Уголовное судопроизводство как социальный институт: социальное назначение, проблемы уголовно-процессуальной политики, взаимосвязь времен.

СОЦИАЛЬНОЕ НАЗНАЧЕНИЕ УГОЛОВНОГО СУДОПРОИЗВОДСТВА: ИСТИНА ИЛИ УМИРОТВОРЕНИЕ СТОРОН?

А.В. СМИРНОВ

"Fiat justitia pereat mundus" - это выражение нередко приводится как геральдический девиз германского императора Фердинанда I (1556 - 1564), со ссылкой на книгу Иоганна Манлиуса "Loci communes" (1563). Однако эта максима имеет, по-видимому, более древнее происхождение: так, ее аналог приписывают иногда Луцию Кальпурнию Пизону Цезонину (римскому консулу 58 года до н.э., тестю Цезаря и врагу Цицерона): "Fiat justitia, ruat caelum" ("Правосудие должно свершиться, даже если упадут небеса"). В связи с данным афоризмом также упоминают Сенеку, который в книге 1 главы XVIII сочинения "О гневе" описывает поступок другого Пизона - Гнея - также консула Рима и легата, отличавшегося упрямым и жестоким нравом. Якобы сей Пизон однажды приговорил к смерти легионера, вернувшегося из увольнительной без своего товарища, вообразив, что он того убил. Когда же в момент казни несчастного "убитый" явился в "расположение части" цел и невредим, центурион остановил экзекуцию и обратился к Пизону за пересмотром решения, однако ко всеобщему изумлению тот приказал казнь продолжить - дабы утвердить непререкаемость своей юрисдикции. Более того, он не остановился и на этом, а послал на плаху и центуриона, чтобы тот не сомневался в справедливости его приказаний, а заодно - и самого "воскресшего из мертвых", поскольку, де, за смерть двух невиновных граждан кому-то надо заплатить. И хотя афоризм "Пусть погибнет мир, но восторжествует юстиция" еще не встречается у Сенеки, "правосудие по Пизону" сделалось с тех пор выражением нарицательным.

Наверное, Гней Пизон своим ослиным упрямством слегка и перегнул палку, но зато явил миру идею этатизма в правосудии во всей ее первозданной чистоте. Цель и средство порой меняются местами, и в деле поддержания общественного порядка, по-видимому, существуют две крайности: либо неотвратимая кара виновных (а порой и невиновных) без всякой пощады и исключения, либо поощрение договоренности враждующих сторон, направленной к восстановлению в обществе некоего подобия мира, который, как известно, лучше доброй ссоры. Понятно, что в первом случае справедливость - в качестве оправдания своего ригоризма - взыскует точное познание фактов "такими, какие они есть" (ибо что может быть еще более справедливым, чем скрупулезное взвешивание на весах правосудия всех фактов и всех деталей?), во втором же - это уже не столь важно, ибо главная цель здесь - снятие конфликтной ситуации и общественное умиротворение. Понятно, что система судопроизводства, основанная на декларации безусловной истины, не слишком дорожит общественным "миром", и в этом смысле ее требование свершить правосудие пусть даже ценой его гибели можно воспринимать почти буквально. Впрочем, это крайности, которые в действительности обычно служат лишь идеологическими ориентирами для формирования идеальных предпочтений и в которые жизнь, как это часто случается, вносит свои коррективы. В итоге формируется реальное судопроизводство, где так или иначе присутствуют оба этих мотива. Тем не менее к "материальной" истине правосудия, испытывая историческое влияние абсолютизма, бонапартизма и прочих "измов", испытывавших особый пиетет перед управленческими возможностями государства, больше тяготеет континентальная правовая семья, тогда как англо-саксонский юридический мир, следуя либеральной политической традиции, удовлетворяется более прагматическим, консенсуальным способом решения дел. В последнем случае идеал справедливости видится не только и не столько в равном воздаянии каждому за содеянное, сколько в восстановлении общественного равновесия.

