды чаще всего выказывают сдержанное отношение к общей внешней политике Евросоюза, опасаясь противопоставить действия ЕС политике США и «трансатлантической солидарности». Еще более настороженно эти страны, а также нейтральные государства Евросоюза (Ирландия, Австрия, Швеция, Финляндия) воспринимают проекты относительной «автономии» ЕС в области обороны и безопасности. По их мнению, подобные проекты также способны нанести ущерб альянсу с США. Расклад мнений внутри ЕС значительно осложнился после приема в 2004 г. в состав Европейского Союза новых членов, которые в своей политике безопасности стали ориентироваться на Вашингтон гораздо сильнее, чем на Париж или Берлин⁴, К тому же в своем военном строительстве страны Центральной и Восточной Европы гораздо больше нацелены на участие в военном сотрудничестве в рамках НАТО, чем в рамках ЕС.

Любопытно, что в пору обострения евроатлантнческих отношений в связи с ситуацией вокруг Ирака в 2002-2003 гг. Вашингтон, обычно стремившийся сгладить внутриевропейские противоречия во имя трансатлантического единства, стал играть на разобщение европейцев. Устами министра обороны США Д. Рамсфелда были произнесены слова о наметившемся разделении Европы на «старую» (читай - отставшую от времени) и «новую» (прогрессивную). К первой были отнесены противники войны в Ираке, ко второй - недавно принятые в ЕС государства, поддержавшие политику администрации Дж. Буша-младшего. В складывающихся условиях противоречия среди стран ЕС могут нарастать, что способно воспрепятствовать выработке общей европейской внешней политики на неопределенно долгий срок.

Но более всего внешнеполитический потенциал ЕС ограничивают противоречия между национальными правительствами стран - членов Евросоюза и его наднациональными институтами. Эти противоречия касаются как внешней деятельности (где они являются отражением различий внешнеполитических позиций отдельных государств), так и вопросов текущего реформирования самого ЕС. Свою роль играет и неприспособленность сложившейся системы работы наднациональных органов к повышению и оптимизации расходов на цели общей внешней политики. Структура бюджета ЕС чрезвычайно сложна, она сложилась задолго до возникновения в практической плоскости задачи выработать общую внешнюю политику. Реформировать эту систему сложно. В итоге политическая воля ЕС действовать в сфере внешней политики в качестве единого целого оказывается слабее нежелания (и неспособности) тратить на эту цель больше денег⁵.

Фактором, способным поставить под угрозу эффективность принятия внешнеполитических решений ЕС, стала динамика демографических сдвигов в европейских странах. В Европе становится вес больше мусульман - выходцев из стран Ближнего и Среднего Востока⁶. От дешевых рабочих рук иммигрантов из исламских стран зависит благополучие западноевропейских государств. Это не позволяет правительствам ужесточить правила иммиграции и пребывания выходцев с Ближнего и Среднего Востока на территории ЕС.

Мусульмане формируют в городах Европы (Германии, Франции, Нидерландов, Британии) компактные общины и, даже став гражданами европейских стран, сохраняют тесные связи и лояльность к странам своего происхождения или исламскому миру в целом. Такие общины со временем приобретают влияние, опираясь на поддержку их состоятельных представителей, интегрированных в политическую и экономическую элиту европейских стран. Исламские общины могут влиять на результаты выборов и успешно лоббировать свои интересы во властных органах ЕС. Вот почему наиболее развитые государства ЕС болезненно реагируют на угрозы обострения отношений с исламскими странами или исламскими организациями (критическая позиция Совета Европы в отношении политики России в Чечне, в частности, является плодом не только гуманистической культуры европейцев, но и активной деятельности евроисламских организаций).

Важно учитывать и роль исламских террористических сетей. Весной 2004 г. террористические акты «Аль-Каиды» повлияли на итоги парламентских выборов в Испании, где от власти было отстранено правительство, поддерживавшее политику США в отношении Ирака. Угрозу повторения аналогичных сценариев хорошо ощущают политики Франции, Италии, Дании, Германии, Британии - всех государств, где наличие многочисленных исламских общин создает среду, в которой достаточно легко могут укрываться террористы, если они - выходцы с Ближнего и Среднего Востока. Способность Европейского Союза согласованно реагировать на угрозы, прямо или косвенно связанные с исламом, в обозримой перспективе будет оставаться довольно невысокой. Точно также невысокой может оказаться и готовность ЕС солидарно выступать с Вашингтоном в борьбе против исламских экстремистов военными методами.

Все перечисленные слабости ЕС как военно-политического игрока, а также трудности формирования согласованного курса стран - членов ЕС по наиболее острым проблемам международной безопасности дало основания ряду наблюдателей для далеко идущих выводов относительно «слабой внешнеполитической субъектности ЕС». Аналитики, озабоченные проблемами разного рода конкуренции между Европой и Америкой, в середине 2000-х гг. были склонны констатировать неудачу попытки Евросоюза стать «равным США до силе» игроком на поле дипломатии и военно-политических отношений. С точки зрения наблюдателей, применяющих традиционные категории анализа внешней политики к ЕС, данная слабость внешнеполитических и военных институтов Евросоюза вызывает тем более сильное недоумение, поскольку агрегированные экономические показатели ЕС дают ему полное основание считаться глобальным политическим и торгово-финансовым игроком.

