Травматическая привязанность и Стокгольмский синдром среди избиваемых женщин

Авторка: Дебра Диксон

Почему же "они не уходят?" — вопрос, который задают первым, если разговор заходит о домашнем насилии. Теория травматической привязанности — социальный стокгольмский синдром — проливает свет на это явление.

Мы часто слышим, как избиваемых женщин снова и снова спрашивают: «Почему ты остаешься?» Большинство людей в этом обществе давно не принимают ответ: «Потому что я люблю его». Однако когда избиваемая женщина говорит: «я люблю его», она на самом деле пытается, как может, описать Стокгольмский синдром. Она знает, что она испытывает очень сильные чувства к нему, и она приписывает эти чувства любви, просто потому, что ей не хватает информации. У этих женщин нет информации, чтобы точно описать динамику, которая приводит к формированию привязанности во время насилия и травмы, и потому приписывает свои интенсивные чувства лучшему, что она может придумать — любви. Теории о том, почему избиваемые женщины могут оставаться в отношениях, варьируются от «выученной беспомощности» до феминистских теорий в отношении статуса и отсутствия ресурсов, необходимых для ухода. Некоторые из этих проблем (выученная беспомощность и отсутствие ресурсов) действительно могут быть причинами, но в этой статье мы рассматриваем именно привязанность, которая может сформироваться в результате тяжелой, продолжительной травмы.

На травматическую привязанность впервые обратили внимание после случая с захватом заложников, который произошел в Стокгольме, Швеция. Власти были поражены, когда заложники отказались с ними сотрудничать и воспринимали полицейских как злодеев. Они стали свидетелями того, как заложники начали идентифицировать себя с захватчиками. Власти были еще больше шокированы, когда заложники отказались давать свидетельские показания против преступников, а одна заложница впоследствии вышла замуж за одного из преступников. В случае с заложниками привязанность была сформирована за считанные часы. Однако у домашних насильников обычно есть многие годы наедине с жертвой без чьего-либо вмешательства.

Такой вид привязанности формируется, когда благополучие ребенка, заложника или избиваемой женщины зависят от захватчика или насильника. Если домашний насильник полностью контролирует ее деньги, безопасность и счастье, то она начинает направлять все свои усилия на то, чтобы он был счастлив. Эта привязанность не только служит интересам насильника, временами она в интересах самой жертвы и является условием ее выживания. Если заложник или избиваемая женщина будут чаще спорить и возмущаться, то это может угрожать их физической безопасности. Если насильнику или захватчику не нравится жертва, то физическая угроза возрастет.

Мы часто осуждаем жертву за то, что она остается в подобных отношениях, и не можем понять, как такое может произойти. Склонный к насилию, контролирующий мужчина не избивает женщину на первом же свидании. Когда мы только встретились с человеком, мы стараемся произвести наилучшее впечатление, и насильник не исключение. Если бы он ударил женщину на первом свидании, то второго свидания никогда бы не было. Она еще ничего не инвестировала в эти отношения, и она подобного не потерпит. Он устанавливает над ней контроль в результате постепенного процесса.

Опыт избиваемых женщин, заложников и военных заключенных имеет много схожего. Их объединяет то, что их унижали, изматывали, угрожали насилием, совершали против них насилие время от времени, в то же время изредка проявляя благосклонность, их захватчик демонстрировал свое всемогущество, изолировал их и так далее.

Динамику, которая характерна для домашнего насилия, можно продемонстрировать с помощью так называемого Колеса власти и контроля, которое было создано организацией Domestic Abuse Intervention Project (DAIP). Очень интересно, что когда мы сравниваем это колесо с Таблицей принуждения Бидермана, созданной Международной Амнистией, то они практически идентичны. Таблица представляет собой описания техник, которые использовали китайские коммунисты, КГБ и так далее.

Различные специалисты, которые контактируют с избиваемыми женщинами, до сих пор не знают, почему женщины могут оставаться. Эти специалисты неспособны воспринять картину в целом из-за нехватки информации. Неспособность понять создает множество проблем. Представители правоохранительных органов, как и общество, обвиняют женщин, если те начинают защищать своих насильников, они не знают, что эта защита с ее стороны объясняется привязанностью, которая сама по себе уменьшает ее травму. Жертвам не предоставляется информация о том, как можно справиться с подобной привязанностью, и в результате они приписывают свои странные чувства «любви». Это приводит к тому, что они и их дети остаются в травматичных отношениях.

