Единство российской правовой истории
Мы предприняли весьма краткий обзор российской правовой истории послеобщинного периода, целью которого было выяснение, главным образом, вопроса о том, что и как влияло на развитие русского, советского государства и права, что происходило при этом с российской правовой идеей.
Думается, не подлежит сомнению, что правовая история России наполнена самыми различными, часто противоположными тенденциями, формами, институтами, влияниями, реформациями, революциями, перестройками. Наряду с этим многообразием источников развития отечественного права, обусловленным, конечно, во многом противоречивой судьбой российской государственности, выступает распространенный стереотип научной, главным образом юридической, рефлексии о неразвитости и даже отсталости правовой культуры России.
Этот стереотип ввиду многочисленных потрясений в истории государства и права России питается иллюзией отсутствия единства русской правовой истории, представлениями о присущей ей фрагментарности, чуть ли не предопределенной арьергардности, нигилистичности правового сознания русских, что создает постоянные искушения к рецепции готовых форм, стремлению либо разрушить «негодное», либо начать все сначала и воздвигать нечто самое «прогрессивное» на исторически пустом месте.
Поэтому постановка вопроса о единстве правовой истории России необходима прежде всего для проведения реалистической оценки потенциала отечественной правовой культуры.
«Следует подчеркнуть, — дает свою оценку русского права Р. Давид, точка зрения которого весьма характерна и для современной политической элиты и правоведения в России, — слабость юридических традиций и чувства права в России. Важна не юридико-техническая отсталость русского права и не тот факт, что русское право не было полностью кодифицировано. Важно порожденное различием исторического развития разное отношение к праву в России и в других европейских странах... Единство русского народа основывалось не на праве. Авторы западных стран могут сколько угодно насмехаться над юстицией и судьями, высмеивая их слабости; но ни один из этих авторов не представляет себе общества, которое может жить без судов и без права... Такое представление мало кого шокировало в России. Подобно святому Августину, Лев Толстой желал исчезновения права и создания общества, основанного на христианском милосердии и любви. В этом плане марксистский идеал будущего общества и нашел благодатную почву в моральных и религиозных чувствах русского народа».
В этой цитате виден характер западного восприятия правового феномена и способ оценки с этих позиций русской правовой истории. С ним можно согласиться в том смысле, что в России всегда существовало разносторонне-правовое общество, основанное не на внешнем принуждении и диктате юридической (государственной) формы, а на духовно-религиозных принципах жизненного права, облекавшегося в своеобразные социальные, религиозные, собственно юридические памятники. Свидетельством глубоко правовой природы России была в том числе долгая жизнь и удивительнейшая пластичность источников русского права, многие из которых имели не десятилетнюю, а вековую протяженность во времени.
Способы правообразования и характер русской правовой культуры до сих пор не получили, к сожалению, независимого культурологического обоснования. Поэтому положения, приведенные Р. Давидом, выглядят весьма убедительно, когда под правом понимается западное право, основанное на католическо-лютеранской этике, а под его формой — западные формализованные правовые формы. Технические «недостатки» — отнюдь не свидетельство неразвитости правовой культуры, ибо кодификационное «совершенство» романского права выступает лишь отражением его внутренней цивилизационной идентичности. Нельзя все, что не вписывается в европейское понятие правового, априорно рассматривать как неправовое. Такая исследовательская позиция ведет к элиминации подлинно правового содержания различных форм социального регулирования, а на практике способна привести к искусственному политическому разрастанию в правовой системе элементов иной культуры, которые не будут способны в таких масштабах ассимилироваться обществом и поведут лишь к упадку национального правосознания, глушению ростков собственной правовой идентичности, росту этатистских и тоталитаристских их заместителей.
К сожалению, описательный способ, господствовавший в отечественном правоведении долгие годы, невозможность действительно критического подхода к тому, что предлагалось, и к тому, что минуло, если это не соответствовало официальной трактовке, практически нивелировали опыт аналитической культурологической юриспруденции. Еще И. С. Аксаков писал: «Слаба, ненадежна народность, не вооруженная сознанием, опирающаяся на одну непосредственность быта». До сих пор в теоретической правовой литературе ставится под вопрос возможность самостоятельной теории русского государства и права, что практически ведет к неизбежной подгонке отечественных правовых явлений под эталоны иной культурной природы. Это — фактический отказ России в способности к правовой идентификации. Это — путь к продолжению правовой стагнации и вечного хождения по кругу в развитии правового сознания. Это — фундаментальные условия для рекрутирования ущербных с точки зрения правового и государственного мировоззрения национальных элит. Мы до сих пор по привычке буквально воспринимаем то, что внедряется в наши политико-правовые институты, с некоторой наивностью полагая, что все записанное, сконструированное, учрежденное и есть «российское государство», «российское право», «российская культура».