По численности населения (почти 450 млн жителей) ЕС превосходит США (290,3 млн), Россию (144,5 млн), Японию (127 млн), но уступает Китаю (1,287 млн) и Индии (1,05 млн)⁷. Площадь ЕС (15 государств) - 7,2 млн кв. км. Для сравнения: территории США и Китая составляют примерно по 9,6 млн кв. км. По этому показателю последних опережают только Россия и Канада (соответственно - 17,1 и 10,0 млн кв. км). В 2001 г. валовой внутренний продукт (ВВП) 15 стран ЕС в текущих ценах составлял 8,7 трлн долл. Это на 22 % меньше ВВП США (11,2 трлн долл.), но вдвое больше ВВП Японии и Китая (соответственно 4,5 и 3,85 трлн долл.)- Правда, по показателю годового ВВП в расчете на душу населения ЕС (20,7 тыс. долл.) уступал США (86,3 тыс. долл.) и Японии (32,6 тыс. долл.), но в 6,5 раза превосходил уровень Китая (3,105 тыс. долл.)⁸.

По темпам экономического роста Европейский Союз заметно опережает Японию, но существенно уступает США и Китаю. В 1990-2003 гг. ВВП Японии в среднем рос на 0,3 % в год, ЕС - на 1,6 %, а США - на 2,8 %⁹. Намного быстрее развивалась экономика Китая. По западным оценкам ее ежегодный рост за последнее десятилетие был в среднем не ниже 9%¹⁰. Следует, однако, учитывать, что относительно невысокие показатели экономического роста ЕС обусловлены политикой самого Евросоюза. Он готовился к введению единой валюты и сознательно «притормаживал» экономический рост, отдавая предпочтение задачам ограничения инфляции, сокращения государственного долга и дефицита госбюджета¹¹.

Европейский Союз - крупнейший игрок на поле международной торговли. Общий объем внешней торговли 15 стран ЕС в 2002 г. достиг 1,87 трлн долл., при этом доли ЕС и США в мировой торговле были в 2002 г. 18,5 и 18,7 % соответственно¹². Китай с примерно 680 млрд долл. внешнеторгового оборота в 2002 г. сильно отставал в этом смысле от ЕС и США. Его доля в мировой торговле составляла 6,1 %. Немногим больше приходилось на Японию (7,4%), в два с половиной раза уступавшей ЕС по этому показателю¹³.

Расширение Евросоюза, произошедшее в мае 2004 г., может в среднесрочной перспективе двояко сказаться на показателях его экономического развития. Новые члены ЕС в основном относятся к числу относительно бедных, по европейским масштабам, стран. Поэтому индикатор размера ВВП на душу населения ЕС снизится, а экономический рост ЕС, в соответствии с пессимистическими прогнозами - замедлится. Вместе с тем, прием новых членов - в некотором роде «стратегическая инвестиция» более развитых стран Европы, которые полагают, что освоение экономических, демографических и пространственных ресурсов новых членов ЕС окупит себя в перспективе. Включив их в производственные и финансовые процессы, Европейский Союз имеет шанс упрочить своп позиции экономического центра силы и крупнейшего в мире торгового блока. Кроме того, имеются также и оптимистические прогнозы, по которым расширение приведет к ускорению, а не замедлению экономического роста ЕС. Новые члены будут стремиться максимально быстро сократить отставание в уровне экономического развития от ведущих государств Евросоюза.

Как и в случае расширения, ЕС смирился со снижением темпов экономического роста, чтобы обеспечить введение единой европейской валюты, которая должна принести Евросоюзу выгоду в долгосрочной песпективе. Евро становиться фактором глобального экономического влияния ЕС. С его введением у Евросоюза появилось больше возможностей проводить независимую от США экономическую и валютную политику. Возрастающая роль евро позволяет увеличить объем внешнего кредитования за счет эмиссии банкнот Европейским центральным банком (ЕЦБ), зарабатывать на разнице между фактической стоимостью выпуска банкноты и ее номиналом. Возможно, она также повысит доходы европейских финансовых центров и фирм из стран Евросоюза¹⁴.

2

Концентрация внимания на военно-политической мощи ЕС и попытки оценить результаты проекта «приведения политического влияния ЕС в соответствие его экономической силе» в целом приводят к тому, что из вида исчезают ряд важных особенностей Европейского Союза как наднационального субъекта, составляющие элементы которого (25 государств-участников по состоянию на середину 2000-х гг., ведомые крупными западноевропейскими державами) выработали особый инструментарий реализации своих достаточно амбициозных общих целей. Объединение финансовых, человеческих и организационных ресурсов национальных государств - членов ЕС действительно не дало быстрого результата в таких чувствительных для национального суверенитета и крайне высокозатратных сферах, как общая внешняя и военная политика, безопасность и оборона. Однако в таких областях, как содействие экономическим реформам, укреплению политической и правовой систем стран на собственной периферии, а также разрешению конфликтов в ряде ключевых регионов мира, потенциал ЕС как субъекта мировой политики явно недооценен.