Мы советуем дипломатам в случае взятия в заложники избегать любой конфронтации. В то же время мы требуем от избиваемых женщин, чтобы они сотрудничали с правоохранительными органами, которые могут обеспечить их безопасность самое большее на несколько часов. Я не говорю, что избиваемым женщинам не надо с ними сотрудничать. Я прошу пересмотреть отношение к домашнему насилию на основе того факта, что оно может привести к травматической привязанности, и что ее нужно учитывать.

Травматическую привязанность можно определить как развитие сильных эмоциональных связей между двумя людьми, один из которых время от времени оскорбляет, избивает, мучает и запугивает другого.

Существует две общих черты в структуре отношений с травматической привязанностью:

• Существование дисбаланса власти, в результате чего человек, против которого совершается насилие, чувствует, что второй человек доминирует над ним.

• Прерывающийся характер насилия.

Дисбаланс власти

Социальные психологи установили, что неравный баланс власти в отношениях приводит к растущему дисбалансу. Подобный дисбаланс власти постоянно увеличивается, жертва начинает относиться к себе все более негативно, начинает чувствовать, что она неспособна сама позаботиться о себе, она становится все более зависимой от своего насильника. Этот цикл растущей зависимости и снижения самооценки повторяется снова и снова и в результате создает сильную и эффективную (эмоциональную) привязанность к насильнику.

Одновременно у насильника развивается преувеличенное ощущение собственной власти, которое скрывает тот факт, что он зависит от жертвы — она нужна ему, чтобы поддерживать образ себя. Это ощущение власти зависит от его способности сохранять абсолютный контроль в отношениях. Если эту роль поставить под сомнение, то замаскированная зависимость насильника от жертвы сразу становится очевидной.

Примером такой динамики власти может служить то, что если от мужа-насильника уходят, то он тут же начинает отчаянно пытаться вернуть жену обратно, для чего запугивает ее и угрожает.

Прерывающийся характер насилия

Когда физическое насилие совершается в произвольное время, и когда оно перемежается с дружелюбным и благосклонным контактом, то это связано с самым сильным проявлением травматической привязанности.

Три фазы цикла насилия (нарастание напряжения, избиение и «медовый месяц») представляют собой наилучший пример прерывающегося насилия. Каждая фаза является непредсказуемой по длительности и тяжести, и это приводит к тому, что жертва постоянно находится в неуравновешенном состоянии и надеется, что все изменится. Фаза «медового месяца» является необходимым условием для травматической привязанности. Эта фаза позволяет жертве испытать спокойные и любящие чувства со стороны насильника, и это усиливает ее эмоциональную привязанность к нему.

Стокгольмский синдром обычно развивается при соблюдении следующих условий:

• Жертва воспринимает насильника как угрозу ее выживанию, физическому или психологическому.

• Жертва воспринимает насильника, как проявляющего доброту, какой бы маленькой она ни была.

• Жертва не видит возможности убежать от насильника.

• Жертва изолирована от других людей.

• Жертва фокусируется на потребностях насильника.

• Жертва видит мир с точки зрения насильника.

• Жертва воспринимает тех, кто пытается ей помочь как «плохих», а насильника как «хорошего».

• Жертве трудно уйти от насильника, даже если есть такая возможность.

• У жертвы есть симптомы ПТСР (пост-травматического стрессового расстройства), которые включают депрессию, низкую самооценку, тревожные реакции, паранойю, чувство беспомощности, повторяющиеся кошмары и «флэшбеки» (повторные переживания травматичной ситуации).

Почему они не уходят (I)

Почему жертвы абьюза не уходят от мучителей.

