Исторические аспекты развития правовой системы в России
КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ И ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОСНОВЫ РОССИЙСКОЙ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ
Становление государственно-правовой системы Древней Руси
Древнейшими источниками русского права были обычаи славянских племен — полян, древлян, полочан, кривичей, дреговичей, которые в IV—VII вв. объединялись в особые территориально-государственные общности — земли. При разложении родовых общин и возникновении княжеств-земель обычаи превращались в обычное право.
Формами обычного права служили акты юридических сделок, судебные акты (жалованные грамоты, купчии, духовные грамоты, накладные и т. п.), своеобразные юридические факты-символы, например «посажение князя на стол» — обряд, олицетворяющий законность приобретения власти; словесно выражаемые принципы в виде пословиц и поговорок. Здесь право еще не отделилось полностью от древних обычаев, традиций, фольклора, системы древней мифологии.
Другим важным источником русского права является заимствование иностранного законодательного материала. Как известно, уже с IX в. на Руси практиковалось приглашение на правление варяжских князей. Наибольшей известностью пользуется исторический факт приглашения новгородцами князей Рюриков в 862 г. Приглашенные князья со своими дружинами вели многочисленные войны, совершали набеги на Византию.
Поэтому важным источником права становятся княжеские договоры с иностранными государствами, а через них — рецепция чужих законов. Так, в X в. с Византией было заключено четыре договора: в 907 и 911 гг. князем Олегом, в 945 г. князем Игорем, в 972 г. — Святославом. В этих договорах содержалось смешанное русско-византийское право с преобладанием, однако, в его составе русских обычаев. Это, разумеется, не свидетельствует о том, что русское право было совершеннее греческого: скорее, наоборот. Это говорит о характере влияния иностранного элемента, сохранявшегося и в последующее время: при максимальной восприимчивости к форме, технике, подчас более разработанной в иностранном праве и служившей мощным стимулом юридического развития, русские стремились сохранить и оформить через него собственные традиции и обычаи. Договоры с греками стали, вероятно, первой формой письменного объективирования русского обычного права.
В XII—XIII вв. западнорусские земли — Новгородская (в 1195 и 1270 гг.), Смоленская (в 1229—1230, 1240 и других годах), Полоцкая (в 1264, 1265 и других годах), а также земля Галицкая заключали договоры со Швецией, немецким Орденом меченосцев, Ганзейскими городами, Ригой и Готландом. Эти договоры определяли взаимное правовое положение русских и немцев на своих территориях и носили характер внутреннего, а не международного права.
Сложное влияние на развитие русского национального права и становление русской правовой системы оказало принятие в 988 г. Русью христианства (от Византии). Принятие христианства произвело революционное воздействие на всю русскую культуру, включая ее правовую сферу. Характер этого переворота - смены языческого мировоззрения христианским - весьма сложен и имеет классическую традицию самостоятельного изучения. Применительно к правосознанию восточных славян с уверенностью можно, однако, констатировать, что принятие христианства не привело к полному отмиранию русского национального права, которое сохранило и даже упрочило свою традиционно-обычную основу. От Византии был воспринят ряд более совершенных в технико-юридическом отношении светских правовых кодексов, а также введено новое — церковное право, которое регулировало некоторые вопросы семьи и брака. Как отмечается в исторической литературе, заимствование кодексов облегчалось тем, что они в самой Византии составлялись под влиянием славянского элемента. К наиболее крупным реципированным законодательным актам этого времени относятся: Эклога Льва Исаврянина и Константина Копронима (739—741 гг.), Прохирон Василия Македонянина (870—878 гг.), Судебник царя Константина (или «Закон судный людем»). Следует подчеркнуть самостоятельность русской правовой традиции при рецепции данных памятников, о чем свидетельствует ее дополнительный и подчас весьма фрагментарный по отношению к заимствуемому акту характер. Практически все названные документы содержательно перерабатывались и приспосабливались к русскому обычному, а затем и княжескому праву, никогда не получали самостоятельного и безусловного значения для традиционной социальной почвы.
Источником самостоятельной письменной юридической формы в русской правовой системе выступила государственная власть. Согласно летописным памятникам во времена Владимира (княжил с 980 по 1014 г.) было создано несколько уставов (постановлений власти по одному или нескольким вопросам), а в дальнейшем традицию издания законодательства в форме уставов продолжил Ярослав, его сыновья и их потомки. В XI в. был подготовлен крупный законодательный акт - Русская Правда, представлявшая собой своеобразную обычно-правовую инкорпорацию, составленную из княжеских уставов, обычного права и византийских актов.
Ведущую роль в создании крупных национальных правовых форм начиная с XI в. играет государство. Государство определяет динамику, средства законодательного процесса, поэтому от понимания Русского государства во многом зависит последующая интерпретация русского права и русской правовой системы.
Специфика русской правовой системы во многом предопределяется уже на ранних этапах, в том числе через взаимодействие со сложной, нетрадиционной природой государственности России. Принято считать, что русское государство возникло в виде отдельных земель-княжеств раннефеодального типа. Поэтому и русское право принято рассматривать как право феодальное, подчиняя этому понятию, отражающему европейский ход исторического развития, природу русской правовой системы. Между тем классический феодализм — типическая форма государственности большинства народов Западной Европы — весьма отличается от формы и еще более от смысла русской правовой государственности.
Для феодального строя характерны, как известно, следующие черты.
