Глава 6. Институциональная составляющая образа россии:

ДИНАМИКА И ИНВАРИАНТНОСТЬ

В.В.Лапкин

Особенности институциональной динамики современного мира

Важную роль в формировании национального образа, его восприятии внутри страны и за ее пределами играет ее институциональная система, представляющая в ряде случаев - прежде всего для обществ незавершенной модернизации - сложную композицию институтов традиционного и современного типа. В числе ее важнейших характеристик отметим такие, как степень развитости внутренней функциональной дифференциации и более или менее определенно выраженный вектор институциональных трансформаций.

Говоря о функциональной дифференциации, мы имеем в виду (ограничиваясь для простоты изложения сферой политических институтов) не только аспект институционализированного разделения властей, т.е. закрепления на институциональном уровне эффективных ограничений стремления политических субъектов выходить за пределы своей компетенции и играть «на чужом поле»: законодательной власти - искать пути присвоить себе функции исполнительной, а исполнительной - вмешиваться в законотворческий процесс или пытаться руководить судебной властью и т.п. Есть и другой, быть может, более важный аспект - эффективное сосуществование власти и гражданского общества, их взаимодействие и, в широком смысле, равноположенность.

В свою очередь, вектор институциональных трансформаций характеризует актуальный срез исторической эволюции страны, включая эффекты, искажающие траекторию ее политического выбора, тормозящие, а порой и обращающие вспять процессы ее модернизации.

Иными словами, описывая институциональную составляющую образа страны, следует принимать во внимание всю совокупность факторов, обусловленную характером взаимодействия институтов и институциональной динамикой. При этом ключевое эвристическое значение приобретает характер модернизации страны, рассматриваемый как в логическом, так и в историческом аспектах.

Как известно, институциональная система современной демократии сформировалась в западноевропейском цивилизационном и культурно-историческом ареале в ходе сложного, длительного и уникального эволюционно-исторического процесса. Возникшие как его результат т.н. институты модерна¹⁴⁰

Наиболее характерная черта соответствующих "абстрактных" и "формальных" (и потому универсальных) институтов, таких, как право, рынок, разделение властей - в том, что они в наибольшей мере способствуют универсальному и в этом смысле "упрощенному" общению. Оборотной стороной такой универсализации является неизбежное упрощение и нивелировка личности, культурная унификация; но вместе с тем, именно на этой основе появляется возможность достижения наднационального единства и целостности современного мира. Это же придает выстраиваемой глобальной системе интегрированность, структурный динамизм, многомерную

73

оказались оптимально приспособленными к принципиально новой задаче распространения (трансляции, переноса) принципов, практик и институциональных форм модерна на почву традиционных обществ. Причем эти институциональные формы выступали как своего рода инструменты глобального «институционального конструирования» (по В.Сергееву и Н.Бирюкову¹⁴¹) и глобальной экспансии Запада. В результате сегодня институциональная демократия стала в известном смысле всеобщей нормой государственного обустройства, или, иначе говоря, все государства мира формально подпадают под определения современных, либо модернизирующихся (даже если в последнем случае демократия прочитывается как Джамахирия или, как было в нашем недавнем прошлом, дополняется доморощенным атрибутом, например, советская).

Тем не менее, следует констатировать наличие сформировавшейся принципиальной бифуркации социальной эволюции нового времени, которая остается непреодолимой уже на протяжении весьма длительного исторического периода. Эволюция обществ модерна (1), представленных и по сей день почти исключительно странами Западной Европы и странами, возникшими на основе западноевропейских переселенческих колоний, и эволюция незападных обществ (2), пытающихся копировать, воспроизводить, осваивать западноевропейские институциональные и культурные образцы, адаптировать их к условиям собственной, традиционной социальной практики, осуществлять модернизацию самое себя, - характеризуются двумя принципиально различными типами траекторий социального развития. Причем любая попытка перехода со второй на первую не только представляет собою колоссальную практическую проблему, но и теоретическая возможность и условия ее реализации осмыслены на сегодняшний день весьма поверхностно.

