Тулмин Ст. Человеческое понимание: Пер. с англ. / Общ. ред. и вступ. ст. П. Е. Сивоконя. – М.: Прогресс. 1984. – 327 с.

Для научных библиотек

Stephen Toulmin human understanding

МОСКВА «ПРОГРЕСС» 1984

Princeton University Press

PRINCETON, NEW JERSEY 1972

СТ.ТУЛМИН

Человеческое понимание

Перевод с английского 3. В. КАГАНОВОЙ

Общая редакция и вступительная статья д-ра философские наук проф. П. Е СИВОКОНЯ

Редактор ЛЕОНТЬЕВ В. М,

Редакция литературы по философии и лингвистике

!) Перевод на русский язык с сокращениями «Прогресс», 1984

вступительная статья,

От неопозитивизма к постпозитивизму: эволюция философского эволюционизма ст. Тулмина

(Вступительная статья)

Для каждого мыслящего человека в наши дни очевиден закономерный ход истории. Ускоряются темпы научного, социального и культурного прогресса, о чем убедительно говорят успехи современной научно-технической революции, развитие мировой социалистической системы, торжество марксистско-ленпнской теории. Все это находит то или иное более или менее опосредованное отражение в различных формах общественного сознания, в частности в философском мышлении. Философская мысль на Западе, в том числе и немарксистская, также не может быть безразличной к существенным сдвигам в материальной и духовной жизни людей в современном мире. Ярким свидетельством этого может служить предлагаемая книга Стивена Эделстона Тулмина.

Начавший свою философскую деятельность как представитель английской школы философии обыденного языка в Лидсе (Англия), ныне профессор Чикагского университета, Ст. Тулмин обнаруживает в данной книге, равно как и в ряде других своих публикаций ', острый интерес к общим основам науки, которые он видит в своеобразном комплексе исторического, познавательно-психологического и конкретно-социологического подхода к ее анализу. Подобный комплекс, по существу, и составляет, на его взгляд, изначальную и кардинальную «проблему понимания», имеющую как «экстенсивный», то есть обращенный вовне, так и «интенсивный», или «рефлективный», обращенный вовнутрь характер. поскольку «человек познает, но он также и осознает то, что он познает» (с. 23) ². В соответствии с этим в книге всемерно подчеркивается относительная самостоятельность и оригинальность предлагаемой концепции.

' См.: The Philosophy of Science. L., 1953; An Examination of the Place of Reason in the Ethics L. — N. Y., 1958; The Ancestry of Science, v. 1—3, L., 1961—1965; Foresight and Understanding. Bloominghton, 1961; Reason in Ethics, Cambridge, 1964; Metaphysical Beliefs. L., 1970 (совм. с R. Hepburn, A. Maclntyre); Wittgenstein's Vienna. N. Y., 1973; History, Praxis and «Third World". — In: Essays in Memory of Imre Lakatos. Boston Studies in the Philosophy of Science. 1976, vol. 39, Dordrecht, Boston; Knowledge and Acting. N. Y., 1976, и др.

² Здесь и в дальнейшем цифры в скобках означают страницы данной книги.

5

Какова ценность исторических, гносеологических и социологических установок автора? В какой мере они могут претендовать па самостоятельность и оригинальность?

Что касается предлагаемого в данном случае Ст. Тулминым историзма, то он имеет свою историю. До определенного периода буржуазная философия XIX—XX веков, как правило, игнорировала актуальную общественно-историческую проблематику. Она, по выражению В. И Ленина, «...особенно специализировалась на гносеологии и, усваивая в односторонней и искаженной форме некоторые составные части диалектики (например, релятивизм), преимущественное внимание обращала на защиту или восстановление идеализма внизу, а не идеализма вверху. По крайней мере позитивизм вообще и махизм в частности гораздо больше занимались тонкой фальсификацией гносеологии, подделываясь под материализм, пряча идеализм за якобы материалистическую фразеологию, — и мало сравнительно обращали внимания на фипософпю истории» ^!.

В настоящее время на Западе наметился поворот к определенному социальному осмыслению исторического процесса. Идеи историзма, социализации науки и т. п. так или иначе пробивают себе путь в общетеоретических концепциях и системах. Вопрос, однако, заключается в том, каков объективный, истинный смысл подобного историзма или концепций социализации, в какой связи они находятся с научным мировоззрением.

Весьма поучительным в этом отношении оказывается последний, заключительный этап развития неопозитивизма и особенно возникновение его постпозитивистской критики, одним из выразителей которой, несомненно, является автор данной книги.

Возникновение постпозитивизма представляет собой сложный диалектический процесс. Свою роль сыграли здесь разрушительные тенденции внутри различных позитивитских и неопозитивистских концепций, возникшие в результате их последовательной естественнонаучной и марксистско-ленинской критики, а также под воздействием современного культурного и общественного прогресса.

В конце 40-х —начале 50-х годов нашего века крах неопозитивизма во всех его программных и существенных проявлениях — в эмпирицистских (Э. Мах и др.), в логико-семантических (М. Шлик, Р. Карнап, Л. Витгенштейн, Б. Рассел и др.) и т. п.— становится бесспорным². Объективный научный марксистско-ленинский анализ философской несостоятельности позитивистских идей шел всегда рука об руку со всей прогрессивной наукой, современным теоретическим и экспериментальным естествознанием. В частности, с позиций стихийного естественноисторического

' Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 350.

² См. об этом: Нарский И. С. Современный позитивизм. М., 1961;

Хилл Т. И. Современные теории познания. М., ИЛ, 1965;

Швырев В. С. Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки, М., 1968.