Во-первых, сословная организация общества, где сословия — юридическое понятие (духовенство, дворянство, «третье сословие»), образуемое такими признаками, как юридическое неравенство субъектов от рождения, законодательные привилегии, иерархичность социальной организации общества, закрепляемая правом. Надо заметить, что сословные права, по общему правилу, передаются по наследству (например, дворянство).
В X—XIII вв. на Руси не было сословий в западном понимании. На Руси существовали социально-экономические группы — боярство, крестьянство, дети боярские (обедневшие потомки дробившихся боярских родов), посадское население (купцы, ремесленники, мелкие торговцы), духовенство. Эти социальные группы, будучи явлениями социально-экономическими, не имели черт западноевропейских сословий. Так, ведущая в экономическом и государственно-политическом отношении социальная группа — боярство — не была юридически замкнутой группировкой и в правовом отношении представлялась обычным элементом территориальных общин, которые и выступали «субъектами права». У боярства как «сословия» отсутствовали привилегии по землевладению (свои вотчины они имели на праве собственности и передавали их по наследству), государственному управлению, гражданской правоспособности и в сфере уголовной юрисдикции. В правовом отношении это были такие же «подданные», как и иные социально-экономические группы населения, что весьма отличало их от дворянского сословия в Западной Европе.
Во-вторых, феодализму присуща вассальная служба — система отношений личной зависимости (по договору) одних феодалов (вассалов) от других (сеньоров). Верховный сеньор-сюзерен — король, герцог, князь. Для вассальной зависимости характерна именно зависимость личная, а не территориальная старшего города к пригороду, как было на Руси. Явлением, сопутствующим вассальной зависимости, всегда выступает феодальное (ленное) землевладение. Как известно, лен — это поместье (то же, что и бенефиций и впоследствии феод — наследственное владение, которое король не мог отнять у феодала), т. е. земля, полученная в силу свободного вассального договора господина и слуги за службу последнего. За землю — феод, пожалованную в наследственное владение сеньором своему вассалу, последний обязан был нести службу: военную или придворную.
В отличие от данной системы русская государственность была основана не на вассальных отношениях феодалов, т. е. личном подчинении, а на подчинении территориальном — общинземель друг другу, где «старшие» города главенствовали над пригородами и где бояре были лишь «элементами» этих основных отношений.
В земском государстве, каким была Русь X—XIII вв., отмечал известный русский дореволюционный историк-правовед М. Ф. Владимирский-Буданов, «преобладающим элементом служит территориальный: государство есть союз общин; старшая община правит другими общинами... Государство других типов может быть союзом сословий (феодальное общество) или лиц (ордена) или родов и т. д. Данный (как на Руси) строй отнюдь не может быть применим, например, к германским государствам V—IX веков, никаких старших городов и пригородов там нет, а есть король, герцоги, графы, ценценарии; в феодальную эпоху государственная власть состояла опять не в зависимости меньших общин от старшей, а в зависимости подвассалов от вассалов, а вассалов от верховного сюзерена. В этом (с прибавлением вечевого управления) и состоит отличие земского государства от государства другого строя».
Как подчеркивал М. Ф. Владимирский-Буданов, бояре, обладая большими земельными владениями и имуществом, не были чьими-то вассалами, а подчинялись наравне со всеми прочими гражданами городам: например Великому Новгороду или Пскову. Владения бояр не были государственными, как у феодалов Западной Европы. Поэтому на Руси существовало не феодальное (ленное), а вотчинное землевладение, на смену которому пришло поместное право. Поместье же — не лен. Поместная система, введенная на Руси правительством Ивана Грозного в XVI в. и продолженная в XVII в., не была свободным вассальным договором слуги и господина (бенефиция), а выступала принудительным «испомещением» служилых людей, уже и так обязанных служить государству.
Третья черта феодализма — раздробленность государственной власти. Известен механизм этой раздробленности: в результате раздачи иммунных грамот сюзереном феодальные владения впоследствии превращаются в территориальные субъекты с суверенными правами, т. е. в государства. В России и по этой позиции все было иначе. Боярское землевладение не переходило в государственный суверенитет. Не стали государями и кормленщики, которым за службу давалась та или иная волость на «пропитание». Боярское право собственности на землю не переросло в процесс суверенизации, который наблюдался в Западной Европе. Что касается князей-суверенов, княживших в тех или иных землях, то они не приобрели свои права в результате процесса феодализации, а сохранили их как потомки древних владетельных родов. Их права, как отмечается в литературе, не возрастали, а, наоборот, по мере развития русской государственности сокращались. Вообще, Русское государство выросло из отдельных земель-княжеств (и республик), которые сформировались непосредственно в ходе разложения племенных общин восточных славян, и не знало классического этапа «феодальной раздробленности» как процесса, обратного существующему единству власти. Наоборот, Русское государство имело один вектор развития — от земского строя в IX—XIII вв. к формированию самодержавия в XIV—XV вв. в рамках Московского и Литовско-Русского княжеств. Возникновение в XV в. единого Московского государства «противоречит» важному признаку феодализма — раздробленности суверенной власти.
Фундаментальным элементом земского строя Древней Руси был институт вечевых собраний, включавший всех свободных жителей старшего города: «простых людей», лиц духовного звания, бояр и князя. Вече как общеземский орган, предназначенный для согласования воли всех «ветвей власти» — князя, бояр и народа, выступал источником соборной природы русского права. Обычай собирать вечевые собрания существовал в X—XIII вв. во всех древнерусских землях: Новгородской, Смоленской, Киевской, Полоцкой, Псковской, Ростовской, Волынской, Галицкой, Рязанской и Черниговской.