Часто недооцениваемым, но вместе с тем важнейшим элементом лидерского потенциала Евросоюза является его культурное и кулътурно-политическое влияние, масштабы которого фактически сохраняют общемировой характер. Сегодня понятие «европейские ценности» («идеалы строителя» единой Европы) стало весьма широким. Оно включает в себя представления о необходимости разрешать споры мирным переговорным путем, соблюдении гражданских и политических прав и свобод человека и этнических меньшинств. Другие компоненты «европейских ценностей» - обеспечение экономической и политической стабильности на основе общественной солидарности, повышении благосостояния европейцев, поддержание безопасного и дружественного внешнего окружения. Данные ценности влияли и продолжат влиять на политическую культуру многих неевропейских стран и регионов - от Восточной Азии до Африки и Латинской Америки.

На внутриполитическом уровне эти ценности условно разделяются всеми объединившимися европейскими государствами. Здесь они выступают важным мотивом, подвигающим ЕС к развитию общей внешней политики. «Сущность Европы как центра силы, олицетворяемого Европейским Союзом, заключается в ее фундаментальной моральности», - заметил британский исследователь Дж. Линдли-Френч, имея в виду устойчивость этого ценностного уклада¹⁵.

Но для данной темы более важен «внешний аспект» влияния европейских ценностей. Речь прежде всего идет о том, что политическая культура и этика международного общения на основе этих ценностей на самом деле способствовали ряду крупных мирополитических сдвигов. Одним из самых «европейских» по своему духу и идеологии документов второй половины прошлого века стал Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанный в Хельсинки в 1975 г., прежде всего исходя из положений третьей (права человека и сотрудничество в гуманитарных областях) и, в меньшей степени, первой (военные аспекты европейской безопасности) «корзин» акта. Этот «ценностный» документ в конечном счете сыграл осязаемую - правовую, политическую и дипломатическую - роль в гигантской трансформации мировой политики начала 1990-х гг. Формально (но отчасти и фактически) он выступал в качестве «морального кодекса» постсоциалистических преобразований в Восточной Европе, России и других странах СНГ.

Привлекательность европейских ценностей.«сработала» и при формировании внешнеполитических взглядов М. С. Горбачева. Стремясь строить «общеевропейский дом» на основе одинаковой безопасности и при соблюдении политических прав граждан, Горбачев фактически согласился с правом союзников СССР выбирать альянсы по своему усмотрению, а затем - после Венской встречи СБСЕ - согласился признать примат международного права над внутренним. Это, в свою очередь, позволило политическим объединениям в странах Варшавского договора требовать прямого применения положений международных документов, касавшихся стандартов соблюдения политических свобод и прав личности. Европейские гуманистические ценности сыграли, таким образом, важнейшую роль в легитимизации антикоммунистической оппозиции в бывших социалистических странах, ускорив трансформацию последних.

Если США - особенно при администрации Дж. Буша-младшего - проецируют свое влияние прямолинейно и непосредственно при помощи силы, то страны ЕС пытаются воздействовать на международные отношения «мягче», отдавая приоритет косвенным инструментам. К частности, они ревниво следят за своим авторитетом в разоблачении фактов ущемления гуманитарных- ценностей. Совет Европы, тон в котором безоговорочно задают страны ЕС - самая радикальная и одновременно самая влиятельная правозащитная организация мира. Формально она считается европейской. Фактически же Совет Европы формирует общемировой канон правозащитных норм, стремясь его ужесточить и распространить на все международное сообщество. Не случайно правозащитники практически во всем мире - особенно на фоне «правозащитных скандалов» в Ираке в 2004 г. - апеллируют именно, к европейским оценкам ситуаций, складывающихся в их странах с правами человека и политическими свободами. Европейская позиция интересует их не меньше, чем мнение Вашингтона по соответствующим вопросам. Лидерство в сфере правозащитной активности позволяет Евросоюзу при необходимости оказывать довольно эффективное давление на те или другие страны мира. Поэтому она представляет собой элемент как организационного ресурса ЕС, так и потенциала его морально-политического влияния.

Признанием высокого авторитета именно европейской традиции морали и борьбы за справедливость оказался факт размещения на европейской земле международных судебных органов и трибуналов - Международного суда ООН, Международного трибунала ООН по бывшей Югославии, Международного уголовного суда, Европейского суда по правам человека и др. Эти инстанции, хотя и весьма остро ощущают свою зависимость от позиции СЩА, тем не менее проявляют порой способность к нетривиальным акциям. Так, в апреле 2004 г. в Международном суде ООН возобновилось судебное разбирательство по иску правительства Сербии и Черногории против США в связи с актами военного вторжения государств НАТО на территорию бывшей Югославии и ущерба, нанесенного ей американскими военными.

Важным инструментом культурно-интеллектуального воздействия на другие страны и регионы стал в руках Евросоюза его в целом весьма удачный интеграционный опыт. Именно он обусловил популярность интеграционных рецептов для многих неевропейских стран и регионов. В Африке; Латинской Америке, Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР) были с разной степенью успеха запущены процессы межгосударственной экономической и отчасти политической интеграции, хотя ни одна из известных моделей интеграции вне Европы .не пошла сколько-нибудь строго по европейскому «наднациональному» пути. Даже создание Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА) было во многом ответом на возраставшую экономическую конкуренцию со стороны западноевропейской интеграционной группировки.

