rozhkov_aiu_v_krugu_sverstnikov_zhiznennyi_mir_molodogo_chel

веры, установленной в красной казарме как некая духовная норма. Дискурсивные стереотипы большевистской секулярной пропаганды противоречили советской практике. Большевизм с его атеистическими декларациями на самом деле представлял собой своеобразную «политическую религию», сакрализовавшую идеологические установки марксизма-ленинизма и превратившую свой условный рационализм в некий символ веры335. Одним из первых это качество новой веры подметил Н.А. Бердяев, отмечавший, что «коммунизм… как религия, фанатически враждебен всякой религии и более всего христианской. Он сам хочет быть религией, идущей на смену христианству. <…> Поэтому его столкновение с другими религиозными верованиями неизбежно»336.

Несмотря на вышеприведенные внушительные данные о количестве верующих в РККА, последние обладали очень низким социальным и личным статусом в воинских коллективах. Ценностно-нормативная регуляция социального поведения в казарме была сконструирована таким образом, что численно преобладавшая категория верующих в Бога красноармейцев маркировалась малочисленной казарменной «элитой» из активистов как изгои, «отживающий класс», у которого нет будущего. На них наклеивались ярлыки второсортных, отсталых, «дремучих», «темных» красноармейцев, и эта стигма только усиливала их девиантность. В целом такая ситуация на микроуровне казармы подтверждает свойственную переходным обществам инверсию социальных норм и аномалий. Ведь с точки зрения системы эффективного социального контроля над обществом армейская казарма являла собой микромодель советской России, где количественно ничтожная власть, располагавшая ресурсами осуждения и подавления инакомыслия, смогла длительно держать в страхе и подчинении себе огромную массу «инакомыслящих» русских крестьян. Однако

вказарме навязать массам духовные ценности было намного легче не только по причине тотальности армейского организма, но и потому, что многие красноармейцы, сознательно конструируя себе советскую биографию, сами были готовы принять (реально или фиктивно) заданные правила игры. Стремясь к выстраиванию советской идентичности, они шли в армию с заведомой целью «сменить кожу», по-крестьянски «просочиться и проскользнуть» в Модерн, сбросить с себя клеймо «отживающего класса»337.

Имеется еще одно объяснение тому, почему огромная масса красноармейцев воспринималась малочисленным безбожным активом как изгои. Дело

втом, что в большинстве случаев вера красноармейцев, как и подавляющего числа российских крестьян, была не осознанной, не просвещенной, обрядовой. Красноармейцы нередко демонстрировали примитивное представление о библейских сюжетах, об истории христианства, пытаясь у политруков выяснить правду: «откуда взялись все угодники, если нету бога?»; «в каком году родилась Ева, а также и бог и Адам; за что бог Адама и Еву прогнал из рая: они были

500 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

святые?»; «вы говорите, что бог невидимое лицо, а почему его рисуют на картинках везде одинаково, наверно, его кто-то видел?»; «почему крещенская вода не гниет?»; «кому же веруют коммунисты?»; «коммунист и баптист — какое они имеют различие?»338, * Вера в Бога у красноармейцев часто соседствовала

сязыческим анимизмом, с различными суевериями, верой в чудеса, домовых, чертей, леших, русалок, ведьм, ворожбу: «Если Бога нет, то есть что-то сверхъестественное». Многие бойцы были искренне убеждены в том, что знахарки действительно помогают при болезнях и что дождь можно вызвать молебном. Находясь в секрете, молодые красноармейцы нередко принимали крик филина за стоны покойника, кусты — за леших, в результате чего ими объявлялась ложная тревога. Один комсомолец-пограничник собирался даже купить крест для защиты «на случай нападения на пост»339. Боец войск ОГПУ пересказывал в письме родным чудеса, о которых ему поведали сослуживцы: «Часто обновляются иконы, и уже наверно страшный суд будет; где-то в Сафровской долине кресты растут, наверно, и мертвые встают». Правда, затем на всякий случай приписал: «Но все это вранье»340, ** Такое примитивное, языческое понимание религии у непросвещенных красноармейцев диссонировало с популяризируемыми в армейской среде достижениями науки и техники, которыми гордились многие убежденные атеисты и увлекали за собой других.

