rozhkov_aiu_v_krugu_sverstnikov_zhiznennyi_mir_molodogo_chel

пол суп и ломали ложки. Кавалеристы 84-го полка (СКВО), получив недопеченный хлеб, слепили из него различные фигурки и расклеили их в красном уголке. Красноармеец 95-й дивизии бросил котелок с тухлой кашей под ноги проходившему командиру. Там же бойцы отказались есть жидкий и постный суп, требуя дополнительной выдачи хлеба: «Мы этот суп будем пить вместо чая»306.

Показательно, что при ежегодном улучшении условий содержания армии и калорийности красноармейского пайка количество протестов не только не снижалось, но заметно возрастало. Эту обратную зависимость можно объяснить тем, что с каждым годом в РККА приходила новая смена молодежи, которая не хотела жить в нечеловеческих условиях. Ссылаясь на недоедание и слабость, красноармейцы отказывались от хозяйственных работ. В 14-й дивизии (МВО) были отказы от заступления в караул по причине отсутствия обмундирования. Случай, когда красноармеец при попытке насильно снять с него брюки для заступающего в караул сослуживца обругал матом своих командиров, был типичным для Красной армии. Боец 144-го полка, обутый в лапти, демонстративно отказался заступать в караул, заявив командиру, что «это не 19-й год — идти голым в караул»307.

К латентным формам протеста я отношу такие его проявления, которые выражаются косвенно, опосредованно (стимул → сложная реакция). Их не всегда легко обнаружить и доказать, поскольку эти формы протеста, на первый взгляд, близки к конформизму и зачастую проявляются немотивированно. На такое поведение оказывает значительное воздействие не только конкретная ситуация, но и апперцепции, пережитый опыт, врожденные склонности и предрасположенности. Поэтому реакция на внешний раздражитель непредсказуема и не всегда прямая, зачастую отсроченная. Если при помощи открытых форм протеста красноармеец обычно пытался «изменить мир», то, как правило, направленностью скрытого протеста являлось «изменение себя». Применительно к РККА это в основном проявлялось в ретритизме и эскапизме, конечная фаза которых нередко принимала форму алкоголизма или суицида. Остановимся на последнем феномене, который в 1920-е годы в целом в стране и в Красной армии в частности принял характер эпидемии308, *.

* Несмотря на традиционно низкий по сравнению с западно-европейскими странами уровень суицидального поведения, в 1920-е годы в России наблюдалась динамика неуклонного роста количества самоубийств: 1923 — 4010, 1924 — 4681, 1925 — 5846, 1926 — 5934. Общий уровень самоубийств (на 100 тыс. человек) составлял, соответственно 4,4; 5,1; 6,3; 6,4 (Гернет М.Н. Самоубийства в СССР в 1925 и 1926 годах. М., 1929. С. 8). Самый высокий уровень самоубийств приходился на возраст 20–24 года (в 1926 году — 14,4), то есть на наиболее призываемый в армию. В РККА, по неполным данным, с января по октябрь 1924 года было совершено 497 самоубийств, с октября 1924 по сентябрь 1925 — 384, с октября 1925 по октябрь 1926 — 485, с октября 1926 по первое полугодие 1927 — 594 самоубийства. Даже в 1924/25 году, когда было совершено наименьшее количество суицидов, их общий уровень (на 10 тыс. человек) по сравнению с царской армией был значительно выше: 1903 — 2,7; 1905 — 4,8; 1906 — 3,5; 1907 — 3,3; 1908 — 4,1; 1912 — 5,8; 1924/25 — 7,2 (РГВА. Ф. 9. Оп. 28. Д. 739. Л. 126, 136, 137, 143; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 217. Л. 18; Д. 311. Л. 122, 123).