Сам ЕС поощряет создание своими партнерами в Средиземноморье, а также странах Африки, Карибского бассейна и бассейна Тихого океана (АКТ) субрегиональных интеграционных группировок, которые основывались бы на принципах, присущих самому Европейскому Союзу. Брюссель полагает, что подобные региональные объединения помогают отстающим странам лучше интегрироваться в глобальную экономику¹⁶. Очевидно, ЕС проще и выгоднее строить экономическое взаимодействие с «себе подобными объединениями», а не с разрозненными и очень разнородными государствами в отдельности. Не случайно дипломатия Евросоюза уделяет внимание диалогу сразу с большими группами государств - всеми членами Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) или всеми государствами Латинской Америки.

Пока ЕС остается своего рода всемирным интеллектуально-ресурсным центром для многих государств, особенно «неопытных», испытывающих интерес к интеграционным проектам. В частности, некоторая часть «европейского банка интеграционных идей» по-прежнему привлекает российское руководство. Последнее видит в их реализации средство преодоления существующих противоречий с некоторыми сопредельными государствами и экономического сближения с избранным кругом преференциальных партнеров - прежде всего странами Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭс) и Единого экономического пространства (России, Белоруссии, Украины и Казахстана).

Помимо «фактора ценностей», Европейский Союз эффективно использует на международной арене свой организационный ресурс, который определяется участием ЕС в многочисленных многосторонних общемировых и региональных организациях, режимах, диалогах, форумах и т. д. Успевшему вырасти и приобрести опыт аппарату чиновников Евросоюза близка логика многостороннего взаимодействия и выработки решений на подобной основе. Чиновники ЕС способны более умело использовать оргресурс, чем функционеры правительств крупных национальных государств, склонные к более «прямолинейным» методам отстаивания своих позиций.

Сложилась устойчивая практика регулярных встреч между высшими должностными лицами Евросоюза и правительствами ведущих стран мира - США, России, Китая, Канады, Японии и Индии. Они фактически проходят по протоколу встреч на высшем уровне, что постепенно выводит верховных руководителей ЕС к высшему международно-политическому статусу, приравниваемому к статусу руководителей суверенных государств.

Представители ЕС (хотя нередко только с правом совещательного голоса) участвуют в работе самых престижных международных органов - от трансатлантических саммитов и «группы восьми» до Регионального форума АСЕАН по вопросам безопасности. Кроме того, ЕС имеет разветвленную сеть официальных двусторонних соглашений о торговле, партнерстве и ассоциации с десятками стран Евразии, АКТ, а также Южной Америки. Специальные региональные соглашения, затрагивающие вопросы торговли, инвестиционного климата, поставки энергоносителей, защиты окружающей среды, а также проблемы безопасности и борьбы с терроризмом, подписаны Европейским Союзом с группами государств Средиземноморья, Латинской Америки, Азии и АКТ.

Опираясь на свой оргресурс, ЕС напористо приспосабливает условия сотрудничества со странами-партнерами к особенностям собственного законодательства, деловой практики и политичсеких ценностей. Словно металлические частицы под влиянием мощного магнита, менее сильные партнеры ориентируются вдоль «линий силового поля» Евросоюза. Принятие государствами-пэртнерами законодательных норм по образцу европейских в огромной степени облегчает фирмам ЕС видение бизнеса с довольно уступчивыми контрагентами из Восточной Европы и Средиземноморья. Данная тенденция улучшает условия обеспечения Западной Европы сырьем, а также доступ на рынки сбыта готовой продукции.

Европейский Союз обладает огромным влиянием: во Всемирной торговой организации (ВТО). Активно используя процедуры разрешения торговых споров в рамках ВТО, он отстаивает свои интересы в отношениях с Соединенными Штатами. Европейцы оспаривают и соответствие нормам данной организации дискриминационных мер, которые Вашингтон в ряде случаев применяет в международной торговле. Как крупнейший в мире торговый блок Евросоюз имеет 25 голосов в ВТО и получает значительные переговорные преимущества. Он может легко добиваться выгодных ему уступок от государств, добивающихся членства в ведущей организации мировой торговли.

Организационный ресурс позволяет европейцам влиять на «структурирование» международной среды в собственных интересах, подталкивая одни и тормозя другие долгосрочные изменения международного развития. Подобные трансформации под воздействием ЕС происходят постепенно и касаются в основном торговых и финансовых аспектов международных отношений. Но именно посредством организационного ресурса Евросоюз может влиять на процессы, происходящие в географически близких или отдаленных регионах.

Блестящий пример успешного структурирования международной среды посредством применения «ресурса магнита» представляет собой политика ЕС в отношении государств Восточной Европы, Средиземноморья и Ближнего Востока. Свои позиции в этих регионах и в мире в целом Евросоюз упрочивал посредством оттеснения чуждых ему явлений и процессов все дальше от ядра интеграционной группировки. На протяжении почти десятилетнего периода переговоров о вступлении в ЕС стран-кандидатов Брюссель ставил жесткие условия. Для снятия ограничений на торговлю стран-кандидатов с ЕС от них требовался переход на режим Евросоюза в торговле с третьими странами. Для беспрепятственного передвижения граждан стран-кандидатов по Шенгеиской зоне последним пришлось ввести жесткий визовый режим для своих восточных соседей. Крупные средства на экономическое развитие стран-кандидатов ЕС предоставлял только на условиях жесткого реформирования структуры экономики и бюджетной сферы каждого из государств-реципиентов.