6

материализма выдающийся ученый нашего времени А. Эйнштейн отвергал махизм (эмпириокритицизм), критиковал неопозитивизм, искавший прибежище в Копенгагенской школе квантовой механики (Н. Бор, В. Гейзенберг и др.). Как и В. И. Ленин, он видел философские источники подобного позитивизма в берклиапстве. А. Эйнштейн писал своим противникам: «Что мне не нравится в подобного рода аргументации — это, по моему мнению, общая позитивистская позиция, которая, с моей точки зрения, является несостоятельной и которая, по моему мнению, ведет к тому же самому, что и принцип Беркли — esse est percipi»². Ставший после второй мировой войны фактом официальный отказ основателей квантовой механики от принципов позитивизма свидетельствовал, в сущности, о глубоком кризисе последнего, хотя на развалинах прошлого и продолжают еще жить идеи модернизированного прагматического, инструменталистского плана («англосаксонского стиля мышления»).

Развившийся кризис ознаменовался возникновением интереса к историзму прежде всего среди зарубежных ученых и философов, далеких от неопозитивизма. К «идее истории» обратился представитель английского неогегельянства (Оксфордской школы) историк Р. Дж. Коллингвуд³, к истории естествознания обращается американский физик Т. Кун — автор известной книги «Структура научных революций» ⁴. Очень скоро идеи исторического подхода возникают в качестве своеобразной лояльной оппозиции к отмирающему неопозитивизму как те или иные формы постпозитивизма. Отрицая позитивизм как целое, они наследуют от своего предшественника релятивизм и скептицизм по отношению к материальной действительности, к объективному содержанию научных знаний и их достоверности. Зачинателем такого постпозитивизма, во всяком случае одним из наиболее известных его представителей, можно считать К. Поппера⁵, а его весьма заметным и плодовитым деятелем, несомненно, явился Ст. Тулмин.

Не отрицая истины как «соответствия фактам», К. Поппер считал своим отправным моментом традиционный неопозитивистский (в том числе и неокантианский) тезис об изначальности анализа суждений, положений, идей и т. п., которые и представляют собой объект, или предмет, науки. «Что же касается логики познания — в отличие от психологии познания,— утверждал он

' См- Ленин В. И Материализм и эмпириокритицизм.—В: Поли собр. соч., т. 18, с. 13—32 и др.

2 Эйнштейн А. Ответ на критику.—В: Философские вопросы современной физики. Изд. All СССР М., 1959, с 227.

3 Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М, «Наука», 1980.

4 Кун Т. Структура научных революций. М, «Прогресс», 1977. 5 См.. об этом также: Панин А. В. Диалектический материализм и постпозитивизм, М., 1981, с. 22—69.

7

в своей программной работе «Логика научного исследования»,-го я буду исходить на предпосылки, что она состоит исключительно в исследовании методов, используемых при тех систематических проверках, которым следует подвергнуть любую новую идею, если она, конечно, заслуживает серьезного отношения к себе» '. В дальнейшем под влиянием социального и научного прогресса он обращается к концепции эволюции мышления как «открытой системы» от одной теории (концепции) к другой посредством их непрерывной «фальсификации» («принцип фальсифицируемости»). В результате у него наука и культура составили как бы особый, относительно автономный третий мир, отличный от мира духовных состояний («мира 2») и тем более от мира Вселенной, или мира физических сущностей («мира 1»). Выступая против марксизма как бесперспективного, по его мнению «историцпзма» ², он предлагает также «переформулировать» учение Ч. Дарвина по типу американского прагматического «инструментализмма», согласно которому, как известно, утверждается определенная «органичность» мира, а «организм... живет посредством среды» ³, представляющей собой не что иное, как «ситуацию» или «проблематичную ситуацию». Вместо показа объективных закономерностей развития природы, общества и мышления выдвигается эволюция «проверок», задач, проблем посредством «проб и ошибок», стихийного отбора и т. п., а рост научных знаний представлется следствием процесса, подобного дарвиновскому естественному отбору. Вместе с тем подвергается критике бездуховный эмпиризм и логицизм предшествующего позитивизма.

Впоследствии логическая разработка фальсификационизма («методология исследовательских программ») более всего связана с именем И. Лакатоса, а критицизм в общей социологии науки — с П. Фейерабендом и его «критическим плюрализмом».

Подобного рода постпозитивистские умонастроения не обладают строгой научной последовательностью, оказываются легко-уязвимыми и спорными. Они сталкиваются с внутренне неразрешимыми противоречиями релятивизма (Коллингвуд, Фейерабенд) и формализма (Лакатос), социально-психологического субъективизма (Кун) и т. п. Может быть, именно поэтому Ст. Тулмин фактически не разделяет в полной мере ни одного из данных направлений. Оставаясь постпозитивистом, свою задачу он, скорее всего, видит в критике подавляющего большинства как позитивистских, так и постпозитивистских концепций с целью определения проблем, требующих дальнейшего решения в основаниях пауки. Его самостоятельная концепция может быть определена как

' П о п п е р К. Логика научного исследования.— В: П о п п е р К. Логика и рост научного знания. М, «Прогресс», 1983, г 51.

2 См.: Popper К. The Open Society and its Enemies. L, 1966. vol. 2, p. 269.

3 D e w е у J. Logic: The Theory of Inquiry. N. Y., 1938, p. 25.

8

понимание науки в качестве особого рода деятельности, и в этом отношении она близка к идее Дж. Бернала — наука как «то, что делают ученью» '. В развитии этой своей идеи Бернал, как известно, приходит к марксистско-ленинскому философскому миропониманию. Этого нельзя, однако, сказать об авторе «Человеческого понимания».