Между тем российская правовая культура — это не матрица господствующих подходов в правовой науке и в позитивной правовой политике. Это не то, что хочется, что нравится, что по вкусу образованным людям в правительстве, академических кругах и интеллигенции.
В результате исторического «скрещивания» западного просвещенного абсолютизма с самодержавной концепцией Ивана Грозного Россия получила своеобразные институты государственности и права XIX—XX вв. С одной стороны, петровские реформы породили глубочайшее отчуждение русских от государства, преодолеть которое до сих пор невозможно, с другой — чуждые культуре элементы стимулировали рост национального самосознания, многих новых, «обходных» и потому весьма совершенных путей развития правовой культуры, которая, не находя прямых способов самореализации, выливалась в авангардистские, модернистские и иные продвигающие прогресс формы и содержания права идеи: народной демократии, права как порядка общественных отношений, различных моделей национально-государственной автономии и т. д.
Русская правовая культура нуждается в последовательном духовном соединении, врачевании последствий разломов своей правовой истории, имеющих больше политический и идеологический, нежели реальный культурно-исторический характер. Как известно, второе после Петра I «разрезание» (выражение Н. А. Бердяева) русской правовой истории произошло в октябре 1917 г. Теперь уже по отношению к Октябрю, так же как раньше к петровским реформам, вся предшествующая жизнь стала казаться как бы цельно-однородной и противоположной смыслу нового политического переворота. Допетровская Русь и ее антагонист — петровская Россия объединились в своей оппозиции к новейшей русской истории под знаком большевизма.
Поэтому отечественная правовая культура, испытывая потребность в восстановлении своей исторической целостности, в том числе средствами научной рефлексии, предполагает также и новое осмысление устоявшихся трактовок советского этапа российской правовой истории, ранее воспринимавшегося нашей наукой либо только в «прогрессивном» ракурсе, либо — ныне — в противоположном ему однозначно негативном истолковании.
Несомненно, революция — существенный поворот в жизни Российского государства и правовой системы. Однако не следует преувеличивать происшедшие вслед за ней изменения, так называемую качественную новизну строя, степень «ошибочности» принятого нового курса.
Многие исследования советской политической и правовой систем до сих пор исходят из того, что развитие СССР после революции чуть ли не со всех точек зрения представляло новое качество в положительном или отрицательном смысле. Не подлежит никакому сомнению глубокое влияние революции на ход развития страны, на ее высокие достижения и жестокие потери. Нельзя, разумеется, отрицать новые элементы в экономической, духовной, государственно-правовой организации, возникшие после 1917 г. Некоторые из них оказали значительное воздействие на отечественный и мировой исторический процесс: его темпы, характер, фактологическую канву. Однако не менее существенно и то, что события начала XX в. не изменили и не могли изменить в России ее социальный, культурный и этнический генофонд, как бы в те или иные моменты и ни казалось, что построено совсем другое общество, «коренным образом» противоположное предшествующему. Революции, даже самые глубокие, связанные с изменениями в отношениях собственности, этики, религии, не могут диаметрально изменять геополитическую и культурно-национальную логику развития столь огромного социального организма, как Россия.
Безусловно, существуют такие явления, которые в любом случае, даже в историческом контексте, не могут не рассматриваться отрицательно — преступления, нарушения прав, беззаконие. На создание гарантий от них должен ориентироваться законодатель. Однако такой подход нельзя, на мой взгляд, переносить на целые этапы развития страны, как подчас происходит в современной законодательной и научной практике. Здесь уже возникает опасность отрицания целых периодов правовой истории, без интеграции которых нормальное движение просто невозможно. А. И. Солженицын призывал русских к покаянию: «...и мы не устаем призывать русских: без раскаяния не будет у нас будущего. )…* Каждый день мы пылаем стыдом за наш неукладный народ. И — любим. И не ищем других от него путей. И еще почему-то не всю потеряли веру в него. Но разве в нашей огромной вине, в нашей неудавшейся истории — совсем, нисколько нет вашей (евреев. — В. С.) доли?»