Обладая мощным организационным потенциалом и будучи самым крупным в мире торговым блоком, ЕС опирается на несиловые инструменты регулирования международных отношений. Европейцы не способны (по счастью?) за два-три месяца «сменить режим» в какой-либо стране, зато они могут «подкупить» ее власти и подтолкнуть их к выбору выгодного ЕС варианта разрешения того или иного международного конфликта. Отчасти эта логика сработала в 2003-2004 гг. на Кипре, где «приманка» вступления в ЕС стала важным фактором, благодаря которому общины Кипра пошли, по крайней мере, на серьезные переговоры друг с другом по вопросам объединения острова.

Использование оргресурса гораздо более соответствует целям внешней политики ЕС и имеющемуся в его распоряжении внешнеполитического инструментария, чем, например, практикуемая Соединенными Штатами «грубо-прямолинейная» проекция военной силы - использование силового ресурса.

3

Продуктивным в смысле понимания особенностей организации и деятельности Европейского Союза как международного игрока является сравнение ЕС с Соединенными Штатами в контексте оценки не только потенциала конкуренции двух крупных субъектов мировой политики, но и фактически складывающейся взаимодополняемости их ресурсов.

Международные позиции ЕС как единого игрока наиболее сильны в сфере торговых и валютно-финансовых отношений. Поэтому в американо-европейском экономическом взаимодействии на протяжении последнего десятилетия усилился конкурентный элемент. На протяжении последнего десятилетия стабильная экономическая связка между ЕС и США подвергается испытанию конкуренцией в области торговли и финансов. Громкий резонанс получили споры об импорте из США в ЕС «гормональной говядины», а также ряд других «политизированных» проблем взаимной торговли. Введение евро также способно обострить противоречия между двумя сторонами¹⁷.

Вместе с тем влияние данных противоречий на общую атмосферу трансатлантических отношений ограничено - в первую очередь ввиду важности взаимного свободного экономического обмена как для ЕС, так и для США. Соединенные Штаты являются крупнейшим торговым партнером ЕС. Доля США во внешнеторговом обороте Евросоюза в 2002 г. составляла 37,5 % (доля Швейцарии во внешней торговле ЕС - 11,2%, Японии - 4,2%, Норвегии - 3,1 %)¹⁸. В торговле с США ЕС имеет профицит (63 млрд долл. за январь-ноябрь 2003 г.), что важно для Брюсселя в условиях растущего дефицита в торговле с Китаем (50 млрд долл. за тот же период)¹⁹.

Экономическая конфликтность в трансатлантических отношениях успешно преодолевается также благодаря общности базовых подходов ЕС и США к экономическим отношениям с остальным миром. В рамках Всемирной торговой организации, через механизмы которой Вашингтон и Брюссель урегулируют большую часть своих торговых противоречий, обе стороны занимают сходную позицию в отношении открытия рынков третьих стран. Близки их взгляды и на повышение стандартов труда и охраны окружающей среды (а значит, стоимости продукции) в странах «третьего мира».

Сотрудничество между двумя берегами Атлантики в области безопасности, осуществлявшееся при бесспорном лидерстве США, на протяжении нескольких десятилетий биполярной конфронтации также позволяло сглаживать возникавшие противоречия между США и государствами Европейских сообществ по вопросам взаимной торговли и экономического взаимодействия с третьими сторонами. После исчезновения основы для подобного сотрудничества в лице угрозы со стороны СССР, Соединенные Штаты, стремясь сохранить влияние на политику безопасности западноевропейских союзников, с начала 1990-х гг. стали формировать стратегию ограничения военно-политической автономии ЕС, Дм достижения этой цели Вашингтон стремится воздействовать на страны - члены ЕС и его наднациональные органы еще на этапе планирования внешнеполитических проектов Евросоюза²⁰.

Как администрация Б. Клинтона, так и администрация Дж. Буша-младшего, менее склонная ориентироваться на мнение союзников, проявляли беспокойство возможным «переводом» стратегического планирования государств ЕС из-под «зонтика» НАТО в формирующиеся внешнеполитические и военные структуры Евросоюза. После расширения НАТО и ЕС их участниками оказались в основном одни и те же страны. В этих условиях вопрос о том, какая из двух (почти одинаковых по составу) структур будет главной в определении политики безопасности, носит принципиальный характер. Речь идет о степени военно-политического влияния США на ЕС, и наоборот²¹.

Помимо ставших традиционными трений по вопросам европейской самостоятельности в сфере внешней политики и безопасности, у США и ЕС наметились и более фундаментальные расхождения в подходах к действиям на международной арене, проявляющиеся наиболее выпукло после прихода к власти в США в 2001 г. республиканской администрации Дж. Буша-младшего. По мнению американского политолога Роберта Кейгана, в начале XXI в. стало возможным говорить о «расхождении стратегических культур» США и Западной Европы²². Последняя, находясь под защитой Соединенных Штатов, стала приверженной мирному разрешению международных споров, ограниченному применению силы в международных отношениях, многосторонней дипломатии, международному праву, экономическому влиянию и «поглощению» и т. д.²³

Американская стратегическая культура совсем иная. США не согласны «терпеть опасность рядом с собой» и стремятся (с успехом или тщетно) найти четкое, просчитываемое решение для решительного устранения угрозы. Международные договоры, многосторонние союзы, экономическая помощь в середине 2000-х гг. имеют для Вашингтона преимущественно инструментальное значение. Если сдержанность в применении силы или учет мнения союзников способны принести быстрые дивиденды, Америка готова согласиться с такими ограничениями. Если же администрация США сочтет, что ответ на угрозу требует жесткой реакции, включая массированное применение силы, то ни мнения союзников, ни принятые в международном сообществе нормы не заставят Вашингтон изменить свои планы.