В отличие от западных обществ модерна, органически возникших в результате Европейской Реформации и последующей Промышленной революции, модернизацию незападных обществ (за малым исключением) можно рассматривать как продукт последующих т.н. волн модернизации XX, а теперь уже и XXI веков. В результате институты и практики модерна с каждым разом все шире распространяли на все более чуждое им социокультурное пространство «новых демократий». Собственно, если попытаться дать наиболее емкую характеристику этому второму типу социального развития, то его суть состоит во внедрении институтов модерна (совокупными усилиями как внешних, так и внутренних акторов) в чужеродную для них социокультурную среду.

Разумеется, модернизацию незападных обществ нельзя сводить к слепому переносу, к принудительному насаждению современных институтов и практик на почву традиционного общества. Более того, - она всегда являет собою исторически уникальный процесс взаимодействия традиционного и современного, в котором особо важную роль играют социокультурные традиции и сложившиеся в ходе исторической эволюции стереотипы общественного развития. В результате модернизация каждого общества описывается уникальной траекторией, и не только в историческом плане, но и с точки зрения формирующегося институционального дизайна, социальных, экономических и политических практик, особенностей адаптации национальной культуры к вызовам культурного универсализма. В совокупности все это создает всякий раз особый, неповторимый образ данной

внутреннюю дифференциацию [подробнее см. Лапкин В.В. Универсальная цивилизация: Болезнь роста и ее симптомы. - Политические институты на рубеже тысячелетий. Дубна, 2001]. ⁴¹ См. например, Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России. М., 2004..

74

страны, ее «социально-политическую физиономию», отличающую свойственные ей формы разрешения проблем и противоречий ее общественного бытия и политической жизни от тех, что свойственны другим странам. Немалую и все возрастающую роль в этом случае играют особенности институциональной системы страны. Так, характеризующая ее система политических институтов, как правило, отражает особенности политической культуры и практики выработки компромиссов между социальными группами, принятые в соответствующем обществе способы достижения консенсуса между элитами, а также между элитными и массовыми группами.

Вместе с тем, в условиях, формируемых процессами глобализации последних десятилетий, отмеченное выше расщепление траекторий общественного развития делает еще более актуальной проблему субъекта модернизации стран второго типа - тех, которые до настоящего времени не смогли стать полноценными членами «западного клуба». В какой степени в этих странах таким субъектом является само модернизирующееся общество, а в какой функцию субъекта выполняют (опосредованно) дисциплинирующие импульсы Запада, принуждающие к воспроизведению его образцов и к реализации его глобальных политических проектов?

Однозначного ответа на этот вопрос предложить невозможно. Более того, эта все более очевидная сегодня неоднозначность движущих импульсов процессов модернизации проявляется, в частности, и в расщеплении самого представления (понятия) об образе страны. Из прежней синкретичной данности он превращается сегодня в объект проектного конструирования. Понятие расщепляется: в нем самом образу противопоставляется то, что тяготеет к наименованию имидж. Суть этого расщепления: то, что формируется спонтанно vs то, что формируют целенаправленно; либо то, что воспринимающий субъект формирует в себе самом, vs то, что формируют и навязывают восприятию субъекта извне (отсюда, кстати, нынешний спрос на имиджмейкеров, профессиональных создателей имиджа). Иными словами, дело здесь не столько в частой сегодня подмене старого понятия образ новым имидж. Речь идет скорее о расщеплении смыслового наполнения исходного целостного понятия, о резком усилении в нем новых смысловых акцентов, связанных с его превращением в важный инструмент политического конструирования реальности, в один из решающих механизмов целедостижения в современном глобализирующемся мире.