490 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

Э. Дюркгейм относил самоубийства в армии к так называемому альтруистическому типу суицидов, объясняя это тем, что в ситуации длительной изоляции от общества солдат теряет индивидуальность и лишается всякой свободы движения. Причинами самоубийств данного типа он считал видение индивидом смысла жизни вне ее самой; солдат убивает себя не вследствие упадка сил и меланхолии, а чаще всего потому, что легкая обида задела его или же он хотел этим актом доказать свою храбрость. Как отмечает Дюркгейм, «солдат лишает себя жизни при первом столкновении с жизнью, по самому ничтожному поводу: вследствие отказа в разрешении отпуска, вследствие выговора, незаслуженного наказания или неудачи по службе; убивает себя по причине ничтожного оскорбления, мимолетной вспышки ревности или даже просто потому, что на его глазах кто-нибудь покончил с собой». Уточняя последнее обстоятельство, он заключает, что поскольку душевный склад армейской казармы благоприятен для самоубийства, то порой достаточно небольшого толчка для его осуществления. Поэтому единичный пример суицида может привести

квзрыву подобных случаев среди людей, заранее готовых к этому309 (так называемый «эффект Вертера»).

При всей основательности многих положений этой теории она не бесспорна в контексте данного исследования. Отчасти потому, что свои выводы Дюркгейм основывал на примерах западноевропейских государств и армий второй половины ХIХ века. Например, его выводы об удельном весе самоубийств среди различных категорий военнослужащих совершенно не соответствуют той ситуации, которая имела место в РККА в 20-е годы. По Дюркгейму, численность суицидов среди офицеров и унтер-офицеров, сознательно выбравших военную карьеру, значительно превосходит количество самоубийств среди рядовых солдат. В Красной армии мы видим обратную картину. По данным МВО, в 1923 году 43,4% самоубийц составляли рядовые, в 1924-м этот показатель увеличился до 56,2%. Суицидентов из числа среднего комсостава насчитывалось всего 28,2 и 26,1% соответственно. Кроме того, по возрастному критерию и условиям прохождения службы в РККА младший комсостав и курсантов военных училищ справедливее относить

ккрасноармейцам, а не к унтер-офицерскому и офицерскому составу, в отличие от западных армий, о которых писал Дюркгейм. При таком подходе к показателям самоубийств среди рядовых красноармейцев следует прибавить еще 43,4 и 34,3% соответственно. Данные по РККА в целом, хотя и уменьшают этот разрыв, тем не менее также не подтверждают дюркгеймовскую закономерность. В 1924 году совокупное число самоубийств среди рядовых и курсантов составило 207 человек (45,6%), а самоубийц среди всего комсостава и политсостава было 174 (38,4%). В статистическом обзоре ГУ РККА самоубийства в Красной армии за 1924–1925 годы среди рядовых, младших

Глава 3. Казарменная повседневность 491

командиров и административного состава объединены в общую цифру 53,6%. На долю комсостава приходилось всего 22,2% суицидов. В 1926–1927 годах из 594 суицидальных явлений в армии 65,3% приходилось на рядовой и младший комсостав310. Самоубийств было столько, что бойцы рассматривали их как обычное явление:

«Нового только то, что курсант застрелился, это Алексеев Андрей, который гулял с Клавой. Еще сегодня 11.12.23 г. в 3 ч. утра застрелился курсант Малышев из нагана… все это потому, что ты сам знаешь, какие здесь обстоятельства, так что я надеюсь, что это не первое самоубийство, и не последнее»311, *.

Разумеется, было бы некорректно считать все случаи суицида формой протеста, пусть даже косвенного. В контексте изучаемого вопроса нас интересуют только так называемые «протестные» самоубийства. Классификация Дюркгейма не включает в себя такой тип самоубийств, что могло бы приблизить нас к пониманию смысла этого социального феномена в РККА и к его достоверной интерпретации. Вместе с тем некоторые косвенные признаки этой категории суицидов могут быть обнаружены в разделах его книги об альтруистических и аномических самоубийствах, хотя последователь Дюркгейма Морис Хальбвакс вообще отрицает альтруистический суицид. В отличие от своего учителя, он включает в свою классификацию «проклинающее (протестное)» самоубийство. Близкие к этому типы самоубийств выделяются также Е. Шнайдманом — «дуалистическое» и А. Бэхлером — «эскапистское»312. Протестный характер суицида определить достаточно сложно, если вообще можно вести речь о протестных самоубийствах в «чистом» виде. Специалисты отмечают комплексный характер причин самоубийств, и при анализе мотивов речь может идти в основном о доминантной, ключевой причине суицида. Определить тип самоубийства с приемлемой долей вероятности можно только по его мотивам, однако как минимум в 45–60% случаях мотивы суицидального поведения красноармейцев остались невыясненными.

