Надпись на могилу Доминико Греко

Сей дивный – из порфира – гробовой

Затвор сокрыл в суровом царстве теней

Кисть нежную, от чьих прикосновений

Холст наливался силою живой.

Сколь ни прославлен трубною Молвой, –

А все ж достоин вящей славы гений,

Чье имя блещет с мраморных ступеней.

Почти его и путь продолжи свой.

Почиет Грек. Он завещал Природе

Искусство, а Искусству труд, Ириде

Палитру, тень Морфею, Фебу свет.

Сколь склеп ни мал – рыданий многоводье

Он пьет, даруя вечной панихиде

Куренье древа савского в ответ.

(Перевод П. Грушко)

Его преосвященству Дону Диего Де Мардонесу, епископу Кордовы, коему маэстро Риско подарил альбом музыки

Сегодня нежным волнам вдохновенья

ученый Риско дал искусный ход;

нектар и серебро их мерных вод

заставит петь и мертвые каменья.

Ты, чьей неспешной длани мановенья

жезлу даруют пасторскому взлет,

чья мантия пунцова, кто берет

из рук Петра ключи в его владенья, –

услышь прилив согласный и певучий,

целующий твой берег неустанно,

где целостный нерасторжим покой.

Исполнен мир пленительных созвучий,

но что сравнится с песней Океана,

которой нежит Риско берег твой.

(Перевод П. Грушко)

На кабальеро, который назвал сонет романсом

Зуд музыки почуял на неделе

сын Перансулесов, и в тот же час

запели сонмы струн, входя в экстаз:

их было, что снастей на карнавале.

Написанный моим дружком пропели

ему о схватке двух цветков рассказ,

чей поединок из-за синих глаз

был пострашней кошачьей канители.

То был романс, и был он просто чудо,

но то ли слушатель был глух, как дед,

иль исказила слог певцов простуда, –

судите сами, – только наш эстет

послал сказать певцам с доном Бермудо:

«Пусть повторят сей сладостный сонет!»

(Перевод П. Грушко)

На «Орфея», сочиненного Доном Хуаном де Хауреги

А вот «Орфей» сеньора дон Хуана,

который Первый (так как есть Второй).

Напуган мир: ведь стих его иной

звучит порой по меньшей мере странно.

Стихи он мастерит небесталанно,

клянусь вам в этом церковью святой,

отважен, но весьма болтлив порой,

Да будет он известней Латерана.

Орфей его, поющий триязыко,

крадет жену, поскольку в мрачной бездне

ее не зрит его влюбленный взгляд.

Он обернулся, где же Эвридика,

вся песня вышла, а создатель песни –

как дикий лебедь среди адских блат.

(Перевод П. Грушко)

Хуану Руфо о его «Аустриаде»

Мой Руфо, новый Цезарь был тобой

столь пламенно воспет, столь величаво,

что не решить, за кем осталось право

быть первым, кто из вас двоих герой?

Желает Фама, суд свершая свой,

чтобы двоим принадлежала слава,

двоих не погребла забвенья лава,

венец лавровый – был его и твой.

Равны вы оба по уму и силе,

в своем искусстве каждый победитель,

в изящном слоге – ты, в сраженье – он.

По праву вас обоих наградили:

его – мечом разящим Марс-воитель,

тебя – священной лирой Аполлон!

(Перевод П. Грушко)

Хулителям «Полифема»

Единоглазый, обошел Мадрид

поклонник несуразный Галатеи.

Ему деревня дикая вкруг шеи

повить собачий поводок спешит:

один свирепый бакалавр рычит,

другой мутит толпу, уже пигмеи,

как волки, воют, яд сочат, как змеи, –

куснуть циклопа всякий норовит.

Во лбу его звезда, но все в угаре

твердят, что помысли его темны.

И, повернув к ним зад, сказал он: «Твари,

коль вам иные доводы нужны –

звезда в ином, закатном полушарьи, –

мемориал ваш суньте мне в штаны.

(Перевод П. Грушко)

* * *

Чистейшей чести ясный бастион

Из легких стен на дивном основаньй,

Мел с перламутром в этом статном зданьи,

Божественною дланью сочленен,

Коралл бесценный маленьких препон,

Спокойные оконца, в чьем мерцаньи

Таится зелень изумрудной грани,

Чья чистота для мужества — полон,

Державный свод, чья пряжа золотая

Под солнцем, вьющимся вокруг влюбленно,

Короной блещущей венчает храм, —

Прекрасный идол, внемли, сострадая,

Поющему коленопреклоненно

Печальнейшую из эпиталам!

* * *

Где кость слоновая, где белоснежный

Паросский мрамор, где сапфир лучистый,

Эбен столь черный и хрусталь столь чистый,

Сребро и злато филиграни нежной,

Где столь тончайший бисер, где прибрежный

Янтарь прозрачный и рубин искристый

И где тот мастер, тот художник истый,

Что в высший час создаст рукой прилежной

Из редкостных сокровищ изваянье, —

Иль все же будет плод его старанья

Не похвалой — невольным оскорбленьем

Для солнца красоты в лучах гордныи,

И статуя померкнет пред явленьем

Кларинды, сладостной моей врагини?

