Советская правовая система

В России освободительное движение второй половины XIX в. стало своеобразным порождением полицейского государства (революционное народничество, конституционно-демократическая и социал-демократическая оппозиция). Борьба с самодержавием приобрела в конечном счете форму западного революционаризма, характерными признаками которого как способа социальных изменений были: стремление к господству над государственной машиной и через нее — над обществом; культурное покровительство Запада и принятие его ценностей за образец исторического пути (в этом сходятся, каждый по-своему, и либеральный, и марксистский подходы); выдвижение экономического детерминизма в эпицентр общественных дискуссий; ориентация на дифференциацию, раскол общества и решение проблем через его внутреннюю конфронтацию.

История первых рабочих организаций и в целом рабочего движения в России свидетельствует о преобладании в его программных установках воззрений европейской социал-демократии. Так, программа «Северного союза русских рабочих», составленная в декабре 1878 г., ставила целью согласовывать свои действия с задачами «социально-демократических партий Запада», т. е. I Интернационала, в котором ведущую роль играли немецкие социал-демократы.

Поэтому неудивительно, что альтернатива либерализму появилась в России также в оболочке иностранной доктрины и с организационной стороны не только не отличалась от перечисленных признаков классического «якобинства», но и представляла в своих ответвлениях крайние, насильственные варианты революционности. Речь идет о социалистической оппозиции и в целом социалистической альтернативе, которая либеральными «государственниками» высокомерно рассматривалась как антинациональная и бесперспективная. Противники революции находили ее немецкие, еврейские и иные «антирусские» корни. «Я решительно расхожусь с этой теорией, — писал известный советский диссидент А. Д. Синявский. — Но трудно согласиться и с другой, противоположной точкой зрения, в соответствии с которой Октябрьская революция и советская цивилизация — это исключительно русское, национальное порождение. В революции, мне представляется, — продолжает он, — сплелось и то и другое — национальное и интернациональное, локальное и мировое. И тот факт, что она свершалась как разрыв с национальным прошлым, с национальной стари ной и даже с национальным лицом России, не исключает ее принадлежности к родной земле, хотя революция далеко выходит за эти пределы».

Парадокс (чисто внешний) здесь состоит в том, что именно социализм стал формой и исключительно закономерной для России нишей, в которой смогла сохраниться, выжить и в конечном счете возобладать тенденция к национальной идентичности. Социализм, наиболее близкий принципам русского национального уклада жизни и русской ментальности, в силу исторически сложившихся обстоятельств, связанных с последствиями революции Петра Великого, не мог не выступать во внешнеаберративной — западнической форме либерал- и социал-демократизма.

Симптоматична борьба В. И. Ленина с русским либерализмом. Природа неприятия Лениным этого направления всегда трактуется однобоко и упрощенно: либо с «классовых» позиций марксистами, либо с абстрактно-цивилизационных буржуазными демократами. Между тем именно в непримиримости Ленина к либерализму кроется специфика его национального чувства и объективно русской позиции, которую он фактически занимал в революции и которая стала исторической реальностью спустя значительное время после его смерти. Именно классовая трактовка русского национального интереса, которой придерживался Ленин, была, вероятно, действительно адекватна тогдашней России, в отличие от прямолинейного официального и оппозиционного национализма буржуазно-демократического толка.

Объективная цель русского освободительного движения закономерно состояла в эмансипации России от форм (абсолютизм, либерализм), навязанных ей иной культурой и сковывающих ее потенциал, творческие силы. Поэтому освободительное движение в России имело собственный глубоко внутренний смысл, логику, лишь внешне подчиняясь схемам классических буржуазно-демократических «антифеодальных» революций. Освобождение России от самодержавия и аналогичный процесс в средневековой абсолютистской Европе — различные по сущности явления. В России — это поиск собственной идентичности, а вовсе не борьба одной части общества с другой в пользу какого-либо политического или экономического блага.

Не случайно белое движение, смыслом которого было стремление свергнутой элиты вернуть утраченные политические и экономические позиции на прежней монархической либо новой либеральной основе, потерпело в России полное поражение. «Красные» сумели победить и, главное, утвердиться в стране во многом благодаря преодолению первоначальных марксистских рационалистических проектов и последующему достижению идентичности с национальными интересами России.