Однако все эти рассуждения об этатизме и либерализме - не более чем внешний слой причинности, снятие которого не слишком много дает для ответа на прозаический вопрос, насколько пригодны эти методы в той или иной конкретно-исторической обстановке и каково их правильное соотношение. Можно выразиться и иначе: какова метафизика их противопоставления или что стоит за этим на самом деле? Метафизическим уровнем по отношению к вопросу об истине выступает, как представляется, понятие справедливости - на том простом основании, что оно есть сама сущность юстиции. Но суть явлений никогда не может быть понята только из них самих. Понятие справедливости имеет надопытное значение для правовой материи лишь потому, что, как ни парадоксально, оно как таковое не очень-то вписывается в рамки строгих юридических дефиниций, ибо имеет в основном социологическое содержание и в юриспруденции проявляет себя лишь постольку, поскольку переводится на язык права. По Аристотелю, справедливость - это определенная характеристика таких отношений между людьми, которые нуждаются по своей природе в известной мере. Опираясь на анализ работ Аристотеля (Никомахова и Большая Этика), исследователи выделяют три вида подобных отношений: распределения, обмена и воздаяния. Им соответствуют три разновидности справедливости: а) дистрибутивная, или распределительная; б) коммутативная, или обменивающая; в) ретрибутивная, или воздающая. Дистрибутивная (распределительная) справедливость ведает распределением благ между членами общества на основании некоего принятого критерия, например: "каждому по его труду" (разделяющая справедливость) либо распределением благ поровну (уравнивающая справедливость). Коммутативная, т.е. обменивающая, справедливость предполагает либо равный пропорциональный обмен (например, эквивалентный товарообмен, т.е. уравнивающая коммутативная справедливость), либо неравный пропорциональный обмен (например, обмен между господином и рабом, т.е. разделяющая коммуникативная справедливость). Наконец, ретрибутивная (воздающая) справедливость проявляет себя как в неравном пропорциональном воздаянии (наказание, пропорциональное степени общественной опасности деяния), так и в равном воздаянии, например, в случае применения принципа талиона: "око за око, зуб за зуб" <1>. -------------------------------- <1> См.: Кашников Б.Н. Концепция общей справедливости Аристотеля: опыт реконструкции / Сектор этики Института философии РАН. Этическая мысль. Вып. 2. М.: ИФ РАН, 2001. С. 27 - 32.