Ст. Тулмин сознательно основывается на исходных позициях К. Поппера п таких его сторонников, как И. Лакатос. При этом он считает, однако, что применяет свою «рациональную критику» более последовательно: не только к словам ученых, но и к полученным ими результатам, что, по его мнению, «расширяет сферу действия попперовского ,,третьего мира"» ^!.

«Рациональная критика» составляет наиболее существенное ядро тулминовской концепции, которая заключается в утверждении примата отдельного и индивидуального перед общим и концептуальным в процессе познания. «На своем самом глубоком уровне концептуальные точки зрения рассматривают вопрос о закономерностях отдельного случая, а не вопрос о кодексе законов, то есть занимаются прецедентами, а не принципами»³,— писал Ст. Тулмин в бостонских исследованиях по философии науки. И хотя отсюда, как справедливо замечал один из его оппонентов, «трудно понять, говорит ли он об истории науки или о философии науки» ⁴, идея «прецедента, а не принципа» оказалась ведущей в дальнейших работах автора. На этой своей доктрине он настаивает как в «Человеческом понимании» (1972), так и в последующих публикациях. При этом все более акцептируется прагматический, деятельностный характер науки и научного знания⁵. В сборнике, посвященном памяти И. Лакатоса (1976), он подчеркивает: «Если интеллектуальное содержание любой подлинной естественной науки охватывает, помимо всего прочего, не только предложения, но и практику, не только теоретические утверждения, но практические процедуры их эмпирического применения, то ни ученые, ни философы не могут ограничивать свое «рациональное», или «критическое», внимание формальной идеализацией своих теорий» ⁶.

Противоречия между постпозитивизмом и позитивизмом отнюдь не антагонистичны. По сути дела, Ст. Тулмин не считает

' Бернал Дж. Наука в истории общества. М„ ИЛ. 1956, с. 19.

2 Т о u 1 m i n S. History. Praxis and «Third World». — In: Essays in Memory of Imre Lakal.os. — «Boston Studies in Philosophy of Science». 1976, Dordrecht, Boston, Vol. 39, p. 665.

3 Тулмин С. Концептуальные революции в науке.—В: Структура и развитие науки. М., «Прогресс», 1978, с. 189.

4 М и н к Л. Комментарии к статье С. Тулмина. — Там же, с. 198.

5 См.; Toulmin S. Knowledge and Acting. An Invitation to Philosophy. N. Y. — L., 1976.

6 Toulmin S. Historv. Praxis and «Third World».—In: Essay in mp-mory of Imre Lacatos, — «Boston Studies in Philosophy uf Science». 1976, Vol. 39, p. 665.

9

попперовский фальсификационизм несовместимым с классическим, в том числе логическим, неопозитивизмом. «Что касается меня,— замечает он,— извлекшего серьезные уроки из Витгенштейна и Поппера, равно как и из Коллипгвуда, то я не могу считать эту пару венских философов пребывающими в неразрешимом конфликте» '.

Уже в ранней работе с традиционным неопозитивистским названием «Философия науки» он подвергает, однако, критике абсолютпзапию логических (как дедуктивистских, так и индуктивист-ских) методов анализа языка на^ки, неопозитивистские представления об анализе и синтезе, допускает отдельные критические замечания в адрес традиционно-позитивистских концепций науки, как «почти не соприкасающихся с практической работой в области физики» ². Очень скоро он приобретает известность ниспровергателя формально-логических схем, систем и моделей и заслуживает наименование «представителя антипозптпвистского течения в англо-американской философии», выдвинувшего «наиболее радикальные возражения» против неопозитивистской программы³. В его арсенале при этом сохраняются неопозитивистские (в том числе логико-семантические) идеи, направленные против признания объективной истины и материальности электрона, реальности классовой борьбы и рабочего класса и т. д. (см. с. 243, 254, 263 и др.), против так называемой «аксиомы Парменида» *.

В своих философских поисках Ст. Тулмин идет от неопозитивизма, махизма к модернизированному гносеологическому эволюционизму. Отрекаясь от вульгарно-биологической трактовки «интеллектуальной эволюции» Э. Маха, Ст. Тулмин, по его мнению, придерживается «более скромной гипотезы» о том, что «популяционная теория „изменчивости и естественного отбора" Дарвина — это одна из иллюстраций более общей формы исторического объяснения и что при соответствующих условиях та же самая модель применима также и к историческим объектам и иным популяциям» (с. 143). Другими словами, дарвиновская эволюция видов «переформулируется» в соответствии с поппе-ровскими постпозитивистскими канонами и приобретает достаточно конформистский характер, сохраняя родимъю пятна вульгарного биологизма и позитивизма.

Книга «Человеческое понимание» Ст. Тулмина представляет определенный итог пережитой им эволюции По своему замыслу и исполнению это одна из наиболее фундаментальных работ современного постпозитивизма, своеобразный парафраз к неопо-

' Ibid., p. 657.

2 ТоuImin S. The Philosophy of Science. L., 1953, p. 10.

3 См. Философский энциклопедический словарь. M., 1983, с. 697; П о -рус В Н, Черткова Е. Л. «Эволюпионно-биологическая» модель науки С Тулмина. — В. В поисках теории развития науки. М, 1982, с. 260, и др.

4 Тоu1min St. The End of the Parmenidian Era. — id: «The Interaction between Science and Philosophy. Ed. by Y. Elkaiira. I\. Y., 1974, p. 171—184.