Вечу принадлежали значительные права, среди которых основными следует назвать законотворчество (ст. 108 Псковской судной грамоты), вопросы внешней политики, войны и мира, внутреннего государственного устройства (призвание и смещение князей, назначение и смена чиновников), финансы (введение налогов, сбор средств для ведения войны). Кроме этого, вече могло выступать в качестве судебного органа. Все это, разумеется, не говорит о полновластии веча. Кроме веча в структуру российской государственности этого периода входили князь и Боярская дума (совет «лучших людей», разделяющий с князем бремя решения вопросов государственного управления).
При принятии решений вечем действовал принцип единогласия, не устранявший, конечно, политической борьбы, подчас весьма острой. Однако сам по себе этот принцип свидетельствует о концептуальности данного органа для земского строя, выражавшего единство и полноту волеизъявления всех социальных групп.
Следует отметить, что уже в этот — начальный период русской государственности — были заложены основы своеобразного для будущей России разделения власти между органами государственного аппарата, князем, Боярской думой и вечем, которые стали прообразами трех тенденций в развитии государственности — монархической, аристократической и демократической.
Принцип демократии, сопровождающий Русское государство с самых первых шагов его самостоятельного существования, исторически был приоритетным, ибо опирался на своеобразный механизм построения государства — территориально-земельный, соборный, а не индивидуально-вассальный, как это имело место в феодальных государствах Западной Европы.
Варианты устройства формы государства — демократический, аристократический и монархический — в отдельности составили основу конкретного государственного строя русских земель. Примером преобладания боярской власти над князем и вечем стали земли Галицкая и Волынская; демократический вечевой строй утвердился в Новгороде и Пскове, а самостоятельная княжеская власть получила перевес в Суздальской и отчасти Рязанской и Черниговской землях.
Таким образом, в генезисе Русского государства заметны особенности, определившие последующее развитие отечественной правовой системы. К ним относятся:
— земское устройство государства, т. е. территориально-общинная, соборная организация власти (в отличие от лично-вассальных отношений западных феодальных монархий);
— устойчивость в системе власти демократической компоненты в виде вечевых собраний;
— отсутствие феодальной раздробленности государства в его западноевропейском смысле с сохранением на всем протяжении удельного периода в X—XII вв. внутренней целостности земель как исторического фундамента будущих федеративных от- туру российской государственности этого периода входили князь и Боярская дума (совет «лучших людей», разделяющий с князем бремя решения вопросов государственного управления).
При принятии решений вечем действовал принцип единогласия, не устранявший, конечно, политической борьбы, подчас весьма острой. Однако сам по себе этот принцип свидетельствует о концептуальности данного органа для земского строя, выражавшего единство и полноту волеизъявления всех социальных групп.
Следует отметить, что уже в этот — начальный период русской государственности — были заложены основы своеобразного для будущей России разделения власти между органами государственного аппарата, князем, Боярской думой и вечем, которые стали прообразами трех тенденций в развитии государственности — монархической, аристократической и демократической.
Принцип демократии, сопровождающий Русское государство с самых первых шагов его самостоятельного существования, исторически был приоритетным, ибо опирался на своеобразный механизм построения государства — территориально-земельный, соборный, а не индивидуально-вассальный, как это имело место в феодальных государствах Западной Европы.
Варианты устройства формы государства — демократический, аристократический и монархический — в отдельности составили основу конкретного государственного строя русских земель. Примером преобладания боярской власти над князем и вечем стали земли Галицкая и Волынская; демократический вечевой строй утвердился в Новгороде и Пскове, а самостоятельная княжеская власть получила перевес в Суздальской и отчасти Рязанской и Черниговской землях.
Таким образом, в генезисе Русского государства заметны особенности, определившие последующее развитие отечественной правовой системы. К ним относятся:
— земское устройство государства, т. е. территориально-общинная, соборная организация власти (в отличие от лично-вассальных отношений западных феодальных монархий);
— устойчивость в системе власти демократической компоненты в виде вечевых собраний;
— отсутствие феодальной раздробленности государства в его западноевропейском смысле с сохранением на всем протяжении удельного периода в X—XII вв. внутренней целостности земель как исторического фундамента будущих федеративных от Новгородской земель. В результате эффективной защиты Новгорода и Пскова от нашествия западных племен — немцев, шведов, литовцев, чуди (эстонцев) и еми (финнов), движимых в русские земли не без участия папского престола, был осуществлен важный поворот в отношениях Руси с Западом, позволивший остановить глобальное проникновение последнего в политические и религиозные отношения Русского государства, сохранить его культурно-историческую самостоятельность.