Конечно, покаяние за преступление, даже чужое, всегда очищает. Реальное покаяние совершилось — оно в народном разочаровании и неверии никому. Но при этом новые бедствия покаявшихся и беззастенчивость новой власти в России вполне сопоставимы с ее великими потерями в истории. Что дальше? Не призывают ли нас начать новую историю — для «неукладных» русских? Но такой истории нет и не будет. И может ли вообще быть «неудавшейся» история великого народа? «Очищение» возможно только в русле нового, не отрицающего политических, и экономических, и правовых условий для его наступления, борьба за него на исторической культурной почве — труд думающих простых людей, который не заменят никакие символические жесты элиты, включая разрушение памятников, перенос могил и публичные крестоцелования. В связи с этим иначе, чем это почти утвердилось в печати, следует, на мой взгляд, относиться к «плохим», с точки зрения упрощенно-механически понимаемого прогресса, периодам недавнего прошлого, именуемым часто заведомо ярлычно «периодом репрессий», «застоя» и т. д. Сложность этих времен не исчерпывается лишь отмеченными характеристиками. Многие процессы, совпавшие и даже связанные с отрицательными явлениями в 30—50-е, в 70—80-е и, увы, уже в 90-е гг. ХХ в., были и есть закономерными и во многом, к сожалению, необходимыми элементами эволюции общества. Только неглубокому, политизированному взгляду они могут представляться как «регресс», «остановка», «нарушение закономерностей» и т. д. Социальная природа этих процессов нуждается еще в своем исследователе. На этих этапах, кроме беззаконий и безобразий, шла и идет внутренне-сложная работа общественного роста, накапливания энергии, кристаллизации главных областей противоречий; рассасываются крайности предшествующих, в том числе революционных, новаций. Не разобравшись толком в процессах на такого рода этапах, весьма рискованно двигаться далее, а всякий, в том числе конституционный, проект этого движения без анализа (а не просто критики и перечисления недостатков) предшествующего состояния общества не будет обоснованным.
К сожалению, именно такой подход — фактическое отрицание отечественного правового опыта в пользу формальных государственных форм — стал почти ведущим в нашей реальной политике, стремящейся таким образом компенсировать неспособность и нежелание подлинных перемен.
Понять в полной мере происходящие процессы невозможно лишь с позиций «методологии деформаций», «исторических ошибок», «уроков правды» и т. п., тем более уповать на эти клише как на инструмент выхода из кризиса. Необходимо внимательно присмотреться к тенденциям, проявившимся в истории как России, российской правовой системы, так и стран, оказывавших и до сих пор оказывающих на нее разностороннее влияние.
Подход к истории как предмету для «исправлений» и абстрактного «творчества» приводит к вполне определенным и уже известным печальным по своей методе проектам государственных решений, отбрасывающим хотя и жизненные, но по идеологическим (на новый лад) соображениям ставшие вдруг враждебными институты.
Следует заметить, что даже самая прямолинейная реакция никогда не способна уничтожить созданного качества простым изменением закона, даже основного. В этих случаях всегда требовалась еще и сила. Такой метод преобразований во все времена вел к дестабилизации, социальным конфликтам, а подчас, как это у нас уже было, к кровопролитию и расколу страны.
Революции начала XX в. в России не были случайностью. Несмотря на то что именно так это виделось (и видится) современным реформаторам и многим марксистским революционерам, которым на каком-то этапе показалось, что удалось «построить» нечто совсем иное и что страна совсем другая, а ее новые государственно-правовые институты изменили природу прежней государственности, — несмотря на это, общий исторический ход, конечно, не прерывался, да и не мог прерваться. Поэтому никакого «другого пути» где-то рядом просто нет. Возможны либо ломка, разрушение, либо прогресс на созданном колоссальном фундаменте.
К сожалению, именно на посылке прерванности отечественной истории парадоксальным образом совместились позиции политических «радикалов», отметающих на этот раз все советское, и господствовавшие недавно у нас официальные представления о «качественной новизне» Октября, покончившего с «проклятым прошлым». Все это имеет общую природу. Сегодня сам факт наступления Российского Возрождения свидетельствует о важной и глубокой работе истории: не только о сохранении, Россией в эти столетия своих закономерностей и продолжении пути развития, во время которого, несмотря на утраты целых пластов старых отношений, были созданы не менее, а в чем-то более значительные и уникальные духовные и материальные ценности. Не видеть этого — совершать большую ошибку. Все это не дает оснований для тотального конституционного демонтажа экономики, власти, отрицания человеческого измерения советского общества и отношения к ним, как к простой ошибке. Такое упрощение чревато новыми потрясениями.