Поскольку всех верующих в Бога красноармейцев было сложно выявить, политработники обращали пристальное внимание на наличие внешних атрибутов религиозности — нательных крестиков, иконок, молитвенников и т.д. Вероятно, в этом проявлялся культурный код их материалистического мировоззрения: идеи должны быть обязательно реифицированы. Однако многие источники показывают, что многие неверующие бойцы также носили, словно охранную грамоту, родительское благословение в ладанке, образок, нагрудный крестик, который «мамаша повесила»: «Нам не дороги кресты, мы могли бы их выбросить, да дорога память о доме», — заявляли некоторые новобранцы341, ***.

* Многих непросвещенных бойцов привлекали антирелигиозные вечера, кружки безбожников. Только в одной авиабригаде на безбожном вечере присутствовало около 400 красноармейцев, некоторые из них затем записались в атеистический кружок.

**В этой связи совершенно правдоподобным воспринимается персонаж С. Крамарова в кинофильме «Неуловимые мстители» с его крылатым рефреном: «А вдоль дороги мертвые

скосами стоять…»

*** В данном контексте под родительским благословением понимается не ритуальный речевой акт, а материальные предметы, обладающие высоким сакральным статусом, которые вручались новобранцу (Кормина Ж.В. Родительское благословение (при проводах в армию) // Труды факультета этнологии. СПб., 2001. Вып. 1. С. 49). Ж.В. Кормина убедительно показывает, как трансформировался ритуал благословения от публичного и родительского (совершаемого отцом и матерью) в конце ХIХ — начале ХХ века до приватного (тайного) и материнского начиная с 1940-х годов. Она резонно объясняет это последствием антирелигиозной политики советской власти в 1920–1930-е годы, в результате которой даже не церковный обычай родительского благословения стал расцениваться как «религиозное действо» (Там же. С. 53). Судя по данным В.М. Зензинова, обследовавшего 542 письма, изъятых из карманов убитых красноармейцев — участников советско-финской войны (1939–1940), красноармейцы в массе

Глава 3. Казарменная повседневность 501

Вскоре после прибытия в часть многие прятали эти символы веры в карманы и в сундучки, демонстрируя показное «обезбоживание». Иногда при отправлении в баню бойцы снимали нательные крестики и прятали их в сундучки, а после возвращения в казарму снова надевали. В одном из обзоров ПУ РККА сообщалось даже, что в эскадроне 39-го полка, якобы по инициативе самих красноармейцев, были собраны все крестики и из них была устроена антирелигиозная выставка342.

Как видно из источников, многие красноармейцы снимали крестики и переставали открыто молиться только потому, что больше опасались насмешек со стороны неверующих сослуживцев, чем санкций командиров или политруков. Это обстоятельство указывает на то, что религиозность воспринималась в красной казарме 20-х как постыдное качество военнослужащего, и многие бойцы не решались открыто жить в казарме с ярлыком «чужого». Представляется сомнительным, что столь конформной могла быть реакция красноармейцев, если бы на религиозные чувства налагалось табу. Однако именно осмеяние как негативная санкция со стороны равных по статусу сверстников оказалось самой действенной мерой в борьбе с «иноверцами». Применяя терминологию Дж. Мида, можно назвать образ неверующего красноармейца «обобщенным другим», или совокупностью общих установок и принципов поведения, которые в РККА ожидали от всех красноармейцев. Как правило, в каждой роте осмеливались креститься перед едой или при отходе ко сну лишь единицы — не более 4–5 красноармейцев. Если боец систематически демонстрировал свою религиозность, то он слышал в бане, на медосмотре, перед отбоем такие «советы»

всвой адрес: «Темнота, перекрести постель!»; «брось ерунду (крестик. — А.Р.)

внужник!»343 Высмеивающая стенная печать была также популярным средством борьбы с «иноверцами», которым часто «доставалось» в заметках:

«“Странно, девять месяцев товарищ слушал научные лекции о том, что религия — действительно опиум, а сам в кошельке крест носит. Стыдно, товарищ”. Устыдили, и выбросил товарищ ненужный предмет опиумного происхождения»344.