Твердая поддержка Александром Невским православной церкви, противодействие проискам католицизма и решительный отпор военным устремлениям Запада сыграли поворотную роль в долговременной ориентации Руси, что позволило сформировать и закрепить чрезвычайно важные основы национальной культурной традиции. Александр Невский был, вероятно, первым крупным политиком, который смог соотнести размеры западной и восточной (татарской) угроз, осуществить целую систему культурных, политических и военных мер, сыгравших решающую роль в историческом выборе, который совершила Русь в XIII в. — выборе в пользу собственной идентичности. Глубинное значение политики князя Александра тем более существенно в условиях одновременности с западной экспансией вторжения в пределы русских земель монголо-татарских орд Батыя. Все русские земли за исключением лишь северо-западных — Полоцкой, Смоленской, Псковской и отчасти Новгородской были завоеваны татарами. Татарское нашествие причинило огромный экономический, культурный и политический ущерб Руси, привело к значительным потерям наиболее активной части ее населения. В этой обстановке политический выбор Александра позволил предложить спасительную для русской культуры и государственности политику на «умиротворение» Орды, отвести угрозу тотального разгрома и уничтожения Руси в результате борьбы на «два фронта».
Политика Александра Невского в отношении Монгольской империи стала, по сути дела, ответом на основной для восточных славян вопрос эпохи: как соотнести развитие русских земель с монгольским нашествием с востока и с католической экспансией с запада? Ответ был благотворным для будущего России — громадный урон русской политической и экономической системам, причиненный татарами в XIII в., не мог разрушить этнокультурной почвы русской государственности. Это нашествие в известном смысле стало косвенной преградой для насильственной религиозной ассимиляции Руси тоталитарной римской системой, рассматривавшей восточные земли как объект своей колонизации. Более того, монгольский элемент привнес важные составляющие в русскую культурную традицию, в результате чего была обеспечена ее совместимость с будущими восточными измерениями русской государственности. Не случайно, что принципиальная значительность деяний Александра Невского в XIII в. до сих пор не позволяет исчерпать всю меру неудовлетворения западной историографии принятыми тогда решениями. В англо-американской литературе весьма распространены попытки преуменьшить значение достигнутого Александром Невским, и особенную неприязнь вызывает его так называемая «промонгольская» позиция.
Русские земли в период двухсотлетнего монгольского ига практически никогда не находились под непосредственным управлением завоевателей. Власть принадлежала местным князьям, которые собирали дань Орде и «утверждались» ею на княжеских столах согласно собственным родовым обычаям.
По вопросу глобального влияния монгольского завоевания на русское государство и право существуют различные мнения. Не ставя задачи обсуждения здесь этого вопроса, необходимо лишь констатировать, что в ходе исторического развития отечественная государственно-правовая система с XII—XIII вв. получила новые мощные инокультурные источники — тюрко-монгольский, западнокатолический, которые, перемешиваясь друг с другом, с традиционной славяно-православной основой, сформировали почву для будущего сложного правового сознания России, в том числе заложили основу последующих идеологических противостояний и расколов отечественного правового уклада
Правовой уклад Московского государства
Дальнейшее развитие русской правовой идеи выразилось в движении к созданию единой государственности и единой правовой организации. Даже в условиях удельной системы развитие русского государства и права имело объединительную направленность. Постепенное стирание самобытности земель, их религиозная, этническая, политическая, правовая, культурная однородность обусловили мощный центростремительный процесс, который завершился к началу XVI в. созданием русского национального государства с центром в Москве. Несмотря на то что этим государством были восприняты единодержавные, монархические начала власти, в качестве территориальной основы оно сохранило старый земский принцип.
Существование «литовского фактора» на западе — Литовско-Русского государства еще долгое время вносило дуализм в процесс объединения: Литва претендовала на приграничные
русские земли. Борьба с нею Московского государства продолжалась весь XVI в. и окончательно была завершена в пользу Москвы лишь в рамках Российской империи.
Новое государство практически сразу же стало интернациональным в результате его непрерывного расширения на восток: в 1552 г. войсками Ивана Грозного была взята Казань, в 1557 г. присоединено Астраханское ханство, в это же время подданными русского царя стали кавказские князья, а в 1586 г. была присоединена Башкирия. Волжские казаки под предводительством Ермака взяли в 1582 г. столицу Сибирского ханства город Сибирь. Это продвижение, достигшее к концу XVII в. берегов Тихого океана, было дополнено формированием свободных общин донских казаков, чья земля постепенно вошла в состав Русского государства на юге.
Московский период Русского государства и права в своих основных принципах обнаруживает значительную преемственность с периодом земским. Сохраняются три центра власти — князь, Дума (совет) и народное представительство. Титул «Великий князь всея Руси», которым именовались старшие князья Суздальской земли, сменился титулом царя (после венчания на царство 16 января 1547 г. Ивана IV Грозного), отразившим новый, независимый и единственный в государстве статус суверена. Титул «царь» происходит, как известно, от византийского «цезарь» и отражает связь с Римской империей как «политической родиной» христианства. Два мировых потока христианской религии — европейский, продолженный в католицизме через империю Карла Великого, и восточный — византийско-православный, который после падения Византии в 1453 г. нашел свое продолжение в русском «третьем Риме», образовали две культурно-исторические опоры российской цивилизации.
В этом факте состоит, как известно, глубинный смысл знаменитой доктрины монаха Филофея «Москва — Третий Рим». В отечественной научной литературе традиционно обращается внимание на фундаментальный характер для российской культуры и политики «византийского вектора», который определил многие особенности русских, в том числе и в правовом поведении.