Вместе с тем существует теоретическое представление о справедливости как условии сохранения гомеостаза общества, то есть такого его состояния, которое характеризуется динамическим равновесием. Коль скоро общественный гомеостаз есть главная цель справедливости, последняя в конечном своем проявлении должна именоваться "высшей", в отличие от справедливости в отношениях между отдельными элементами социальной системы (индивидами), которую нередко именуют "элементарной". Справедливость "высшая", в сущности, представляет собой характеристику энергетического обмена, но не между индивидами, а между социумом в целом и природной средой. Если этот обмен обеспечивает гомеостаз или, более того, развитие общества, все опосредующие такой обмен акты должны быть признаны справедливыми и легитимными. Например, действует ли справедливо и правомерно глава государства, отдавая приказ сбить захваченный террористами самолет, направленный ими на атомную электростанцию, когда при этом заведомо должны погибнуть и ни в чем не повинные пассажиры самолета? С точки зрения "высшей справедливости" действия главы государства абсолютно оправданы, ибо иное грозит всему обществу катастрофой, хотя для каждого ни в чем не повинного пассажира это "элементарно" несправедливо. "Высшая" справедливость дает исток всем публичным отраслям права: государственному, административному, уголовному, всем видам судопроизводства и т.д. "Элементарная" справедливость также участвует в сохранении гомеостаза общества, но путем обеспечения не внешнего, а внутреннего равновесия системы, предотвращая возмущение отдельных ее элементов. "Элементарная" справедливость питает в основном отрасли частного права, хотя имеет значение и для права публичного (например, в части обеспечения справедливости наказания в судопроизводстве). Значение "элементарной" справедливости становится особенно велико в условиях становления открытого (информационного) общества, поскольку именно творческая личность является здесь главным источником общественного развития. Более того, можно говорить, что "высшая" справедливость во многом конвергирует здесь со справедливостью "индивидуальной". Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в любую современную конституцию, где интересы личности названы превыше государственных прав. Отсюда вытекает, что первоочередная цель судопроизводства должна состоять в защите личных прав и интересов как обвиняемого, так, конечно, и потерпевшего как главных сторон процесса, т.е. защита или восстановление личных интересов, и только посредством этого - интересов публичных, которые, конечно, также никто не собирается сбрасывать со счетов. Юридически эта общая цель реконструируется как восстановление разумного баланса публичных и частных интересов в обществе, в том числе нарушенных преступлением. Конечно, и достижение истины - одна из целей, преследуемых в ходе судопроизводства, однако эта цель, отвечающая представлениям о "высшей справедливости", далеко не единственная и порой уступающая место такой ценности, как сохранение общественного баланса интересов, которое является плодом конвергенции "высшей" и "элементарной" справедливости. По сути, это соответствует представлению о справедливости как условии сохранения гомеостаза общества. В этом смысле она является справедливостью высшей, и ради нее может подвергнуться ограничению сама истина, что, впрочем, не означает, что суд не должен к ней стремиться, что называется, при прочих равных условиях. Однако все дело в том, что понятие "баланс интересов" - не одно и то же, что "общественный мир", оно много глубже и значительнее. Если понятие "общественный мир" не дает ответа на вопрос, какой ценой он будет достигнут, и, следовательно, может быть куплен путем паллиатива или отказа от публичных целей в пользу узких, частных и групповых интересов, то понятие "баланс публичных и частных интересов" предполагает осознанное и открытое отступление из того или иного пункта, с тем чтобы компенсировать его наступлением в какой-то другой точке. Такой баланс есть правовой континуум, в котором, в общем и целом, ничего не убавляется и не прибавляется, а лишь перетекает из одной формы в другую, без ущерба для общего объема системы. Иначе говоря, приоритет интересов личности не означает, что публичные интересы отбрасываются в сторону как нечто малозначительное и устаревшее. Напротив, они не должны умаляться, но могут адаптироваться, изменяя форму своего проявления и реализации. То есть отступление от публичных интересов в пользу индивидуальных и частных должно тем или иным образом компенсироваться. Вот этим баланс интересов и отличается от "примирения". С такой методологической позиции и следует оценивать истину в судопроизводстве, равно как и допустимость использования альтернативных способов принятия решений. Возьмем, например, толкование сомнений в пользу обвиняемого в уголовном процессе, которое, будучи очевидным преимуществом стороны защиты, отдаляет либо вовсе снимает перспективу наказания виновного, что, казалось бы, подрывает публичный интерес, состоящий в превенции и искоренении преступлений, однако на самом деле вместо наказания за правонарушение усиление получает и выходит на первый план другая, не меньшая публичная ценность - равенство сторон в судопроизводстве (залогом которого служит презумпция невиновности для слабейшей из сторон). Но именно она осеняет своим моральным авторитетом будущие, в том числе обвинительные, приговоры по новым делам, вызывая к ним доверие как к безусловно честным и справедливым актам правосудия, что в целом работает на превентивные цели не в меньшей, а даже в большей степени, чем гипотетическое осуждение в каждом частном случае.