В результате повседневного давления красноармеец либо подчинялся воле казарменных авторитетов и переставал молиться, либо уходил с крестом и молитвой «под одеяло». Однако, как верно заметил сибирский военкор Полетаев, в голове красноармейца навязчиво вертелись вопросы: «почему смеялись?»,

своей и к концу 1930-х не являлись не только воинствующими безбожниками, но даже просто атеистами. В своих письмах домой они уповали на Божью милость и родительское благословение (Зензинов В.М. Встреча с Россией. Как и чем живут в Советском Союзе. Письма в Красную Армию. 1939–1940. Нью-Йорк, 1944). Из своей личной практики офицера Советской армии в 1970–1980-е годы я вспоминаю нередкие случаи, когда у новобранцев обнаруживались рукописные тексты молитв, нательные крестики, иконки в виде кулонов, которые они, будучи формально атеистами, хранили как талисман, как память о родителях и отчем доме.

502 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

«почему много безбожников?», а главное — «почему Бога нет?». Эта рефлексия не давала покоя бойцу, он постоянно искал ответы на эти вопросы и нередко обращался к антирелигиозной литературе. Если она его убеждала, он мог перестать верить в Бога, хотя бы на время службы. В противном случае ему приходилось уходить в духовное «подполье», молиться украдкой при первой возможности уединиться — рано утром, когда все спали, в конюшне, на улице, во время посещения церкви, на посту. Находились и такие красноармейцы, которые перед сном молились за командира эскадрона, за политрука, за комячейку и комсомол: «Они нас хорошему научают». Курьезный и вместе с тем весьма показательный случай демонстрации уважения к начальнику посредством религиозной ритуалистики произошел в СКВО. Там один дневальный по роте при входе в казарму военкома снял шлем, перекрестился, и только затем начал рапортовать ему о том, что происшествий не случилось. Верующие бойцы часто упрашивали командиров отпустить их в ближайший собор или к сектантам якобы просто «посмотреть», «послушать пение хора». Иногда им везло. Известен случай, когда командир роты накануне Пасхи сам предложил красноармейцам пойти в церковь на заутреню. Поскольку пожелала вся рота, в церковь пришлось идти строем345.

Наиболее доступным для красноармейцев способом выражения своих религиозных чувств являлись письма домой. Воины жаловались родителям, что молятся в армии украдкой, просили не корить их за то, что пришлось снять кресты: «Домой приеду, опять буду носить крест и ходить в церковь». Самой распространенной просьбой бойцов к домашним было пожелание не писать им в письмах «от господа Бога», поскольку «тут засмеют». В ответ воины получали наказы от родных, запрещавшие им принимать хотя бы малейшее участие в политпросветработе, в безбожных кружках, тем более записываться «в коммуну». В 9-й кавбригаде подсчитали, что из 6125 писем, посланных красноармейцами в деревню, антирелигиозные рассуждения содержались в 16% писем, в то время как из 4929 крестьянских писем в казарму — всего в 1% корреспонденции346.

Как утверждает Ш. Фицпатрик, безразличие к религии было характерно для демобилизованных красноармейцев. В подтверждение этого тезиса она приводит высказывание одного отпускника: «Вернулся я из Красной Армии, в церковь сперва не ходил. Встретил меня как-то поп и говорит: “Эй, солдат, что в церковь не ходишь? Венчать не буду”… А тут мать пристает. Задумал жениться — пришлось идти в церковь. Теперь женился и в церковь не хожу»347, *. Данную версию отчасти подтверждают результаты некоторых исследований. В 35-й дивизии примерно каждый пятый красноармеец якобы прекратил верить в Бога за время военной службы: «Никто не заставляет

* Например, красноармеец А. Барских после увольнения из армии первым устроил в своей деревне гражданскую свадьбу (ГАРФ. Ф. Р-5407. Оп. 2. Д. 124. Л. 42).