Сегодня я стала было читать комментарии в ЖЖ к статье Н.Радуловой «Почему они убивают»… Не смогла двинуться далее первой страницы, потому что по всей видимости, высказывающихся не интересовало, «почему они убивают», а почему убиваемые «не уходят»… Ну, надо выяснить, почему…

В безотрадной панораме тотального отечественного мачизма особенно безотрадно звучат довольно часто подаваемые реплики наших гражданок, почему-то решивших, что они свободны и равноправны, а посему высказывающихся и имеющих мнение на гендерную тематику. Будучи они сами страх какими эмансипированными и равноправными (естественно, благодаря собственной неординарности), они учат жить на этот счет других, менее продвинутых. Проблематику этих менее продвинутых наши доморощенные emancipées видят в том, что они, эти менее продвинутые носительницы мужненых синяков, переломов переносицы, выбитых глаз и зубов и разрывов барабанной перепонки (в конце 90-х, чтобы как-то выжить, работала переводчиком в одном захолустном испанском суде,с cудебной медициной немного знакома) – просто твари дрожащие, а то «почему же они не уходят, если их бьют? Им просто нравится, когда их мужья херачат».

Основная характеристика дрожащих тварей (по мнению недрожащих) – это, естественно, мазохизм, компульсивное стремление повторно подвергаться побоям и унижениям, попытка получить общественное (и в первую очередь, мужнено) признание за собственные страдания и мученичество, природная склонность к жертвенности, стремление поживиться на чувстве вины спровоцированного на побои мужа и далее в том же духе. Мизогинные теории «модного венского дохтура», не умевшего отличить причины от ее следствия, не только живут и побеждают, но и распространяются со скоростью обезьяньего вируса из фильма «28 дней спустя». Без труда можно заметить, что эти теории идеально подходят для двух выводов:

1) битая женщина сама является причиной своего положения в силу своей «природы» 2) лучшее доказательство этому – это то, что «она не уходит» от того, кто ее бьет.

В стиле постмодерна (гы-гы-гы), наши продвинутые гражданки пользуются старыми добрыми патриархальными методами засирания мозгов, а именно — фрагментарная подача информации, экстраполяция частного, тривиализация, доведение до абсурда, — правда, не могу сказать, сознательно или неосознанно они это делают. Но, как бы то ни было, они исправно носят воду на мельницу гендерного насилия и частенько получают за это деньги.

Так почему же «они не уходят»?

Потому что их заставляют оставаться с помощью механизма применения насилия через эмоциональную связь. В последней инстанции это приводит к психической травме. Но эта травма не существует до ситуации насилия, а развивается как результат действий насильника. Травматический эффект производится благодаря 2-м ключевым элементам ситуации гендерного насилия:

• личность агрессора (предполагается, что это человек, с которым жертва связана эмоционально)

• способ применения насилия: продолжительная модуляция

Концепция психической травмы была развита Ференци, который подчеркивал, насколько травмирующей может оказаться «психическая реальность другого, когда этот другой имеет власть придавать (или навязывать) свои собственные значения не только травмирующему событию, но и всему существованию жертвы». Сегодня концепция психической травмы является гораздо более развитой, обогатившейся знаниями о процессе когнитивной обработки информации и о неразрывной связи этого процесса с эмоциональной сферой. В результате этого процесса формируются ментальные схемы, которые могут активироваться автоматически, трансформируясь в мысли, мнения, воспоминания, суждения и т.д. Эти ментальные схемы неизгладимы, а их самостоятельная активация (не подчиняется волевому контролю) приводит к еще большему их закреплению с течением времени.

Несколько замечаний о личности агрессора и ее роли в формировании психической травмы жертвы гендерного насилия

Женщина не вступает в эмоциональную связь, предполагая, что ее партнер превратится в агрессора; гендерное насилие прогрессирует незаметно, в процессе усложнения эмоциональной связи. В ее начале женщина может принять раннюю симптоматику ревности за доказательство страстной любви или как проявление «незащищенности» партнера, которую вознамерится «исправить» своей любовью. Только с течением времени (скорее всего, с рождением первого ребенка) станет ясно (во всяком случае, для постороннего наблюдателя), что в данной эмоциональной связи цели одного сильнейшим образом разнятся от целей другой. Именно поэтому реакция женщины на первый эпизод агрессии (вербальной, жестовой или физической) – это скорее удивление и растерянность, чем страх, так как эта агрессия противоречит идее проекта взаимного доверия и совместного будущего. Это искажение аффективной матрицы – того, что должно было быть конструктивным и защищающим – является именно тем фактором, который придает гендерному насилию особую разрушительную и травмирующую силу. Дифференциальным в ситуации травмирующей эмоциональной связи является именно то, кем является агрессор и кем – жертва. Отношения двух людей, которые обязывают себя этими отношениями, представляются нам как взаимодополнение, эмоциональная защита и поддержка. В этих отношениях ищут не боль как источник наслаждения, а совместный проект, базирующийся на некоем культурном идеале подобных отношений, которые обычно оформляются как общественный договор (=брак). Если мы хотим правильно оценить травмирующий эффект гендерного насилия, мы не должны упускать из виду и эти культурные и социальные мандаты, заставляющие жертву оставаться, несмотря на свое рискованное положение.