Первым юридическим манифестом нового режима, пришедшего к власти в результате вооруженного восстания 25 октября 1917 г., стал известный Декрет о суде № 1 от 22 ноября 1917 г., которым упразднялись прежняя правовая система и институты царской судебной юстиции, введенные в ходе либеральной судебной реформы 1864 г. Данный шаг очень характерен с позиций трактовки глубинной сущности совершенного переворота и разрешенного им противоречия: Россия освобождалась от системы правового либерализма, заимствованной у Запада и прекрасно там себя показавшей, но уже давно переживавшей глубокий кризис отторжения русским правовым сознанием.

Демократическая судебная система, будучи механически «наложена» на дезориентированные в культурном отношении круги русской интеллигенции и городских слоев, вызвала эффект разложения правового сознания общества, когда оно стало оправдывать покушение на убийство (известное дело революционерки Веры Засулич) и восторгаться изощренной изворотливостью судебных адвокатов, представлявших зло добродетелью, порок извинительной слабостью. Неудивительно, что на период расцвета судебной системы 1864 г. падает разгул преступности в России, прежде всего распространение политического терроризма и экономического (корыстного) бандитизма. Неудивительно и то, что отмена большевиками судебной реформы не вызвала у населения серьезного сожаления: ее структуры несли типично буржуазный дух юридического меркантилизма, чуждый и непонятный большинству трудовых слоев тогдашней России.

Однако «расчищенное» от самобытности либеральными проектами правовое сознание России стало полем новых экспериментов — значительно более кровавых и произвольных: в ответ на белый большевики организовали красный террор, проходивший вне самых элементарных норм судопроизводства. Нарушенная в конце XIX в. правовая почва России еще долго не могла устояться и определиться в поиске адекватной формы: этот процесс относительно завершился лишь к 60-м гг. XX в., когда в союзном государстве были приняты Основы уголовного и гражданского законодательства и судопроизводства, создавшие новое и во многом самобытное правовое качество, используемое Россией и после распада СССР.

В правовой и политической сферах Октябрьская революция окончательно демонтировала монархическо-полицейскую государственность западного образца, введенную Петром I. Декларация прав народов России от 5 ноября 1917 г., провозгласив равенство и суверенитет всех народов, ликвидацию всех привилегий и ограничений, связанных с принадлежностью к той или иной нации, и право наций на политическое самоопределение, дала мощный толчок формированию федеративного государства на базе союзной и автономной государственности народов бывшей Российской империи.

В ноябре 1917 г. постановлением ВЦИК и СНК было упразднено деление граждан на сословия (состояния) и ликвидированы все привилегии, связанные с сословиями. Население страны стало именоваться гражданами. Декретами от 19 и 20 декабря 1917 г. о гражданском браке, детях, ведении книг записей актов гражданского состояния и о разводе проведены меры по уравниванию женщины в правах с мужчиной. Были введены также декреты об отделении церкви от государства и школы от церкви.

В 1918 г. приняты первые советские кодексы — о брачном, семейном и опекунском праве, а также о труде. Они заложили начало новой законодательной формы права — отраслевых кодексов взамен прежних Свода и Уложений. Государство, беря на себя практически все некогда «частное», стремилось через кодифицированные акты ввести экономическую и социальную жизнь в рамки централизованного регулирования. Надо сказать, что здесь не обошлось без сильного влияния германской и романской (французской) юридических традиций, базировавшихся на актах подобного рода. Так, первая советская крупная кодификация права начала 20-х гг. была в значительной мере рецепцией германского права, в частности в сфере гражданско- правового регулирования — Германского гражданского уложения 1896 г. Тогда, в 20-е гг. — годы новой экономической политики, государство допускало частную собственность и частную экономическую инициативу. От германского права советские кодексы восприняли пандектную систему изложения нормативного материала: УК и ГК 1922 г., а также практически все кодексы, принятые в СССР в последующее время, имеют один общий раздел (общая часть) и несколько специальных (особенные части).

Что же такое советская правовая система? Ответ может показаться во многом известным. Сколько уже о ней писали: и ее теоретики в лучшие для этой системы времена и затем — не меньше — ее критики. Сохранило ли, однако, советское право концептуальную целостность с русским правом? Относится ли советское право к явлениям, противоположным по своей социальной сущности старому русскому праву? Суть советской системы сводят в основном к ее идеологической основе — марксизму-ленинизму, в соответствии с которым строилась советская экономика, проводилась социальная политика и функционировали советское государство и право.