Правовой смысл этого периода русской государственности тесно связан с Земскими соборами — органами народного представительства, пришедшими на смену исчезнувшим в удельный период вечевым собраниям. Земские соборы играют исключительную роль для понимания русского государства и русской правовой системы. В московский период основным источником права делается законодательство. До созыва Земских соборов территориально-социальная представительская традиция реализовывалась в различных формах, но главным образом — в эпизодических съездах князей, их наместников и епископата Православной церкви. С объединением Руси потребовался орган, который стал бы ведущим элементом новой государственности. Поэтому Земские соборы — своеобразный институт, связанный своими корнями с очень сложной эволюцией русского общества, он не может быть сведен лишь к форме стадиальной эволюции «феодального государства», как обычно рассматривается сословно-представительная монархия. Земские соборы — типично русский государственный институт, который лишь внешне напоминает феодальный сословно-представительный орган. Такие институты, как английский Парламент XIII в. или французские Генеральные Штаты XVII в., возникли в результате борьбы сословий — дворянства, духовенства с так называемым третьим сословием, последнего — с королевской властью. Все эти сословия заседали, как правило, раздельно и представляли свои интересы как обособленные «палаты».
Русские Земские соборы строились на иных началах. Земский собор, о чем свидетельствует уже его название, должен был собрать и выявить общеземские интересы и поэтому по внутреннему строению не обосабливал, а объединял все «ветви власти» — и царя, и Боярскую думу (фактическое правительство), и Собор духовенства, а также гласных от классов и территорий. Может показаться, что это лишь специфический вариант сословного представительства. Однако вряд ли это так. На Земских соборах Боярская дума, освященный Собор (духовенство), земства не представляли отдельных интересов боярства, духовенства и других «сословий»: их представители действовали в личном качестве и не выражали согласованного мнения соответствующей социальной группы.
Кроме Думы и епископата на Земском соборе были представлены выборные от социальных групп (классов) общества и регионов государства: представители стольников, стряпчих, дьяков, жильцов, стрельцов, дворян московских, дворян и детей боярских, казаков, а также все татарские мурзы, купцы-гости и иные торговые люди, члены черных сотен и посадов, а также крестьяне1. На Соборе участвовали выборные от всех территориальных элементов государства, что подчеркивало не социально-классовый, а земский, территориальный приоритет природы русского государства.
Компетенция Собора также специфична. Этот орган нельзя назвать ни совещательным, ни однозначно законодательным. Земский собор есть высшее выражение мысли и воли земли и поэтому, как было отмечено, он включал в себя все аспекты власти — и вертикальный (царя, Думу, служилых людей (администрацию)), и горизонтальный, земский (от уездов), а также социальный (от классов и социальных групп). Поэтому Земский собор не был органом «разделения властей», их противостояния, а скорее, их «соединения», «симфонии», гармонизации, выражал общее мнение земли по наиболее важным вопросам: выборам нового царя, внешней политике, финансам, введению новых налогов, законотворчеству. Разумеется, это не означало отсутствия политической борьбы и острых столкновений по тем или иным вопросам, однако исходный правовой смысл этого органа состоял не в захвате власти каким-либо сословием или в ограничении прерогатив монархии, как это было в Западной Европе, а в выявлении и согласовании общенародной воли. Статус Земского собора как выразителя мнения земли подчеркивало и его право петиций к царю, которые рассматривались в качестве требований всей России.
Земские соборы как центральные демократические органы русской средневековой государственности дополнялись на местах выборными органами губного и земского самоуправления. С 30-х гг. XVI в. в России действуют уездные губные избы: первоначально для борьбы с преступностью в уезде, а затем — в качестве органов общей компетенции. Во главе избы стоял избираемый всеми социальными группами уезда (князьями, детьми боярскими, духовенством и крестьянами) из числа дворян и детей боярских губной староста, при котором состояли губной дьяк, выборные старосты, десятники и иные «лучшие люди», именуемые впоследствии целовальниками (выборными).
С середины XVII в. учреждаются выборные органы земского самоуправления, в компетенцию которых входили вопросы полицейского, финансового, судебного, налогового и других отраслей местного ведения. Действует, таким образом, весьма согласованная и довольно эффективная система демократической государственности, основанная на традициях русского земельного самоуправления. Демократизм ее, конечно, не следует преувеличивать, однако нет никаких оснований его не видеть. Перед нами — оригинальное культурно-правовое явление русской правовой государственности, которое имеет свои исторические и духовные корни и которое развивалось не изолированно, а в тесной связи с западными и восточными влияниями, сохраняя при этом признаки самобытной государственно-правовой системы.
Такие естественные для русского этноса условия формирования государственности (которые, разумеется, отнюдь не исключали и войн, и подавления оппозиции, и ожесточенной внутренней политической борьбы, особенно в XV — начале XVII в.) привели к созданию русского правового феномена, что позволяет рассматривать московский период как относительно целостный и завершенный в русской истории права. Вероятно, не случайно, что на столетие с середины XVI до середины XVII в. приходится расцвет русского средневекового законотворчества.
Характерной чертой московско-русской правовой системы было разнообразие и гибкость ее источников при сохранении обычной, традиционной основы законодательства. В Московском государстве действует обычное право русских земель, которое не знало письменной формы. Это — базис правовой системы. От него, как регулятивной оси, начинают ответвляться нормативные побеги, сообщавшие правовой системе питательные связи в новой общерусской государственности. - К числу таких источников относятся прежде всего жалованные грамоты великих князей монастырям либо светским лицам, в которых суверены предоставляли подданным различные права — собственности, владения, освобождения от суда, налогов и т. д. Необходимо заметить, что аналогичный институт известен и праву стран феодальной Европы (иммунные грамоты). Однако право Московского государства не превратилось, как западноевропейское, в право-привилегию того или иного сословия. Иммунитеты (привилегии) в русском московском праве не составили широкой практики, заменяющей общие нормы в специальном сословном праве. К тому же жалованные грамоты русских князей (затем — царей) не гарантировали иммунитет всем поколениям субъектов привилегии, а нуждались всегда в подтверждении новой властью.