Классификация причин суицидов представлена во многих источниках, но ее использование затруднено вследствие несопоставимости подходов

* Как видно из этой цитаты, орудием суицида в РККА, в отличие от самоубийств среди гражданского населения России, являлось преимущественно огнестрельное оружие, чаще всего винтовка. Реже использовался штык. Поэтому намерение покончить с собой красноармейцами нередко откладывалось до «удобного» случая — заступления в караул или в наряд. Бойцы порой обнаруживали удивительные способности долго скрывать свои намерения от других лиц, включая даже близких друзей. 23-летний красноармеец Блохин написал в предсмертной записке: «Сегодня ночью, когда все товарищи будут спать, пуля из винтовки сделает свое дело. Все-таки как хорошо, что представился именно такой случай покончить с жизнью без всяких физических страданий». Впрочем, иногда и оружие подводило. Боец-железнодо- рожник Высоцкий сообщает в постскриптуме к прощальной записке об отказе винтовки: «Передайте, первый осечка, патрон долой, а также гильзу от второго. Передайте, товарищи, я умер, кончено… один осечка… передайте» (РГВА. Ф. 9. Оп. 28. Д. 739. Л. 5, 6).

492 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

иданных. М. Гернет называет основными мотивами самоубийств военнослужащих отвращение к жизни, душевные болезни, любовь и ревность313. В информационных материалах ЦК РКП(б) указываются такие причины, как недовольство жизнью и службой, преступления по службе и «романическая подкладка», а свыше 46% случаев остались с неизвестными мотивами314. Штаб РККА называл основными причинами самоубийств среди красноармейцев боязнь ответственности за совершенные проступки, болезни и материальную необеспеченность; 60% мотивов оставались неизвестными315. Начальник штаба артполка 3-й Крымской стрелковой дивизии Дейтендорф наиболее распространенными причинами суицидов в армии считал упадок сил и настроения в связи с переходом РККА на мирное положение, повышенную требовательность комсостава к красноармейцам в связи с кампанией по укреплению дисциплины

ибольшую перегруженность личного состава316. В.С. Тяжельникова приводит данные ПУ РККА, согласно которым основными причинами суицидов были нервное расстройство и переутомление, боязнь наказания и стыд за преступление, романическая почва. Непроясненными остались всего 12,7% самоубийств. Ведомственная классификация мотивов суицидального поведения вызывает наименьшую степень доверия, поскольку, например, предсмертная записка бойца со словами «задачи стоят большие, а у меня нет нужных умственных способностей» была отнесена к «перегрузке на службе»317.

Каждое отдельное самоубийство было уникальным, и суицидентом двигали индивидуальные, порой глубоко сокрытые причины. Вместе с тем рассмотрение суицида как социального феномена предполагает описание этих жизненных опытов с целью понимания их смыслов. Попытаемся из имеющихся немногочисленных и довольно лапидарных источников извлечь хотя бы несколько суицидальных эпизодов, которые можно с приблизительной достоверностью интерпретировать как протестные самоубийства.

Отделком 89-го полка комсомолец Молчанов объяснил в предсмертной записке свой мотив достаточно определенно: «Товарищи, я умираю потому, что выше моих сил вынести позор ареста, не получив за 2 года в школе выговора. Мне дали арест, я не считаю себя виновным. <…> Я решил не жить, как ни старались, а я рабом не был ни на минуту. Если хотите, сидите сами. С ком. приветом, Молчанов». Другой командир отделения 73-го полка Н. Прохоров имел несколько взысканий; последнее из них — двое суток ареста — получил за паутину в палатке. Считая это наказание несправедливым, он возмутился и хотел только «напугать» придирчивого командира. Но, видимо, чего-то не рассчитал,