Институциональные аспекты российской модернизации

Модернизация России с институциональной точки зрения представляет собою чрезвычайно драматический процесс, во многом повлиявший на мировую историю последних столетий. Он был сопряжен со взлетами и падениями страны, с периодами социального прогресса и социальных катастроф, с ростом ее политического влияния и последующим возвратом к политическому ничтожеству. При этом усилия по укоренению в ней западных политических институтов, элементов современной демократии, предпринимавшиеся в т.н. периоды реформ, из раза в раз оказывались не способными обеспечить ей создание стратегических предпосылок успешного и устойчивого развития. Более того, результатами этих усилий практически с неизбежностью оказывались стремительно нарастающие социальные конфликты и противоречия, императив разрешения которых вызывал к жизни альтернативные институциональные формы на основе эклектического сочетания элементов модерна и традиции. Эти эклектически выстроенные

Приведу несколько наиболее очевидных примеров из нашего недавнего прошлого. Это Советы, своеобразные - по интенции - органы местного самоуправления, эффективно канализирующие

76

институты, тем не менее, оказывались впоследствии гораздо более эффективными, способными повысить управляемость общества, так как давали российскому государству весьма ощутимые дополнительные возможности мобилизации общественных ресурсов во имя укрепления государственной мощи, используемой в том числе (в духе «петровской парадигмы») в целях частичной модернизации общества.¹³²

При этом в исторической перспективе институциональный облик России, как с точки зрения внешнего наблюдателя, так и при взгляде «изнутри», периодически претерпевал разительные изменения. Россия являла себя то могучей, но с институциональной точки зрения примитивной, варварской державой, далекой от элементарных норм европейской цивилизации и практикующей формы открытого насилия и прямого контроля власти над обществом, то - пытающейся пойти цивилизованным, «европейским» путем, но при этом теряющей свою былую силу и авторитет, становящейся откровенным политическим эпигоном.

Такие периодические метаморфозы естественным образом влияли на восприятие ее образа, более того, формировали относительно устойчивые стереотипы этого восприятия. К примеру, то обстоятельство, что переход России из состояния ничтожности в состояние угрожающей Западу глобальной альтернативы происходил всякий раз чрезвычайно стремительно, само по себе становилось дополнительным фактором, наделяющим формируемый таким путем образ России имманентно присущими ему чертами скрытой угрозы. В определенном смысле сильная и отчужденная от Запада Россия оказывалась более понятной и предсказуемой, а потому побуждающей к большей готовности к взаимности, к ответственным обязательствам и уважению. Был понятен характер исходящих от нее угроз, как актуальных, так и возможных на перспективу, а потому глубокие и ответственные, обязывающие взаимоотношения оказывались для Запада наиболее очевидной эффективной гарантией собственной безопасности. Напротив, слабая, занимающаяся социально-политическим реформированием Россия всегда таила в себе опасность очередной контрреформаторской реакции с непредсказуемыми для Запада военно-стратегическими и геополитическими последствиями.

всякого рода «низовую активность», но начисто лишенные основ самостояния в условиях государственной монополии на т.н. средства производства, т.е. ключевые ресурсы самостоятельности любого сообщества. Это однопартийный коммунистический режим, явивший собою чрезвычайно эффективное решение, облекающее в институциональные формы партийно-политической системы эффективный инструмент реализации социальной политики пресловутой единой хозяйственной монополии. Это - возглавляющий Партию Генеральный секретарь. В последнем случае эффективно сымитирована институциональная форма секретариата, т.е. чисто служебного, административного, координирующего органа, исполняющего решения съездов, ЦК и прочих «высших» органов политической партии. Список можно продолжить. Каждая из этих имитационных институциональных форм одновременно оказывалась решением целого комплекса взаимоувязанных задач, в числе которых, помимо прагматики управления модернизируемым обществом и его всесторонней трансформации, очевидны имиджевые аспекты. Это позволило России XX века (СССР) в существенной степени компенсировать свое экономическое и военно-техническое отставание от Запада и выдерживать его давление в условиях жесткой идеологической и геополитической конфронтации. СССР при поверхностном и хотя бы минимально доброжелательном отношении представал благодаря таким имитационным формам вполне приемлемой альтернативной моделью решения социальных вопросов, в целом «как бы» соответствующей повестке западной цивилизации, но со своей «российской» спецификой.