Глава 3. Казарменная повседневность 503

молиться, ну и забыл о боге, а теперь вовсе бросил верить»; «разговаривал с политруком, коммунистами — разубедили»; «читал “Безбожник” и понял, что нам говорят ложь». По результатам другого опроса среди молодых красноармейцев верующими назвались 24,5%, тогда как среди старослужащих — только 14%. Соответственно, снизилось количество колеблющихся с 45 до 36%, а число неверующих возросло с 30,5 до 50%348, *. Вовсе не отрицая того, что антирелигиозная пропаганда и казарменный обиход приводили к сознательному отказу части красноармейцев от религии, все-таки мне представляется, что выводы о реальном «обезбоживании» воинов-крестьян по мере их приближения к завершению службы несколько преувеличены. Судя по многим источникам, с которыми приходилось работать, основная масса верующих воинов занимала внешне «нейтральную» позицию, предпочитая под этой маской промолчать или поддакнуть, чтобы избежать насмешек товарищей. Немного прослужив, они приучались скрывать свою веру. Такие «неверующие» объясняли свой неожиданный атеизм просто: «Все не верят, и я не верю». На вопрос, что они будут делать в деревне, где все верят, они отвечали не менее откровенно: «Придется и нам верить». Как заявил один старослужащий красноармеец, «что на политзанятиях в течение 2 лет выучил, уже забыл, а молиться никогда не забуду»349, **.

Источники указывают на наличие многочисленной категории верующих красноармейцев, действовавших в соответствии с извечной крестьянской этикой выживания и использовавших техники «листьев травы» — пассивного повседневного сопротивления. Самыми распространенными формами протеста верующих красноармейцев были отказ от исполнения безбожных песен во время вечерних прогулок, демонстративный уход с антирелигиозных лекций, отказ от голосования за антирелигиозные резолюции на общих собраниях подразделений. Если в песне оказывались оскорбительные для верующих слова, то рота замолкала и песню допевали 5–6 красноармейцев. Чаще всего недовольство возникало по поводу антирелигиозных мероприятий. Верующие моряки-черноморцы роптали на советскую власть за то, что, по их мнению, притеснялась только православная церковь, а иудейскую веру «не трогают».

* Красноармеец С. Смышников потерю веры в Бога в армии объяснил тем, что в РККА он встретил «более разумное и интересное учение», которого, возможно, не достаточно для доказательства того, что Бога нет, но вполне хватает, чтобы понять, как попы «одурачивают верующих» (ГАРФ. Ф. Р-5407. Оп. 2. Д. 24. Л. 24об.). Источники свидетельствуют, что среди красноармейцев находились воинствующие безбожники, требовавшие кровавой расправы с патриархом Тихоном и другими священниками во время церковных процессов 1922–1923 годов: «Желательно, чтобы над всей сволочью, подобной Евсевию и Тихону, революционный суд распространял высшую меру наказания… Красная Армия… в нужный момент и сама расправится с гадами» (Окунев Н.П. Дневник москвича. 1920–1924. В 2 т. М., 1997. Т. 2. С. 235; ГАКК. Ф. Р-147. Оп. 1. Д. 98. Л. 26, 27, 31).

** Как писал в редакцию «Безбожника» красноармеец А. Щелканов, «ежегодно в город и село идут демобилизованные красноармейцы, накачанные тем или другим знанием… но только не видим мы, чтобы в Красной Армии за 2 года мы подготовляли безбожников-активистов, которые могли бы руководить» (ГАРФ. Ф. Р-5407. Оп. 2. Д. 24. Л. 22).

504 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

Известен факт, когда верующие бойцы отказались написать предложенную политруком на общеобразовательном занятии фразу «Бога нет», заявляя, что он есть. На одном из собраний, посвященных борьбе с религией, красноармеец выступил с предложением «Бога не трогать», а председатель собрания в другом полку отказался подписать протокол с изложением антирелигиозного доклада

ирезолюции. Накануне больших церковных праздников возрастало количество рапортов о предоставлении отпуска, а непосредственно в праздничные дни — учащались самовольные отлучки, отказ от работ и занятий, недовольство невыдачей в эти дни усиленного пайка350, *.

Протестовать открыто в окружении безбожников, тесно связанных с политруками, мало кто решался. Воспитанный на казачьих традициях красноармеец из СКВО был несгибаем («В Бога верили мои родители, и я буду верить»), но практически одинок. В 38-м полку 13-й дивизии два бойца демонстративно выполняли религиозные обряды и отказались принимать красную присягу. Когда к ним направили активиста-безбожника для перевоспитания, один из верующих предложил ему: «На вот Евангелие и сожги, а я помолюсь, и у тебя руки отсохнут». Атеист не решился и вернул Евангелие обратно. Спустя два дня во время аналогичного спора другой, более решительный активист всетаки бросил Евангелие в печь. Поскольку руки у него «не отсохли», над верующим ортодоксом стали смеяться все красноармейцы роты. Видимо, опасаясь остаться в полной изоляции, он начал «отходить от веры» и даже занялся изучением политграмоты351. Открыто демонстрировали свою религиозность только выходцы с национальных окраин — немцы, чуваши, татары, мордвины

идр. Татары ухитрялись молиться под видом вытирания лица. Немцы постоянно носили с собой молитвенники, читали Евангелие на посту, трижды в день молились группами и поодиночке. Русским они в лицо заявляли: «Мы верили и будем верить, т.к. мы устойчивее русских: русские на службе не верят, а приедут домой — будут верить»352.