Поэтому главное отличие отстаиваемой точки зрения на русскую правовую историю — в идее преемственности исторических этапов развития России: дореволюционных и послереволюционного, советского, на основе чего создается современная правовая культура. История России, сплетенная в узлы сложных противоречий и конфликтов, подъемов и спадов, реформ и революций, эволюционного накопления, — едина. Все ее повороты и сопутствующие им социальные и политические институты — элементы ее ткани, и к ним следует относиться с уважением, а отнюдь не политически легкомысленно. К сожалению, в сфере политики и права у нас это сейчас имеет место быть.
По поводу противоречий и зигзагов послеоктябрьского развития следует отметить, что великие преобразования, включая петровские, отмечены парадоксальным (на первый взгляд?) противоречием неудач и широкой критики их конкретных новаций и одновременно — грандиозными системными позитивными изменениями, которые спустя время, подчас значительное, вписывают эти кажущиеся на каком-то этапе трагедией реформы в более широкий и глобальный процесс развития России. Конечно, издержки такой интеграции могут быть очень значительными и должны быть серьезным уроком национальной элите. История ведущих западных стран — убедительное тому свидетельство. Октябрь в этом смысле отнюдь не исключение. Спешить делать окончательные выводы по современным нам изменениям пока еще рано.
Даже имевшие несомненные основания заворожиться достигнутыми политическими успехами большевики скорее всего заблуждались относительно степени своего контроля за ситуацией, глубинной направленностью внешне однозначных политических преобразований. Последовавшие за Октябрем как непосредственные, так и более отдаленные последствия свидетельствуют, что закономерная логика результата отнюдь не всегда подвластна рационально ставящимся идеологическим целям. Россия может стать полноценным членом европейского сообщества в том случае, если сможет открыть собственные правовые закономерности. Юридическое развитие России после Петра I носило во многом экстенсивный характер и не привело к созданию системы устойчивой национальной правовой государственности. Отношения России с Западом существовали всегда и были подчас весьма плодотворны. Однако их характер после правления Петра I значительно изменился: происходит массированное проникновение различных европейских институтов в русскую жизнь — от бытовых до государственно-правовых. Такой характер отношений не мог, конечно, не деформировать собственного национального уклада, в том числе и в правовой сфере, не мог не повлиять на рецепцию Россией западных ценностей, придав этому восприятию эпатажно-радикальные черты — от восторженных до крайне нигилистических.
Поэтому правовая система России сейчас выступает как сложное, противоречивое сочетание божественного смысла, человеческого поведения и искусственной, подчас конъюнктурной маски, надеваемой на русский правовой феномен политической властью или господствующей идеологической системой.
Русскую правовую традицию лучше всего выразил бы художественный образ известной картины В. И. Сурикова «Боярыня Морозова»: ямщик гонит лошадей по своему плану и представлению, а не по плану и представлению его седока. Смысл и «поведение» русской правовой государственности всегда свой и всегда окончательный, несмотря на устремления и цели верхушечных государственных структур.
Российские государство и право лишены чисто «жанровой» (типологической), сквозной для их истории формы. Они подчинены духовному смыслу, который сокрыт за многочисленными оболочками взаимоисключающих влияний и тенденций, привнесенных людьми, как-то и когда-то имевшими воздействие на политико-культурные процессы в России.
Форма, устройство, законодательные источники Российского государства и права почти ничего не могут сами по себе объяснить. Здесь трудность в познании отечественных правовых явлений, нуждающихся каждый раз в сложном культурологическом истолковании своих позитивистски-прямолинейных утверждений, предписаний, учреждений. Основной способ изменений русского правового смысла — напластование нового на старое без полного устранения отжившего. Эта закономерность относится и к юридической форме. Россия знает самые, вероятно, радикальные «сбросы» своей юридической формы: правовых норм, законодательных актов, государственных структур. Парадоксальная уживчивость радикального типа обновления формы и колоссального консерватизма в изменении духа и смысла составляют, пожалуй, наиболее характерную черту русской правовой истории, ее духовного единства.
Подлинный рельеф Российского государства и права заложен во внутреннем смысле, требующем открытий, освещения, а не повседневного осязания и тем более привнесения.