10

аитивистскому кредо В. Рассела в его работе «Человеческое познание, его сфера и границы»: «Все человеческое знание недостоверно, неточно и частично» '. Ст. Тулмин пытается как бы всемерно обосновать данный вывод, но не столько логически, сколько эволюпионно-исторически, социально-психологически. Проблема «понимания» исторически как бы противопоставляется Ст. Тулмином в данном случае формально-логической традиции, которая, по его мнению, имеет свои корни в объективно-идеалистической, или «платоновской», концепции мира. Неформальное же (человеческое) понимание берет свое начало, по мнению Ст. Тулмина, в локковском сенсуализме и декартовском рационализме, а затем (XIX—XX вв.) исподволь находит выражение в эпистемических идеях лингвистической философии (Дж. Мур) и логического эмпиризма (Б. Рассел) без достаточного, однако, по его мнению, социально-прагматического обоснования. Свою задачу здесь Ст. Тулмин видит в том, чтобы «...составить новый «эпистемический автопортрет», то есть заново объяснить способности, процессы и деятельность, благодаря которым человек обретает понимание природы, а природа в свою очередь становится доступной разуму человека» (с. 45). И тогда, считает Ст. Тулмин, в «...терминах XX века мы будем большими картезианцами, чем сам Декарт» (с. 49). Таким образом, в отличие от возрождающейся в наши дни на Западе традиционной схоластической герменевтики Ст. Тулмин более склонен все же к аналитическому подходу, унаследованному от неопозитивизма.

Что же заставляет автора «Человеческого понимания» выступать против логического формализма, в защиту весьма своеобразного истолкования социологических оснований научного знания «в терминах XX века»? Каковы результаты этого истолкования, его философские корни?

Предметом подлинно исследовательского интереса автора служат идеи, которые действительно представляют собой важные стимулы современного общественного и научного прогресса. К их числу следует отнести идеи историзма и научной революции, относительной самостоятельности науки в системе общественного сознания и культуры, ее интеграции и дифференциации, социализации и гуманизаци. Общий круг внимания Ст. Тулмина необычайно обширен и универсален, включая успехи биологии и психологии, социологии научных коллективов и др. Комплексное рассмотрение возникающих здесь проблем весьма актуально. Оно составляет первоочередную задачу и для научного мировоззрения, основывающегося на прочном фундаменте марксистско-ленинской теории. На пути своих творческих поисков Ст. Тулмин, однако, не обнаруживает понимания основ диалектического материализма. Исторический материализм все еще представляется

1 Рассел Б. Человеческое познание, его сфера и границы. М., ИЛ,

1957, о, 540.

11

ему чем-то «неясным» (с. 95), а в иных случаях он совершенно безосновательно считает, будто «Маркс подросту использовал аргументы Гоббса в защиту монархии и мотивы Гегеля в защиту крупного государства для пролетарской революции» '.

При изучении социальных функций сознания Ст. Тулмин чаще всего оперирует такими отвлеченными понятиями, как «равновесие сил», «равновесие принципов» и т. п. В тех же отдельных случаях, когда непосредственно обращается к марксизму, он не склонен отличать его политическое содержание от философских, гносеологических критериев и оценок. Так, ленинский лозунг периода диктатуры пролетариата «кто кого?» используется им применительно к борьбе мнений в научном познании (с. 59). Совершенно неправомерно выводы, относящиеся к конкретной ситуации в расстановке классовых сил, выдвигать в качестве норм научного исследования и при этом ссылаться на авторитет классика марксизма-ленинизма.

Ст. Тулмин хорошо видит тесную взаимосвязь философии, науки и морали в общем процессе истории мировой культуры. При рассмотрении этого процесса он обнаруживает своеобразную «трудность» определения достаточно адекватной интерпретации научных норм («рациональных стандартов») поведения и мышления. Автор резко возражает против излишнего абсолютизма и формализма в этой связи, выразителем которых может служить здесь «математизированный» представитель платоновской традиции Г. Фреге. При этом Ст. Тулмин обосновывает по существу релятивистский подход, который, однако, не должен быть, по его мнению, столь крайним, как у Р. Дж. Коллингвуда, отвергавшего-де любую попытку беспристрастно судить о тех или иных культурах, эпохах, периодах и т. п., что, на наш взгляд, не в полной мере соответствует действительности, поскольку Коллингвуд возражал лишь против деления на «плохие» и «хорошие», «примитивные» и «декадентские периоды», но не выступал против исторической периодизации вообще². Возникают, таким образом, попеки «среднего пути» (с. 69), а затем в качестве «более последовательной» п «лишенной односторонности» концепции предлагается тулминовская идея «интеллектуальной инициативы» в ходе исторического развития науки.

Тулминовский историзм в качестве центральной идеи его «человеческого понимания» приобретает здесь чрезвычайно узкий, прагматический характер на уровне «идентификации» возникающих проблем, «интеллектуальных инициатив», традиционного «коллективного опыта» и т. п. «Нашим исходным пунктом будут живые, исторически развивающиеся интеллектуальные инициативы,— предлагает Ст. Тулмин,— в которых понятия находят

' Toulmin S. Reason in Ethics. Cambridge. 1964, p. 198. ² Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография, с. 313.

12

свое коллективное применение; наши результаты должны быть направлены на утверждение к нашему опыту в этих исторических инициативах» (с. 97—98). Такая постановка вопроса Ст. Тулмином приводит его к неоправданным сопоставлениям гносеологического порядка. В интересах прагматическою переосмысливания процесса познания, в частности, им проводятся далеко идущие аналогии между юриспруденцией, физикой, антропологией; подчеркивается сомнительное «преимущество» ясности, четкости и согласованности юрисдикции по отношению к науке и особенно обществоведению и историческим исследованиям (с. 100—101 и др.) Подобного рода «историзм» используется затем Ст. Тулмином для всемерного подчеркивания роли «понимания» («человеческого понимания») в познании мира. По существу, речь идет здесь, однако, не о всеобъемлющем процессе познания, основанном на объективной общественно-исторической практике, а либо о рассмотрении индивидуальных «прецедентов», либо в лучшем случае об «анализе коллективного понимания п его исторической эволюции» (с. 315). Основополагающие аргументы данной концепции познания как «понимания» замыкаются, следовательно, по преимуществу на микроуровне социальной действительности науки, подобно так называемой «понимающей социологии» Макса Вебера '.