Сектанты, попавшие в армию, выделялись среди остальных красноармейцев — и верующих, и атеистов. Их численность в войсках была невелика: в среднем 10–15 человек на дивизию, к тому же их распределяли по разным частям, как правило, не более чем по 2–3 сектанта на полк. Только в нескольких дивизиях УВО и ККА их концентрация иногда достигала 40 человек на полк. Известно также о распространении сектантства в СКВО, где было много территориальных частей353. Сектанты были самыми убежденными и стойкими из верующих бойцов. Они не поддавались на пропаганду политруков, открыто

* Вместе с тем в документах представлены факты коллективного отказа целых подразделений от празднования Рождества Христова, принятые на общих собраниях, хотя из источников точно неизвестно, являлись ли такие решения добровольными (ГАРФ. Ф. Р-5407. Оп. 2. Д. 51. Л. 1, 3об.).

Глава 3. Казарменная повседневность 505

читали молитвенники по вечерам, пели псалмы, почти у каждого при себе было Евангелие. По прибытии в часть сектанты без промедления устанавливали связь с местными общинами единоверцев, посещали молитвенные дома. Между тем на их пропаганду бойцы очень редко реагировали положительно. Как правило, авторитетом или сочувствием у красноармейцев сектанты не пользовались. Бойцы видели в них прежде всего симулянтов, увиливавших от службы. Сектанты часто отказывались от исполнения приказаний, от пения «Интернационала», поскольку он «против закона Божьего». Некоторые сектанты, взяв в руки оружие, отказывались колоть штыком чучела на полигоне. При назначении в наряд они нередко отказывались получать штык-нож — обязательный атрибут дневального по роте. Впрочем, постепенно сектанты под давлением командиров и политруков были вынуждены брать оружие, растворяясь в общей массе красноармейцев354.

Инородцы. «Чужих» по этническому признаку большинство бывших крестьян и рабочих научились идентифицировать задолго до призыва в армию. Замкнутый, тотальный мир казармы только усиливал этническую интолерантность. Паттерны межнационального общения, декларируемые коммунистической пропагандой («РККА — школа дружбы народов»), не имели ничего общего с повседневной реальностью. Этносоциальные маркеры «хохлы», «кацапы», «жиды», «инородцы» в обыденной лексике красноармейцев были наименьшим злом. В одном из эскадронов, после того как русские красноармейцы по окончании собрания предложили спеть «Интернационал», белорусы тут же исполнили свою национальную «Марсельезу», что вызвало резкие споры между братьями-славянами. Нездоровыми были и отношения между русскими и украинцами, особенно в связи с проводившейся тогда украинизацией. Русские бойцы горделиво заявляли: «Украина подчиняется нам: что в Москве скажут, то Украина и делает». Разумеется, самостийникам такие разговоры не нравились, и на этой почве между русскими и украинцами происходили постоянные стычки. В Армянской дивизии не утихала ненависть к туркам и грузинам: «сколько у меня есть возможности, буду уничтожать турок, ибо они убили моих братьев, и я должен отомстить»; «если бы меня послали против Грузии, я бы всех уничтожил»; «не хочу читать Сталина, потому что он грузин». В одном полку татарин бросился с ножом на великоросса только за то, что тот его в шутку перекрестил. Красноармейцы из казаков были недовольны горцами, называя их «бандитами». В основе этой вражды лежали давние территориальные противоречия: горцы считали земли, занятые казаками, родиной своих предков; казаки относились к этой территории, как к своей, поскольку она была им дарована Екатериной II. Отношение к «москалям» у многих казаков тоже было недобрым. Как писал отцу-эмигранту красноармеец-казак, «нас, донцов, тут очень мало, но нас учат, у нас же не лежит душа обучать кацапов»355.