Расхождение стратегических культур на двух берегах Атлантики вызывает обеспокоенность у европейских и некоторых американских политиков. На политическом уровне принимаются меры по сглаживанию противоречий. Отражением: подобной озабоченности в руководстве ЕС является мнение высокого представителя Евросоюза по общей внешней политике и политике безопасности X. Соланы о том, что Европейскому Союзу стоит «вырабатывать стратегическую культуру, которая санкционировала бы раннее, быстрое и - при необходимости - жесткое вмешательство»²⁴. Вместе с тем, процесс обеспечения совместимости стратегического мышления США и ЕС может стать продолжительным.

Европейцы разделяют озабоченность США распространением оружия массового уничтожения и терроризмом. Но в своих документах ЕС избегает жестких формулировок вроде «злонамеренных государств» или «оси зла». Напротив, в примирительном тоне в документах Евросоюза говорится о том, что «наиболее практичным способом борьбы с зачастую неопределенными угрозами является разрешение застарелых проблем региональных конфликтов»²⁵. Европейцы не стремятся изолировать и подавить «опасные» режимы, а предлагают «перевоспитать» и реинтегрировать их в международное сообщество²⁶.

Если США стоят на позиции «превентивной, или профилактической, войны» (preventive war), то для ЕС предпочтительнее «превентивное, или профилактическое, вовлечение» (preventive engagement). США стремятся разом покончить с опасным (или просто «неприятным») режимом посредством его «смены», а ЕС рассчитывает политическими методами наставить такие режимы на путь «добросовестного управления»²⁷.

Подобное расхождение стратегических культур, наряду со слабостью собственных военных структур, приводит к тому, что свои лидерские амбиции на международной арене в середине 2000-х гг. ЕС вряд ли способен реализовать вне связки с США и НАТО. Однако это расхождение также создает предпосылки для формирования взаимодополняемых внешнеполитических стратегий, зачастую позволяющих ЕС и США совместными (пусть и не скоординированными) усилиями достигать поставленных целей на международной арене.

«Односторонняя решительность» США в разрешении проблем безопасности отчасти играет на руку европейцам, критикующим наступательную политику американской администрации. Американцы способны - и главное, готовы - свергать диктаторов на Балканах и Ближнем Востоке, вылавливать международных террористов, проявлять напор в разрешении конфликтов на «Большом Ближнем Востоке» и содействовать «бархатным революциям» в Закавказье. После проведения таких мер ЕС может включиться в экономическое «освоение» территорий, «зачищенных» американцами, - в той мере, в какой это ему позволит Вашингтон. И европейцы уже достигли успехов в «освоении» пространства бывшей Югославии, развитии связей с Ираном и Ливией. Такие сценарии, как правило, реализуются в соседних с ЕС регионах.

В руководстве ЕС понимают: получать выгоды от взаимодействия с государствами ближнего окружения можно только после урегулирования (в том числе «жесткими методами») ряда имеющихся там конфликтов, включая внутригосударственные. Именно поэтому по-прежнему сохраняется высокая вероятность тесного сотрудничества США и ЕС по конкретным военно-политическим вопросам в западной части Евразии. Решая «собственные» задачи, Соединенные Штаты опираются по мере необходимости на механизмы НАТО и могут снимать некоторые проблемы для ЕС. Со своей стороны, европейцы, получая собственные дивиденды, могут и впредь поддерживать Вашингтон в достижении американских стратегических: целей. Пример такого содействия - достигнутое в 2004 г. примирение между Ливией и США. Ведущие государства ЕС приложили усилия к тому, чтобы склонить ливийское руководство к изменению подходов в вопросах нераспространения ядерного оружия и нормализации отношений с Западом²⁸.

* * *

Внимательный анализ, выходящий за пределы привычных категорий национальной мощи, показывает, что специфика «нетрадиционного» внешнеполитического и внешнеэкономического потенциала ЕС вполне адекватна как изменившемуся в эпоху глобализации характеру острых угроз безопасности (даже таких, как международный терроризм или распространение оружия массового уничтожения), так и более долгосрочной международной повестке дня лидеров международного сообщества, включая проблемы бедности и эпидемий, деградации окружающей среды, региональных конфликтов, а также усовершенствования системы международной торговли и валютно-финансовых отношений. При этом не претендуя (пока?) на роль противовеса Соединенным Штатам в мировой дипломатии или военно-политических отношениях, Европейский Союз, как «мягкий» лидер, скорее дополняет во многих региональных вопросах «жесткую» военную мощь и политический напор Вашингтона, который, в свою очередь, не теряет контроля над развитием европейской автономии в сфере внешней политики и безопасности.