Кроме жалованных великие князья Московские и всея Руси издавали грамоты, санкционировавшие в отношении конкретных лиц их древние права и обычаи. К источникам права следует отнести судебные приговоры княжеского суда, уставные грамоты, регламентировавшие местное управление конкретных регионов и определявшие порядок наместнического правления и права населения соответствующих уездов (например, Двинская Уставная грамота 1397 г., Белозерская 1488 г.), а также губные и земские грамоты, которыми устанавливались права губных и земских учреждений.
Уставные грамоты местного управления стали источниками новых крупных общерусских нормативных актов — Судебника 1497 г. (именуемого по титулу Ивана III «княжеским») и Судебника 1550 г. (именуемого «царским» по титулу Ивана IV). В этих актах явственно проступает стиль древнерусской правовой инновации — не отмена старого акта и создание совершенно нового, абстрактно придуманного, а постепенное угасание древнего источника, наслоение на него современного толкования, сохранение старой (как правило, обычной) правовой почвы, в силу чего ведущим методом правотворчества становится рецепция содержания действовавших памятников — как русских, так и иностранных. Так, кроме уставных грамот в содержании Судебников использованы Русская Правда, Псковская судная грамота, вечевое законодательство и, как всегда, обычное право.
Русская правовая традиция выработала и способы восполнения пробелов в законодательстве, появлявшихся после издания Судебников. Это издание царских указов, которые должны были «приписываться» к Судебнику 1550 г. и которые накапливались в специальных «указных книгах» приказов как ведомств «отраслевого» управления. Известны указные книги судных дел (1550—1582), холопьего суда (1597—1620), поместного приказа (1587—1624) и разбойного приказа, ведавшего местными делами.
Таким образом, был создан механизм обновления права, соединявший в себе элементы различной государственно-правовой природы: структуры высшей государственной власти (царь), отраслевого государственного управления (приказы) и частной, индивидуальной инициативы, ибо почин принятия дополнений и изменений к Судебнику мог исходить как от Земского собора, отдельных классов, так и от физических лиц.
Правовая система Московской Руси в качестве важной составляющей имела церковное право и довольно развитую церковную юрисдикцию. Основным ее источником был Стоглав — нормативный акт, содержащий сто статей церковно-светского права, принятый церковным Собором в 1551 г.
Вершиной же русской средневековой правовой культуры выступает Уложение царя Алексея Михайловича — фундаментальная системная кодификация русского права, осуществленная комиссией под руководством боярина князя Н. И. Одоевского при активном участии и последующем санкционировании Земского собора 1648—1649 гг. Источниками Уложения, открывшего на Руси практику печатного законодательства, кроме национального русского права были греко-римские юридические акты — Кормчая: эклоги, Прохирон, Уложение Юстиниана, а также Литовский статут 1588 г. Рецепция иностранного законодательства этого периода не носила характера буквальных переводов, чем так грешит последующая практика XVIII в. Эта рецепция держалась в рамках переработки иностранных актов в русском национальном духе. Исследователи отмечают ясность и доступность языка Уложения, достаточно высокий уровень его юридической техники. Не случайно данная кодификация оказала глубокое влияние на развитие русского права. В сравнении с Судебниками, содержащими, ввиду господства в XV—XVI вв. обычного права, главным образом, процессуальные нормы, Уложение является, по сути дела, сводом вполне самостоятельных отраслей процессуального и материального права — судоустройства, судопроизводства, государственного, вещного, уголовного и некоторых других.
Бурное развитие законодательства второй половины XVII в. вызвало к жизни новые формы права. Ими стали прообразы кодексов — Уставы, систематически (монографически) регулирующие вопросы той или иной сферы отношений (например, Новоторговый Устав 1677 г.), а также так называемые новоуказные статьи, дополняющие и изменяющие постановления Соборного Уложения.
XVII век завершил относительно самостоятельный этап развития русского права и государства. В рамках этого этапа сформировались основы русского правового феномена. Восемь столетий русской правовой государственности — с X по XVII в. — свидетельствуют о глубоких и самобытных корнях русской правовой жизни, ее исконном демократизме, о ложности широко распространенного стереотипа о слабости демократических и правовых традиций в России.
Однако XVII век далеко не случайно фактически завершил классический этап русской правовой истории. В этот период Россия пережила глубокий политический и духовный кризис — Смутное время: гражданскую войну, церковный раскол, народные бунты, которые во многом предопределили последующее развитие ее государства и права. Разрешение политического кризиса, имевшего глубокие причины в назревшей необходимости модернизации государства, произошло во многом благодаря устойчивости земского начала российской государственности, но не закончилось глубоким и обновляющим политическую систему социальным компромиссом власти и земства. Скорее, наоборот: последовавший в середине века церковный раскол вследствие исправления богослужебных книг патриархом Никоном дополнил вырождение традиционного народного начала в политических отношениях грандиозной катастрофой русской церкви. Разрыв единства традиционной русской религиозной морали фактически привел к отпадению от государства и общества духовно стойких и социально дееспособных носителей исконной правовой культуры, трудовой и социальной этики, привел эту перспективную русскую альтернативу Реформации и русское политико-правовое сознание в целом к социальному тупику.