А вот другая иллюстрация того же самого положения. В законодательстве многих государств есть институт прекращения уголовного преследования ввиду примирения сторон. В сущности, мы имеем здесь дело с особой разновидностью мирового соглашения в уголовном процессе, причем нередко по делам о преступлениях, преследуемых в порядке публичного обвинения. Такое мировое соглашение - не сделка о признании виновности, а примирение обвиняемых и даже еще только подозреваемых в совершении преступления с потерпевшими, которые попросту прощают своих обидчиков <2>. Здесь мы имеем дело не с прямой фикцией, как в случае сделки о признании виновности, поскольку само событие преступления и виновность лица в той или иной мере здесь все же устанавливаются, хотя и, так сказать, в недостаточно "зрелом" виде, поскольку не признаются приговором суда, более того, их установление может относиться к достаточно ранним стадиям процесса, когда вопрос об истине еще отнюдь не закрыт, ввиду чего субъектом подобных сделок могут являться не только обвиняемые, но и подозреваемые. Значит, идя на такую сделку с примирением сторон, мы отодвигаем интерес установления истины на второй план. Как всякая сделка, такого рода примирительные соглашения проистекают в первую очередь из представления об "элементарной" справедливости. Не исключает ли такая справедливость публичное начало, в каком пункте публичность берет здесь реванш, и, наконец, в отношении каких преступлений допустимы подобные мировые соглашения? Первое, что приходит в голову, это критерий, состоящий в степени общественной опасности преступления. Логика рассуждений при этом может быть примерно такова: мировое соглашение (примирение) возможно, если преступление не настолько опасно, чтобы публичный интерес считал себя ущемленным. Если же преступление тяжкое, то оно нарушает не только частный, но и публичный интерес, и поэтому прекращение дела за примирением невозможно. Однако при ближайшем рассмотрении в данной юридической конструкции обнаруживается серьезная брешь. В самом деле, любое преступление (начиная с тяжких и кончая преступлениями небольшой тяжести) общественно опасно, причем именно потому, что существенно задевает не только личные, но и публичные интересы. Так, согласно Примерному Уголовному кодексу США, преступление - это "поведение, неоправданно и не извинительно причиняющее существенный вред интересам личности и общества или угрожающее причинением такого вреда". В противном случае это не преступление, а гражданский деликт. Но jus publicum privatorum pactis mutari non potest (лат.) - государственное право не может быть изменено решением частных лиц. Потерпевший вправе простить обвиняемого не потому, что преступление опасно не для общества, а лишь для интересов потерпевшего, но потому, что деяние вообще не представляет общественной опасности. А это возможно только при одном условии - характер прощаемого деяния таков, что наличие или отсутствие у него общественной опасности зависит от отношения лица, подвергшегося воздействию. На наш взгляд, к такого рода деяниям могут быть отнесены прежде всего те преступления, объект которых лежит в сугубо личной, порой даже эмоциональной сфере, ибо они посягают на такие нематериальные блага, как физическая и половая неприкосновенность, честь и достоинство, конституционные права и свободы личности. Это могут быть, например, побои, не причинившие вреда здоровью, клевета, оскорбление, некоторые половые преступления, нарушение неприкосновенности частной жизни, жилища, тайны переписки, отказ в предоставлении гражданину информации, нарушение авторских прав, воспрепятствование осуществлению права на свободу совести и т.п. Оскорбление такими деяниями чувств потерпевшего само по себе есть факт общественно опасный. Напротив, непричинение реального морального вреда может превратить эти деяния в простые бытовые события, делающие уголовное преследование нелепым и даже вредным. Преступно здесь только "неизвинительное", то есть непрощенное, вторжение. Уровень общественной опасности деяния может также колебаться в зависимости от позиции пострадавшего и по делам о некоторых экономических преступлениях - там, где вред причинен в основном отношениям собственности или вспомогательным по отношению к ней отношениям, например: уничтожение или повреждение чужого имущества, неправомерное завладение автомобилем, незаконное получение кредита, простые (неквалифицированные) монополистические действия путем ограничения доступа на рынок или устранения с рынка других экономических субъектов, принуждение к заключению сделки под угрозой распространения неблагоприятных сведений, незаконное использование товарного знака, нарушение коммерческой тайны, злоупотребление полномочиями управленцами в коммерческих организациях, коммерческий подкуп и т.п. Собственность же по своей природе (свобода владения, пользования, распоряжения имуществом) диспозитивна и предполагает возможность компенсации ущерба в результате соглашения сторон. Посему было бы правомерно предоставить потерпевшему право определять - продолжать уголовное преследование или нет, при условии, если подобным преступлением непосредственно не нарушены также законные экономические интересы государства и иных лиц. То есть не все деяния могут быть прощены потерпевшим, но лишь те из них, которые следует называть экскузивными (от excuso - лат., извинять, освобождать) преступлениями, которые допускают извинение, то есть утрачивают общественную опасность в результате прощения. Выделение таких преступлений в особую группу могло бы вдохнуть новую жизнь в институт освобождения от уголовной ответственности в связи с примирением сторон, когда совершение процессуальной сделки не нарушает публичных интересов и не приходит в противоречие со справедливостью правосудия во всех ее проявлениях. Здесь некоторое отступление от интересов истины (которая не всегда достигается, ибо дело нередко ограничивается при сделке лишь вероятностью) компенсируется достаточным балансом частных и публичных интересов. Напротив, сделки о признании виновности либо различного рода мировые соглашения обвиняемого с потерпевшим, по поводу общественно опасных деяний, нуждающихся в превентивном воздействии, основываются на представлении об "элементарной" справедливости, совершенно игнорируя справедливость "высшую", т.е. баланс частных и публичных интересов, включая необходимость установления истины. -------------------------------- <2> Например, по законодательству Испании, именно прощение потерпевшим признается основанием для прекращения уголовного преследования (ст. 130 УК Испании).

Все эти примеры показывают, что только обеспечение такого частно-публичного баланса может считаться необходимым условием и оправданием или отказом от цели достижения истины.