итеатральный «суицид жеста» (Б. Дорпат) принял трагическую форму завершенного самоубийства. Красноармеец того же полка Т. Голев доложил командиру отделения, что получил за столом меньше хлеба, чем полагалось по норме,

ибыл наказан нарядом вне очереди. Вскоре на стрельбах по закрытым целям

Глава 3. Казарменная повседневность 493

отделком спросил его, видит ли он церковь. Голев ответил утвердительно, хотя видеть ее он не мог. Командиру отделения это показалось насмешкой, и он объявил Голеву еще один наряд. Боец пошел искать правду у командира роты, однако тот отказался снимать взыскание и приказал отделкому писать рапорт о поведении Голева. Выйдя из командирской палатки, красноармеец покончил жизнь самоубийством. 23-летний боец школы ВЦИК получил 3 внеочередных караула за отсутствие звездочки на шлеме. «Не имея сил перенести этого оскорбления, я решил покончить с собой», — написал он товарищам. Заступив в караул, он дважды выстрелил себе в сердце. Красноармеец П. Ходасевич из 70-го полка причины своего самоубийства изложил в записке:

«…товарищи, у вас останутся только воспоминания о Ходасевиче как о пьянице и недисциплинированном красноармейце. Напрасно, товарищи. Мнение это вам вдолбил комиссар полка по каким-то сведениям, которые совершенно неверны. Меня само командование ковало в пьяницу, недисциплинированного красноармейца. <…> Я хотел жить, жить хотел… меня в последнее время комиссар Красицкий, карьерист, заставил в субботу напиться водки и драться; он отдал меня под суд за самовольную отлучку, которой не было. <…> Он арестовал меня на 5 суток за то, что я лег на кровать для чтения книги, несмотря на то, что я больной и в отпуске… У меня мысль явилась застрелить его, но потом обдумал, что пусть красноармейцы возненавидят его, а также не хотел отнимать у него жизни, т.к. она не мной дана…»318

Как видно из этих случаев, основной мотив суицидентов — протест против несправедливого отношения со стороны командиров и начальников, хотя по официальной версии подобные явления классифицировались как «боязнь ответственности» или «недовольство службой». К такому же выводу приходит и В. Шпиртц, исследовавшая предсмертные записки самоубийц. По ее мнению, во многих случаях красноармейцы, совершившие самоубийство, жаловались в прощальных письмах на несправедливость дисциплинарных мер и давления на них со стороны командиров. Сталкиваясь с частыми злоупотреблениями начальством дисциплинарной властью, некоторые воины использовали самоубийство как жест угрозы или акта социального протеста. Только меньшинство их упомянуло о социальном аспекте проблемы, в отличие от официальных отчетов ПУРа319.

Разумеется, речь не идет о попытке оправдать суицидальные поступки красноармейцев, тем более сделать из самоубийц непризнанных героев своего времени. Задача социального историка — понять смыслы их действий, которые видятся обобщенно в сопротивлении красноармейцев действиям чиновников, воспринятых самоубийцами как произвол и издевательство над

494 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

собой. Бойцы не хотели становиться «рабами» и нести незаслуженное, по их мнению, наказание за паутину в палатке. В виктимном смысле их не всегда корректно считать жертвами, потому что фактом собственной смерти они нередко выносили жестокий приговор своим обидчикам, прямо или косвенно перекладывая на них всю вину за происшедшую трагедию (письмо Ходасевича — яркий тому пример). С другой стороны, можно понять гнев и возмущение бойцов, не нашедших в своих командирах «идеально-типических» черт, присущих справедливым и заботливым «отцам». Как показывают многие источники, зачерствевших душой командиров в РККА было немало, как и их жертв. 23-летний крестьянский парень с нетерпением ждал приезда своей матери, чтобы просить у нее благословения жениться на москвичке. Накануне приезда он «сорвался» и угодил на гауптвахту. В свидании с матерью ему было отказано, на что он ответил неудавшейся попыткой застрелиться. Другому 22-летнему бойцу врач отказал в ходатайстве о направлении на врачебную комиссию, хотя он жаловался на головную боль. В итоге — также незавершенный суицид. Красноармеец Никифоров попросил разрешения у командира роты пойти в город к стоматологу. Ротный ему отказал, ссылаясь на маневры

исрочные работы. Выйдя от командира со слезами, Никифоров спустился в кубрик и застрелился. Официальным мотивом самоубийства было признано «упадочное настроение»320.