Существенным и важным для замысла книги является, далее, рассмотрение «научных революций» и в этой связи дискуссия Ст. Тулмина с Т. Куном. Обнаруживая обширную эрудицию в вопросах возникновения, формирования и последовательной эволюции куновской концепции, в том числе ее программной категории — «парадигмы», Ст. Тулмин считает одной из главных своих задач развенчание понятия революции вообще. Он полагает, что употребление этого термина применительно к «концептуальным изменениям» оказывается «чисто риторическим преувеличением» (с. 117) и лишено смысла. Вопреки истории мировой науки отрицается тем самым факт революции в физике начала XX века, получившей всесторонний философский и социологический анализ в известном произведении В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».

Следуя по избранному пути, Ст. Тулмин выступает против общей, имеющей, по его мнению, «несчастливую судьбу», идеи революции, против самого термина «революция», применимого «только в качестве классификационного термина, лишенного объяснительной силы» (с. 128). Анализируя понятие социальной революции, Ст. Тулмин ориентируется на «либерально-демократических

' В советской литературе проблема понимания служит предметом комплексного исследования, как психологического, так и философского (логико гносеологического, семантического). См.: Выготский Л. С. Мышление и речь. — В- Собр. соч., т. II. М., 1982; Понимание как логико-гносеологическая проблема. Киев, 1982; Филатов В. П. К типологии ситуации понимания. — «Вопросы философии», 1983, № 10, с. 71—78, и др.

13

мыслителей» и современную западную «политологию», он старается «не преувеличивать противоположность между „нормальным изменением" и „революцией» (там же), не видеть различий между французской, американской и «русской» революциями. Более всего отстаивается при этом убеждение, что «даже самое неконституциональное изменение не вызывает абсолютного и всеобъемлющего разрыва политической непрерывности. Самые драматические революции никогда не приводят к абсолютному разрыву с прошлым» (там же). Совершенно неправомерно, однако, с одной стороны, социальная революция отождествляется как с любым «неконституциональным изменением», так и с абсолютным метафизическим отрицанием предшествующего развития;

а с другой стороны, отрицаются существенные, качественные различия между эволюционными и революционными формами развития.

Отрицание революции основывается у Ст. Тулмина также на метафизическом восприятии мира как некоего агрегата относительно самостоятельно эволюционирующих компонентов. Составные элементы природы, общества, науки, по его мнению, достаточно независимы друг от друга и потому могут быть модифицированы постепенно или поочередно, не вызывая общих качественных переворотов, без каких-либо революционных скачков. В частности, Ст. Тулмин говорит: «Вся наука включает в себя „историческую популяцию" логически независимых понятий и теорий, каждая из которых имеет свою собственную, отличную от других историю, структуру и смысл» (с. 140). И даже более того, как полагает Ст. Тулмин: «...Проблемы науки никогда не были детерминированы только природой мира,— утверждает он,— ...именно физики, а не физика «объясняют» физические явления... При такой интерпретации аргумент сам по себе больше не будет «объяснением» явления; в лучшем случае он может «служить» в качестве объяснения, если он выработан в соответствующем контексте и правильно применен» (с.156,163—164).

Историзм как «эволюция популяций» порождает односторонний психологизм в теории познания. Ориентация на «объяснение» как принятие тех или иных решений в рамках «популяций ученых» не связана в данном случае с раскрытием объективного содержания, объективной истинности научных понятий. Напротив, она требует, согласпо Ст. Тулмину, разработки проблем, относящихся к психике людей, к процедуре их поведения в конкретной ситуации, к «передаче» репрезентативных комплексов, наборов, или групп, понятий, идей и т. д. от одного индивида или поколения к другому. Это обстоятельство и выдвигает на передний план психологию науки в ее бихевиористском варианте ',

• Если ранее К. Поппер в «Логике научного исследования» еще отмечает противоположность между логикой познания и психологией познания, то в данном случае у Ст. Тулмина такая противоположность постепенно исчезает.

14

то есть в известном соединении стимула и реакции (S — R) без учета существенного содержания личности как системы общественных отношений. С этих позиций выработка научных понятий Определяется как «процедурное понимание научного объяснения», в котором нет места существенным и решающим принципам, хотя в интересах собственной концепции и признается все же необходимость «решающих процедур» (с. 170).

В дальнейшем своем анализе проблем развития науки Ст. Тулмин обращается к рассмотрению деятельности научных коллективов, учреждений, организаций. При этом он своеобразно социализирует процесс познания, утверждая, что «каждое понятие—это интеллектуальный микроинститут» (с. 171). Данный афоризм служит ему как бы трамплином, пользуясь которым он вновь прибегает к аналогии между политикой и наукой (естествознанием),—аналогии, нередко граничащей с их отождествлением. «...Социальные и политические понятия в принципе ничем не отличаются от понятий естественных наук... В обеих областях понятия приобретают смысл благодаря тому, что они служат человеческим целям в реальных практических ситуациях»,— заявляет он в соответствии с основным прагматическим духом своих философских убеждений (с. 173).