По мнению А. Д. Синявского, исследовавшего результаты реформы Никона в русле развития русской народной веры, из рас-
кола «проистекали многие позднейшие беды: падение древнерусского благочестия, полное подчинение Церкви государству и, в конце концов, растущее равнодушие или недоверие в народе к официальной церкви, которая как бы скомпрометировала себя расколом. Заметно ослабление религиозного чувства во многих слоях населения, а вместе с тем его рост, но уже не на официальных, а на сектантских путях. В результате раскола из лона церкви, а далее из истории русского государства и общества была насильственно вырвана та часть народа, которая во многом составляла духовное ядро православия. Эта среда (раскола), в особенности на первых порах, породила замечательные плоды религиозного подвижничества, нравственной стойкости и даже воскресила на какое-то время древнерусскую культуру, но в узких, локальных границах, в стороне от магистральных путей исторического развития».
Реформа Никона породила глубочайший кризис отечественного правосознания, которое традиционно на Руси имело религиозную основу. Теперь эта основа расщепилась, и официальная церковь фактически стала представлять полицейское государство с его многочисленными нравственными изъянами. Из русской правовой культуры был выхвачен целый мир глубоко укорененных правовых ценностей, массово распространенных в обыденном традиционном правосознании, в том числе трудовой этике. «Я убедился, — писал И. С. Аксаков в письме об увиденном им в раскольничьем селе странников в 1850 г., — что пропаганда раскола становится все сильнее и сильнее, я убежден, что ей суждено еще долго распространяться. Право, скоро Россия разделится на две половины: православие будет на стороне казны, правительства, неверующего дворянства и отвращающего от веры духовенства, а все прочие обратятся к расколу. Берущие взятку будут православные, дающие взятку — раскольники».
О роли русской церкви и христианской веры в развитии правосознания в России надо, конечно, писать особо. Здесь мы лишь укажем, что исторические пути русской веры сложились таким образом, что национальная правовая культура, по большому счету, не смогла найти в православной церкви источника своего национального выражения, как это имело место с христианской культурой в европейских странах. Догматизм византийской церкви, воспринятый политической и церковной властями в России почти исключительно в охранительном аспекте (что на каком-то этапе и подвигло на исправление богослужебных книг), во многом лишил церковную традицию свободных национальных элементов и вместе с ними — способности церкви стать лоном вызревания человеческих, в том числе правовых и иных национально-культурных форм жизнедеятельности. Национальному правовому сознанию в России просто не в чем было развиваться, кроме самой что ни на есть простой и непосредственной народной веры. Ни церковь с ее жесткими догматами, а впоследствии и государственной формой, ни школа (государственно-клерикальная), ни свободная наука и философия (они появились как систематические занятия лишь в ХVIII в.) не могли быть формами развития народного правосознания. В этом — корни последующей чрезвычайной автономности русского правосознания от религии и государства, и даже в целом — русской национальной культуры, удивительной по глубине пропасти народного и научно-официального правосознания и их общей отчужденности от религиозного чувства.
Национальные формы религиозности XVI в., выраженные в том числе в обрядах и ритуалах, были оригинальны, но, как писал П. Н. Милюков, «оказались неправильными. Представители русской церкви, с помощью своих иностранных (греческих) руководителей, скоро открыли, что эти результаты есть плод своей, местной русской работы. Они нашли, что национальная работа религиозной мысли стоит в явном противоречии с вселенским преданием. В результате этого рода работа была осуждена и должна была немедленно прекратиться. ... Таким образом, церковь лишила общественную мысль ее кровного достояния, которое она только что привыкла считать единственно верным и спасительным, и ничего доступного для массы не дала взамен».
«Византийство» как «родовая» черта русской государственности оказало очень сложное влияние на национальную правовую культуру. Вытеснив языческие верования и овладев народным сознанием, православие стало животворной силой, сотворив новый национальный дух. Но этот дух не мог оставаться в рамках блестящей, но ограниченной канонической византийско-православной формы и потребовал свободы национального выражения. Но именно этого византизм, воплотивший в себе тупиковые черты римской государственности в ее к тому же косном восточном варианте, и не мог дать Руси и России. В этом — глубокое противоречие византизма со славянской культурой, в том числе политической, историческая драма этого христианского источника русской цивилизованности. Россия приняла в свою государственность и правопорядок все «гены» государственного разложения Восточной Римской империи, эгоцентризм ее бюрократии и негибкость политического управления.
Самая страшная рецепция в русской политической истории — это фактическое превращение России в Третий Рим, в клонированного мертвеца, продлившего свою закончившуюся жизнь за счет питательных соков живой славянской культуры. История уберегла Россию, ценой жертвы поражения в мировой войне, от овладения Константинополем и окончательной утраты таким образом национальной конфигурации своей государственной почвы. Распад СССР — отдаленное эхо продолжения исторических катастроф системы, умершей в своем оригинале, но многократно повторяющей акт смерти в своих все новых зеркально-политических отображениях. Споры и фрагменты идеологии великого византийского мертвеца до сих пор многое определяют в теории и практике российской государственности.