Примечательно, что отношение многих красноармейцев к подобным случаям было преимущественно сочувственно-одобрительным. На суицидентов они смотрели как на своеобразных героев-мучеников, имевших смелость противостоять гнетущей атмосфере казарменной повседневности: «Среди нас нет человека с такой твердой волей, как т. Кисляков, который, чем мариноваться, сразу покончил с собой»; «многие полагают, что в существующих условиях невольно придешь к выводу, к которому пришел т. Кисляков»; «пожалуй, будешь стреляться, если все требуют строго, а сами по уставу не выполняют: через сутки — в караулы, наряды, аресты, малое воспитание, плохо кормят». При этом подразумевалось, что свести счеты с жизнью «позволено» только рядовым бойцам как наиболее бесправному контингенту. В представлениях красноармейцев не укладывалось самоубийство обеспеченных командиров

иполитруков: «Если коммунисты будут стреляться и командиры, имеющие большое содержание, то что же остается делать нам?»321

Как видим, суицид в армии сделал более явной линию водораздела между «мы» и «они», между коммунистами-патрициями и беспартийными плебеями в советской России, между рядовыми и командирами в РККА. Десятки отважившихся на крайнюю форму протеста бойцов после своей смерти обретали молчаливую поддержку в сердцах тысяч воинов, для которых жизнь как данность была дороже жизни в человеческих условиях.

Глава 3. Казарменная повседневность 495

Служба по хронокартам

Важную информацию о повседневной жизни красноармейца можно извлечь из сведений о его бюджете времени. К сожалению, данных о том, как протекал служебный день красноармейцев в 1920-е годы, сравнительно немного. В основном это фрагментарные сведения, извлеченные мною из отчетной информации политорганов и армейской печати. Следов специальных научных обследований повседневного бюджета времени в РККА, подобных тем, что проводились в школьной и студенческой аудитории, обнаружить не удалось. Вероятнее всего, их вообще не было. Наиболее известным является обследование, проведенное силами самих армейских структур, результаты которого были изложены в ноябрьском (1925) обзоре ПУ РККА «Рабочий день красноармейца, командира, политрука»322.

Служебный день красноармейца начинался, как правило, с необычайно раннего подъема в 5 часов утра, иногда еще раньше. При этом официально в распорядке дня части подъем значился не ранее 6 часов утра. Не всегда это можно объяснить строгостью командиров. Дело в том, что во многих казармах часы тогда были редкостью, и в 1925 году даже в некоторых полковых школах время начала и завершения мероприятий определялось по солнцу и «на глазок»323. Обязательные занятия ежедневно составляли у красноармейцев не менее 8–10 часов. В пехоте, как правило, обычный учебный день красноармейца начинался с политчаса, затем — 3–4 часа строевых и специальных военных занятий, после обеда — еще 3–4 часа таких же занятий. Неграмотным бойцам приходилось тратить дополнительно не менее часа на общешкольные занятия. Кроме того, почти ежедневно бойцы проводили время на «необязательных» политических занятиях — политчитках, всевозможных собраниях, клубных мероприятиях, работе в кружках и т.д. На это уходило примерно 2–3 часа. Вечернее время было занято в ленуголках. В одной из частей подсчитали, что из 30 рабочих дней ленинской палатки около 7–10 дней уходило на проведение различных собраний. Клубная работа завершалась иногда в 12 часов ночи324. С учетом различных построений, поверок, уборки помещений и территории, передвижений к местам занятий совокупное рабочее время красноармейца составляло в среднем не менее 12–13 часов — половину суток. Неудивительно поэтому, что красноармейцы требовали введения 8-часового служебного дня325.