Между тем этот идеологический способ изучения и объяснения советской правовой системы во многом уже себя исчерпал. Подход, реализовавшийся в его рамках, слишком поверхностно-популистичен (в ту или иную сторону), а поэтому выводы из него весьма плоски и утилитарны. Этот подход можно представить как закономерную и необходимую преамбулу к серьезному анализу явления, достаточно глубокого, чтобы дать обнаружить себя тривиальными политическими методами и причинно-следственными схемами-объяснениями.

При первом изучении советской правовой системы нельзя не отметить своеобразной адекватности характеристик, дававшихся ей официальной советской наукой. Правда, именно эти характеристики вызывают подчас сомнения из-за политически буквального к ним отношения.

В советской науке правовая система рассматривалась как «существенный фактор общественно-экономического развития», как «инструмент воздействия на производственные отношения — предпосылку и итог деятельности их участников». - Этот тезис, с одной стороны, характеризует подчиненную роль права в технократическом обществе, а с другой — выступает символом специфического для отечественного права феномена — надпозитивного, сверхгосударственного понимания правового регулирования, когда определение юридического сливается с непосредственно социальным.

Не случайно другой важной чертой советской правовой системы советские юристы считали ее функцию быть «средством закрепления и охраны политической системы», в рамках которой проведена дихотомия «инструментального» правопорядка с его политико-государственными началами, где государственное, политическое всегда есть нечто отдельное от правового. Советская правовая система должна была выполнять роль нормативной основы «деятельности, функционирования трудовых коллективов», в чем опять-таки просматривается весьма присущее русской правовой традиции стремление к непосредственному воздействию на общество, приближению права к жизнедеятельности социально-профессиональных групп.

И наконец, знаменитая идеологичность советской правовой системы означала перенос нравственно-правового воспитания «с внешней, императивной стороны на самосознание, саморегулирование, обеспечивающие свободный выбор вариантов правового поведения и деятельности». Поэтому идеологичность советской правовой системы имела своего рода «двойное дно»: внешнее — грубо-схематичное «нормативное» поведение, навязываемое официальным правопорядком без учета реальной экономической, культурной, национальной специфики общества, и внутреннее — извечное стремление уйти от внешнего принуждения, перейти от права, закреплённого в законах, к морально-правовому осознанию конкретно-национального смысла должного, желание повиноваться только ему. Драма советской правовой системы, вероятно, состояла в противоречивости этих двух начал, где лубочный марксизм не давал ни реализоваться, ни умереть исконным чертам русского юридического духа.

Эволюция российской правовой системы в послеоктябрьский период — сложная взаимосвязь идеологической формы, имеющей поверхностный характер, с содержанием права, не поддающимся однозначным оценкам. Между тем советское право в научных исследованиях весьма односторонне исчерпывалось классовой природой. Удивительно, но его теоретики в советское время и его критики в постперестроечный период ничего в нем больше, в принципе, и не видели. Это — сугубо идеологический подход к сложным явлениям культуры, когда понятие права выводится на орбиту высокого абстрагирования, на которой его предлагают рассматривать как универсальный спутник некоей общей цивилизации с набором идеальных характеристик — демократизма, гуманизма, равенства, справедливости и т. д., толкуемых к тому же в либеральном духе. Советское право находится вне этих идеальных построений как явление, совершенно прозрачно-классовое, политическое, которое должно быть просто демонтировано и заменено.

При внимательном же изучении послереволюционного опыта, если отбросить политические и эмоциональные шоры, можно увидеть, что российская правовая система во многом сумела восстановиться и совершить великолепную культурную эволюцию подчас на основе новых институтов, многие из которых оказались более перспективными, чем не только дореволюционные механизмы, но и классические западные конструкции.

Именно в лоне КПСС и марксизма, как и раньше в лоне церкви и христианства, происходило развитие русской культуры. Отделить сущность этого процесса от его институциональной формы невозможно, не повредив такой хирургической операцией тканей российской правовой цивилизации. Нельзя бороться с советской системой как таковой огульно. Она есть сложное культурное явление1. Источник нашего движения — не в отрицании советского права. Как известно, церковь также истории ознаменовался бурным ростом законотворчества, поиском и созданием крупных, невиданных ранее в России законодательных форм — кодексов, основ законодательства, конституций. Первая отечественная Конституция — Конституция РСФСР 1918 г. Первая «имперская» Конституция — тоже советская. С этими фактами нельзя не считаться: опыт, накопленный в советское время, требует не столько пристрастного политического порицания, сколько внимательного научного изучения.