Поэтому XVI в. стал своеобразной вершиной органичности религиозного чувства и творчества в России, за которой последовала уводящая от национальной идентичности амбициозность имперской преемственности византийской политической традиции. До XVI в. христианская религия получила в русском обществе национальную адаптацию, что отозвалось удивительным расцветом не только в русской иконописи, зодчестве, политической мысли, но и в самом простом массовом религиозном чувстве. «Но все это национальное творчество, как и национальные формы веры были оставлены позади «оторвавшейся» от них в процессе своего культурного развития церковью. Она подвергла плоды национального творчества строгому осуждению. Самостоятельное национальное развитие творчества было остановлено в самом зародыше. ... Но работу национальной мысли остановить было нельзя. Отвергнутая церковью, она продолжалась вне церковной ограды; лишенная света, она велась во тьме; преследуемая, она производилась тайно... Но власть мало интересовалась этим процессом развития народной веры и не много о нем знала, а церковь, не проникшаяся духом прозелитизма, действовала по отношению к народной вере только как орган правительственного надзора. Этому состоянию церкви вполне соответствовал низкий умственный и нравственный уровень пастырей, превращенных в чиновников духовного ведомства, и стационарное состояние учения веры, запертого в стены духовной школы и довольствовавшегося пережевыванием полемических аргументов западного богословия».
Судьбы правового сознания очень тесно связаны с верой и религией. Как и мораль, право связано с религиозными ценностями. И намного более, чем на иные регуляторы, право опирается на национальное творчество духа и быта. Право технически выросло из этого быта через обычай и традицию. Церковь, лишенная этих двух источников — национальной тождественности, народности и самостоятельного ценностного авторитета вне государства, объективно не могла нести в себе правовое начало и не могла быть средой зарождения и развития правового чувства в России. Эти особенности русского правосознания делаются понятными в контексте последующих парадоксальных превращений русского правосознания — от природного «зверинства» в виде апологии обыденным правосознанием убийства тяжких преступников до равнодушия к страданию ближнего и безразличия к личной судьбе и судьбе собственного государства.
Исторические судьбы русской церкви, ее глубокая зависимость от зарубежной регулятивной формы — сначала греко-византийской, а затем, в XVIII в., петровско-полицейской и идеологически-фискальной — оказали глубокое деформирующее влияние на правовую культуру. Именно из недр религиозного духа родилось национальное религиозное творческое и русское православие, но этот же дух, облеченный в форму догматического надзора и охраны, освятил особый, охранительный и душащий национальную культуру «вселенский» тип модернизации государства и права России. Петр не был создателем бюрократического государства: в своей идеологии оно уже сформировалось в ходе раскола и превращения русской церкви в охранительный институт «византийской» политической традиции. - И опричнина ХVI в., и смута, и раскол имели значительный элемент модернизации, но модернизации, опиравшейся во многом на внешнее заимствование, рассудочно-научное «улучшение» России. Так, патриарх Никон важнейшим мотивом реформы имел глубоко чуждую русскому сознанию латинскую идею теократического государства и создания в Москве Вселенского Православного Царства, для чего надо было уравняться с греками в обряде и чине. «Жестоко обижая русское национальное самолюбие, — пишет А. В. Карташев, — Никон огульно провозглашал решительно все русские чины, несогласные с современными греческими, — “неправыми и нововводными”... Никон оглушил своей торопливостью и упрощением метода книжно-обрядовых исправлений... Во имя той же мечты о великодержавии русского патриархата Никон распорядился об усвоении русским духовенством и монашеством всего покроя и всех форм наружной одежды, в частности, и сам надел клобук греческого образца, конечно, только с белой наметкой. Все совершалось механическими приказами».
Игнорирование национального уклада, отношение к нему как к легко устранимому препятствию на пути «стратегических» политических мотивов и целей со времени Московской Руси делается ведущим фактором отбрасывающего типа модернизаций в последующие периоды русской истории. «Научное невежество» реформаторов такого типа не могло, конечно, устранить духовные и человеческие основы русского правового сознания, однако извращало его, формировало внешне модернистские, но сущностно глубоко ретроградные формы отечественной государственности и правопорядка. Этот фактор показывает двойственную природу государственной власти в русском мире, которая в ее «сильном» политическом варианте делается слепым орудием «исправления» России. Российскому государству со времен централизации категорически противопоказано любое индивидуальное доминирование, которое неизбежно разрушает плодородный человеческий слой политических отношений русских. Специфичность (если таковая существует) России состоит именно в ограниченности выбора ее государственной формы, в прирожденной показанности для России действительной демократии, в том, что единственным способом ее инновационного политико-правового развития могут быть только децентрализованные формы власти с земскими балансами и гарантиями от индивидуального или кланового правления.
Бессословность (в европейском понимании) социальной организации России до XVII в. оказала глубокое, еще далеко не выясненное влияние на природу русского права и русского правового сознания, дав начало специфической традиции как в государственности, так и в правовых, личностных отношениях, избежавших крайностей западного индивидуализма. Конечно, русское государство и общество нуждались в новом этапе развития, модернизации хозяйственного уклада, но это будущее развитие могло обеспечить стабильные результаты только при сохранении и интеграции накопленного качества правовой культуры. Реальные пути русской модернизации пролегли во многом иначе. Правовой уклад Московского царства создал уникальное явление русской правовой соборности. Историческая судьба этого феномена в правовой культуре очень извилиста и противоречива, о чем свидетельствует развитие русского права в XVIII и XIX вв., однако эта сущность русской правовой традиции смогла устоять и по-своему продолжиться даже в рамках новых политических условий.