Психические механизмы, обеспечивающие пребывание жертвы в ситуации насилия и формирующие специфический травматический эффект

1.Непредвиденность в замкнутом пространстве – научение беспомощности (Леонора Уолкер).

Концепцию научения беспомощности сформулировал Селигман в 1975 году, и Леонора Уолкер применила его теорию в своих исследованиях проблемы пребывания женщин в ситуации гендерного насилия. Этим был открыт путь научного, эмпирически доказуемого объяснения проблемы. Селигман сформулировал концепцию беспомощности следующим образом: «Беспомощность — это психическое состояние, которое возникает в случаях, когда события неподконтрольны. Что значит «неподконтрольное событие»?.. Это такое событие, в отношении которого мы не можем сделать ничего, чтобы предотвратить его; это событие повторится вновь и вновь, что бы мы не предпринимали». Авторы этой теории произвели многочисленные опыты на животных и на людях (добровольцах-студентах). В общих чертах, эти эксперименты состояли в том, что на начальном этапе подопытные могли ассоциировать подаваемый сигнал и электрический разряд, проходивший по полу помещения, и избежать поражение током. На следующем этапе, сигнал начал подаваться вне зависимости от подачи тока. По мере того, как попытки избежать поражения становились безуспешными, подавляющее большинство животных (и, по некоторым источникам, 2/3 людей) не только отказались от этих попыток, но и не сделали ни одного движения, чтобы покинуть клетку (помещение), когда дверь открыли, – они просто остались лежать. Путем модификаций условий эксперимента, исследователи смогли прийти к обоснованному выводу о том, что условием отказа от избегания опасности являлась не сама опасность (электрический разряд), а научение тому, что никакая реакция на ситуацию опасности, ни активная, ни пассивная, не приводила к успешному избеганию нежелательного стимула. Леонора Уолкер применила эту теорию к ситуации женщины в контексте гендерного насилия:

«Повторяющаяся агрессия, как электрические разряды, снижают мотивацию женщины к реагированию. Женщина становится пассивной. Параллельно, ее когнитивная способность к восприятию успехов и достижений снижается. Она перестает верить в возможность положительного результата своих собственных действий, каким бы не было при этом действительное положение вещей».

Уолкер пришла к выводу, что научение беспомощности в подверженных гендерному насилию женщинах снижает их общую способность к решению проблем и мотивацию реагировать на проблемные ситуации, обеспечивая таким образом пребывание этих женщин в ситуации насилия. В своих исследованиях Уолкер не выявила ни одной (!) из 403 женщин с мазохистскими и/или пассивными чертами характера. Напротив, эти женщины считали себя ответственными за то, что были не в силах контролировать поведение агрессора. Информация о жизни этих женщин до их вступление связь с агрессором ясно показывала, что их участие и пребывание в ситуации гендерного насилия было результатом научения и подкрепления самим процессом насилия. Наряду с этим, Уолкер выявила в своем исследовании ряд интерферирующих факторов, снижавших способность этих женщин противостоять ситуации насилия. Основными факторами были в 47% детский сексуальный абьюз и в 67% — высокий уровень гендерного насилия в родительских семьях. Научение беззащитности, таким образом, присутствовало и в анамнезе половины исследуемых.

Уолкер и другие исследователи продолжили изучение проблемы в этом направлении. Ла-Виолетт и Барнетт сформулировали основные положения беспомощности как психического состояния: (а) расстройство мотивационной сферы (пассивность), (б) расстройство интеллектуальной сферы (снижение способности к решению проблем), (в) эмоциональная травма (растущее чувство бессилия, некомпетентности, фрустрации и депрессии).