Яркие выступления Ст. Тулмина против платонизма, абсолютизации логического формализма, утопических всеобъемлющих аксиоматических систем в защиту реалистического понимания действительных целей и методов науки, его призывы «... лучше понять те цели, к которым действительно стремятся люди, создавая различные образы жизни и мышления, и те проблемы, с которыми они при этом сталкиваются» (с. 231), звучат весьма обнадеживающе и подкупающе. Смысл тулминовского реализма обнаруживается, однако, тотчас же, как только он обращается к понятию объективного, включая в него как формулировку предложений и понятий, так и «изобретение плодотворных новых стратегий» (с. 243) и т. п. Именно здесь, в основном вопросе философии, дают знать традиционные связи автора с позитивизмом.

Изучение науки в гносеологическом плане представляет собой, по мнению Ст. Тулмина, «дисциплинарный аспект», или «популяцию понятий», в то время как исследование ее в социальном плане есть «профессиональный аспект», то есть речь идет о «популяции ученых». Реальные и достаточно сложные ситуации, возникающие в зарубежной науке, осмысливаются им в обобщающих умозаключениях, исполненных горькой иронии и пессимизма, в выводах о том, что «...ни одно столетие в истории науки не было свободно от тиранических злоупотреблений профессиональной властью, даже на высшем уровне.....Изменчивый характер науки воплощается прежде всего в изменяющихся установках ученых...» (с. 279, 281), и т. п. Наука как целое, согласно

15

Ст. Тулмину, как бы исчезает и распространяется в индивидуализированных коллективах ученых, а так называемый «дисциплинарный аспект» оказывается следствием «профессионального аспекта». Этому он придает решающий социальный и философский смысл. Существенным для него является не то, «как отбираются концептуальные варианты», не объективно-истинное содержание науки, а то, «как в конкурентной борьбе за авторитет в какой-либо научной специальности новые индивиды, ассоциации, журналы и/или научные центры сменяют друг друга» (с. 270). Вне профессиональной иерархии научных авторитетов и их жестокой конкуренции понятие любой науки (например, биохимии), по мнению Ст. Тулмина, так же лишено смысла, как и понятия «народ», «международный рабочий класс» и т. д. (с. 263).

В центре тулминовского социологического анализа науки оказывается также своего рода «геронтологическая проблема» взаимоотношений между старыми и молодыми научными кадрами. В зависимости от смены поколений, например, периоды «в среднем около пяти лет» определяются им как реальный интервал для измерения серьезных исторических изменений, будь то профессиональных или дисциплинарных (с. 281). Тем самым, по мнению Ст. Тулмина, двадцать лет спустя решение вопроса, к примеру, о предмете теоретической физики будет определяться вовсе не объективным содержанием науки, но исключительно учеными-физиками этого времени без учета достигнутых результатов предшествующего периода, а ответ на вопрос о сущности молекулярной биологии почти полностью зависит от того, «...разговариваете ли вы с ученым в возрасте семидесяти, шестидесяти, пятидесяти, сорока или тридцати лет» (с. 284). На этом зыбком основании делается вывод о «квазиполитическом употреблении власти» учеными (с. 285), рисуется неприглядная картина науки, в которой царствует своего рода «закон джунглей». «В науке, как и в политике, участники удачного переворота могут позволить себе быть великодушными, но слишком часто становятся жертвами злоупотреблении властью, поддаваясь искушению отделаться от своих предшественников, какими бы выдающимися они ни были, как от тупых, бестолковых и отсталых людей» (там же). Так эволюционизм и психологизм служат специфической идеологизации науковедения, обусловливают нигилизм в определении перспектив развития науки.

По существу, Ст. Тулмин переносит на науку наблюдаемые им частные парадоксы буржуазной действительности, преувеличивая субъективные противоречия между отдельными учеными (М. Планком, Н. Бором, А. Эйнштейном и др.), говоря о диктаторских («тиранических») тенденциях во взаимоотношениях «научных авторитетов», «поколений» (ветеранов и «младотурков») и т. п. Он далек здесь от объективного понимания места науки и передовых ученых в международной жизни, их объеди-

16

ненных усилий в борьбе за мир, за предотвращение ядерной катастрофы.

Нельзя отрицать, разумеется, большое значение обсуждаемой Ст. Тулмином проблемы взаимосвязи поколений в науке и в общественной жизни, однако здесь нет оснований для пессимизма. Вовсе не обязательно старшее поколение должно быть консервативным, а новое — нигилистическим или разрушительным. Об этом свидетельствует мировая история науки и культуры, особенно опыт мировой социалистической системы. «Ветераны,— говорил Ю. В. Андропов на встрече с ветеранами партии,— носители уникального опыта строительства новой жизни, обогатившего человечество. Исторический диапазон этого опыта охватывает свершения нескольких поколений. А новые поколения не воспроизводятся, подобно копиям на ротапринте. Каждое из них, неизбежно опираясь на опыт предыдущего, оценивает и осваивает мир па свой лад, привнося в созидательную деятельность новые приемы и средства, приноравливаясь к условиям и обстановке своего времени» ¹.

Реалистичной и весьма продуктивной позицией Тулмина в его «Человеческом понимании» могла бы оказаться идея относительной самостоятельности науки, идея, о которой мы уже упоминали, но при этом следует оказать, что в его объективном смысле принцип относительной самостоятельности как общественного, так и индивидуального сознания, в том числе научного и философского мышления, впервые был определен основателями марксизма. Согласно этому принципу, «...сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его»², а задача философов и ученых состоит не только в том, чтобы различным образом объяснять мир, но «...дело заключается в том, чтобы изменить его» ³. Применительно к науке социальную основу такого принципа Ф. Энгельс видел в том, что ученые «...принадлежат... к особым областям разделения труда, и им кажется, что они разрабатывают независимую область. И поскольку они образуют самостоятельную группу внутри общественного разделения труда, постольку их произведения, включая и их ошибки, оказывают обратное влияние на все общественное развитие, даже на экономическое. Но при всем этом они сами опять-таки находятся под господствующим влиянием экономического развития» ⁴. Отсюда вовсе не следует какая-либо абсолютизация относительного в релятивистском духе.