77

Другим важным фактором (также периодической природы) является способность России к выработке глобальной (в XIX в. - панъевропейской) политической альтернативы западному мэйнстриму. В периоды, когда Россия демонстрирует такую способность, она становится ключевым геополитическим игроком, входя в чрезвычайно узкий круг держав - вершителей судеб мира со всеми вытекающими из этого имиджевыми последствиями. Более того, образ России в эти периоды наделяется чертами системного антагониста Запада и его ведущих держав.¹³³ Напротив, в периоды, когда Россия отказывается позиционировать себя в качестве альтернативы Западу (например, как в 1990-е годы, а отчасти и до сих пор), она естественным образом попадает в общий список заурядных, второстепенных для Запада стран. Ее оценка по формальным критериям, предлагаемым самим Западом, ведет к явному, порой многократному занижению российского потенциала.¹³⁴ В этой ситуации сохраняющаяся (как, например, мы видим это сегодня) двусмысленность российской имиджевой политики¹³⁵ оказывается чрезвычайно контрпродуктивной. Она возвращает нас к необходимости переосмысления стратегических целей и ориентиров российской политики в целом, коим и должны быть подчинены действия российского государства и общества по корректировке имиджа страны.

Воздействие институционального фактора на формирование образа России:

возможности и ограничения

Изучение особенностей институциональных трансформаций России при переходе от периода реформ, сопряженных всякий раз с принуждением общества к освоению институциональных новаций современного типа, к периодам, так сказать, «самобытной коррекции» освоенного, а также при своего рода «обратном переходе», обусловленном движением к реформам, является очевидной предпосылкой к пониманию существа и механизмов воздействия институционального фактора на формирование образа России.

При изучении институционального фактора важно различать его переменную и инвариантную составляющие. К институциональным инвариантам России следует отнести устойчиво воспроизводящиеся формы самодержавия¹³⁶ и персонализации верховной власти (периоды деперсонализации, как правило, маркируют «острую фазу» периодов политического кризиса и катастрофического ослабления власти). Иными словами, элементы самодержавного правления не есть атрибуты исключительно «антизападнической реакции» и свойственных этому периоду институциональных форм, но свойственны всякой российской власти вообще¹³⁷, в той мере, в которой она претендует на дееспособность.

78

Переменная институционального облика России в основном, как было сказано выше, обусловлена волнами российского модернизационного процесса, сменою периодов реформ и контрреформ¹³⁸, характеризующихся институциональным заимствованием (реформы) и самобытным институциональным экспериментированием (контрреформы). Изменчивость институционального облика России по-разному накладывается на структуры восприятия, характерные для тех или иных сообществ, в социальном и ментальном пространстве которых формируется ее образ. При этом формирование образа происходит в рамках многомерной шкалы, не только по параметрам «свой-чужой» или «успешный-неуспешный», но и с учетом более тонких градаций. Они обусловлены, в частности, наличествующими в данном сообществе иерархией и особенностями взаимодействия ценностей права, культуры, свободы, соревновательности, рынка, изменчивости (инновационности) и т.п. Иными словами, для понимания условий и механизмов формирования образа России необходимо синтетическое рассмотрение нелинейных процессов ее институциональной динамики в их наложении на социокультурную матрицу того сообщества, в рамках которого формируется ее образ. Только в этом случае исследовательский результат имеет шанс оказаться адекватным реальности.

Важной характеристикой современности (модерности) институциональной системы общества является обустройство взаимоотношений государства и гражданского общества. В условиях информационного общества этот фактор оказывает самое непосредственное воздействие на формирование образа страны. Так, эффективное институциональное разделение функций общества и государства (реализуемое в первую очередь в последовательном и неукоснительном соблюдении принципа разделения властей), а также институционализация взаимоотношений общества и государства (идеалтипическая модель nation-state и civil society) дает западным странам очевидные преимущества в конструировании собственного имиджа и в управлении им. Напротив, сохраняющаяся институциональная неотъединенность российского общества от государства¹³⁹, проявляющаяся, в частности, в претензиях последнего на «управление» первым и, более того, на его «конструирование», делает всю отечественную социально-политическую конструкцию неповоротливой, уязвимой, резко снижает ее конкурентоспособность в глобализованном мире. И дело даже не столько в несоответствии государственного имиджа России западным стандартам демократичности, права, социального благополучия и достатка, толерантности и политкорректное^, сколько в примитивизме и неразвитости институциональной структуры общества, прежде всего - в аспектах частного права и защиты собственности.