506 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

Неприязнь между бойцами разных национальностей нередко проявлялась в форме взаимных упреков и обид. Когда в Азербайджане часовой случайно застрелил 6-летнего сына рабочего «Азнефти» и получил за это 5 лет лишения свободы, русские красноармейцы возмущались строгостью приговора: «Если бы тюрок убил, ему простили бы, а русского осудили на 5 лет, и на суде не было ни одного русского»; «теперь, если будут жечь промыслы, грабить или резать, стрелять не будем, а то засудят». Стремление к национальной автономии проявлялось и среди рядовых красноармейцев — представителей нацменьшинств. Особистами 33-го полка (ЛВО) в 1927 году было выявлено движение чувашей под лозунгом «Национальная Армия». Они требовали преподавания военных и политических знаний на родном языке, прохождения службы в пределах Чувашии. Примечательно, что в полковой школе 10 чувашей не сдали выпускные экзамены, мотивируя это слабым знанием русского языка, однако провести переэкзаменовку на родном языке категорически отказались. Красноречивым свидетельством межэтнической напряженности в РККА 1920-х являются строки из письма бойца Батумской конвойной команды:

«У нас в части половина русских, и такие скверные. Красноармейцы-грузины очень притеснены от русских… русские пахнут очень сильно национализмом. Все начальствующие лица из русских. Военком очень плохого мнения обо мне, как о грузине, и против моего назначения, потому что я грузин. Армейцы очень обрадовались, что они должны заниматься на русском языке, которого они не знают, а я буду заниматься на грузинском языке. Между русскими и грузинами существует большое недовольство»356.

Наиболее остро в красной казарме, как и во всей России, стояла проблема антисемитизма. С этими настроениями молодой человек уже приходил в армию; образ вечно виноватого во всем «врага» присутствовал и в переписке с родственниками. Характерно, что ненависть к евреям в красноармейском дискурсе наблюдается в двух совершенно противоположных смысловых контекстах: как общероссийская нелюбовь к «жидам-большевикам» и одновременно как злоба обиженных люмпенов к «жидам-нэпманам». Антисемитские настроения в начале 1920-х годов обострялись во время изъятия церковных ценностей и продналога. В частях появлялись надписи: «Зачем крестьяне кормят красноармейцев — защитников евреев?» Радикально настроенные крас- ноармейцы-антисемиты заявляли в конце 20-х, что «при советской власти засели евреи, нужно сделать вторую революцию»; «надо… жидов перерезать, и тогда лишь порядки будут, а теперь какие порядки, когда в этой партии… в самой беспорядки творятся». Во время внутрипартийной дискуссии бойцы говорили между собой: «если получится раскол, то за Троцким пойдут только

Глава 3. Казарменная повседневность 507

жиды»; «это жиды между собой передрались»357. Красные матросы, жалуясь на свою судьбу, не могли смириться с тем, что «нэпманы живут припеваючи». Проходя службу преимущественно в крупных городах и торговых местечках, красноармейцы УВО и ЗВО видели, что большинство торговцев были евреями. Поэтому и нэп отождествлялся ими с засильем евреев, захвативших в свои руки все экономические блага. Мотив вполне понятный: «Мы воевали за улучшение своего положения… мы победили буржуазию, но где же улучшение, оно попало не в наши руки, его захватили евреи». К тому же размещавшиеся по квартирам евреев бойцы порой действительно испытывали на себе неудобства, связанные с исполнением иудейских обрядов — например, запретом держать и употреблять хлеб в доме358.

Нас больше интересуют проявления бытового, зачастую патологического антисемитизма в будничной жизни казармы. Поскольку основной мишенью казарменных антисемитов становились вполне конкретные и, как правило, ни в чем не повинные красноармейцы-евреи, эта юдофобия вряд ли вписывалась в пафос борьбы с абстрактными «жидами-коммунистами» или «жидаминэпманами». С другой стороны, рост товарных цен, наделение евреев землей, значительный удельный вес евреев на руководящих постах в государстве действительно обостряли антисемитские настроения в армии. Многие бойцы-шо- винисты мотивировали свою неприязнь к евреям тем, что те якобы уклонялись от армейской службы: «жиды имеют полную советскую власть, а в армии их нет»; «почему у нас в полку только 2 жида?»; «жидов не всех берут в армию»; «у евреев сознательность только до боя, а в бою они бросят винтовку». Между тем красноармеец 8-го радиобатальона Т. Петрусевич, служивший в Новочеркасске, писал курсанту 1-й Ленинградской военно-инженерной школы П. Казекину о прямо противоположной ситуации в подразделении:

«А сколько жидов у нас теперь в батальоне! Куда ни посмотришь, всюду рожу этакую увидишь, что поневоле досадно станет. А ходят-то, как ходят, а, между прочим, какие они все заносливые. Выше всех себя ставят»359, *.