Относительная самостоятельность науки используется Ст. Тулмином главным образом при разработке им общих подходов к изучению «институциональных условий», необходимых для эффек-

1 «Правда», 16 августа 1983 г., с. 1.

2 Ленин В. И. Полн собр. соч., т. 29, с. 194.

"Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 4.

4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 34, с. 419.

17

тивного интеллектуального развития науки, где подчеркивается важность двух аспектов: внутреннего, или индивидуально-коллективистского (интерналистского), и внешнего, или социо культурного (экстерналистского). Ст. Тулмин справедливо отмечает ограниченность и односторонность каждого из таких аспектов в отдельности, поскольку ни интернализм, ни экстерналнзм сами по себе не могут быть исчерпывающими концепциями. Непреодолимая для Ст. Тулмипа трудность, однако, заключается в том, что он не видит достаточно общих и решающих мировоззренчески-методологических принципов и оснований исследования науки. Предлагается поэтому «компромиссное» решение, основанное на признании взаимной дополнительности интерналистских и экстерналистских аспектов, или контекстов, являющихся в данном случае как бы различными концами «непрерывного спектра» (с. 303), где возможны, однако, различные нюансы и переходы.

С известной долей скептического компромисса понимается Ст. Тулмином и решающая для науки диалектическая взаимосвязь «причин» и «оснований». Это довольно деликатный, по его выражению, вопрос, поскольку «граница, отделяющая основания от причин, в некоторых пунктах становится очень тонкой» (с. 305). И тем не менее «основания» не могут иметь всеобщего философско-методологического значения в системе Ст. Тулмина потому, что они, по существу, не являются здесь причинными. Если причины, по его мнению, связаны, как правило, с профессиональными сторонами науки, то концептуальные основания в большей мере обусловлены ее дисциплинарными аспектами. Из суждений Ст. Тулмина следует, что те самые основания, к которым обращаются ученые, оправдывая свои концептуальные изменения, в то же время не являются «„причинами", на языке которых мы сами должны объяснить эти изменения» (там же)'. Абсолютизация относительной самостоятельности научного знания вновь приводит здесь автора к релятивистским истокам, которым он следует в своем «Человеческом понимании».

Базирующийся на «интеллектуальных инициативах» «процедурный» релятивизм Ст. Тулмина не лишен определенного своеобразия, что обнаруживается в понимании им объективности науки, устойчивости научных традиций. В частности, для классического релятивистского конвенционализма А. Пуанкаре объективность, по существу, тождественна общезначимости: «Что объективно должно быть общо многим умам и, значит, должно иметь способность передаваться от одного к другому; а так как эта передача может происходить лишь дискурсивным путем... то мы вынуждены сделать заключение: без дискурсивности нет объективности» ^]. Тулмин, не скрывая своей симпатии к воззрениям А. Пуанкаре, однако, приходит к иным заключениям. Он придает аналогичной аргументации биосоппально-психологический ха

' Пуанкаре А. Ценность науки. М., 1906, с. 184, 18

рактер, говоря либо о «передаче» как наследовапип, либо о «процессах, благодаря которым профессиональные полномочия передаются от одной референтной группы к другой» (с. 319). Замеченные нюансы не меняют существа дела. Процедурный релятивизм Ст. Тулмина не в меньшей степени ведет к отрицанию объективной истины, к ограничению объективных научных критериев в теории познания. Таковы гносеологические корни и его иронии, и его скепсиса, и неуверенности в собственных выводах, и отсутствия достаточно определенных или однозначных решений в развиваемой им концепции человеческого понимания.

Некоторые из предлагаемых Ст. Тулмином вопросов, прежде всего связанных с биологической терминологией («популяции», «интеллектуальная экология», «локусы», «экологические ниши в науке» и т. п.), вообще говоря, малосодержательны, а выдвинутые им проблемы, которые действительно могут стать предметом исследования (комплексный экстерналистский и интерналистский подход в науковедении, институционализация науки, социология научных коллективов, научные инициативы и др.), не находят принципиальных обоснований и решений в его книге. Но Ст. Тулмин, собственно, и не претендует на решение подобного рода вопросов, а лишь предлагает, по его собственному выражению, «альтернативные подходы» (с. 316) к их решению. Равным образом он не дает разработки и определенного научного метода для такого решения.

В конечном итоге Ст. Тулмину присуще отрицание возможности самого существования общенаучного метода, хотя, может быть, и не в столь крайней и категорической форме, как, например, у П. Фейерабенда, отвергающего всякую теорию и метод, низводящего их до уровня мифологии, теологии и т. п. '. Аргументация Ст. Тулмина может быть сведена к следующему:

1) отсутствие единой науки и наличие множества частных областей знания свидетельствует о нецелесообразности общенаучных методов и средств; 2) непрестанное развитие науки обусловливает преходящий характер научных подходов в исследовании;

3) концептуальные (дисциплинарные) и процедурно-детерминрстскио (профессиональные) аспекты науки несовместимы в полной мере, что обусловливает отсутствие единства науки как целого; 4) современная наука включается в многообразные сопиокультурпые контексты, вне которых нет достаточно общих критериев рациональности, и поиски общенаучных оснований оказываются бессмысленными; 5) исчезает «демаркационная линия» между наукой и иными формами рациональности (политикой, этикой, искусством и т. д.), что не позволяет отделить научвую истину от заблуждений, слухов, фантазий, предрассудков и пр.