Нередко перегруженность бойцов не была связана с боевой подготовкой и несением службы. Типичный случай зафиксирован в ЛВО, где по распоряжению штаба 1-го корпуса 25 воинов 11-й дивизии очищали перед футбольным матчем Михайловский манеж, несмотря на то что команды, участвовавшие в этом спортивном поединке, не имели никакого отношения к РККА326. Красноармейцев часто отрывали от боевой учебы для выполнения несвойственных им обязанностей по несению гарнизонной службы, для различных хозяйственных работ,

496 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

особенно по уборке штабных помещений и учреждений военного ведомства, для заготовки дров, отработки «барщины» на командирских огородах и в семьях комсостава. Использование ординарцев (точнее, денщиков) для личных услуг было распространено среди многих командиров и начальников, в частности в 5-м полку 2-й Тульской дивизии, 10-м полку 4-й Смоленской дивизии и др. Командир полка в 29-й Вятской дивизии содержал даже двух денщиков; один исполнял обязанности конюха, ухаживая за двумя лошадьми командира, второй заменял домашнюю прислугу — стирал белье, готовил обед и т.д.327

Перегруженность воинов была бы приемлемой при условии соответствующего полноценного отдыха. Однако возможности отдохнуть у красноармейцев практически не было. Их занимали всевозможными собраниями, кружковыми занятиями, учениями, хозработами. Специфика армейской повседневности состоит в том, что там сложно обеспечить занятия «по интересам», поэтому бойцов РККА почти поголовно привлекали на массовые мероприятия. В будние дни время отдыха даже формально не декларировалось в распорядке дня. Отдых был прерывистым и выражался в виде двухчасового обеда и одночасового ужина, досрочного окончания тактических занятий или собраний, чистки оружия, досрочного отбоя и т.д. Считалось, что красноармеец «отдыхал», долго простаивая в очереди за обедом и ужином. У красноармейца в течение рабочего дня де-юре и де-факто не было времени не только на отдых, но и на личные дела. В связи с этим представляются недостоверными некоторые показатели рабочего дня красноармейца по сравнению с солдатом царской армии, опубликованные в пропагандистских целях к 10-летию РККА. В частности, там наблюдается явное преувеличение реального времени отдыха красноармейцев, в том числе и сна, и занижение времени, отводимого на военные занятия. Пожалуй, наиболее точно там представлены затраты времени на политподготовку, чем искренне гордилось командование РККА.

Рабочий день рядового РККА 1920-х годов и царской армии (в часах)328

Рабочий день красноармейцев заметно «удлинялся» из-за нарядов и караулов. Вследствие неукомплектованности подразделений ежедневно 25–50%

Глава 3. Казарменная повседневность 497

личного состава частей задействовалось для несения караульной и внутренней службы. Нередко в караулах воины несли службу по 2–3 суток. Порой нарушались даже запредельные нормативы бессменного нахождения на посту. В 95-м дивизионе войск ОГПУ в Карелии бойцы, охранявшие концлагерь, не сменялись с поста по 12 часов. Неудивительно, что при такой нагрузке красноармейцы от переутомления засыпали на посту, чаще обращались в лазареты, объясняя врачам, что они не больны, но «сильно устали»329. Сменившись с караула не ранее чем в 19–20 часов, красноармейцы еще 1–2 часа тратили на возвращение в казарму, чистку оружия. Спать они ложились не ранее, чем остальной личный состав.

Пожалуй, самым напряженным был служебный день у красноармейцев кавалерийских частей. В среднем он на 3–4 часа превышал нагрузку в пехоте

идругих родах войск, что объясняется необходимостью ухода за лошадьми. К концу дня кавалеристы так уставали, что нередко вечерние политические мероприятия отменялись. Впрочем, наиболее проворные красноармейцы пытались облегчить свою службу, выбирая себе лошадь темной масти, чтобы реже ее чистить330.