Стереотипное представление о евреях как о ловкачах, избегающих тяжелого труда, было очень распространено в Красной армии. Среди красноармейцев бытовало устойчивое мнение, что «евреи ничего не делают, не хотят мыть

* По переписи 1926 года, при удельном весе евреев среди населения СССР в 1,8%, в РККА они составляли 2,1%. Среди всего комсостава евреи составляли 4,6%, среди красноармейцев в пехоте — 2%. Из родов войск их больше всего насчитывалось в войсках связи (3,6%) и бронечастях (3,2%), менее всего — в кавалерии (1,1%) и штрафных частях (0,5%). В местах компактного проживания евреев (УВО, ЗВО), где они составляли более 6,5% населения, в армии их насчитывалось не более 3,5%. На строевых должностях евреев было (в процентном отношении) меньше, чем всего призывалось в армию (Ларин Ю. Интеллигентский и буржуазный антисемитизм… С. 13; РГВА. Ф. 9. Оп. 28. Д. 360. Л. 2).

508 Часть третья. Мир красноармейца: превращение в мужчину

полы и обязательно куда-нибудь улизнут». На вопрос «Кто может быть командиром?» следовал недвусмысленный ответ антисемитов: «Партийцы, комсомольцы и евреи». Когда командир дивизиона 6-й кавдивизии спросил бойца по фамилии Ключ, систематически подвергавшегося унижениям со стороны местных антисемитов, о том, хватает ли ему пищи, за него ответил казарменный авторитет Муралко: «Евреи мало работают, больше торгуют, поэтому мало едят». Когда же Ключ изъявил желание выехать на манеж, чтобы доказать во время рубки свою состоятельность как бойца-кавалериста, в ответ он услышал: «Это не твое дело, жидовская морда»360.

Следует признать, что нередко сами евреи давали повод для подобных взглядов, стремясь увильнуть от строевой службы или физического труда, пристроиться на административно-хозяйственных должностях вроде писаря или каптенармуса. С другой стороны, стремление евреев пристроиться на складе, в канцелярии или мастерской можно понимать как их попытку уединиться и избежать насилия со стороны сослуживцев либо как конформистский сценарий поведения, нацеленный на достижение значимого для казарменных обитателей статуса «нужного человека».

Самыми мягкими и наиболее распространенными формами юдофобии в казарме являлись словесные оскорбления евреев, присвоение им оскорбительных прозвищ, открытые шовинистические высказывания в их адрес, подобные этому: «Я, когда был в армии Буденного, оставался позади, а жидов бить, так был всегда впереди». Правда, некоторые крестьянские парни не понимали смыслового значения лексемы «жид» и часто в обиходе применяли это слово вне синонимической связи с термином «еврей». Гораздо серьезнее по последствиям была прямая травля евреев, физическое их оскорбление. Впрочем, далеко не всегда приписываемые себе красноармейцами ксенофобские аттитюды коррелировали с их поведением в реальной ситуации. Из теории социальной психологии известно, что у человека могут существовать одновременно два аттитюда: непосредственно на объект и на конкретную ситуацию, связанную с этим объектом. В разных ситуациях может также преобладать то когнитивный, то аффективный компоненты аттитюда, приводящие к различным результатам361. Иными словами, вербализация антисемитских взглядов сама по себе еще не свидетельствует о реализации словесных угроз на практике. Между тем источники содержат десятки конкретных фактов притеснений на почве антисемитизма, суть которых в одном — маркировать евреев изгоями, людьми второго сорта. Когда во время сборов в артполку 7-й дивизии не нашлось места командиру, «находчивый» красноармеец-шовинист тут же предложил выход: «Давайте выбросим жида из палатки и дадим место орначу»*. В саперной роте

*Орнач — орудийный начальник.

Глава 3. Казарменная повседневность 509