' См.: Feierabend P. К. Against Method. Outline of an Anarchistic Theory of Knowledge. L., 1975, p. H.

19

Аргументы подобного рода основываются на метафизическом противопоставлении конкретного, специфического н относительного общему, абстрактному, абсолютному в процессе познания. Но именно история науки, к которой так часто обращается Ст. Тулмин, свидетельствует о том, что освобожденное от метафизических ограничений, построенное на базе материалистической диалектики понятие научного метода не только правомерно, но и необходимо. Общенаучный характер имеют законы, категории и принципы диалектики. Определенный круг общенаучных понятий и методов, концепций и принципов сложился в фундаментальных областях исследования. В частности, к числу наиболее важных общенаучных методов относится экспериментально-теоретический и структурно-функциональный подходы в их диалектической взаимосвязи, а к числу наиболее общих принципов науки — сохранение и превращение энергии, причинность, постоянство скорости света и др.

Анализ кн11ги «Человеческое понимание» убеждает в том, что как в историческом, так и в гносеологическом плане в отношении Ст. Тулмина к естествознанию и обществоведению обнаруживается его определенная идейная и социальная ориентация, которая не совпадает с естественноисторическим развитием общества, науки, культуры и несовместима с научным философским миропониманием.

В чем же, однако, заключается действительная ценность данной книги Ст. Тулмина? Что делает ее интересной и поучительной для советского читателя? Что привлекает к Ст. Тулмину внимание философской общественности?

Ст. Тулмин занимает особое место в западной постпозитивистской философии. В отличие от своих предшественников и соратников (К. Поппер, И. Лакатос и др.) он существенное внимание уделяет субъективным факторам науки, диалектике субъекта и объекта в процессе познания. В рамках зарубежной философии и социологии ему принадлежит определенный приоритет системного рассмотрения феномена науки в структуре общественного сознания, в контексте идеологии и культуры.

Необычайно широкая информативность работ Ст. Тулмина также придает большую притягательность его личности как исследователя. В качестве сложившегося университетского ученого Ст. Тулмин вопреки определенной социально-классовой ограниченности его взглядов стремится к универсальности знаний в избранной им области, в достаточной мере анализируя философские школы и направления как прошлого, так и настоящего, охватывая широкий круг мировой, а отчасти также и нашей отечественной, советской науки (Л. С. Выготский и др.). Несомненным достоинством данной книги в этой связи служит, как было замочено, постановка ряда проблем, требующих своего настоятельного решения. И здесь, очевидно, следует согласиться с автором:

«...Наш анализ поставил новые вопросы в таких далеких об20

ластях, как история науки и социология искусств, теоретическая лингвистика и моральная философия» (с. 316).

В анализе таких существенно важных вопросов современного науководепия, как культурологический подход к науке, психология научного творчества, познание и понимание, научное знание и научные организации, научные коллективы и т. д., Ст. Тулмин постоянно полемизирует со своими н° только материалистическими, но также и отдельными идеалистическими противниками, обнаруживая высокую культуру философского мышления, а в этом случае, как говорил В. И. Ленин, «когда один идеалист критикует основы идеализма другого идеалиста, от этого всегда выигрывает материализм» '. Вот почему нет сомнения в необходимости марксистского переосмысления полученных автором результатов при разработке аналогичных проблем, в критическом использовании этих результатов для получения объективного, истинного знания о природе человеческого мышления и современного научного познания мира.

Объективно тулминовская идея анализа «прецедентов» вместо «принципов» не столь уж разительно отличается от традиционных неопозитивистских поисков в этом направлении. Ни эволюция неопозитивистского мировоззрения, ни отрицание его новейшим «постпозитивизмом» вовсе не означают еще революционного разрыва с позитивизмом, с его мировоззренческой ограниченностью. В этой связи весьма кстати вспомнить высказывание В. И. Ленина: «Марксизм отвергает не то, чем отличается один позитивист от другого, а то, что есть у них общего, то, что делает философа позитивистом в отличие от материалиста» ². Вместе с тем па примере Ст. Тулмина очевидна важность всестороннего изучения современных западных направлений научной, философской и общественной мысли.

Обращение Ст. Тулмина к историзму, к гносеологии и социологии понимания, выдвигаемые им проблемы и аргументы в анализе научных коллективов, обширный и недостаточно известный научный материал книги — все это представляет существенный интерес (как положительный, так и критический) для читателя и исследователя.

В итоге следует заметить, что общий кризис буржуазного строя, его идеологии и философии на современном этапе отнюдь не означает крушения мировой культуры или прекращения ее Прогрессивного развития. Здесь нет оснований для пессимизма и скептицизма, которым подвержены многие зарубежные интеллектуалы, и среди них в известной мере также и автор «Человеческого понимания». В силу объективной диалектики истории кризисные явления неотделимы от величайших социальных преобразований и новых успехов научно-технической революции,

¹ Л е н и н В. И Полн. собр. соч., т. 29, с. 265. ² Ленин В, И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 214.

21

достижений материальной и духовной культуры. В этой сложной и противоречивой обстановке, как видно из нашего рассмотрения, возникают гносеологические и социальные проблемы, не получающие своего решения с позиций ограниченного буржуазного сознания. К таким проблемам необходимо в первую очередь отнести социализацию и гуманизацию науки как формы общественного сознания и феномена культуры, относительную самостоятельность и определенную институализацию ее развития. Партийная ориентация марксистско-ленинской философии на всесторонне обоснованную критику наиболее влиятельных буржуазных концепций науки и культуры становится, таким образом, существенным компонентом в разработке актуальных вопросов научного мировоззрения — незыблемой основы коммунистического образования и воспитания.

П. Сивоконь

22