При этом наднациональный подход ЕС к внешнеполитической активности может оказаться эффективнее американского. Проблема «волевого» (американского) подхода заключается в том, что международное сообщество представляет собой столь сложную систему, что резкий слом статус-кво (смещение режима в стране «третьего мира», ракетные удары по базам террористов на территории какого-либо государства и даже интервенция в целях предотвращения или ликвидации гуманитарной катастрофы) может иметь непредсказуемые последствия как для объекта этих действий, так и для силы, которая их предпринимает, и системы международных отношений в целом. Даже мощные аналитические службы Вашингтона демонстрируют в сложных случаях неспособность просчитать долгосрочные последствия «волевой» политики. На арену выходят факторы и силы, роль которых было сложно предвидеть, когда принималось решение о начале той или иной силовой операции. В этом - сложность, с которой сталкиваются Соединенные Штаты как субъект, стремящийся максимально «спрямить» путь к решению своих внешнеполитических задач²⁹. Главный риск, сопряженный с силовой политикой «опоры на собственные силы», - неопределенность. Возможно, в этом придется убедиться на примере ситуации в Ираке, похоже, выходящей из-под контроля США.

Высокий уровень неопределенности современной международной среды заставляет по-новому оценить достоинства и слабости внешней политики ЕС как наднационального субъекта. Она не носит «волевого» характера, но от этого не предстает менее целеустремленной и эффективной. Цели политики ЕС рассчитаны в большей мере на долгосрочную перспективу, и в меньшей - на получение скорого выигрыша. Однако именно это позволяет Европейскому Союзу своевременно корректировать методы их достижения. Внешнеполитическая деятельность ЕС вызывает гораздо меньшее сопротивление среды и сопряжена с меньшим риском от попыток нейтрализовать это сопротивление. В этом одновременно и ее слабость, и преимущество.