Здесь мы снова обнаруживаем признаки принципиального расхождения траекторий развития обществ двух обозначенных ранее типов. В логике эволюции обществ модерна формирование основ гражданского общества всегда предшествует демократизации и скорее является предпосылкой модернизации, нежели ее результатом. В логике эволюции незападных обществ сам процесс их

79

имитационной модернизации понуждает на определенном его этапе форсировать формирование гражданского общества (или, точнее, его туземного подобия). Все это осложняется еще и тем, что в эпоху глобализации все более значимой идеалтипической формой национального гражданского общества становится глобальное гражданское общество. Иными словами, процессы формирования современного национального государства и процессы демократизации расходятся.¹⁴⁰ Все это создает дополнительные трудности и для России, тем более, что в ней за все семнадцать постсоветских лет так и не созданы нормальные условия для существования гражданского общества, ни в области частного права и судопроизводства, ни в области снижения издержек предпринимательства, прозрачности рынков, доступности кредитов и т.п.

Само качество гражданского общества и эффективность взаимодействия его структур с политическими институтами государства определяются, прежде всего, установками, ценностями и ориентациями, обусловленными культурно-цивилизационным контекстом и непосредственно связанными с доминирующими в массовом сознании образами идентичности. Так, «советская» идентичность, на протяжении долгого времени доминировавшая в массовом сознании жителей Советского Союза, «подпитывала», вливала жизненные соки в институциональную структуру «народовластья», имитирующую некоторые ключевые институциональные формы демократии (всеобщие выборы, органы представительной власти, рудиментарные формы разделения властей и т.п.). Их наличие - хотя бы в таких очевидно имитационных формах - создавало, тем не менее, серьезные дополнительные возможности для придания образу СССР и советского строя дополнительных позитивных черт. Вместе с тем такая идентичность вступала во взаимно обуславливающие отношения с патерналистскими ожиданиями массовых социальных групп, адресованными государству. Иначе говоря, в рамках таких отношений лояльность «отеческой власти» конвертировались в минимальные социальные гарантии. Представления о принадлежности к особой исторической общности - советскому народу во многом определяли основные политические ориентации и поведение большинства населения СССР. После распада союзного государства эта советская идентичность утратила какие бы то ни было основания для социального доминирования, но обрела своего рода «фантомный характер» в сознании и поведении представителей ряда социально неблагополучных групп современного российского общества, и в этом смысле продолжает оказывать определенное влияние на социально-политические процессы в стране.

Продолжающийся в стране с конца 1980-х годов кризис идентичности, неспособность российского общества сформировать обновленные основы национальной консолидации (основы гражданской идентичности)¹⁴¹, усиление сепаратистских притязаний разнообразных этнических, религиозных, языковых, субкультурных сообществ, буквально раздирающих целостную ткань общества -все это вместе взятое оказывает чрезвычайно неблагоприятное воздействие на имидж страны, отношение к ней как внутри, так и за ее пределами. Фундаментальные причины крайне медленного формирования институтов гражданского общества в стране, причины его невостребованности, общественного равнодушия и доминирования принципов и практик т.н. негражданского общества¹⁴² нуждаются,

80

по крайней мере, в серьезном изучении и в вынесении в качестве одной из ключевых тем широкой общественной дискуссии. По своей стратегической значимости эта проблема - одна из наиболее важных.

* * *

Сегодня Россия вступает в фазу «самобытной коррекции» всего того колоссального массива реформ и заимствований, которыми характеризовались 1990-е годы. Явно неудовлетворительное качество освоения этих новаций и заимствований (как в политике, так и в экономике, в социальной сфере, в области культуры и т.д.) обуславливает острый дефицит современных институциональных оснований для дальнейшего движения страны по пути ее полноценной интеграции в институциональную среду западного мира. Именно этот дефицит вновь обнаруживает для российской власти то роковое обстоятельство, что единственно возможный путь «возрождения государства» есть возрождение его как ЕДИНСТВА (не путать с одноименным политическим блоком, названным так, впрочем, отнюдь не случайно).