Важным аспектом этого опыта является система юридического образования, юридической науки, совершенно несравнимые по масштабам и уровню с тем, что было в дореволюционной России.

Однако нельзя не видеть, что советское право — своеобразное право. Его специфика имеет весьма сложную и разноплановую природу. Внешняя, лежащая на поверхности ее характеристика — это идеологическая форма, в рамках которой создавалось и развивалось советское законодательство. Социалистические принципы исключили из него все «частное», открыв широкую дорогу юридическому и квазиюридическому вмешательству государства в экономическую и социально-культурную сферы. Поэтому это право с содержательной стороны напоминает громадную административную отрасль, где сведены к минимуму координационные связи субъектов в пользу субординационных. Именно из-за широкого государственного вмешательства — теперь на марксистской основе — в праве вновь, как и в условиях абсолютизма, стали глохнуть и чахнуть традиционные и индивидуальные механизмы регулирования; институты, обслуживающие частный оборот и стимулирующие экономическую, социальную инициативу людей. Именно эту черту советского права, детерминированную политическим режимом, существовавшим в рамках однопартийной политической системы СССР, принято рассматривать как главную и определяющую: на ней построены как научные классификации современных правовых систем, выделяющие социалистическое право в особую типологическую группу, так и позднейшая критика советского права в нашей перестроечной и постперестроечной литературе. Идеологичность советского права имеет закономерные связи в глубинных структурах российской правовой культуры. В своих первоначальных вариантах, относящихся к началу 20-х гг., советское право выразило миссию — ниспровержение сложившейся в России государственно-позитивистской школы, захватившей институты монархической власти, значительную часть либеральной оппозиции, официальную идеологию, законотворчество. Вероятно, далеко не случайно, что зарождение советского права шло в духовной среде культурного модернизма и таких его доминировавших в Советской России течений, как авангардизм, абстракционизм, футуризм — искусства «простого, как мычание» (В. В. Маяковский). Примерно так можно определить и юридические, в том числе процессуальные, формы 20—30-х гг. в сравнении с классическими институтами судебной реформы 1864 г.

Русское право нуждалось в обновлении, но таком, которое было бы адекватно русскому правовому сознанию, его коллективистской и антирационалистической природе. Такого рода преобразования объективно не могли предложить западные либеральные экстраполяции и заимствования в русском законодательстве конца XIX в., они не нашли поэтому практически никакой иной поддержки, кроме как у самой государственной власти. С ее уходом, не имея серьезных корней в российском обществе, идеи либеральных реформ были легко устранены из правового сознания населения.

Ключевыми и во многом загадочными для понимания новейшей отечественной правовой системы остаются до сих пор 30—50-е гг. ХХ в. Политические кампании по развенчанию «культа личности Сталина», прокатившиеся по стране, в том числе и в сфере науки, еще более отдалили нас от понимания происходившего. Так, в сфере права принято обращать внимание на то, что Конституция СССР 1936 г. была демократической лишь по форме и вовсе не совпадала с реальной политической и юридической практикой. Это связывается с режимом личной власти И. В. Сталина. Такого рода трактовки значительно упрощают историю. Действительные коллизии Основного закона, впервые в полном объеме регулировавшего конституционные отношения в стране, определялись не столько волевыми устремлениями И. В. Сталина, сколько реальной исторической и культурно-правовой ситуацией, создавшейся в России к тому времени — периоду беспрецедентного социального авангарда, к которому страна шла почти два предыдущих столетия. Сбалансировать, «исправить», а тем более остановить этот процесс, как, например, все то, что произошло в ходе и после современной нам перестройки, объективно не под силу одному человеку, даже выдающемуся.

Советский правовой авангард, имевший, конечно, и собственные перегибы и крайности, сумел тем не менее найти самостоятельную почву в общественном сознании и культуре. Его судьба — сложное, противоречивое, подчас трагическое явление в российской истории, которое, однако, дало значительные конструктивные плоды. К началу 60-х гг. страна имела довольно развитое законодательство, эффективный комплекс юрисдикционных органов, растущую тенденцию к стабилизации и даже некоторому снижению социальной патологии. Поэтому советское право в целом следует рассматривать как новый, важный этап в жизни российского права. Советское право — естественный элемент российского правового феномена. Советское право было единственным способом и формой выживания российского права в структурах западной цивилизации, в которые интегрировала Россию ее монархическая государственная власть в XVIII—XIX вв. Чтобы выжить в новых условиях и модернизироваться, российское право «ушло» в советское право. Советское право — это синоним российского права, этап его развития, далеко не худший.