Примечания       ¹Достигнутый уровень интеграционного сближения европейских стран дает основание рассматривать Европейский Союз не как «рядовое» объединение суверенных стран Западной и отчасти Восточной Европы, а как некое протогосударство, уже обладающее многими чертами государства «обычного». Такому пониманию соответствует принятое в настоящей статье написание его официального названия «Европейский Союз», т. е. с двумя прописными буквами.       ²Так, по данным Стокгольмского института исследований проблем мира, в 2002 г. на выплаты личному составу вооруженных сил и закупку вооружений и военной техники Франция потратила 26,9 млрд долл., Великобритания - 22,9 млрд долл., Германия - 20,1 млрд долл. Для США в 2002 г. этот показатель достигал 200 млрд долл. См.: NATO military expenditure on personnel and equipment, 1993-2002 (http://projects.sipri.org/ milex/mex_ nato-93-02.pdf).       ³В соответствии с договоренностями «Берлин плюс» между НАТО и ЕС признается основополагающая роль НАТО как института евроатлантической безопасности. При этом Североатлантический альянс НАТО берет на себя обязательство предоставлять Европейскому Союзу доступ к оперативному планированию альянса, а также ресурсам НАТО для проведения операций под эгидой ЕС, в которых НАТО сама не захотела бы участвовать. Речь идет в основном о том, что США соглашаются передавать контролируемые ими ресурсы (часть вооружений и инфраструктуры) НАТО в распоряжение Европейского Союза, но только в тех случаях, когда сами американцы не захотят участвовать в соответствующей операции (см.: http://www.nato.bt/docu/update/20QS/05-mareh/eOS 17a.htm).       ⁴Darnton J. Union, but Not Unanimity, as Europe's East Joins West // The New York Times. 2004. March 11.       ⁵Распределение подавляющей части средств, находящихся в распоряжении наднациональных институтов ЕС, - результат межгосударственного компромисса, уходящего корнями в историю на несколько десятилетий. Это касается, например, сельскохозяйственных субсидий, которые составляют около 47% бюджета Евросоюза (General Budget of the European Union For the Financial Year 2004. The Figures. Brussels, Luxembourg. 2004. January. hltp://europa.eu.int/comm/budget/pdf/budget/syntchit2004/ en.pdf. Это жестко закреплено в самой сущности договоренностей о ЕС. Фонды «структурной поддержки» экономик государств ЕС (основная часть этих средств осваивается в наименее благополучных государствах Евросоюза, включая, конечно, его новых членов) «оттягивают» еще около 36 % бюджета ЕС.       ⁶Interim Report on an EU Strategic Partnership with the Mediterranean and the Middle East // European Commission. 2004. March 25. P. 2-3. http://europa.eu.int/comm/externalj-elations/euromed/publication.htm.       ⁷См.: CIA World Factbook 2003 (http://www.cia.gov).       ⁸Рассчитано по: The European Union and World Trade / Compiled by Hanna Skytta. EU Commission Speakers Bureau. 2002. November; The Economic Weight of Nations, http://www.cesifo.de.       ⁹ Еще скромнее европейского был рост японской экономики - 1,3 %. В 2001-2002 гг. рост ВВП Японии вообще находился на уровне 0,3 %. Рассчитано по: OECD Economic Outlook. 2003. November. №74. P. 50.       ¹⁰См., например: Yueh L. Y. China's Economic Growth with WTO Accession: Is It Sustainable? // Asia Programme Working Paper № 1. Royal Institute of International Affairs. London, May 2003. P. 2. http://www.riia.org/ pdf/research/asia/Chinas% 20Econoniic.pdf.       ¹¹Следование императивам экономического и валютного союза также привело к заметно более высоким показателям безработицы в ЕС на январь 2004 г. по сравнению с США и Японией: 8 % против 5,7 и 5 % соответственно. См.: European Commission Office of Statistics - Eurostat. http://europa.eu.int/comm/eurostat/public/data-shop.       ¹²Leading exporters and importers in world merchandise trade. 2002. WTO Data. htip://www.wto.org/english/res_e/statis-e/its200S-e/ sectionl _e/i06.xls.       ¹³Ibid.       ¹⁴Буторина О. Международная валютная система // Россия в глобальной политике. 2003. №4. С. 72-87.       ¹⁵Lindley-French J. The ties that bind // NATO Review. Autumn 2003. http://www.nato.int/docu/ review/200S/issue3/english/art2-pr. html.       ¹⁶См., например: Activities of the European Union: External Relations. An Overview, http://www.europa.eu.int/pol/ext/overviewjen.htm.       ¹⁷По мнению О. Буторииой, к столкновениям сторон могут привести попытки европейцев перевести на евро торговлю энергоносителями или активное содействие проникновению евро в экономики и внешнеполитическую деятельность стран Латинской Америки, Карибского бассейна, а также Российской Федерации и стран СНГ. См.: Буторина О. В. Международные валюты: интеграция и конкуренция. М.: Деловая литература, 2003. С. 227-228.       ¹⁸Источники: Eurostat (COMEXT, CRONOS), IMF (DOTS) (http;// trade-info.cec.eu.int). За первые 11 месяцев 2003 г. торговый оборот ЕС - США составил 342,2 млрд евро. При этом на второе место в списке внешнеторговых партнеров ЕС вышел Китай. (122,9 млрд евро), опередивший Швейцарию (114,5 млрд евро) и Японию {97,9 млрд евро). Eurostat news release. 19 February 2004. http://europa.eu.int/comm/eurostat/public/datashop.       ¹⁹Eurostat news release. 19 February. 2004.       ²⁰Подробно об инструментах и методах, используемых США для ограничения внешнеполитической и военной автономии западноевропейских союзников, см., например: Троицкий М. А. Концепция «программирующего лидерства» в евроатлантической стратегии США // Pro et Contra. Осень 2002. Т. 7. № 4. http://www.carnegie.ru/ru/pubs/procontra/67074.htm.       ²¹Еще администрация Б.Клинтона в 1998 г. сформулировала принцип «трех нет» для европейской политики безопасности. Американцы резко возражают против отделения процесса принятия важных решений в вопросах безопасности на европейском уровне от евроатлантических институтов (НАТО) с участием США. Для Вашингтона также неприемлемо дублирование натовских оборонных ресурсов другими, которые мог бы начать создавать ЕС. Наконец, США настаивают на учете в европейской политике безопасности интересов европейских стран НАТО, не входящих в ЕС (в первую очередь Турции). Данная позиция была впервые сформулирована в статье госсекретаря США М. Олбрайт: Albright M. К. The Right Balance Will Secure NATO's Future // Financial Times. 1998-December 7.       ²²Концепция Роберта Кейгана стала известной благодаря его работе: Kagan R. Power and Weakness // Policy Review. 2002. June/July. № 113. На русском языке она была опубликована в журнале «Pro et Contra» (Осень 2002. Т. 7. № 4. С. 127-157). Затем автор расширил свой текст, который был издан в виде книги: Kagan R. Of Paradise and Power. America and Europe in the New World Order. N. Y.: Alfred A. Knopf, 2003. Наконец, по мотивам заключительной части своей книги Р.Кейган опубликовал статью «America's Crisis of Legitimacy» (Foreign Affairs. 2004. March-April. P. 65-101).       ²³К примеру, в официальном документе Евросоюза, озаглавленном «Европейская стратегия безопасности», отмечается: «ЕС стремится обеспечить общее соблюдение многосторонних договоренностей, а также укрепить международно-договорную базу и процедуры верификации соблюдения соглашений». См.: A Secure Europe in a Better World. European Security Strategy. Adopted at the European Council meeting in Brussels, December 12, 2003. P 7. http://ue.eu.int/soIana/docs/031208ESSIIEN.pdf.       ²⁴Ibid. P. 12.       ²⁵Ibid. P. 5.       ²⁶Так, в отличие от США, ставящих во главу угла разоружение КНДР, ЕС видит первостепенной целью своей политики в отношении Северной Кореи ее «интеграцию в мировую экономику, без чего невозможно экономическое и социальное развитие КНДР». См.: The EU's relations with the DFRK // Country Strategy Paper 2001-2004. hnp://www.europa. eu.int/comm/external Jielations/north-korea/csp/index.htm.       ²⁷Haine J.-Y. ESDP: an overview. P. 8. hup://www.isfr-eu.org.       ²⁸Европейцы были вполне вознаграждены за проведенную с ливийским руководством «работу». Британский премьер-министр Тони Блэр первым из руководителей государств Запада посетил Ливию со времен начала ее международной изоляции в 1980-е гг. В ходе этого визита были намечены пути участия британо-голландской компании Royal Dutch/Shell в разработке ливийских нефтегазовых месторождений в объеме до 1 млрд долл. См., например: Строкань С. Муамар сделал свое дело. Тони может приходить // Коммерсантъ 2004. 26 марта.       ²⁹Относительно обманчивости понятия «просчитанная стратегия» в мировой политике см., например: Betts R. Is Strategy an Illusion? // International Security. Fall 2000. Vol. 25. № 2. P. 5-60.