* * *

Рои печальных вздохов, ливни слез,

Исторгнутые сердцем и глазами,

Качаю? ветви, льются меж стволами

Алкидовых дерев и влажных лоз;

Но ветер, заклиная силы гроз,

Туманы вздохов гонит с облаками,

Деревья слезы жадно пьют корнями —

И вздохи тают, и мелеет плес.

И на моих ланитах слез потоки —

Несчитанную глаз усталых дань —

Благого мрака отирает длань;

Поскольку ангел, по-людски жестокий,

Не верит мне, — где сил для слез возьму?

Напрасны вздохи, слезы ни к чему.

* * *

Нет ни в лесу, ни в небе, ни в волне

Такого зверя, рыбы или птицы,

Что, услыхав мой голос, не стремится

С участьем и сочувствием ко мне;

Нет, не пришлось в полдневной тишине

Моей тоске без отклика излиться —

Хоть в летний зной живая тварь таится

В пещере, в чаще, в водной глубине, —

Но все же, скорбные за слыша стоны,

Оставя тень, и ветвь, и глубь ручья,

Собрались бессловесные созданья;

Так собирал их на брегах Стримона ,

Певец великий; верно, боль моя

Влечет, как музыки очарованье.

* * *

Как трепетно, на тысячу ладов

Рыдает надо мною Филомела —

Как будто в горлышке у ней запело

Сто тысяч безутешных соловьев;

Я верю, что она из-за лесов,

Алкая правосудья, прилетела

Изобличить Терея злое дело

Печальной пеней в зелени листов;

Зачем ты плачем тишину тревожишь —

Ты криком иль пером свой иск изложишь,

На то тебе дан клюв и два крыла;

Пусть плачет тот, кто пред лицом Медузы

Окаменел,– его страшнее узы:

Ни разгласить, ни уничтожить зла.

* * *

Едва зима войдет в свои права,

Как вдруг, лишаясь сладкозвучной кроны,

Свой изумруд на траур обнаженный

Спешат сменить кусты и дерева.

Да, времени тугие жернова

Вращаются, тверды и непреклонны;

Но все же ствол, морозом обожженный,

В свой час опять укутает листва.

И прошлое вернется. И страница,

Прочитанная, снова повторится...

Таков закон всеобщий бытия.

И лишь любовь не воскресает снова!

Вовеки счастья не вернуть былого,

Когда ужалит ревности змея.

* * *

О дьявольское семя! Род напасти!

Ехидна, скорпион, осиный рой...

О подлая змея в траве густой,

Пригревшаяся на груди у счастья.

О яд, примешанный к нектару страсти;

В любовном кубке гибельный настой.

О меч на волоске над головой,

Лишающий Амура сладкой власти.

О ревность, раю вечный супостат!

Коль сможет эту тварь вместить геенна,

Молю, сошли туда ее, господь!

Но горе мне! Свою снедая плоть,

Она растет и крепнет неизменно,

И, значит, мал ей сам бездонный ад.

* * *

Фантазия, смешны твои услуги, —

Напрасно тлеет в этом белом сне

Запас любви на призрачном огне,

Замкнув мои мечты в порочном круге, —

Лишь неприязнь на личике подруги,

Что любящему горестно вдвойне:

Как нелюдимый лик ни дорог мне, —

Уж это ль снадобье в моем недуге?

А Сон, податель пьес неутомимый

В театре, возведенном в пустоте,

Прекрасной плотью облачает тени:

В нем, как живой, сияет лик любимый

Обманом кратким в двойственной тщете,

Где благо — сон и благо — сновиденье.

* * *

Пусть со скалою веры стройный бот

Златые узы накрепко связали

И ублажают взор морские дали

Спокойствием и мирной негой вод;

Пускай зефиром прихоть назовет

Тот шквал, что паруса вместят едва ли,

И путь суровый на родном причале

Сулит окончить кроткий небосвод;

Я видел кости на песке унылом,

Останки тех, кто доверялся морю

Любви, о вероломнейший Амур,

И с мощными теченьями не спорю,

Когда унять их пеньем и кормилом

Бессильны Арион и Палинур.

* * *

Вы, о деревья, что над Фаэтоном

Еще при жизни столько слез пролив,

Теперь, как ветви пальм или олив,

Ложитесь на чело венком зеленым, —

Пусть в жаркий день к тенистым вашим кронам

Льнут нимфы любострастные, забыв

Прохладный дол, где, прячась под обрыв,

Бьет ключ и шелестит трава по склонам,

Пусть вам целует (зною вопреки)

Стволы (тела девические прежде)

Теченье этой вспененной реки;

Оплачьте же (лишь вам дано судьбой

Лить слезы о несбыточной надежде)

Мою любовь, порыв безумный мой.

О Мадриде

Как Нил поверх брегов — течет Мадрид.

Пришелец, знай: с очередным разливом,

Дома окраин разбросав по нивам,

Он даже пойму Тахо наводнит.

Грядущих лет бесспорный фаворит,

Он преподаст урок не мертвым Фивам,

А Времени — бессмертием кичливым

Домов, чье основание — гранит.

Трон королям и колыбель их детям,

Театр удач столетье за столетьем,

Нетленной красоты слепящий свод!

Здесь зависть жалит алчущей гадюкой,

Ступай, пришелец, бог тебе порукой,

Пусть обо всем узнает твой народ.