Неизбежность пореформенной консолидации в формах, тяготеющих к политической (а, отчасти, и к хозяйственной) МОНОПОЛИИ - ключевой пункт в понимании институциональной специфики России, ее исторического инварианта, отличающего ее от стран Запада и во многом определяющего ее образ в глазах любого мало-мальски знакомого с предметом наблюдателя. В этой связи возможности реконструкции ее имиджа оказываются сегодня естественным образом ограничены. Причина этого в том, что главными игроками в стратегических, ключевых с геополитической точки зрения российских бизнес-проектах по-прежнему являются государство и контролируемые им «естественные монополии» (прежде всего - занимающиеся газодобычей и транспортировкой на экспорт российских энергоресурсов). Российское государство сегодня не столько не хочет, сколько не может позволить себе отказаться от монополии в этой сфере, поскольку соответствующая институциональная среда в российском обществе до сих пор не в состоянии обеспечить обществу эффективную консолидацию и возможности эффективного контроля деятельности крупного бизнеса. И по сей день с этими задачами в России в состоянии справляться лишь государство, разумеется, неуклюже и с колоссальными коррупционными издержками (это показал и период второго срока Б.Ельцина, когда речь открыто зашла о перспективе олигархической «приватизации государства», и - в ином плане - период правления В.Путина, когда прямое вмешательство государства в стратегически важные сферы бизнеса в значительной степени позволило «вернуть» эти сферы в национальное лоно). Тем не менее, неспособность государства отказаться от монопольных форм в политике и экономике (синкретических, слабо дифференцированных, выдающих к тому же его неготовность к управлению сложными структурами, использующими сетевой принцип организации) делает его, как и Россию в целом, удобной мишенью для критики со стороны западных наблюдателей. При определенном пристрастии с их стороны такой анахронизм может легко свести на нет все усилия российских имиджмейкеров. Стоило бы осознать такого рода неустранимые (по крайней мере, в ближайшее время) институциональные ограничения на путях формирования позитивного образа страны. И, соответственно, делать акцент не столько на успехах российских монопольных гигантов (к примеру, на планах строительства очередного супергазопровода, способных неприятно поразить воображение западного обывателя), сколько на гораздо более понятных и близких западному наблюдателю

теневые социальные практики, формирующиеся в условиях неэффективности и ограниченной легитимности принципов формального права.

81

успехах страны в открытой конкурентной борьбе. Пусть даже это будут сулящие не столь обильные дивиденды победы в Кубке УЕФА или на конкурсе Евровидения.

Состояние России сегодня - и ее элиты, и общества - по-прежнему характеризует неопределенность самоидентификации. Она разрывается между ощущением Самобытности (пресловутый «особый путь») и своей причастности Европе. Злокачественные проявления этой неопределенности в ее внешней политике систематически сводят на нет все имеющиеся у нее возможности улучшения своего образа. Россия должна, прежде всего, определиться и обрести внутреннюю устойчивость. Она могла бы попытаться (подобно послевоенной Японии) найти положительный синтез традиционных и современных институциональных элементов, когда бы за счет современных институциональных возможностей снижались внутренние издержки действий ее государства в сфере политики и экономики, а за счет традиционных - обеспечивалась способность решения стратегических задач (выходящих за горизонт сиюминутности). К последним - и при этом чрезвычайно важным с точки зрения создания положительного образа России в мире - следует отнести проблему формирования взаимовыгодного (и для российского общества, и для всего мира) формата эксплуатации российских недр и других ее воспроизводимых и невоспроизводимых ресурсов. Иными словами, это означает необходимость по-новому развернуть тему энергетической безопасности страны, перенеся ее из плоскости сфокусированных на укреплении государственной мощи проектов «энергетической сверхдержавы» в плоскость конкретных интересов российского общества и российских граждан. Соответствующий поворот в ряде нефтедобывающих стран Персидского залива вывел их за короткий период на позиции государств, образцовых в вопросах социальной политики и преумножения человеческого капитала нации. Такой поворот, если бы у российской власти нашлось достаточно политической воли и мужества, чтобы его осуществить, стал бы - помимо очевидного эффекта в деле консолидации нации - важным шагом в направлении улучшения имиджа страны.