Поэтому далеко не случайно, что, когда в перестроечной России социализм стал объектом легальной и уничижительной критики, обнаружился парадоксальный феномен, образно сформулированный философом-диссидентом А. Зиновьевым: «Мы целились в коммунизм, а попали в Россию». В форме советского права жила и развивалась российская правовая культура, которая никогда, даже в самые мрачные периоды политического диктата и репрессий, не утрачивала самостоятельности и духовной целостности. Наоборот, коммунистический изоляционизм, в котором вынужденно оказалась отечественная правовая система, послужил для нее мощным щитом от интервенции западной массовой культуры, в том числе в сфере права — интервенции, жертвой которой стали многие некогда самостоятельные и самобытные общества.

Историей большевизму была отведена парадоксальная роль — «внутреннего» защитника национальной культуры. «Можно с разных сторон подходить к большевизму... — писал Л. П. Карсавин. — По существу своему политика большевиков была если и не лучшим, то, во всяком случае, достаточным и, при данных условиях, может быть, единственно пригодным средством для сохранения русской государственности и культуры. Они уничтожали “бар” и живших по-барски носителей культуры. — Они ли? Не являются ли большевики лишь организаторами стихийной ненависти и воли темных масс? Большевики были беспощадны и бессмысленно жестоки, но, может быть, только благодаря им не произошло поголовного истребления культурных слоев русского общества; может быть, они скорее ослабили, чем усилили порыв стихии, обоснованием и оправданием ненависти ввели ее в некоторое русло».

По своему историческому значению советское право есть своего рода «подсознательный» бунт против западного правового рационализма и индивидуализма, в оболочку которых пытались заключать русскую правовую идею со второй половины XIX в. Поэтому советское право — не казус, не политическая ошибка и тем более не тупиковый ход правовой истории, оно закономерный феномен, теснейшим образом связанный со всем предшествующим развитием русского права. По большому счету, оценивая итоги советского права к 90-м гг. XX в., можно с полным основанием сказать, что пройденный за 70 лет путь позволил достичь России такой высоты правового развития, которого она никогда в прошлом не имела. Так, уровень правовой фундаментальной и отраслевой науки, существующий в настоящее время, немыслим для дореволюционной России, располагавшей довольно развитой, но весьма несамостоятельной правовой идеологией.

Достигнутые результаты в своем подавляющем большинстве, конечно, не случайны, они не могли быть получены вопреки господствовавшей 70 лет идеологической системе. Однако эта система, давая известный простор развитию правовой культуры, не могла не нести внутренних фундаментальных противоречий, особенно в своем национально-государственном аспекте, который уже к 70-м гг. прошлого века стал разрушать правовую и политическую сферы общества, отключая их от естественных источников в национальной культуре. Разрешив на определенное время — в рамках конкретно-исторического этапа — проблему самодвижения русской правовой традиции, марксизм в его советском варианте отстал от ее дальнейших устремлений. Признаки глубокого кризиса «правовой системы социализма» стали явственно проступать в 80-е гг. ХХ в., когда нормативная основа многих законодательных актов стала подвергаться эрозии, правовое регулирование подменяться общими тезисами, указанием на всевозможные принципы, пожелания, цели, за которыми подчас не было ни сторон, ни четких прав и обязанностей, ни реальной юридической и социальной ответственности. Но эти явления не были определяющими. Специфика правовой системы социализма состояла в ее «склеенности» с общественной моралью, фундаментальными принципами равенства и справедливости. Именно там был и есть до сих пор реальный эпицентр правовой культуры русского общества и именно там правовая система оказалась заложницей социалистической государственности. Предпринятые попытки ее улучшения на прежней идеологической основе не привели и не могли привести к радикальному изменению ситуации.

Национальная правовая традиция выросла из рамок марксистской идеологии и потребовала нового объединяющего начала для решения сложнейших и многообразных проблем России, вступающей в XXI век. Далеко не случайно, что именно национальные вопросы вышли на первый план сразу же, как только в стране стали ослабевать идеологические и политические запреты. В этом — очевидный заказ науке и практике на поиск новых путей развития отечественной государственности и правовой культуры.