Умладших командиров рабочий день был также достаточно напряженным, в среднем до 15 часов, но, в отличие от рядовых красноармейцев, у многих из них имелись возможности передохнуть в течение дня, заняться личными делами в перерывах между занятиями. В то время, когда рядовые бойцы находились в наряде или карауле, младшие командиры занимались политической подготовкой и повышали свой служебный уровень. У политбойцов, секретарей ротных партячеек, ротных библиотекарей дополнительно к общей учебной нагрузке (8 часов) добавлялась занятость партийной и организационной работой, кружковая деятельность, что суммарно увеличивало ежедневную нагрузку до 16 часов. Как на «гражданке», наибольшая нагрузка приходилась на партийный

икомсомольский актив. Однако особенность армии была в том, что из-за позднего окончания собраний ячеек (между 23 часами и 1 часом ночи) страдала вся рота. Возбужденные после собрания активисты громко обсуждали свои партийные дела, мешая спать сослуживцам. Да и сами они недосыпали: несмотря на поздний отход ко сну, подъем был для всех одинаковым — в 5 часов 45 минут331.

Курсанты военно-учебных заведений имели также достаточно напряженный режим дня. В окружной военно-политической школе СКВО курсант 1-го курса проводил на теоретических занятиях 36 часов в неделю и на строевых — 8 часов. На втором курсе эта нагрузка перераспределялась в пользу теории, соответственно 38,5 и 5,5 часа. Суммарная недельная нагрузка 44 учебных часа в ОВПШ дополнялась партийной, общественно-политической, комсомольской работой, которая отнимала у каждого курсанта-политработника в среднем 3 часа ежедневного времени, а у активистов — до 5 часов. В командных училищах курсанты занимались теорией 24 часа, а на строевые занятия отводилось

498 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

20 часов в неделю. В отличие от курсантов ОВПШ, они не располагали временем на воспитательную работу. Обед в командных школах обычно был в 17 часов, по окончании чего у курсантов наступал отдых («мертвый час») до 19 часов. После этого будущие командиры были уже не способны заниматься общественно-политической работой в кружках332.

Общий вывод, который можно сделать из анализа доступных источников, в основном сводится к двум пунктам: у совокупного красноармейца 1920-х годов служебный день был очень плотным и напряженным; бойцы практически не имели возможности нормально отдохнуть. Это резко диссонирует с утверждениями А. Терне о якобы беспечном времяпрепровождении красноармейцев: «Служба красноармейцев не сложная: валяйся себе целый день на собственной койке, постой немного (или, вернее, посиди) в карауле, позаймись слегка гимнастическими упражнениями, да спой несколько раз в день “Интернационал”. Вот, в сущности, и все несложные обязанности красноармейца в мирной обстановке»333. Даже если учесть, что это утверждение Терне относилось к РККА периода перехода от Гражданской войны к мирному времени, когда пятимиллионная армия не испытывала недостатка в бойцах, оно все-таки представляется недостоверным и явно тенденциозным.

Казарменные изгои: иноверцы и инородцы

В традиционной общности (Gemeinschaft, по Ф. Теннису) актуализированы бинарные оппозиции «мы»/«они», «свои»/«чужие». Именно на этой дифференциации и противопоставлении построена социальная (этнокультурная) идентификация в крестьянской общине. Как правило, «чужими» по отношению к членам общности являются представители других (иных) этнокультурных единиц, концептуализируемые как враждебное окружение. Поскольку проникновение другого знания для традиционной общности опасно, границы между «своими» и «чужими» должны быть непроницаемыми. Поэтому все «чужие» конструируются членами общности как «не-люди», на характер отношений с которыми не распространяются правила внутреннего общежития. Если по каким-то причинам «чужой» оказывается среди «своих», то он заведомо не идентичен неродному для него обществу334. В красноармейской казарме 20-х, где сильное влияние имели нормы обычного права, также существовал культ нетерпимости по отношению ко всем «не нашим». Рассмотрим две наиболее типичные для этой казармы группы «чужих», идентифицируемые по конфессиональной и этнической принадлежности.

Иноверцы. Парадоксально, но под термином «иноверцы» в контексте красноармейской повседневности мною понимаются именно верующие в Бога воины РККА. «Иноверцами» они являлись с точки зрения коммунистической

Глава 3. Казарменная повседневность 499